К утру я успокаиваюсь. Что мне делать с моим Даром, я не знаю. Если я не научусь контролировать его, то кого-нибудь убью. Не знаю, стоит ли говорить об этом с Ван. Она много знает о разных аспектах колдовства, может, она и могла бы мне помочь, но я не хочу полагаться на нее. Хочу разобраться сам. И ведь я еще ничего не сказал Габриэлю.
На заре я наскоро умываюсь в ручье и спешу на встречу с Габриэлем и Несбитом для нашей совместной утренней пробежки. Они уже на месте, стоят, разговаривают, Габриэль улыбается, завидев меня.
Он говорит:
– Ты сегодня такой всклокоченный, как никогда, – и протягивает руку к моим волосам, спрашивая: – А это что такое?
Я пячусь от него, вцепляюсь в волосы, выдергиваю из них какие-то куски – запекшуюся кровь и еще разное, какие-то кусочки… совсем крохотные. При этом я слышу, как Несбит хихикает и говорит:
– Объедки со вчерашнего? – Я оборачиваюсь к нему, и не успеваю я еще ничего сообразить, как мой нож уже оказывается у меня в руке, и я иду с ним на Несбита, а он вытаскивает свой.
Габриэль встает между нами:
– Натан. Остынь.
Я упираюсь ладонью в грудь Габриэля, но не могу говорить. Я знаю, что нельзя так, но, честное слово, если Несбит еще хотя бы вякнет, я выпущу его жирные кишки.
Габриэль стоит передо мной, загораживая Несбита, а тот ухмыляется мне через его плечо.
– Несбит, возвращайся в замок. Нам с Натаном надо поговорить.
И Несбит, не переставая ухмыляться, шутовски отдает Габриэлю честь, поворачивается и, пританцовывая, уходит.
Габриэль берет меня за руку:
– Натан. Он тебя просто заводит.
– И поэтому я не должен его убивать?
Сначала он не отвечает. Потом качает головой.
– Пожалуйста, не надо. Где в этой глуши мы найдем другого такого отличного повара? И мне вовсе не улыбается самому мыть посуду. Ты с лихвой отплатишь ему за все обиды, если скажешь, что у него суп пересоленный. Такие слова ранят его больнее любого кинжала.
– Он меня бесит своими дурацкими комментариями. – Я перевожу дух и добавляю: – Я слышал, как он говорил однажды с Ван, в Женеве. Он тогда сказал, что я еще этого не знаю, но мы с ним уже друзья. – Я качаю головой: – Не понимаю я его.
– По-моему, Несбит просто пытается показать, что ты ему нравишься. Он ведь наполовину Черный, Натан. Не воспринимай его как простого фейна.
– А я и не воспринимаю!
– Но ты его нисколько не уважаешь.
Я всматриваюсь в силуэт Несбита, который отошел уже довольно далеко. Он больше не пританцовывает, а медленно бредет к замку.
– Не уверен, что в нем есть что уважать.
– По-моему, ты не прав. Он хороший боец. Отличный следопыт. Только с юмором у него не очень.
С ножом в руках я чувствую себя как дурак и прячу его в ножны.
Габриэль протягивает руку, ощупывает мои волосы, тянет застрявшие в них кусочки.
– Расскажи мне, что это такое.
Я пытаюсь, но не знаю, как сказать. Лес позади меня тих. Над кронами деревьев гуляет ветер, и кажется, будто они перешептываются верхушками. Я ищу слова, чтобы начать, и не могу найти.
– Это имеет отношение к твоему Дару? – спрашивает он. – Ты можешь мне рассказать?
Я мямлю:
– Я нашел свой Дар. – Но нет, это совсем не то, что я думаю, и поэтому я говорю: – Нет, не так. Я ничего даже не искал. Он сам меня нашел.
Габриэль ждет.
– Он такой же, как у моего отца, превращение в животных. Я пытаюсь научиться контролировать его, но пока… не могу.
– Ты поэтому хочешь быть по ночам один?
– Да. Я опасен. Тебе нельзя быть со мной рядом. Никому нельзя.
Я смотрю Габриэлю в глаза, но не фокусируюсь на них, и мне удается произнести:
– Прошлой ночью я поймал лису. Я думал, что смогу его остановить, но не смог.
– Его?
– Зверя, который во мне. Я пытался приказать ему не убивать лису, но он меня не слушает. Он хотел убить ее. И съесть. И он съел. Я участвовал во всем этом: видел, слышал, чувствовал запах. Вкус. Но контролировать не мог.
Я говорю:
– Его первая добыча, – моя первая добыча, – была не лиса. – Я смотрю в глаза Габриэлю и отвожу взгляд.
– Кто же?
Я тихо говорю:
– Охотница. – Я смотрю сначала на землю, потом снова оглядываюсь на деревья. Не знаю, удастся ли мне рассказать. С тех пор как это случилось, я вспомнил многое, и теперь не могу раз-вспомнить.
Я говорю:
– Я проснулся, ее кровь была у меня на руках… во рту. Все мое лицо было в ее крови. Капли крови стекали с кончиков моих пальцев. Сначала я этого не помнил, потом вспомнил. Я когтями разорвал ей живот, ее кишки наполовину выпали оттуда и висели на каких-то нитках, а я сунул туда свою пасть. Я хорошо это помню – вокруг все красное, этот вкус, а я сую мою голову ей в живот, чтобы искусать ее, разорвать на части.
– Помнишь, я убил Охотницу в Женеве? Сломал ей шею. Мне и тогда было тошно. А тут такое – вся моя голова, лицо, все было внутри нее.
– Это был зверь. Твое второе «я».
– Вот именно, что этот зверь – тоже я. Моя другая часть.
– Она еще кричала, Габриэль. Моя голова была внутри нее, а она визжала.
Я смотрю сначала в сторону, потом снова на Габриэля.
– Я думал, что иметь Дар здорово, и в каком-то смысле так оно и есть. Физически я чувствую себя сильнее, но внутри, в самой глубине, там, где ты теряешься в самом себе, у меня там… как будто что-то есть, точнее кто-то, кто-то живет у меня внутри. Он выходит и берет надо мной верх. Но я всегда чувствую его, всегда знаю, что он есть, мое другое, совершенно дикое, жестокое я.
– А еще я убил Киерана.
– Киерана? Брата Анны-Лизы?
Я киваю.
– Я совсем не хотел его убивать. Точнее, я видел его в тот день и, конечно, подумал о том, что было бы хорошо его убить, то есть напасть и заколоть ножом, но я этого не сделал. Я ушел. А он и его партнер выследили меня. Несбит убил партнера, а я убил Киерана.
Тут я вспомнил еще кое-что.
– Киеран тоже кричал. Но недолго. Я вырвал ему горло. До сих пор помню его вкус, и как скользко было от него у меня во рту. Я лакал его кровь.
Слезы наворачиваются мне на глаза, и я чувствую себя сразу и дураком, и ханжой, ведь я плачу из-за Киерана, хотя сам хотел его смерти. Из-за этих слез я становлюсь противен сам себе. Я отворачиваюсь от Габриэля и пытаюсь вытереть слезы рукавом, выпрямить спину. Когда я поворачиваюсь к нему снова, Габриэль все еще смотрит на меня.
– Наверное, это выглядело ужасно. Несбита стошнило, когда он это увидел. Раз уж Несбита стошнило…
– То это не означает, что ты плохой, Натан.
– Но ведь не хороший же!
– Ты убил его так, как это сделал бы зверь. Знаю, вряд ли тебе станет легче от этого сейчас, но ведь зверь следует своим инстинктам. В звере нет злого начала, он не хороший и не плохой.
– Но ведь не хороший же!
– Ты убил его так, как это сделал бы зверь. Знаю, вряд ли тебе станет легче от этого сейчас, но ведь зверь следует своим инстинктам. В звере нет злого начала, он не хороший и не плохой.
Он говорит:
– Можно тебя кое о чем спросить? – Он мешкает, потом все же решается: – Ты съел сердце той Охотницы? Или Киерана? Ты взял их Дары?
Я качаю головой.
– Их убивает зверь. Он разрывает их на части. Но его не интересуют Дары, просто он хочет убивать, и все.
– Думаю, он просто хочет выжить. Он не зло, Натан. – Габриэль стоит совсем близко, он протягивает руку и кончиками пальцев смахивает мои слезы. Я не шевелюсь. У него нежные пальцы. Приятно их ощущать. Но я чувствую, что слезы начинают течь снова. А Габриэль наклоняется ко мне все ближе и ближе, пока его губы не находят мои, и он медленно и нежно, так нежно, что я едва ощущаю его прикосновение, целует меня. Я слегка отодвигаюсь, но он продолжает стоять вплотную ко мне. – Себя нельзя ненавидеть. Надо любить все, что в себе есть.
Габриэль обнимает меня и прижимает к себе, и я через волосы чувствую его теплое дыхание.
Я не знаю, что теперь делать. Не знаю, что думать о его объятиях и поцелуях. Он сделал это, чтобы показать мне, как я ему дорог. Но я не могу ответить ему тем же, он это знает. И я не могу этого изменить. Хотя я тоже люблю его, по-своему. Он мой друг, мой лучший в мире друг, и я люблю его очень сильно. И я продолжаю плакать, а он продолжает меня обнимать.
Мы долго так стоим. Деревья тоже стоят вокруг нас, как прежде, и я смотрю на них, только на них. Когда я, наконец, перестаю плакать, он отпускает меня. Мы садимся на траву, я ложусь и прячу лицо в сгиб руки.
– Ты в порядке? – спрашивает он.
– Я сын Маркуса, самого ужасного из Черных Колдунов. Я – зверь, пожирающий Охотников. И в то же время я плакса. Конечно, я в порядке.
– Прими свой Дар, Натан. Не борись с ним.
– Я и не борюсь. Я не могу с ним бороться. Он все равно победит.
– Тогда прими его и учись у него. Не осуждай его. Бедный зверь совсем уже, наверное, запутался. Ты его любишь, потому что он такой же, как у твоего отца. И по той же самой причине ты его отвергаешь. Ты любишь силу. И ты ненавидишь ее. Сочувствую бедному зверьку, который у тебя внутри.
– Посмотрим, что ты скажешь, когда увидишь его живьем.
– Ты все время говоришь мне только о плохом, о том, что ты ненавидишь. Расскажи хоть раз о том, что тебе нравится.
– Ничего мне не нравится.
– Неправда! Я ведь колдун, Натан. И я знаю, что значит иметь Дар.
Я закрываю глаза и начинаю вспоминать. Я знаю, что от Габриэля ложью не отделаешься, и говорю:
– Приятное ощущение. Приятно, когда эта штука, этот звериный адреналин, или как там его еще, втекает в меня. Я боюсь его, и в то же время радуюсь ему, и чувствую себя сильным. И… мое зрение, мой слух, все-все становится суперострым. И я как бы наблюдаю за ним, своим вторым «я», а он… занят собой. Да, именно это и означает быть им: полностью погрузиться в его жизнь, не думать ни о чем, жить только телом.
Я смотрю на Габриэля.
– Думаешь, это и означает быть зверем?
– Не знаю. Этот Дар потому и достался именно тебе, Натан. Не потому, что ты животное или у тебя нет морали, но потому, что тебе необходимо ощущать. Таков ты, таков твой идеальный способ бытия – через физическое ощущение мира.
– О.
– Ты настоящий колдун, Натан. Не борись со зверем. Живи с ним. Для того он тебе и дан.
После небольшой паузы он говорит:
– А можно тебя спросить – в какого зверя ты превращаешься?
Но я не знаю даже этого. Я вспоминаю лисьи глаза, ужас, с которым они смотрели прошлой ночью в мои, и говорю:
– В голодного.
Труд моей души
Сегодня новолуние. Ван говорит, что когда мы с Габриэлем будем готовы, то выпьем ее снадобье, а потом она порежет нам ладони, которые предварительно свяжет вместе. И так мы останемся до тех пор, пока вместе не найдем выход из лабиринта Габриэлева мозга. Но, как и следовало ожидать, это еще не все.
– Вам обоим надлежит подготовить свои тела. Ты, Габриэль, должен поменьше двигаться и побольше есть. А тебе, Натан, придется провести ночь перед ритуалом в доме.
– Что? – говорю я. – Зачем?
– Это обострит твои чувства и сделает транс, в который ты войдешь, более жизнеподобным. Для того мы и ждали новолуния, чтобы ты мог провести в доме целую ночь.
– Не понимаю, чем плоха ночь покороче с луной пополнее? – говорю я.
– Полная луна доведет тебя до безумия, а ты нужен Габриэлю в сознании и относительно здравом уме. Тебе и с новой луной будет плохо, очень плохо, но ты выживешь, а в итоге даже станешь сильнее. – Она открывает свой портсигар и вытаскивает сигарету. – Конечно, я могу ошибаться, в конце концов, все когда-то бывает в первый раз. Но, по-моему, это пойдет тебе на пользу. Так подсказывает мне мой инстинкт. А это и есть мой Дар, Натан, и я привыкла ему доверять.
Эта новость мне совсем не по вкусу, но выбора у меня нет. В последний раз я ночевал в доме, когда мне было шестнадцать. Тогда у меня еще не было Дара, и мне было плохо. С тех пор я редко вспоминал об этом, а когда вспоминал, то никак не мог понять, что именно я тогда чувствовал. Как будто, пока часть моего мозга твердила мне: «Это же глупо, просто ты в доме, ничего страшного», все мое тело корчилось в агонии, и скоро я оставался один на один с какими-то странными звуками, страхом и начинал, забыв обо всем, кричать и умолять, чтобы меня выпустили.
День я провожу в лесу, один, отдыхаю. Зверь внутри меня, кажется, тоже. После нашего с Габриэлем разговора он ни разу даже не шелохнулся у меня внутри. Я лежу на земле и смотрю в небо – бледно-голубое поутру, оно синеет днем и наливается пурпуром к вечеру, а потом начинает сереть. Я голоден и хочу пить; в животе у меня бурчит – даже смешно, учитывая, через что мне предстоит пройти. Я уверен, что у меня все получится. Я хочу, чтобы все получилось, ради Габриэля, хочу показать ему, что он приносит жертву ради меня, но и я делаю все, что могу, ради него. Ведь это всего одна ночь.
Я засыпаю и просыпаюсь, когда небо уже темнеет. Я кладу руку себе за голову и понимаю, что нащупываю прутья клетки. Ох уж эти старые привычки.
Темнеет, когда я подхожу к замку. Дверь тут же распахивается, на пороге стоит сама Ван. Наверное, видела, как я шел через лужайку. Я жду, что она скажет, но она молчит; поворачивается и ведет меня через холл, по длинному коридору с поющими под нашими ногами деревянными половицами, к двери в самом конце. Следом за ней я вхожу и встаю как вкопанный.
За дверью лестница, она ведет вниз.
– Погреб, – говорит Ван.
Я вспоминаю зверя, который живет во мне, но он спит. Ван ведет меня вниз, в крохотную комнату с каменным полом, кирпичными стенами и тусклой лампочкой под потолком. Не погреб, а могила.
– У лестницы будет дежурить Несбит. Дверь будет заперта, но, если тебе станет совсем плохо, он тебя вытащит. Он будет проверять тебя каждый час.
Я молчу. Комната уже давит на меня. Я сажусь на холодный пол и смотрю, как Ван поднимается по лестнице. Дверь захлопывается, и я слышу, как ключ поворачивается в замке.
Я знаю, что зверь не появится. Слишком мрачно здесь. Он прячется. Я провел тут минуту, максимум две, а меня уже тошнит и кружится голова, но все-таки не слишком сильно, и я говорю себе, что это ради Габриэля. И Анны-Лизы. Я встаю и иду к дальней стене комнаты, возвращаюсь к лестнице, еще раз прохожу туда и сюда, но чувствую, что так не годится. Комната словно накренилась, я сажусь на пол, и стены начинают падать на меня. Я знаю, что никуда они не падают. Не падают! Это просто стены, и они стоят на месте, прямо. Со мной все в порядке. Меня тошнит. И жутко болит голова. Неприятно, но жить можно. Я сижу смирно и стараюсь думать о дыхании и о том, как бы меня не вывернуло наизнанку.
Вдруг надо мной открывается дверь. Один час прошел.
– Ты в порядке? – кричит мне Несбит.
– Да. Нормально! – кричу я в ответ, стараясь придать голосу силы, которых я совсем не чувствую.
Дверь захлопывается.
Еще минуту-другую я сижу спокойно и твержу себе, что со мной все нормально, все хорошо, и тут меня рвет, на полу лужа, мой желудок завязывается узлом, все мускулы моего тела сводит. Я прямо чувствую, как надвигаются на меня стены, хотя я знаю, абсолютно точно, что ничего такого не происходит. Стены вообще так себя не ведут. Никогда. Мне жарко, пот льется с меня ручьями, рвота сотрясает меня снова и снова, опустошенный желудок болит, но продолжает упрямо выворачиваться наизнанку, и тогда я ложусь на пол, обхватываю руками колени и прижимаю их к животу.
Вдруг надо мной возникает Несбит. Значит, прошел еще час. Я снова ищу его глазами, но его уже нет.
Теперь я весь дрожу, мне холодно. Я снова блюю. В моем желудке давно уже ничего нет, но он, похоже, задался целью вывернуться сегодня наизнанку. Я лежу, по-прежнему свернувшись, у последней ступеньки лестницы. И буду лежать так дальше. Двигаться нет сил. Я не могу встать. Не могу даже ползти. Но все равно я справлюсь. Выдержу.
И тут кто-то начинает скрестись. Звук сначала негромкий, но он постепенно нарастает, заполняя всю мою голову, потом вдруг обрывается. Тишина. Но я прислушиваюсь, жду: я знаю, что скоро шорох повторится. Пока его нет, я говорю себе, что звук ненастоящий: я в погребе, и здесь нечему и некому шебуршать. На самом деле звук не существует. Но тут мою голову снова наполняет скрежет гвоздя по грифельной доске, и я начинаю биться головой об ступеньку и орать. Это помогает. Крик и проклятия приносят облегчение. Если постараться как следует, можно даже заглушить скрежет. Но вот снова наступает тишина. Можно перевести дух и ждать нового скрипа, который скоро наступает…
Несбит. Он хлопает меня по плечу, я смотрю на него, и он исчезает; я даже не знаю, был он или нет. Скрежет прекратился, кругом пусто и тихо, я вижу только пол. Я смотрю на него и понимаю, что камень из темно-серого стал красным. Темно-красным. Красный цвет везде, куда ни погляди. Красное окружает меня, я чувствую, что вот-вот задохнусь. Я визжу от красного, кашляю, задыхаюсь, царапаю себе ногтями горло, чтобы вдохнуть.
Вдруг я чувствую чьи-то руки. Они прижимают к полу мои запястья. И голос Габриэля тихо шепчет мне в ухо:
– Все кончилось. Почти кончилось.
Мышцы уже не сводит судорогой, шум и скрежет прошли. Мой желудок конвульсивно сокращается в последний раз, и с глаз точно спадает красная пелена: я вижу каменный пол и плечо Габриэля. Мне хочется плакать от облегчения, от радости свободы, от того, что я снова вижу. Я говорю:
– Рассвет.
Габриэль отпускает меня и помогает сесть.
– Если это называется постепенным, не столь экстремальным методом… – Мне хочется пошутить, но я не могу, потому что и впрямь чувствую себя по-другому. Новизна ощущений поражает. Каждое движение моего тела, сырость воздуха в подвале, пол, кусочки грязи, прилипшие к кончикам моих пальцев – все воспринимается абсолютно иначе. И цвета, даже в полумраке подвала, становятся вдруг очень яркими – я различаю множество оттенков серого в комнате и коричневого и черного в волосах Габриэля. Я смотрю ему в глаза и вижу, что они такие же, как были – обычные глаза фейна, – но, приглядевшись, я замечаю в них что-то еще.
– Я кое-что вижу в твоих глазах. Я раньше не замечал. Это трудно заметить. Золотые искорки в самой глубине зрачков, очень далеко. Как у всех ведьм.
Габриэль улыбается.
– Пошли отсюда.
Он помогает мне встать на ноги, и, едва я выхожу из подвала, мое тело залечивает себя, причем с такой интенсивностью, которой я никогда не знал раньше. Воздух за дверью оказывается невероятно вкусным и таким приятным на ощупь, что я чуть не пьянею от дыхания. Снаружи я сажусь на траву, и зверь внутри меня просыпается и наполняет меня адреналином, но за этим ничего не следует, никакой угрозы, просто он радуется тому, что жив и опять на свободе.
Приближаются Ван и Несбит. Ван ставит на землю между мной и Габриэлем поднос. На нем лежит длинный широкий ремень из мягкой кожи; чаша со снадобьем; две маленькие каменные чашечки; и еще одна вещь – деревянный колышек, сантиметров тридцать длиной, заостренный по концам, толщиной примерно с карандаш в середке.
Я не знаю, для чего он. Ван ничего о нем не говорила. Я думал, мы просто порежем себе ладони и сложим их вместе, но никакого ножа поблизости нет, и меня посещает зловещее предчувствие, что этот колышек будет вместо него.
Ван берет чашу со снадобьем и нацеживает его в каменные чашки. Протягивает их нам:
– Пейте.
Глядя друг на друга, мы вместе поднимаем чашки и вместе пьем. Вкус противный, на зубах скрипит, как будто пьешь жидкую грязь.
Я хочу поставить чашку на место, но поднос вдруг уплыл куда-то вдаль и кажется до странности маленьким. Чашку берет у меня Несбит.
У Ван в руке деревянный колышек. Она держит его между нами.
– Натан, поднеси к пике ладонь правой руки. Габриэль, а ты – левой. Оба смотрите на нее. – Я делаю, как она велит, и это помогает: по крайней мере, пика – единственный предмет, который не расплывается и не норовит ускользнуть из моего поля зрения. Потом Ван говорит:
– Соедините ладони.
Я улыбаюсь, мысль вдруг кажется мне необычайно симпатичной, и я с силой толкаю правую ладонь вперед и вижу, как пика проходит сквозь нее. Я жду боли, но чувствую только тепло, от вида крови, каплющей с кончика пики, у меня поднимается настроение. В центре ладони становится горячо, и тут ладонь Габриэля прижимается к моей, наши пальцы переплетаются, кровь стекает с запястий.
Ван соединяет наши руки широким кожаным ремнем. Она говорит:
– Заживляться не нужно. Я буду вынимать и вставлять пику на закате и на рассвете, пока Габриэль не вернется к нам.
У меня такое чувство, словно моя душа освобождается от тела. Глядя на Габриэля, я опускаю руку так, чтобы наши пронзенные пикой ладони лежали между нами на земле. Подноса уже нет.
Мне хочется потрогать пику, и я протягиваю к ней левую руку. Кончики моих пальцев касаются острия пики со стороны Габриэля. Я обхватываю ее пальцами, и тут же мое тело как будто начинает тонуть; мне становится страшно. Грязь поднимается с земли, закипает вокруг меня, и вот уже никакой земли нет, осталась только грязь да ощущение ладони Габриэля в моей правой руке и пики – в левой.
Первая пика
Я просыпаюсь с тяжелой головой, точно обкуренный, все тело болит. Моргая, разлепляю глаза. Уже день, ясный и солнечный, небо надо мной ярко-синее. Я озираюсь и узнаю террасу на крыше женевского дома. Габриэль со мной, он держит меня за руку, как тогда, когда мы должны были шагнуть в проход, ведущий к коттеджу Меркури. Он сидит на корточках и смотрит в сторону, волосы свешиваются ему на лицо, глаза закрывают темные очки. Его левая ладонь сжимает мою правую.
Я почему-то знаю, что должен найти проход, что это – выход. Путь к истинному «я» Габриэля. Скорчившись, я сижу в самом углу террасы, спиной к черепичной крыше. Проход где-то над водосточной трубой. Я видел, как его находит Габриэль, был с ним, когда он нашаривал его рукой. Теперь я должен найти его сам и не отпускать руку Габриэля до тех пор, пока проход не приведет нас куда-то.
Я уверен, что смогу. Я знаю, где проход. Поднимаю левую руку и опускаю ее в пустоту над водостоком.
Ничего не происходит.
Может быть, я промахнулся. Чуть выше, наверное. Опять ничего. Значит, немного левее. Нет! Тогда правее. Снова нет. Тогда ниже. Может, я слишком поспешно шарю, мне не хватает терпения.
Я говорю Габриэлю:
– Где проход?
Он не отвечает, и я в раздражении поворачиваюсь к нему. Он же знает, где проход, почему он мне не поможет?
Но, повернувшись, я понимаю, куда он смотрит. Кто-то стоит на самом коньке крыши. Какая-то женщина. Высокая, стройная, вся в черном. Охотница. Пока я смотрю на нее, появляются все новые и новые Охотники и тоже смотрят на нас. Левой рукой я продолжаю судорожно нащупывать проход. А сам все спрашиваю у Габриэля:
– Где же он? Где?
Я чувствую, как его рука стискивает мою руку, но он молчит, а я все кричу ему про проход. И все ищу и ищу его, словно в лихорадке, а Охотники приближаются к нам.
Их уже около двадцати; новые лезут через окно на террасу. А я все шарю и кричу Габриэлю:
– Ну где же он? Где?
А он все не отвечает. Охотники уже окружили нас со всех сторон. Стоят прямо над нами. У каждого в руке дубинка, вроде той, которой меня бил Клей, когда увидел в первый раз. Он меня тогда чуть не убил. Одна Охотница замахивается своей дубинкой и опускает ее на плечо Габриэля, удар передается мне через наши сомкнутые руки. Другая Охотница поднимает дубинку и резко, наотмашь бьет Габриэля по лицу. Брызжет кровь, летят выбитые зубы, и снова я чувствую удар. Новая Охотница выходит вперед, я пытаюсь заслонить собой Габриэля, но не могу, обнаружив вдруг, что прилип, и тогда они обступают его плотным кольцом, и то одна Охотница, то другая делают шаг вперед, чтобы нанести Габриэлю очередной удар. Меня никто не бьет. Мне не больно. И я знаю, что должен найти проход; если я это сделаю, мы еще сможем спастись. Но моя левая рука отказывается даже двигаться – я парализован.
И тут из окна на террасу вылезает Сол. Он улыбается мне. И говорит:
– Ты всегда мне нравился, Натан. Спасибо, что привел ко мне этого Черного Колдуна.
Он делает шаг в сторону, и я вижу, что он не один, а с мистером Уоллендом. У него в руках сверкают огромные садовые ножницы. Он говорит:
– Это совсем не больно.
Он щелкает ножницами, а я смеюсь, потому что это и вправду совсем не больно. Мой отрезанный мизинец лежит у него в ладони. Он опускает его в бутылку, закрывает ее большой пробкой, показывает мне и улыбается. Бутылка наполняется зеленым дымом. И меня тоже как будто окружает зеленый туман.
Я закашливаюсь. Мне нечем дышать, я хватаю ртом воздух и слышу, как мистер Уолленд приказывает мне:
– Застрели Черного Колдуна. Застрели его, и снова сможешь дышать.
Я чувствую, что в левой руке у меня пистолет, я задыхаюсь, вокруг туман и смутный контур сидящего на корточках Габриэля рядом, и я знаю, что умру. Я не могу дышать. А дышать необходимо. Я знаю, что у меня есть всего несколько секунд.
Уолленд командует:
– Стреляй в него. Стреляй.
– Нет!
Тогда Уолленд выхватывает у меня пистолет, целится Габриэлю в голову и нажимает курок, и тут же меня проглатывает зеленый туман.
Я открываю глаза и вижу Габриэля; он смотрит на меня, и я понимаю, что мы видели одно и то же. Я качаю головой:
– Это не правда.
Но Габриэль не успевает ответить – боль в моей правой ладони становится невыносимой. Это Ван вынимает пику. Прежде моя ладонь была теплой и бесчувственной, теперь она стала горячей, и я ощущаю дергающую боль. Я понимаю, что уже вечер. Прошел целый день, а кажется, что всего несколько минут.
Ван говорит:
– Выпейте еще. Потом я верну пику на место.
Она протягивает нам еще по чашке своего состава. Габриэль неотрывно смотрит на меня. Мне хочется сказать ему, что я сделаю все, чтобы мы выжили. Я не позволю нам умереть. А сейчас я хочу пить. Я хочу, чтобы у меня закружилась голова, и я моментально оказался в другом мире, поэтому я глотаю снадобье залпом, и чашка падает у меня из рук. Габриэль выпивает свою.
– В следующий раз я найду проход, – говорю я ему.
Он кивает.
Ван говорит:
– Теперь я вытащу эту пику и воткну новую.
И я с удивлением ощущаю, что это совсем не больно, наоборот, мне даже становится легче. Хотя ладонь горячая и дергает. Ван подносит к ней новую пику и проталкивает в рану острый конец. Мучительная боль пронзает меня, я вскрикиваю и…
Вторая пика
Мы карабкаемся вверх по крутому голому каменному склону. Габриэль впереди, он уже забрался на узкий карниз и теперь помогает влезть мне, протягивает мне руку, я хватаюсь за нее, и вот мы уже бок о бок стоим рядом. Я оглядываюсь. Мы в горах: в Швейцарии, судя по яркой зелени лугов внизу и снежным шапкам дальних вершин.
Вторая пика
Мы карабкаемся вверх по крутому голому каменному склону. Габриэль впереди, он уже забрался на узкий карниз и теперь помогает влезть мне, протягивает мне руку, я хватаюсь за нее, и вот мы уже бок о бок стоим рядом. Я оглядываюсь. Мы в горах: в Швейцарии, судя по яркой зелени лугов внизу и снежным шапкам дальних вершин.
– Они идут. – Габриэль показывает вниз, в долину, кишащую многочисленными черными муравьями, которые ползут отовсюду, и все в одну сторону – к нам.
– Надо идти, – говорю я и поворачиваюсь лицом к горе.
– Далеко еще? – спрашивает Габриэль.
– За этой вершиной, – говорю я. – Близко. – И я почему-то знаю, что это правда. Если мы перевалим через вершину, то будем спасены. Путь назад будет найден.
Я начинаю подниматься и, в кои-то веки, обгоняю Габриэля. Он отстает. Но это легкий склон, и я знаю, что он скоро меня догонит. Я уже почти на вершине, когда туман вдруг развеивается и я вижу, что вершина над нами – местами снег, местами трава, а местами голый красный камень, – вся покрыта тропинками: узкие, сантиметров по тридцать шириной, одинаковые, словно горошины, они словно паутина, накинутая на горный склон. Я выбираю одну, и она приводит меня на край утеса, иду по другой и оказываюсь на другом краю. Тогда я бегу назад, но уже не помню, откуда я пришел, и не могу разобраться, какой путь ведет наверх, а какой вниз.
– Габриэль! – кричу я. – Габриэль!
– Здесь! – отвечает голос, но я знаю, что это не он.
В панике я бегу и вижу силуэт в зеленом тумане, останавливаюсь и поворачиваю назад. Я знаю, что это Охотник. Бегу в другую сторону и снова зову Габриэля, и опять мне откликается чей-то голос, но я знаю, что это не он.
Я останавливаюсь. Перевожу дыхание. Пытаюсь разобраться. Потом иду по первой попавшейся тропе, она приводит меня к большому голому валуну, я прыгаю с него вниз и оказываюсь возле двух больших стоячих камней. Я протискиваюсь меж ними, туман ненадолго исчезает, и я вижу долину далеко внизу. Это не та долина, из которой мы пришли, она зеленая, без единого Охотника. Вниз ведет крутая, но пригодная для спуска тропа. Я зову Габриэля.
Он не отвечает.
– Я нашел путь! – кричу я. – Нашел!
Я жду и жду.
– Габриэль?
Ничего не происходит. Туман опускается снова, такой же густой и серый, как раньше.
Я знаю, что должен вернуться за ним. Я говорю себе, что не забуду эту тропу: через валун и мимо стоячих камней. И ползу назад, стараясь не шуметь, надеясь, что, если Охотники еще здесь, мне как-нибудь удастся пробраться мимо них незамеченным. Вдруг появляются и исчезают какие-то черные силуэты, я прячусь за камень. Выбираю другую тропу, иду по ней и вдруг слышу стон: я знаю, что это Габриэль. Значит, они схватили его и мучают. Я иду вперед, слышу новый стон, справа, бегу туда. Еще дальше вправо я вижу в тумане черный силуэт, он стоит над кем-то лежащим. Я понимаю, что это Киеран. В руке у него пистолет, он поднимает голову, когда я подхожу к нему. Я говорю себе, что Киеран мертв, что он не может повредить ни мне, ни Габриэлю.