Слетев вниз по лестнице, Смит чуть не вышиб собой дверь, вылетел из дому и со всех ног побежал к флигелю. Старик уже куда-то подевался, но молодой человек на всякий случай толкнул дверь и обнаружил, что она отперта. А ведь он мог поклясться, что оставлял ее запертой! Ворвавшись внутрь, он щелкнул выключателем и осмотрелся. Все вещи стояли на своих местах. Ничего не сдвинуто, никто ничего не трогал — и, похоже, никто здесь не появлялся. Однако куда же подевался проклятый горбун? А самое главное, что ему вообще здесь могло понадобиться?
Смит уже был готов поверить во все, что угодно — в том числе и в то, что загадочный букинист попросту исчез. Пока он медленно шел обратно к дому, у него рождались предположения и гипотезы одна другой безумнее. Однако, скорее всего, все объяснялось гораздо проще. После беседы с доктором Мортоном он дал волю воображению — и старик просто привиделся. А может, все дело в доме — старое место с долгой памятью сильно на него повлияло… Во всяком случае, теперь понятно одно: нужно ехать в Эксетер и самому посмотреть на архивные документы. Выяснить, что же здесь творилось в 1666 году.
В Эксетер он выехал ярким солнечным утром и, ведя машину по извилистой проселочной дороге, как никогда остро ощутил себя близким к разгадке тайны, столь давно будоражившей его рассудок. Городскую библиотеку он отыскал без труда. Усевшись в читальном зале, он вскоре нашел и нужный том. Перелистнув пожелтевшие от времени страницы, он углубился в чтение записей, повествовавших о Загремби и Торпойнте.
Все указывало на то, что чернокнижник появился в деревне восьмого сентября 1666 года и через два дня поселился на ферме. Несколько достойных доверия свидетелей подтвердили, что Загремби путешествовал отнюдь не налегке: он привез с собой деревянные ящики, окованные железом, три огромных сундука и более дюжины свертков и баулов разной формы и размера. Затем по деревне поползли слухи о странном голубоватом свете и басовитом громыхании, то и дело распугивавших желающих приблизиться к дому — в особенности после наступления темноты.
|
|
Постепенно события приняли гораздо более неприятный оборот. Припозднившиеся путники, путешествовавшие из Эксетера в Торпойнт и обратно, рассказывали, что видели на окрестных вересковых пустошах спасающихся бегством кричащих людей, за которыми гнались огненные демоны; охотники, отряженные на поиски пропавших без вести несчастных, говорили о непонятных следах огня на траве и даже на голом камне, — следах, более напоминавших отпечатки корчащейся в муке человеческой фигуры. Поскольку все эти безобразия начались после приезда Загремби, ничего удивительного, что в нем увидели виновника всех несчастий — ведь приезжий пользовался славой колдуна.
Однако рассказ о нападении на ферму и последовавшем таинственном исчезновении чернокнижника оказался короче, чем ожидал Смит. Нет, конечно, в предположениях о том, куда колдун подевался, недостатка не было. Более того, молодой человек ознакомился и с подробным рассказом об увиденном в доме: удивленные люди говорили о невероятном множестве книг и даже об алхимическом аппарате, который, естественно, тут же разнесла на куски разъяренная толпа. Что до книг, то их все до одной вынесли во двор и сожгли под бдительным оком трех священнослужителей, которые утверждали, что эти нечестивые фолианты были написаны на некоем непонятном, но несомненно богохульном языческом языке.
|
|
Одним словом, рассказ о событиях давнего прошлого практически ничего не прибавил к тому, что Смит и так уже узнал от доктора. Расстроенный и разочарованный, он хотел было уже захлопнуть книгу — как вдруг заметил, что края последней, пустой страницы, приклеены к обложке. Осторожно поглядев по сторонам — не смотрит ли кто, Смит извлек свой перочинный нож и осторожно поддел страницу.
Две скрытые столь долгое время страницы распались, и молодой человек уставился на них в ужасе и изумлении. На первой некий неизвестный нацарапал тайное послание — чернила побледнели и выцвели, и разобрать написанное стало весьма затруднительно. Не слишком аккуратно выведенные иероглифы, тем не менее, весьма походили на значки в невообразимо древних фолиантах, что Смит обнаружил в глубоком подвале под развалинами замка в Трансильвании. А под ними шли слова на английском: Иди на чердак, смотри там, ищи слово.
Однако вовсе не это ввергло его в пароксизм ужаса. Смит сидел и дрожал, как осиновый лист, глядя на вторую страницу обнаруженного в книге разворота. В полном смятении Смит созерцал поблекший, как и запись, рисунок, точнее набросок человеческого лица. Внизу шла подпись — «Николас Загремби». Этого не могло быть, однако факт оставался фактом — с портрета на него глядел тот самый старик букинист!
Но как?! Старик на рисунке вдруг взглянул на него с таким злорадством, что нервы Смита не выдержали, и он отбросил от себя книгу с громким стуком. Испуганно оглядевшись, он заметил, что двое или трое сидевших в зале подняли головы от книг и с любопытством воззрились на нарушителя тишины. Ему стоило огромного усилия смирить дрожь в руках, подняться на трясущиеся в коленях ноги, вернуть тяжелую книгу на ее законное место на полке и, почти не шатаясь, выбрести из библиотеки.
|
|
Выйдя на свежий воздух, он застыл в полной неподвижности на ступенях. Он так надеялся обнаружить здесь хоть что-нибудь, что привело бы его к черному зеркалу — но никак не то, что открылось на потайных страницах проклятой книги!
Но да, здравый смысл и логика отметали всякие сомнения: недостаточное освещение в лавке сыграло с его памятью и воображением злую шутку, старика он разглядеть не сумел, и теперь вот по ошибке принял его за человека с портрета, однако внутренний голос шептал: нет, никакая это не ошибка. Не глядя по сторонам и почти не замечая несущихся машин и спешащих по своим делам прохожих, он дошел до машины. Однако даже столь сильное потрясение не могло поколебать его решимости: он отыщет зеркало. Пусть даже для этого придется ему перевернуть в округе каждый камень.
Вернувшись домой и поднявшись в кабинет, он сел и крепко задумался. Что делать дальше? Ни к какому определенному выводу прийти так и не удалось. То, что старик букинист и Николас Загремби — одно и то же лицо, приходилось принять как данность. Но что все это значило? Что Загремби вовсе не сбежал из дома — во всяком случае, в обычном смысле этого слова, — когда жители деревни пришли сжечь его со всем имуществом? Припоминая все, что когда-либо читал в книгах по магии, Смит принялся перебирать возможные варианты, не отвергая даже самые фантастические. Постепенно у него в голове начала складываться целостная картина того, что произошло.
Загремби исчез — но не так и не таким способом, как предполагали профаны. Он не скрылся под чужим именем в другом графстве — нет. Чернокнижник воспользовался своими тайными знаниями, чтобы открыть путь перехода в иное измерение! А сейчас, возможно, пользуясь тем же путем, вернулся. Хотя для чего, Смит никак не мог взять в толк. Понятно, что старый колдун хотел ему помочь с расшифровкой древних книг из Трансильвании — иначе с чего бы ему снабжать его бесценным ключом к тайнописи? Но зачем? Вынашивал ли маг какие-то дьявольские планы? В конце концов, у него было достаточно времени для их обдумывания… Или Загремби хотел таким изобретательным способом отомстить потомкам тех, кто триста лет назад выжил его из дома и помешал заниматься магическими изысканиями? Непонятно. Неизвестно!
С усилием Смит взял себя в руки — и снова приступил к работе с рукописью. Им овладел странный зуд — словно что-то подталкивало в спину, заставляя как можно быстрее завершить перевод. Постепенно смысл начертанных нечеловеческой рукой иероглифов прояснялся. В дневнике Смита весьма скупо описываются результаты работы — то ли потому, что древние слова плохо поддавались переводу, то ли потому, что молодой человек смертельно испугался того, что сам и открыл, однако одно остается совершенно ясным: Смиту совсем не понравился смысл расшифрованных им строк.
Черное зеркало упоминалось в них неоднократно — равно как и имя Загремби. Если Смит мог доверять собственному переводу, получалось, что чернокнижник посвятил себя магическом искусству еще много веков назад, задолго до того, как сжег в 1666 году Лондон. Перепуганный и потрясенный, Смит продирался сквозь отрывочный латинский перевод, пытаясь привыкнуть к невероятной мысли, что культ Ктугхи процветал на нашей земле еще в допотопные времена.
Однако, несмотря на все усилия, Смит так и не узнал главного. Сведения, ради которых он затеял перевод манускрипта, в нем не обнаруживались. Насколько он мог судить, в тексте ни слова не говорилось о том, где сейчас может находиться черное зеркало. Теперь Смит уверился, что оно — не что иное, как портал, через который прислуживающие великому Ктугхе джинны могут попадать из одного измерения в другое. Именно через зеркало Загремби сумел уйти — и так спастись от участи, уготованной ему толпой жаждущих мести селян.
На дворе уже темнело. Смит просидел за столом весь день и весь вечер, позабыв о еде и отдыхе. А между тем солнце клонилось к закату и тени удлинялись. Спустившись в кухню, он наскоро собрал себе поесть и запил все большой кружкой кофе. И только тогда, в сгущающихся сумерках, сообразил, что кое-что позабыл, когда лихорадочный прилив сил захлестнул его, — записка. Непонятная записка на задней странице книги из библиотеки.
Иди на чердак, смотри там, ищи слово.
Поскольку книга повествовала о жизни Николаса Загремби под этим самым кровом, похоже, под чердаком подразумевалось помещение под просевшей крышей фермерского дома.
Вдруг решившись, он прихватил фонарь — электричество под самую крышу наверняка проводить не стали — и направился вверх по лестнице в длинную кладовую в передней части дома. Он еще давно приметил там люк на чердак. Дойдя до места, Смит обнаружил, что выход под крышу не просто закрыт, а заколочен длинными толстыми досками. Державшие их гвозди давно проржавели, и хватило всего нескольких ударов молотком, чтобы освободить проход. Люк оказался вовсе не тяжелым и откинулся со скрипом и тяжелым грохотом. Смит посмотрел в черную дыру открывшегося отверстия, расчихался, подтянулся на руках и просунулся вверх.
Высоко подняв лампу, он принялся оглядываться. Чердак казался изнутри гораздо просторнее, чем могло показаться снаружи, и вскоре стало понятно: он не круглый, как сначала показалось. Свет фонаря выхватил из темноты совершенно равные по длине стены, а дальний угол, в котором сходились два ската крыши, находился не более чем в тридцати футах. Однако стоило ему попробовать, подныривая под балками, измерить шагами расстояние, как вышло, что до угла не более двенадцати футов! Похоже, в той стороне пол сходился с крышей под очень странными углами — иначе чем объяснить столь любопытную оптическую иллюзию?
Покрытый толстым слоем пыли пол был совершенно голым, однако, изучив собственные следы на этом сером ковре, Смит заметил, что под ним скрываются поблекшие чертежи. Поставив на пол фонарь, он опустился на колени и размел пыль, обнаружив под ней большую пентаграмму, вписанную в круг. А из круга исходила стрела, чей наконечник указывал точно в сторону странного угла. В некоторых местах линии казались особенно бледными — словно кто-то пытался их стереть, впрочем, без особого успеха.
Поднявшись на ноги, Смит решил осмотреть стены. Попервоначалу ему показалось, что они сложены из голого камня и не несут никаких надписей и рисунков. Однако, приглядевшись к дальнему углу, он заметил, что самую низкую стену выбелили — причем наспех и очень давно, судя по тому, что краска отставала от камня и крошилась. Поднеся фонарь поближе, Смит удостоверился в том, что за потрескавшейся побелкой скрываются побледневшие от времени знаки.
Ну что ж, все указывало на то, что он на правильном пути. Смит решительно вытащил перочинный нож и принялся соскабливать серовато-белый слой, стараясь не задеть рисунок под ним. Вскоре ему удалось очистить довольно большую площадь стены, и в свете фонаря он отчетливо увидел иероглифы, в точности походившие на те, что испещряли потаенную страницу книги в библиотеке.
В тусклом желтоватом свете Смит в точности перекопировал знаки со странным наклоном, рассказывавшие о нечестивых богах и отмерших эпохах. Тот, кто пытался замазать надпись, либо обладал подлинным знанием о ее ужасном смысле, либо желал уничтожить все следы ненавистного чернокнижника под этим кровом.
Уже стоя у люка и намереваясь спускаться вниз, Смит последний раз обернулся к дальнему углу — удостовериться, что тот и вправду выглядит необычно. Несомненно, странный угол, под которым сходились пол и крыша, и производил оптическую иллюзию, уводившую взгляд смотрящего словно бы в бесконечную даль. Постояв так с минуту, Смит понял, что не в силах отвести глаза от этого места, и чем больше он смотрел, тем больше ему казалось, что угол все отдаляется от него, а потом, словно бы через прозрачное стекло, он видит копошащихся в бесконечной пустоте бесформенных существ. Те свивались и складывались в затейливые фигуры, а он, в полном ошеломлении, мог только наблюдать за их хаотическим движением. Наконец нечеловеческим усилием воли Смит оторвал взгляд от угла, быстро опустился в отверстие и торопливо захлопнул над собой крышку люка.
Вернувшись в кабинет, он со всей возможной тщательностью переписал странные символы с чердачной стены. И хотя ужас от пережитого в той комнате с безумным наклоном стен еще не отпустил, Смит почувствовал нарастающее возбуждение, смешанное с радостью, — текст понемногу поддавался переводу на латынь. Наконец он сумел прочитать его полностью: «Тому, кто придет вслед за мной. То, что ищешь, да обретешь в круге из семи дубов».
Смысл послания был недвусмысленным. Конечно, его оставил сам Загремби — кто еще мог бы расписать стену иероглифами, указывающими на местонахождение черного зеркала? Вздохнув, он выпрямился в кресле. Идти в лес прямо сейчас? Нет, слишком темно. Что ж, придется подождать утра. Утром он пойдет в лес — и наконец найдет то, что так долго искал!
Смит пробудился с первыми лучами солнца. Но, несмотря на то, что лег еще до полуночи, он чувствовал себя совершенно не выспавшимся. Как и ранее, его мучили кошмары: странные сновидения сменяли друг друга, однако припомнить их не выходило — в памяти остались лишь обрывки ночных видений. Там были скалы, отвесные, невероятной высоты, а на вершинах вздымались резные фигуры, подобные колоннам, — и скалы эти простирались, подобно бесконечному лесу, во все стороны света. А он бежал среди оскаленных откосов и зияющих пропастей и знал: нужно укрыться от рассвета, спрятаться от дневного светила этой чужой планеты, ибо над зубцами гор на горизонте покажется нечто невыносимое, не предназначенное для созерцания человеком…
И тут случилось самое страшное. Обессиленный, он остановился среди уродливого и перекрученного камня и беспомощно смотрел, как поднимается солнце, постепенно разгоняя тени с неба; и солнце это было уже не тусклым и испятнанным черным, а невыносимо ярким, режущим глаз и обросшим щупальцами. И эта бесформенная огненная масса шевелилась, подобно куче червей, и вспухала пузырями, и извивалась, и источала злобные, ненавидящие мысли.
Комната еще держала тепло, но он дрожал, и потому оделся очень и очень быстро. Память о страшных снах так и не отпускала. А может, кошмары посетили его не случайно? Что, если это предупреждение? Мол, не вмешивайся в дело, превышающее человеческое разумение… А что, если они указывали на нечто большее? Что, если он стоял на пороге самого важного открытия в своей жизни? Он посвятил всего себя поиску крупиц истины, которые могли содержать древние мифы и легенды, так неужели отступить сейчас?
Солнце поднялось над ясным и безоблачным восточным горизонтом, и он вышел из дома с лопатой в руке. Тем не менее лес вокруг фермы и днем выглядел не очень-то гостеприимно. Толстые дубы с мучительно искривленными ветвями и отвратительными наростами на стволах теснились друг к другу, словно бы ища спасения от древнего зла, некогда владевшего здешними краями и до сих пор не избытого. Поскольку он совершенно не представлял себе, где может находиться место, указанное в загадочном послании на стене чердака, Смит решил прочесывать лес по часовой стрелке, начиная от здания обсерватории. Зайдя поглубже в чащу, он тут же осознал, как непросто будет следовать собственному плану: стволы росли почти впритык друг к другу, и молодому человеку приходилось протискиваться между ними, вдобавок продираясь сквозь разросшийся подлесок. Шипастые ветки норовили вцепиться в одежду, цепкая трава обвивала ноги, но он шел и шел вперед. Надо всем висел гнилой дух преющей листвы.
Чем дальше он заходил в лес, тем тише становилось вокруг. В неестественно густом подлеске не копошились зверьки, на нависающих ветвях не чирикали птицы. Тут и там он набредал на растущие широким кругом грибы белого цвета, отвратительного вида и весьма крупного размера. Их он старался избегать любыми способами. А однажды он выбрел на маленькую полянку, полностью лишенную растительности. И что-то в ее очертаниях было такое, что Смит развернулся и поспешил дальше, не оглядываясь.
И вдруг он вышел на едва заметную тропку, проложенную совсем близко к опушке леса, и, присмотревшись, увидел в отдалении — но не далее чем в четверти мили от леса — небольшой холм, увенчанный короной из семи деревьев. Не сомневаясь, что обнаружил искомое, Смит вышел из леса и зашагал через поля к маленькой возвышенности.
Взобравшись по неожиданно крутому склону холма, он вошел в круг, образованный деревьями. Сначала он стоял в некоторой растерянности: ничто не указывало на местонахождение зеркала Загремби. Вершина заросла жесткой, стелющейся травой, чьи серые плети так и норовили обхватить щиколотку и уронить на землю — казалось, мерзкая растительность обладала собственным злобным умишком. Продравшись к противоположному склону, он едва не покатился кубарем с обрыва — ибо споткнулся о нечто полностью скрытое бурно разросшимися сорняками. Нагнувшись, он принялся безжалостно рубить и раздвигать ползучие стебли лопатой. И обнаружил глубоко засевший в земле большой квадратный камень трех футов длины.
Смит поскреб находку лопатой, и его глазам открылась покрытая резьбой поверхность. Выгравированные на камне фигуры вызывали ужас и отвращение: кто бы ни были эти твари, их чуждое земле происхождение представлялось очевидным. Кто сумел изваять этот нечестивый ужас? Смит боялся даже подумать об этом. Однако среди уродливых порождений чуждых измерений внимательный глаз различал и более привычные символы, часто используемые в алхимии: солнце, луну и планеты. И тут Смит застыл, охваченный безотчетным страхом. Но не рисунки на поверхности камня заставили его задрожать от ужаса, о нет! Его вдруг охватило чувство, что он здесь не один; что на него направлено чье-то злонамеренное, холодное внимание.
Мда, похоже, место дурно подействовало на его и без того расшатавшиеся нервы — впрочем, если вспомнить рисунки на камне, немудрено, что так получилось. Однако чувства чувствами, а дело делом. Засунув под край плиты лопату, Смит налег на черенок изо всех сил. Медленно, медленно, камень приподнялся, молодой человек поставил стальное лезвие ребром и так закрепил его.
Подцепив край плиты обеими руками, он навалился на него — и опрокинул камень. Под ним обнаружился участок песчанистой почвы, лопата входила в нее без труда, и Смит принялся с энтузиазмом копаться в открывшемся пятачке земли. Правда, ощущение, что за ним внимательно наблюдают, не оставляло молодого человека. На глубине что-то около трех футов лопата наткнулась на что-то твердое, Смит опустился на колени и осторожно разгреб землю руками. Покоившийся в яме предмет оказался довольно большим по размеру. Его окутывал лоскут толстой красной ткани, совершенно не тронутой тлением — не иначе, по причине сухости здешней почвы. С предельной осторожностью Смит вытащил находку из ямы и дрожащими руками развернул ткань.
Предмет и вправду оказался зеркалом — тут сомневаться не приходилось. Однако это было какое-то очень странное зеркало — тревожно-асимметричной формы, с изогнутыми под причудливыми углами и странно искривленными краями. А по окружности шли пиктограммы того самого древнего языка, над переводом с которого он так долго бился. Узнав знакомое имя — «Ктугха», — молодой человек невольно поежился. Остальное он не смог расшифровать с ходу, однако был положительно уверен, что рукопись Загремби позволит справиться и с этой задачей.
Однако самым неприятным сюрпризом стало нечто другое. Он-то ожидал увидеть стекло или кристалл с отражением собственного перепуганного лица внутри. А вместо этого на него смотрела чернота. Эбонитово-темная поверхность, полностью поглощавшая свет. Стоя на коленях над этим черным колодцем, он смотрел в чернильную пустоту и падал, падал в ее бездонные глубины, в полуночную пропасть, бесконечный провал, безграничностью равный самой вселенной. Впрочем, то была лишь иллюзия — но какая гадкая!
Голова закружилась, желудок сжался в тугой комок, и его ощутимо замутило. Смит попытался бороться с затягивающей в зеркало силой и попытался отвести взгляд, посмотреть в сторону. Сколько же он здесь уже стоит?.. И тут нездешние чары развеялись. Вскинув голову и едва не застонав от боли в затекших мускулах, он, пошатываясь, поднялся на ноги, все еще крепко держа зеркало в руках. Старательно отводя глаза от засасывающего озерца тьмы, он быстро запеленал его в ткань и, сунув сверток под локоть, решительно зашагал к дому.
На обратном пути в голову лезли дурацкие мысли про мифологических героев, которые посмотрели в лицо Медузе Горгоне и обратились в камень. А у него в руках сейчас находилось — что?.. Реликвия космического зла? Откуда взялось это зеркало? Кто его сделал? В голове роились вопросы, на которые никак не желали находиться ответы. Правда, он точно знал, для чего служило зеркало — по крайней мере, эти сведения он сумел отыскать в древних книгах. И снова дрожь пробежала по спине — Смит припомнил рассказы очевидцев, предшествовавшие исчезновению Загремби. Огненные демоны, преследовавшие несчастные жертвы на вересковых пустошах — уж не джинны ли то были? Наверняка они, и вызвал их Загремби. Причем с помощью этого отвратительного артефакта. Однако после бегства Загремби люди в округе перестали пропадать. Это указывало, во-первых, на то, что колдун заранее знал о готовящемся штурме фермы и ярости окрестных жителей и успел устроить хитроумный тайник для зеркала. А во-вторых, раз люди больше не гибли, некромант явным образом сумел отправить восвояси вызванных с помощью зеркала существ.
Лично для Смита это значило следующее: пока опоясывающие зеркало знаки не расшифрованы, а защита от джиннов не продумана, никаких действий предпринимать нельзя.
Возвращение домой заняло гораздо больше времени, чем предполагалось. Дважды он умудрился заблудиться — пришлось возвращаться по собственным следам и искать правильную тропинку. В конце концов, со вздохом облегчения он выбрался на открытое место — к обсерватории. Войдя в дом, он, не теряя времени, поднялся в кабинет и поставил находку к стене, так и не решившись снять с нее покрывало.
В данный момент Смит не испытывал совершенно никакого желания снова всматриваться в ночные глубины, в которых, без сомнения, неосторожного человека подстерегало невозможно ужасное и отвратительное зло. Оно тихо ждало своего часа, исходя злобой и корчась от ненасытимого голода, — прямо у границы между нашей реальностью и нечестивыми ужасами других измерений.
Следующие три дня он корпел над переводами — проверяя и перепроверяя. А ночи Смит проводил, приникнув к телескопу, целиком и полностью отдавшись наблюдению за определенным участком южного неба рядом с Фомальгаутом, вперившись взглядом в очень тусклую звезду, вокруг которой, насколько он мог предполагать, и вращается по неупорядоченной орбите черная планета, населенная тварями, несущими нечеловеческий ужас и облеченными мощью и тайной. Время от времени ему казалось, что звезда вспыхивает — и гаснет, а затем вспыхивает — и снова гаснет, и так несколько раз. В таких случаях он не находил себе места от тревоги и страха и снова приникал к мощным линзам, щурясь и вглядываясь в звездное небо, у которого он нес неусыпную стражу.
На второй день ему снова нанес визит доктор Мортон — естественно, опять явившись без приглашения. Эскулап выразил свою озабоченность при виде Смита: мол, тот выглядит очень похудевшим и крайне изможденным. Молодой человек, с трудом скрывая недовольство и нетерпение, выслушивал тирады милейшего доктора, советовавшего ему поберечь себя, не усердствовать в работе. Смит ответил, что скоро астрономический цикл его исследований завершится, и он сможет перестать бодрствовать по ночам и наконец отдохнуть.
И хотя доктор явно не удовлетворился подобным объяснением, он ничего не смог поделать с юношей, упорствовавшим в том, что его работа слишком важна, чтобы забросить ее на середине. Из последних путаных строк дневника Смита явствует, что после отбытия доктора Филипа Эшмора Смита в живых более не видел никто.
С этого момента записи в дневнике Смита превращаются в торопливые каракули — почерк и их содержание свидетельствуют о том, что молодой человек явно спешил и находился в состоянии крайнего ментального истощения. В некоторых местах писано неразборчиво, в других — на странной смеси латыни и староанглийского. И хотя следователь констатировал «открытый вердикт»,[10]а хирург при полицейском отделении предпочел отбросить эти свидетельства по той причине, что они, мол, свидетельствуют лишь о помрачении рассудка, предшествовавшего гибели жертвы, другие исследователи пришли к диаметрально противоположным выводам.
Они указывают на то, что Смит много путешествовал до своего прибытия в Торпойнт, а также интересовался оккультизмом и странными мифами. Кроме того, непонятные иероглифы на чердаке и камень с не менее любопытной резьбой действительно существуют! А кроме того, не устают спрашивать они, как понимать тот факт, что в тот день, когда обугленное тело юного Смита вывозили из дома, туда прошел доктор Мортон и вынес тяжелый плоский предмет, обернутый в плотную ткань, — предмет, который он и сбросил в старую шахту.
Смит и вправду сумел расшифровать надпись по ободу зеркала — это явствует из его дневника, как бы беспорядочно он ни велся в дни, предшествующие кончине молодого человека. Из торопливых записей становится понятно, что Смит вел дневник буквально до последнего своего вздоха. В самом конце можно — с трудом, но можно — разобрать следующее:
«Вызубрил формулу отпущения и теперь пытаюсь без ошибок продекламировать заклинание, вызывающее Духов из внешних измерений».
«Ничего не происходит… наверное, Фомальгаут стоит слишком низко… надо попробовать снова, хотя…»
«В комнате слышится голос… не вижу, кто это… маленький горбун у двери… Боже, это Загремби!»
«Я обязан записать то, что вижу! Зеркало уже не черное! Оно сияет! В небе что-то движется… приближается… хвост, как у метеорита… из зеркала языки пламени… надо убираться, Загремби стоит в дверях, не пускает… бегу к окну…»
Карл Эдвард Вагнер
СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ
Все сидели в «Лебеде». Музыкальный автомат выдавал очередную чушь про любовь и морковь, а также кровь и боль, и ноль, и боль или наоборот. Джон Холстен особо не прислушивался. Просто сидел и удивлялся: с чего бы это кантри заводят в Лондоне? А может, пели про морковь и ноль — неважно. Не, ну всякую ерунду ставить — пожалуйста. А вот если настроение у тебя под «Битлз», ну прямо под них — ну так и где они? Да разбежались ваши битлы. Сначала один ушел — нет, постойте, два. Это еще если не считать Пита Беста, ага.
— А, блин, выключить слабо эту хрень? — и Джон Холстен скривился в сторону извергающих непотребщину колонок.
Монеты брякали, игральные автоматы квакали, от пинбольного стола слышались щелканья и чпоканья — кто-то гонял мячик. В пабе стоял перманентный смог — испарения моросящего дождя смешивались с застарелой табачной вонью. Холстен посмотрел на искусственное чучело форели над пинбольной машиной и решил, что ненавидит и подлую рыбу, и машину, и вообще все в этом пабе.
Мэннеринг с хрустом вскрыл пакет с чипсами и пустил по кругу. Фостер отказался — типа, на диете, надо соль ограничивать. Ага, как же. Картер схватил сразу пригоршню, а потом уплелся к стойке бара — изучать, что сегодня в меню. Судя по мелом нацарапанному на доске, обещали «Кволити Фэйр».
В результате он плюнул на похудательные усилия и заказал какие-то типа фирменные сосиски с картошкой фри и бобами. Штайн похромал вниз по предательски крутой лестнице — в туалет. Время колоть инсулин. Кросли жрал чипсы и страдал, что скоро придет его очередь проставляться. А он не может, никак. От пособия осталось десять фунтов, а до следующего чека — аж целую неделю жить.
Сегодня их собралось шесть человек — а ведь в прошлые времена и восемь, и десять набиралось, да. Двадцать лет этой традиции — шутка ли сказать. Джон Холстен прилетает из Штатов в Лондон в отпуск — и все набиваются в паб, пить и веселиться. Рак почки унес в прошлом году МакФеррана. Так и кажется, что он сейчас войдет и закажет как обычно — стейк и кидни-пай. Хайлз переехал аж на кельтское побережье — бедняга все думал, что морской воздух излечит его от кашля. Марлин свалил куда-то во Францию — куда конкретно, никто не знал. Колется он все еще или уже нет — тоже неизвестно.
В общем, как-то так все шло. Помаленьку.
— За тех, кто сейчас не с нами, — поднял свой бокал с пивом Холстен.
Все активно закивали — мол, хороший тост. Но без радости в глазах — погода мрачная, да и воспоминания не ахти. Жалко ребят — ну, тех, кто умер уже.