Я поворачиваюсь к нему спиной и иду в другую строну, к пещере, ступая легко и быстро и все время прислушиваясь. Добравшись до нее, я сажусь на корточки на большой валун над входом, а нож кладу перед собой. Я не прячусь, но так Киерану придется еще подобраться ко мне. Лес тих, как всегда. Солнце уже встало, копья света падают между ветвей вниз, высвечивая на земле пятачки. Один такой светлый пятачок слева от меня исчезает и снова возникает, как бы мигнув, точно над ним проходит невидимое тело, и я чувствую, как адреналин лавиной устремляется в мою кровь – на этот раз я не хочу мешать зверю. Мелкие камешки осыпаются у меня за спиной, и я оборачиваюсь на звук. Еще один пятачок мигает, адреналина в крови становится все больше, я облизываюсь и поднимаюсь на четвереньки.
шшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшш
По моим жилам бежит чистый адреналин.
шшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшШШШШШШШШШ
ШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШШ
ШШШШШШШШШШШШШШШШШШ
ШШШШ
ШШШ
Последний взгляд
– Натан? Ты здесь? – Несбит окликает меня, поднимаясь по склону.
Останавливается.
Я не двигаюсь. Киеран тоже.
– О, черт. – Несбит отворачивается в сторону, перегибается пополам и закашливается. Он кашляет до тех пор, пока водянистая слизь не начинает течь из его горла на землю. Потом выпрямляется, переводит дыхание и снова поворачивается ко мне, смотрит на меня, мне в лицо, куда угодно, только не на тело Киерана, которое лежит прямо у входа в пещеру.
– Ты в порядке? – спрашивает Несбит, подходя ко мне.
Мне не хочется отвечать, я молча сижу на земле. Я не помню, что произошло, когда я превратился. Знаю только, что я очнулся рядом с телом Киерана, а его нож торчал у меня в левом бедре. Я вытащил его и залечился. Нашел свою одежду, кучкой лежавшую на том месте, где я ждал Киерана, как будто я сначала уменьшился до микроскопических размеров, а потом превратился… в того зверя. Кольцо моего отца тоже было в той кучке. Теперь я сижу и верчу его на пальце. И все пытаюсь вспомнить хоть что-нибудь, но бесполезно – одна темнота.
|
|
– Ты давно ушел? – спрашиваю я.
– Не знаю. Может, часа два назад.
Схватка началась через пару минут после ухода Несбита и, скорее всего, закончилась минуты через две-три. Потом я очнулся, сходил к ручью, помылся и вот уже около часа жду. Значит, я спал совсем недолго, всего минут десять. И все равно я не помню ничего между тем мигом, когда я ждал Киерана над входом в пещеру, и тем, когда проснулся с его ножом в бедре и вкусом его крови во рту. Мне пришлось полежать в ручье, чтобы вода смыла с меня всю кровь. Мое лицо, шея, грудь – все было красное.
Несбит снимает с пояса фляжку и смотрит сначала на меня, потом на Киерана. Когда наши глаза встречаются, он говорит:
– Что, парень, Дар-то у тебя отцовский никак?
Я не отвечаю.
Несбит зажимает ладонью рот, подходит ближе к Киерану, наклоняется и смотрит на него.
– Ты сначала сломал ему шею или это случилось само, когда ты вырывал ему горло?
– Заткнись.
– И потроха у него все наружу, так что ты кто-то с большими когтями, зубами и…
– Заткнись.
– Ладно, я просто думал, так будет легче… ну, знаешь, если об этом поговорить.
– Ты неправильно думал.
– Выпьешь? – Он протягивает мне фляжку. – Может, во рту не так противно станет.
|
|
Я матерюсь на него.
– Что ж, если смотреть на дело с практической точки зрения, то убрать обоих было единственно правильным решением.
– Я сказал, заткнись. Нам надо уходить.
– Да, и поскорее. А вот паниковать не обязательно.
– Я не паникую. – Хотя у меня все чешется, до того мне уже хочется идти.
– Эти двое вряд ли сказали кому-нибудь, что они затеяли, иначе весь этот склон уже кишел бы Охотниками.
– А почему ты решил, что он не кишит?
Он ухмыляется.
– Потому, что мы еще живы. Признаюсь честно, парень, я ведь далеко ушел, прежде чем решил наконец вернуться. – Он делает еще глоток из своей фляжки. – И, по-моему, тут на целые мили кругом только мы с тобой да эти два покойника.
– А еще они были без пистолетов. Хотя обычно Охотники бывают вооружены до зубов. Это ведь парни из коттеджа, да? Габриэль рассказал нам о нем, и я проверял его пару дней назад, издалека, с большого безопасного расстояния. С другой стороны долины, через бинокль. Ты бывал там в последнее время?
– Две ночи назад.
– Значит, они нашли твои следы. А ведь когда я повстречал тебя в первый раз, я решил, что ты оставляешь след шириной в милю, потому что болен, а не потому, что не умеешь прятаться.
Я снова ругаюсь на него. Я был неосторожен в тот раз, но только потому, что все равно собирался уходить. Или я нарочно оставил след? Может, надеялся, что Киеран его возьмет? Я и сам уже не знаю.
Несбит продолжает:
– Наверное, они просто вышли пройтись; вряд ли они надеялись, что у тебя хватит ума снова вернуться в коттедж. Бродили себе по округе, ягодки собирали или еще чего, вдруг видят – твой след. Точно не мой – я-то ведь никогда следов не оставляю и вообще к коттеджу близко не подходил. Ну, они по нему и пошли. Надо было им вернуться в дом за оружием, да они торопились, боялись тебя потерять. Нам повезло, но их скоро хватятся. Надо уходить. Придется бросить их там, где они есть. Нехорошо, конечно, если на них наткнутся фейны, но, думаю, Охотники здесь к тому времени все приберут.
|
|
– Тогда пошли. – Я вскидываю рюкзак на плечо.
Тело Киерана лежит поперек склона. Его правый глаз полуоткрыт; левая сторона лица сплошное месиво, и мелкие мушки уже завязли в крови. Несбит обшаривает одежду обоих Охотников, забирает ножи, оставляет телефоны, складывает трофеи в свой рюкзак, который тоже закидывает на плечо.
Я начинаю двигаться, но, не удержавшись, бросаю последний взгляд назад. На лице Киерана собралось еще больше мух, так что издалека кажется, будто у него черная повязка на глазу. Горла у него не осталось, сразу под подбородком виден белый хребет, но грудь цела. Значит, я не съел его сердце, зато живот у него разворочен, и из него свисают красные и фиолетовые сопли. Интересно, что за зверь может сотворить такое с человеком.
Часть вторая
Дары
Ван Даль
Мы идем быстро. Несбиту, наверное, лет тридцать с небольшим. Он в хорошей форме и явно неплохой боец, но мне приходится сбавлять шаг, чтобы он не отстал, останавливаться, когда он хочет отдохнуть. Я-то могу бежать весь день, всю ночь и еще весь следующий день, даже если я мало спал накануне. И вообще я могу спать хоть на бегу.
Несбит не говорит, куда мы идем, но, когда горы и лес остаются позади, мы оказываемся на тропе между полями – она ведет в направлении города, который лежит чуть ниже. Я вижу железную дорогу и спрашиваю, как мы поедем – на поезде? Он отвечает:
– Общественный транспорт? Для нас? Нет, брат, нам надо найти машину.
– Любую машину или твою машину?
Он не отвечает, но даже слегка подпрыгивает от восторга, замечая сверкающий серый седан. И говорит мне:
– Нравятся мне новые «Ауди». Да и ключи у них… – он вытаскивает пипку электронного ключа и трясет им у меня перед носом, продолжая идти спиной вперед, – … эти, сенсорные, куда проще старых.
Он подходит к водительской дверце и прижимает ключ к замку. Дверца открывается. Мы садимся, Несбит потирает руки.
– Общественный транспорт? Для нас? Нет, брат, нам надо найти машину.
– Любую машину или твою машину?
Он не отвечает, но даже слегка подпрыгивает от восторга, замечая сверкающий серый седан. И говорит мне:
– Нравятся мне новые «Ауди». Да и ключи у них… – он вытаскивает пипку электронного ключа и трясет им у меня перед носом, продолжая идти спиной вперед, – … эти, сенсорные, куда проще старых.
Он подходит к водительской дверце и прижимает ключ к замку. Дверца открывается. Мы садимся, Несбит потирает руки.
– Кожаные сиденья, кондер, автоматический контроль курса. Роскошь.
– Но она же не твоя.
Несбит хохочет.
– Собственность – вот истинная кража. Разве не так говорят фейны?
– Что-то я не слышал. – Я беру ключ в руки. Я мало что знаю о машинах, но вижу, что этот от «БМВ», а не от «Ауди».
– Ван наложила на него свои чары, и он теперь открывает любую машину, которая окажется с тобой рядом. – Несбит выруливает с парковки и с жутким скрежетом срывается с места. Я пристегиваюсь. – Через пару часов будем дома. Местечко что надо.
– Дом Ван Даль?
– Не совсем. Кругом полно пустых домов, грех не воспользоваться. Мы максимизируем уровень использования ресурсов, вот как с этими машинами, которые стоят повсюду, никому не нужные.
– Вряд ли вы спрашиваете владельцев, согласны они на такую максимизацию или нет.
Несбит ухмыляется.
– Точно, парень. Хотя, когда Ван Даль просит, люди обычно соглашаются. У нее есть для этого специальное снадобье. У нее найдется снадобье на любой случай.
Несбит прав. Дом что надо – современный, большой, под стать какому-нибудь наркобарону. Его окружает трехметровая кирпичная стена с железными воротами – судя по их виду, они вполне могут выдержать ракетный удар; открываются они при помощи электроники, которой управляет, наверное, тот, кто следит за изображениями с видеокамер, установленных над въездом. Но Ван Даль, судя по всему, нашла способ обмануть систему безопасности. Вряд ли это можно сделать при помощи снадобий; скорее, тут в ходу заклятия вроде тех, что помогают открывать чужие машины без ключа.
Мы бросаем «Ауди» и проходим последние мили две пешком.
– Ее найдут. Целую и невредимую, разве что бензина чуть меньше станет, – говорит Несбит.
– А тебя это разве беспокоит? – спрашиваю я.
– На некоторых машинах установлены системы спутникового оповещения. Так что поматросить и бросить – вот мой совет.
У ворот мы встаем под камерами и ждем. Несбит уже нажал кнопку звонка и теперь говорит в переговорное устройство.
– Эй! Это я. А это Натан. Помнишь, я думал, что он умер? Так вот, – Несбит пожимает плечами, – оказывается, нет.
Я бросаю на него злобный взгляд.
– Он хороший мальчик. – Несбит поднимает голову и, глядя прямо в камеру, громким и членораздельным сценическим шепотом сообщает: – Письма у него.
Все тихо, даже система входа не издает никаких звуков.
Солнце жарит во всю, асфальт у нас под ногами раскалился, как духовка. Железные ворота, похоже, вибрируют от жары, но оказывается, они просто начали тихо отъезжать в сторону, и вскоре мы уже идем к дому по длинной и прямой подъездной дорожке. Я оборачиваюсь, ворота закрываются. На земле по внутреннему периметру стены и под воротами положена толстая колючая проволока. Этот дом не только крепость, но и тюрьма. Впереди из-за высоких сосен виднеется строение из стекла и камня.
Из него выходит какой-то мужчина и стоит, следя за нашим приближением. На нем безукоризненный бледно-голубой костюм. Такой бледный, что кажется почти белым. Брюки широкие, под пиджаком жилет, того же бледно-голубого цвета. Подойдя ближе, я вижу, что сорочка на нем белая, галстук светло-розовый, а из нагрудного кармана пиджака высовывается уголок носового платка в тон галстуку. Мужчина поворачивается к нам спиной и входит в дом. Он высок, выше, чем я, и строен. Его волосы напоминают мне Сола О’Брайена – того же льняного оттенка, так же гладко зализаны и ровно подстрижены над шеей. Только тут мне приходит в голову, что до сих пор я считал, будто в доме будут только Габриэль и Ван Даль, а тут, оказывается, есть кто-то еще.
– Кто это? Кто здесь еще есть? – спрашиваю я у Несбита.
Глянув на меня, он вдруг начинает кружиться и, похлопывая себя по бокам руками, приговаривать:
– Никого здесь нет, только мы, цыплятки, никого, только мы, ребятки… – И так, смеясь, напевая, хлопая руками и кудахча, он входит в дом.
Через просторный прохладный холл мы попадаем в гостиную, целую стену которой занимает панорамное окно, а за ним спускается прямо к Женевскому озеру огромный гладкий газон. Комната просторная, в самый раз для хорошей вечеринки или даже бала, но сейчас она разделена на три части диванами, сгруппированными вокруг низких столов.
У одного из них спиной ко мне стоит тот самый мужчина. Он берет со стола серебряную зажигалку и закуривает сигарету, повернувшись ко мне в профиль. У него чистая бледная кожа, которая прямо сияет здоровьем, а когда он затягивается и выпускает струйку дыма, я понимаю, что это не он, а она. Это и есть Ван Даль.
Она поворачивается, глядит на нас обоих, и меня поражает ее красота. Она похожа на мальчика и в то же время на девушку лет примерно двадцати.
– Итак? – Она обращается к Несбиту. Ее голос совершенно не соответствует ее наружности, зато соответствует привычке курить. Судя по тому, как он звучит, за день она выкуривает сигарет шестьдесят, не меньше.
– Итак. Здравствуй, Ван. Рад тебя видеть, рад возвращению. Это Натан.
Ван глубоко затягивается сигаретой и медленно выпускает тонкую струйку дыма. Подходит ко мне ближе и говорит:
– Счастлива познакомиться. Просто счастлива. – Глаза у нее светло-голубые, такие же, как ее костюм. До сих пор я видел глаза только двух Черных: Меркури и моего отца. У обоих они были разные, но при этом совершенно не похожие на глаза Белых Ведьм, – у тех в глазах, по крайней мере, на мой взгляд, то и дело словно мелкие серебристые кристаллы взвихряются и опадают. Но у Ван в глазах сапфиры – они вращаются, уменьшаясь, а при столкновении рассыпаются снопами искр, из которых возникают новые сапфиры. Красивее глаз я еще не видел.
– Письма Габриэля у тебя? – спрашивает она меня. Я обращаю внимание на то, что дым, выходящий из ее рта, не серый, а нежно-розовый, как ее галстук. Словно живой, он оборачивается вокруг шеи Ван, а потом поднимается, смешиваясь с воздухом, отчего ее глаза становятся еще темнее.
Я смутно понимаю, что отвечаю на ее вопрос, но не знаю, что именно.
Я смутно понимаю, что отвечаю на ее вопрос, но не знаю, что именно.
По-прежнему глядя своими сапфирами прямо мне в глаза, Ван говорит:
– Несбит, я же приказала тебе забрать их. – И смотрит на него.
Я делаю шаг назад, но это трудно. Мне приходится заставлять себя отвести взгляд от Ван.
Несбит отвечает:
– Я должен был доставить их сюда, я это сделал. Конечно, я мог бы изъять их у Натана, при необходимости, но пришлось бы применить силу, а этого лучше было избежать. Он прилично дерется, этот малыш, хотя и нетрадиционным способом – будит в себе зверя. Но он сам здесь, письма при нем, и он ждет не дождется увидеть своего дружка Габби.
– Значит… – говорит она. И подходит ко мне совсем близко, еще ближе, чем раньше, так близко, что я чувствую ее дыхание на своем лице. Оно пахнет не дымом, а земляникой.
– Значит… – повторяю я.
Земляничный запах едва ощутим, и я вдыхаю глубже, чтобы насладиться им. Удивительная женщина, второй такой я не видел. Я делаю еще один вдох и говорю:
– Мой друг Габриэль… Несбит говорит, что ты спасла ему жизнь. Спасибо. Я хочу его увидеть.
– Конечно, хочешь, – отвечает Ван. – Как и он хочет увидеть тебя. А мы хотим увидеть письма.
Письма лежат в той же коробке, где хранил их Габриэль; я открывал ее только раз – в тот день, когда нашел их в женевской квартире Меркури. А теперь меня так и подмывает вынуть коробку из рюкзака. Но когда я нагибаюсь к нему, то вдыхаю другого воздуха, который не пахнет земляникой. И снова выпрямляюсь, держа в руках рюкзак, но не письма.
Ван улыбается мне, и я чувствую, как у меня слегка подгибаются колени. Анна-Лиза красавица, но в Ван Даль есть что-то гипнотическое. Она по-настоящему оглушает. Надо держать ее на расстоянии.
– Мне надо на воздух, – говорю я, подхожу к окну и открываю скользящую стеклянную дверь. – Давай поговорим на улице.
Воздух там чистый. Без земляники. Хотя очень жарко.
Ван идет за мной и жестом приглашает меня в патио, где можно посидеть в тени. Я подхожу к низкому дивану, но не сажусь, а жду, пока усядется она, и встаю напротив.
Она зовет Несбита.
– Попроси прийти Габриэля и принеси лимонада и чаю на четверых. – Она жестом показывает мне сесть: – Садись, пожалуйста. Габриэль сейчас выйдет.
– Несбит говорил мне, что в Габриэля стреляли, но он поправился. Это правда?
– В него попали дважды, а пули Охотников – опасная вещь. Но да, Габриэль прошел через это. – Она стряхивает пепел со своей сигареты, снова глубоко затягивается и добавляет: – Он еще не совсем поправился. Он очень любит тебя, Натан, и я боюсь, что Несбит, мой идиот-помощник…
– Деловой партнер, – поправляет тот, появляясь в патио с кувшином лимонада в руках, который он ставит на стол между нами.
Ван продолжает:
– Несбит, мой идиот-помощник, сказал нам, что ты мертв. Как я уже говорила, Габриэль очень любит тебя. Он…
Справа от меня какое-то движение. Я оборачиваюсь и вижу Габриэля, который, пристально глядя на меня, медленно входит в патио. Я вижу, что он не верит своим глазам. Он сильно исхудал и говорит что-то очень тихим голосом.
Я встаю, не зная, что сказать. Слова тут неуместны. Мне хочется сказать, что я обязан ему жизнью, но он и так это знает.
Я делаю к нему шаг, он бросается ко мне и обнимает меня, а я его. Он опять говорит что-то очень тихо, по-моему, то же, что и в первый раз, только это по-французски, и я не понимаю.
Он отводит голову назад и заглядывает мне в глаза. Он не улыбается, лицо у него худое и серое. Глаза все те же, фейнские, карие, белки подернуты красной сосудистой сеткой.
Я по-прежнему не знаю, что сказать, и выпаливаю первое, что приходит в голову.
– Я ждал в пещере. Благодаря тебе я смог выбраться из Женевы. Я так надеялся, что ты жив. Я бы умер, если бы не ты.
Раньше он ответил бы на это каким-нибудь едким комментарием, но сейчас он только прислоняется ко мне и снова говорит что-то по-французски.
Так мы и стоим. Я обнимаю его, чувствуя, как он исхудал, как у него торчат ребра. Я не отпускаю его, пока он сам не разжимает объятия.
Он говорит:
– Я думал, что ты умер. – И я соображаю, что именно это он и говорил по-французски. – Несбит сказал, что видел твое тело.
– Несбит дурак, – чирикает Ван за нашими спинами.
Несбит входит с подносом, заставленным чайными принадлежностями, и говорит:
– Это оскорбительно. Если бы вы сами его видели… – Он опускает поднос на стол и снимает с него фарфоровый чайник, молочник, чашки, блюдца и сахарницу, не переставая бормотать про то, какой я был весь серый и холодный, и про мои закаченные глаза.
Закончив, Несбит садится и берется за чайник.
– Значит, я буду мамочкой, ладно?
Следующие полчаса мы рассказываем друг другу о том, что с нами приключилось. Начинает Ван, она говорит мне:
– Натан, ну, расскажи нам о том, что было после того, как вы расстались с Габриэлем.
Я пожимаю плечами. Я не знаю, что стоит говорить, а о чем лучше помолчать, не знаю, что ей уже известно.
– Давай я тебе подскажу. Вы, точнее, Роза, похитили некий нож из одного дома в Женеве. И не просто какой-нибудь старый ножик, а Фэйрборн. И не из какого-нибудь дома, а с базы Охотников, и не у какого-то Охотника, а у самого Клея, их вожака. Роза была по-настоящему талантливой ведьмой. Однако план был не продуман, и Роза заплатила за это жизнью. А тебя ранили. – Ван затягивается сигаретой и выдыхает длинную струю дыма в направлении меня. Я ощущаю легкий аромат земляники. – Расскажи нам, что было потом, Натан.
Я смотрю на Габриэля, он кивает.
– В меня стреляли и ранили, я не мог бежать. Габриэль спас меня, он отвлек Охотников. – Я пытаюсь свернуть разговор опять на нее и спрашиваю: – А вы спасли Габриэля, только что вы делали в Женеве той ночью? Я думал, что все Черные Ведьмы сбежали. В городе было полно Охотников.
– Давай сначала дослушаем твою историю до конца, – говорит она, с каждым словом выпуская изо рта клуб дыма. – Ты был ранен, но у тебя был Фэйрборн. Ты бежал из Женевы через лес…
Габриэль перебивает.
– Но как ты оказался в лесу? Почему не вернулся в коттедж Меркури через квартиру?
– От яда, который был в пуле, мне стало плохо. Я заблудился. Пока вышел на квартиру, там было уже полно Охотников. Тогда я пошел пешком, – решил, что до моего дня рождения еще много времени и я успею добраться до Меркури вовремя. По дороге я украл еду, одежду и деньги. Сначала от еды мне становилось лучше, но я все слабел и слабел, пока не упал. Тогда я вырезал из себя яд и отключился. Не умер, конечно, но был очень близко к тому. Тогда-то Несбит меня и увидел. Потом я очнулся и опять пошел к Меркури.
Ван глубоко затягивается.
– И разумеется, у всех у нас на уме один вопрос: ты успел?
– Успел. Но церемонию Дарения провела не Меркури.
– А. Потому что у тебя не было Фэйрборна?
– Нет, потому, что она была занята – отбивалась от Охотников.
Все ждут, что я скажу дальше.
Я говорю:
– Три подарка дал мне мой отец.
Ван моргает.
– Наверняка это была необычная церемония.
– Да.
Я замечаю взгляд Ван, брошенный на мое кольцо и мою руку. Я спрашиваю ее:
– Вы его знаете? Маркуса?
– Мы пару раз встречались, года два назад, очень коротко. Он больше не приходит на собрания Черных Ведьм. Давно не приходил.
– Вы знаете, где он живет?
Она качает головой.
– Этого не знает никто.
Секунду-другую мы все молчим, потом Ван произносит:
– И твой Дар, насколько я могу судить по оговорке Несбита, такой же, как у твоего отца. Очень редкий Дар.
Она смотрит на меня, я пытаюсь сохранить выражение безразличия. Не хочется думать о звере. С тех пор как я убил Киерана сегодня утром, он не подавал признаков жизни.
– А что было потом? – спросил Габриэль.
– Отец ушел. Долина кишела Охотниками. Меркури была в ярости. Она сказала мне, что Анна-Лиза у нее и что она освободит ее только в обмен на сердце или голову моего отца. Тут нас нашли Охотники, и я побежал. Примерно через неделю мне удалось от них оторваться. Тогда я вернулся назад, в пещеру, и стал ждать тебя.
– Ты долго ждал.
Я трясу головой, но я не могу сказать ему, что чуть не сдался.
Ван добавляет:
– Да, нам всем повезло, что Натан такой терпеливый.
Рот Габриэля слегка подрагивает.
– Я всегда так о нем и думал: Натан – терпеливый человек.
– И все это вместе чудесным образом приводит нас к настоящему, – продолжает Ван. – Несбит нашел тебя в пещере, когда пошел забирать письма. А! Кстати, о письмах: не будешь ли ты так любезен отдать их сейчас мне?
Я спрашиваю Габриэля:
– Как ты хочешь, чтобы я с ними поступил?
– Я обещал, что отдам их Ван.
– И ты хочешь сдержать свое обещание?
– Она спасла мне жизнь.
Я смотрю на Ван. На ее лице торжество безмятежности.
И я торжественным тоном говорю:
– Конечно, Габриэль, они ведь твои, и я возвращаю их тебе, так же как Ван должна вернуть мне Фэйрборн, потому что он мой.
Ван улыбается, так же безмятежно.
– Твой? Ты украл его у Клея. Точнее, его украла Роза.
– А Охотники украли его у Массимо, моего прадеда. Он принадлежит моей семье.
Она пьет чай и говорит Несбиту:
– Как, по-твоему, вернуть ему Фэйрборн? Тебе решать, ведь это ты его достал.
Несбит скалится, точно злая собака, и встряхивает головой один раз.
– Я вынуждена согласиться с Несбитом. Ты небрежно обращался с ножом в первый раз. Если уж Несбит смог забрать его у тебя… то смог бы и ребенок. А его нужно хранить в надежном месте. Это опасный и могущественный предмет. Так что, думаю, пока я пригляжу за ним сама.
– Он мой!
– Вообще-то, мой дорогой мальчик… – Ван смотрит на меня, и в ее глазах горит драматический синий огонь, – я с тобой согласна. Однако – говорю это, питая к тебе одни лишь добрые чувства, – не надо, чтобы он был у тебя. Пока. Это неприятная вещь, полная злого волшебства. Уверяю тебя, у меня он будет в безопасности. – Она тянется к чайнику. – Еще чаю?
Все молчат. Разливая чай, она говорит:
– Натан, письма принадлежат Габриэлю. Пожалуйста, верни их ему.
Я смотрю на Габриэля, он кивает.
Амулет
Габриэль открывает жестянку, просматривает все письма и выбирает одно, из середины пачки. На конверте черный отпечаток моих пальцев, еще с тех пор, когда я нашел их в дымовой трубе в женевской квартире.
Габриэль кладет это письмо на стол между собой, и Ван и говорит:
– Амулет. Он твой. Спасибо. Если бы не ты, я бы умер. – Он разворачивает сложенное в несколько раз письмо, и мы все наклоняемся над ним, чтобы посмотреть.
Ван говорит:
– Спасибо, Габриэль. Он и впрямь прекрасен.
Я подвигаюсь еще ближе. Не уверен, что прекрасный – именно то слово, которым я воспользовался бы сам. Передо мной кусок пергамента, пожелтевший от старости, со следами выцветших чернил – что-то было написано на нем, только совсем не так, как я видел раньше. Строчки здесь идут кругами. Точнее, полукругами, потому что пергамент разорван надвое.
– Что тебе говорила о нем мать? – спрашивает Ван.
– Не много. Она считала, что он может оказаться ценным, из-за возраста. Рассказывала, что ее бабка нашла его в одном старом доме в Берлине. В смысле, украла. Но больше она не знала ничего.
– И где вторая половина, тоже не знала?
– Нет, это все, чем мы владели.
– А Меркури его видела? Ты объяснил ей, о чем идет речь?
Габриэль пожимает плечами.
– Я не говорил, что у меня только половина. Боялся, что она не заинтересуется, если узнает. Сказал только, что у меня есть амулет, который оставила мне мать, что он старый и очень ценный. Она даже не спросила у меня, какой именно амулет, наверное, потому, что их совсем немного.
– Да, амулетов на свете по пальцам перечесть, это верно, да и те по большей части никуда не годятся. Мне очень повезло, что ты не описал его ей. Да и тебе, по чести сказать, тоже. Меркури немедленно догадалась бы, о чем идет речь, и, не задумываясь, убила бы тебя за одну только половину. – Ван очень осторожно завернула амулет в письмо и спрятала его в карман пиджака.
– Но почему? – спросил Габриэль. – И ты знаешь, у кого вторая половина?
Ван повернулась к Несбиту.
– Думаю, нам стоит выпить шампанского, как ты считаешь? Наверняка в здешних погребах великолепная коллекция. – Она улыбнулась Габриэлю. – А может быть, юноши предпочтут обойтись чаем?
…Позже мы с Габриэлем вдвоем сидим в его спальне. Шампанское пили мы оба. Правда, я не понимал, ни зачем я пью, ни что я праздную, и мне это совсем не нравилось. Раньше я никогда не пробовал шампанского, да и вообще алкоголя. Зато Габриэль и Ван говорили о нем так, словно обсуждали хорошую книгу.
Когда мы шли в комнату Габриэля, коридор как будто накренился. Я сказал об этом Габриэлю, он назвал меня «легковесом» и пошел вперед. Потом обернулся и стал смотреть, как я приближаюсь. Приятно было видеть его улыбку; как будто он совсем стал самим собой. И вот мы с ним одни, сидим на его кровати, и я, наконец, могу попросить его рассказать мне свою историю.
– Оставив тебя, я побежал. Просто бежал, и все, ничего особенного. Я бежал, Охотники за мной. Я кричал, торопил тебя, как будто ты все еще был со мной. Подействовало – они решили, что мы вместе. Повезло. Лучшей защитой мне служили люди – в смысле, фейны. Я все время держался таких мест, где было много народу, шума, толчеи, всего, что так не любят Охотники: фейнов, их полиции, крика, паники и стрельбы. Я наделся, что они и меня примут за фейна, но, с другой стороны, мне надо было, чтобы они продолжали бежать за мной. Они стреляли в меня, два раза, пока я бежал. Раны были пустяковые, но яд от пуль делал свое дело, а я не могу залечиваться и потому знал, что долго не протяну. Но я думал только об одном: продолжать бежать. Помню, ко мне подъехала машина, наверное, это была Ван. Потом полный провал до тех пор, пока я не очнулся здесь, в этой комнате, много дней спустя. Я был болен, но потом, уже когда я выздоровел, Ван дала мне какое-то снадобье, и я все ей рассказал. О себе, о своей семье, о письмах, об амулете… и о тебе. Прости меня, Натан. Знаю, что я не должен был. Я…
– Оставив тебя, я побежал. Просто бежал, и все, ничего особенного. Я бежал, Охотники за мной. Я кричал, торопил тебя, как будто ты все еще был со мной. Подействовало – они решили, что мы вместе. Повезло. Лучшей защитой мне служили люди – в смысле, фейны. Я все время держался таких мест, где было много народу, шума, толчеи, всего, что так не любят Охотники: фейнов, их полиции, крика, паники и стрельбы. Я наделся, что они и меня примут за фейна, но, с другой стороны, мне надо было, чтобы они продолжали бежать за мной. Они стреляли в меня, два раза, пока я бежал. Раны были пустяковые, но яд от пуль делал свое дело, а я не могу залечиваться и потому знал, что долго не протяну. Но я думал только об одном: продолжать бежать. Помню, ко мне подъехала машина, наверное, это была Ван. Потом полный провал до тех пор, пока я не очнулся здесь, в этой комнате, много дней спустя. Я был болен, но потом, уже когда я выздоровел, Ван дала мне какое-то снадобье, и я все ей рассказал. О себе, о своей семье, о письмах, об амулете… и о тебе. Прости меня, Натан. Знаю, что я не должен был. Я…