Когда Гамильтон поднял голову от газеты, на лбу его выступила испарина, а руки заметно дрожали. Мэйфилд, заметив его состояние, участливо поинтересовался, не плохо ли ему, однако Гамильтон поспешно отговорился усталостью — мол, он хотел бы сегодня пораньше лечь спать. И вправду, пожелав другу спокойного сна, он поднялся в гостевую комнату.
Однако уснуть ему так и не удалось. Память все время возвращала его к странным совпадениям — странным и предполагающим существование вещей настолько ужасных, что впору было усомниться в здравости собственного рассудка.
Всю ночь он проворочался в постели, пытаясь подвести под посещающие его фантазии хоть какое-то рациональное обоснование. Тщетно. Разум насмешливо подсовывал ему кусочки мозаики, которые складывались в весьма жуткую картину. Неужели прежний шериф, который, если верить Эрику Скотту, умер той же мучительной смертью, что и приехавшие из Америки путешественники, погиб из-за того, что заподозрил неладное? И как объяснить тот факт, что Таггарт и Питтс, судя по их выговору, тоже прибыли со Среднего Запада?
Выводы, к которым настойчиво подводил его рассудок, Гамильтон принять не мог — этому сопротивлялся его рациональный склад ума. Однако чем больше он пытался убедить себя в ошибочности собственных умозаключений, тем тревожнее становилось на душе. А кроме того, ему вовсе не добавляло душевного покоя воспоминание о жутковатом пассаже из запретного и ужасного «Некрономикона»…
С первым проблеском зари он выскользнул из гостеприимного дома Мэйфилдов и направился в книжную лавку Эрика Скотта. На улице стоял легкий мороз, изо рта с каждым выдохом вырывались облачка пара.
Старик уже спустился в магазинчик и перекладывал книги. Услышав настойчивый стук, он впустил Гамильтона, хотя и удивился столь раннему визиту. Однако вскоре удивление уступило место беспокойству — рассказанное Гамильтоном совсем не понравилось старому букинисту.
|
|
Дункастерским сплетникам не суждено было узнать, о чем эти двое разговаривали за закрытыми дверями. Однако все поняли: если уж охочий до прибылей и прижимистый старый Скотт заперся и не подходит к телефону — дело важное. Наверное, это и к лучшему: о том, что связывает области нездешнего ужаса и нашу обыденную реальность, лучше не говорить вслух. С уверенностью можно сказать одно: много старинных книг сегодня сняли с полок и просмотрели и вынесенное из них знание сопоставили с кое-какими фактами. Но что это было за знание, история умалчивает.
В тот вечер Мэйфилд забросал Гамильтона вопросами — его терзало любопытство. Однако гость отвечал весьма уклончиво и за ужином едва ли проронил два слова — пока разговор не обратился к теме, которая вызывала живейший интерес американца.
— Помнишь ту безумную статью в «Таймс»? — поинтересовался Мэйфилд. — Ну, про «смертные муки»?
— Статью?.. Ах да… — пробормотал Гамильтон — по правде говоря, эта тема занимала его мысли в течение всего дня.
— Так вот, в вечерней газете вышла новая статья!
Гамильтон почувствовал холодный укол страха. И переспросил почти не дрожащим голосом:
— Кто-то еще погиб?
— Кто-то! Пять человек разом! Целая семья! Их фамилия… Пирсон? Или Парсон?.. Не вспомню сейчас. Одним словом, все они тоже были из того же американского городка, что и все остальные. Ну не странное ли происшествие, ты не находишь? В местной газете только об этом и пишут — они остановились, бедняги, в Берншире, в «Клайборн Инн». Совсем рядом от нас, между прочим! Вы со Скоттом заперлись непонятно зачем, а весь город гудит — только об этом и разговоров!
|
|
Гамильтону очень хотелось надеяться, что охватившее его смятение никак не отражается на лице. Однако теперь он знал наверняка: время действовать. Блюстители закона — в этом он тоже теперь был уверен — с таким делом не справятся. Медицина здесь тоже бессильна. Слепая насмешница судьба скорчила им со Скоттом издевательскую гримасу и взвалила на их плечи весь груз ответственности за разрешение этой подлинно невыносимой ситуации. От одной мысли о грядущем противостоянии с силами зла у Гамильтона сжималось от страха сердце, однако в глубине души он точно знал — року бессмысленно сопротивляться. Жребий брошен, их час настал.
V
Ветер уныло посвистывал в камнях. Они со Скоттом карабкались по круто уходящей вверх тропке, вьющейся по краю утеса. Над ними вырастала мрачная громада замка, и на душе становилось все неспокойнее. Неплохие у меня выдались рождественские каникулы, мрачно подумал Гамильтон.
— А вдруг они что-нибудь заподозрят? — нервно поеживаясь, спросил Скотт. — Они же не дураки…
— Постарайтесь вести себя естественно. Скажите, что я рассказал вам про старинные книги, и вы бы очень хотели их увидеть. Ну а если они все же что-то заподозрят, тогда…
Он дотронулся до рукояти «смит-вессона» — тяжесть револьвера в кармане пальто прибавляла ему уверенности в себе. С оружием Гамильтон не расставался и возил его с собой повсюду, наплевав на местные законы и связанные с ними риски.
|
|
Они выбрались наконец на вершину утеса, и до их ушей донесся странный звук, — казалось, что-то с грохотом колотится на ветру. Гамильтон крепко обхватил рукоять пистолета и пошел вперед, осторожно ступая между обломками каменной кладки. Дойдя до конца тропы, он с удивлением обнаружил, что дубовая дверь распахнута и болтается на ржавых петлях, с треском ударяя о стену. Они со спутником изумленно переглянулись.
— Неужели сбежали? — пробормотал Скотт.
— Сейчас узнаем. Вперед, за мной.
И они вошли в замок. По коридору змеились струйки летящего с ветром снега. Они быстро продвигались вперед и наконец оказались в просторной комнате, служившей обитателям аббатства библиотекой. В ней также стоял холод запустения. Оконные портьеры мерно колыхал ветер. Большая часть книг исчезла, что-то валялось на полу. Скотт склонился над разбросанными томами и ахнул от изумления:
— Это невероятно! — и он поднял взгляд от заиндевевшей обложки. — Я полагал, что эта книга утрачена несколько столетий тому назад…
Потом осторожно поднял другую:
— Хм, уверен, церковь не знала о существовании этой — в противном случае…
И вдруг раздался протяжный, низкий вой — он прекратился, и среди стен загуляло жуткое эхо. Гамильтон вздрогнул, услышав знакомый звук.
— Оставайтесь здесь, Эрик, — тихо проговорил он. — Я спущусь вниз и отыщу источник этого воя. Чего бы это мне ни стоило.
— Я пойду с вами! — вскинулся старик, однако Гамильтон жестом остановил его:
— Вы безоружны. К тому же я не знаю, с чем нам предстоит встретиться. Если я не вернусь сюда через полчаса — не рискуйте, возвращайтесь в город и приведите полицию.
Скотт кивнул и занялся книгами. Гамильтон вышел в коридор. Далеко он не ушел — в уши снова ввинтился жалобный вой. Свернув в боковой коридор, он пошел на звук — не очень-то понимая, откуда доносится этот тихий крик, эхом расходящийся среди каменных стен…
В коридоре стоял полумрак, и Гамильтон зажег карманный фонарик. Щелкнув кнопкой, он снова услышал звук — на этот раз отчетливее. Стонали где-то дальше по коридору. Он ускорил шаг и вскоре уперся в массивную каменную дверь. В ней зиял проем не более фута шириной, сама же дверь представляла собой каменную глыбу, по цвету совершенно неотличимую от остальной стены. Наверняка этот ход держали в тайне, подумал Гамильтон. Он уперся и налег на камень, и дверь отошла в сторону с тяжким скрежетом. В нос ударила застарелая влажная вонь, и в свете фонарика он разглядел ступени, уходящие в чернильный мрак.
Выходит, в замке все-таки есть подвалы! Гамильтон принялся осторожно и медленно спускаться, пробуя ногой ступени на случай, если какой-то камень разболтался или намок. Время от времени ему приходилось хвататься за липкую стену, и тогда он ежился от отвращения, стряхивая с пальцев пыльную паутину.
И тут вой послышался снова — он поднимался из темной глубины подземелья, и Гамильтон оцепенел от страха. Теперь он явственно слышал — то был крик человека. Неужели обитатели замка не остановились перед пытками? Неужели подвергли мучениям такого же человека, как и они сами? Вынув из кармана пистолет, Гамильтон решительно двинулся по ступеням вниз, то и дело пригибаясь под низкими арками.
Извилистая лестница привела его в просторный подземный зал. У стены стояли несколько каменных столов, сплошь заваленных химикатами, пузырьками, электрическими приборами, инструментами и заплесневелыми книгами. То ли лаборатория алхимика, то ли мастерская электрика, мрачно подумал Гамильтон. На полу виднелись странные, закопченные узоры, на перекрестье линий тут и там торчали оплавившиеся свечи. На большом камне в центре комнаты стояли пустые винные бутылки — и два человеческих черепа. С изумлением Гамильтон заметил, что верхняя часть их отсутствовала — ее аккуратно спилили прямо над глазными впадинами. Присмотревшись поближе, он с отвращением обнаружил, что из черепов, оказывается, пили, как из кубков!
Он бы рассматривал удивительную лабораторию и дальше, но тут снова послышался нездешний вопль — он доносился из темноты, и Гамильтон шагнул из зала в боковой узкий коридор. Пройдя где-то пятьдесят футов, он вышел в еще более просторный зал. С удивлением он отметил про себя, что пещеру создали не человеческие руки, а силы природы, выточившие в скале огромную полость. До его ушей донесся новый звук — и Гамильтон понял, что слышит гул прибоя. И понял, каким образом сумел услышать вой в первый раз — наверняка стену утеса, отделяющую море от этой пещеры, пронизывали незаметные трещины.
Быстро прошагав по выложенному каменными плитами полу, он подошел к черному отверстию в противоположной стене. То был туннель, высеченный в камне столетия назад. Войдя в него, Гамильтон впервые услышал нечто, что совершенно не соответствовало атмосфере тайной магической лаборатории, — тихий, равномерный звук работающего мотора.
Он медленно и осторожно продвигался по узкому туннелю, стараясь не выдать себя светом фонарика. Машинный гул нарастал, и сквозь него слышалось ритмичное посвистывание, источник которого ему оставался совершенно непонятен. Гамильтон сжал в руке рукоять револьвера.
И вдруг он понял, что слышит бормотание, тихим эхом отдающееся от склизких стен туннеля. Осторожно ступая, он увидел арку входа в темное помещение в конце подземного хода. Бормотание стало отчетливее, и Гамильтон расслышал отдельные слова. Уяснив их смысл, он застыл как вкопанный во власти цепенящего ужаса.
— Пресвятая Дева Мария, — бормотал голос, самый звук которого исполнял сердце отвращением, отчаянием — ибо то был голос безумия. — Молись за нас, грешных, сейчас и в час нашей смерти, о Пресвятая Дева, молись за нас, грешных…
Голос повторял эту фразу снова и снова, громче и громче и становился все более пронзительным и менее членораздельным — пока наконец не перешел в жалобный вопль боли и кромешного отчаяния. Изрядно напуганный Гамильтон вскинул луч фонаря и крикнул:
— Кто здесь? Отвечайте!
Голос смолк, и в коридоре слышался только мерный звук работающего мотора.
— Кто здесь? — снова выкрикнул Гамильтон. — Выходите на свет — быстро. У меня пистолет, учтите, я буду стрелять!
Из темной комнаты раздался глухой страшный смех, и Гамильтон почувствовал, как по спине побежали мурашки.
— С чего бы мне бояться смерти? — прогудел голос. — Мне, чья жизнь уже потеряна навеки!
— Что вы хотите этим сказать? Кто вы такой?
— Люди звали меня Данлэпом, — пробормотал голос. — Но ныне имя мне — ужас!
— Данлэп?! Так вы — констебль, что пропал несколько месяцев тому назад?!
— О да! Но если вы прибыли спасти меня, уходите! Слишком поздно!
— Но вы же еще живы… — начал было Гамильтон и шагнул к черному пролету арки.
Из тьмы послышался угрожающий пронзительный вопль, и американец застыл на пороге, дрожа от страха.
— Нет! Если рассудок дорог вам, не входите! — воскликнуло таившееся в темноте нечто.
— Чего же вы хотите? — воскликнул Гамильтон. — Я хочу помочь! Где Питтс и Таггарт?
— Бежали, — простонал голос. — И оставили меня здесь — в живых! Обрекли меня прозябать в подземелье — да будут они навеки прокляты! Сказали — здесь ты будешь вечно вспоминать тех, кого обрек на узилище! Останешься навеки здесь и медленно угаснешь во тьме…
Голос перешел на путаную скороговорку, бормоча и бормоча, становясь все пронзительнее и набирая силу. Гамильтон слушал эту жуткую литанию, бледнея от ужаса:
— О, я был прав — это они убили мальчика! Схватили и убили Томми МакКаллистера, но убили странно, странно, а почему? Потому что поняли, что его разум еще недостаточно окреп, не годится для их отвратительных дел, ха-ха, а мой окреп, я был очень умный, ха! Я сам пришел к ним, а они меня ждали!..
— Что вы хотите этим сказать? — вскрикнул Гамильтон, прислушиваясь к безумному бормотанию из темноты. — Что они с вами сделали?
— Использовали — ха-ха! Да, они вывели меня в беспространственное пространство между звезд и заставили подписать черную книгу Азатота, и я подписал, и мой разум похитили и сделали орудием страшного зла! И они вернули меня в эту комнату и творили ужасные, ужасные злодеяния!..
Гамильтону уже давно было ясно, что несчастный давно и бесповоротно сошел с ума, однако он словно прирос к камню, а голос все бормотал и бормотал, исполняя его душу черным страхом:
— И они посмотрели мне в глаза, и я стал видеть — очень далеко, ха-ха! И во мне поднялась сила, великая и нездешняя, и невидимая, и они принудили меня использовать ее — о, для ужасных преступлений! Сначала призвать, призвать, призвать — а потом убить! Боже, прости меня, грешного! Толстяка полицейского мне не жалко, не жалко, и юристов не жалко, и выжившего из ума старика судью с дутой харей — не жалко, не жалко… А вот последнее, последнее — в Берншире, оооо…
И голос сорвался в отчаянные всхлипывания и продолжил:
— О, возможно, тот человек и впрямь использовал богатство в неправедных целях, но они заставили меня убить на его глазах жену и маленьких девочек — Боже, прости меня! Я буду гореть в аду — вечно! За то, что сделал, буду гореть! Небо, сжалься надо мной, грешником! Здесь хуже, чем в аду, я хочу в ад, в ад!
И бормотание перешло в пронзительный крик, завершившийся отчаянным, полным муки и страдания воем. Взяв себя в руки, Гамильтон шагнул вперед с твердым намерением оказать посильную помощь безумному страдальцу. И направил луч фонарика в комнату. Фонарик высветил деревянный стол, а под ним переплетение проводов, трубок и каких-то механизмов — они-то, видно, и издавали гудение и посвистывание. А на столе Гамильтон разглядел некий бледный предмет продолговатой формы, укрепленный на железном кольце. Поначалу американец ахнул и решил, что ошибся, что этого не может быть, однако свет фонаря безжалостно высветил стоявшее на столешнице. И тогда Гамильтон все понял, и мужество покинуло его, уступив место паническому страху.
— Убей меня! — заверещало со стола. — Убей меня!
Но Гамильтон, задыхаясь от ужаса, уже бежал прочь, прочь по коридору, пронзительно крича и бормоча несуразицу Вылетев в просторную пещеру, он заорал с новой силой, и гулкое эхо загуляло под сводами, словно бы вышвыривая его прочь из царства ночи. И он помчался со всех ног тем же путем, каким пришел сюда, оскальзываясь и спотыкаясь, через комнаты и коридоры, прочь, прочь, вверх по скользкой смрадной лестнице, спасаясь из объятий отвратительного липкого страха. И все это время пронзительный вопль, идущий оттуда, из глубин, звенел в его ушах, лишь пришпоривая его в паническом бегстве из ночного подземелья и обиталища ужаса, который он все-таки сумел рассмотреть — и теперь уже никогда не забудет…
Гамильтон не помнил, как выбрался наверх. И к лучшему — есть мгновения, столь ужасные, что их лучше не пускать в память. Он пришел в себя, когда в лицо ему ударил пахнущий морской солью холодный ветер, и понял, что бредет, спотыкаясь, вслед за Эриком Скоттом вниз по заметенной снегом тропе.
— Мне пришлось их сжечь, — сказал Скотт. — Эти книги служили злу, им не стоило появляться на свет, такое не должно существовать под солнцем… Надеюсь, вы меня понимаете…
— О, я понимаю, — пробормотал Гамильтон. — Боже правый — я очень хорошо вас понимаю!
— Так что же увидели в подземелье? — осторожно поинтересовался Скотт, явно обеспокоенный состоянием своего спутника.
Гамильтон и впрямь дрожал, а лицо его покрывала смертельная бледность.
— И что же случилось с Питтсом и Таггартом?
— Они бежали — не спрашивайте, куда. Возможно, они скрываются в лесистых северных холмах. Или уехали в дальние страны. А возможно, отправились… еще дальше. Кто бы они ни были, их миссия исполнена — они отомстили. Надеюсь, мы с ними более не встретимся.
Что я увидел под замком?.. Я до сих пор до конца не уверен в том, что на миг предстало моим глазам, Бог свидетель, я пережил такой ужас, что не поручусь за то, что не галлюцинировал… Однако если чувства не обманули меня — ох, тогда я буду всю оставшуюся жизнь проклинать себя за то, что не исполнил долга милосердия — из-за постыдной слабости. Нечто, что некогда было констеблем Данлэпом, влачило противоестественное существование, поддерживаемое лишь средствами, неизвестными медицинской науке… Ибо, Эрик, то, что предстало моим глазам в той черной, мерзкой комнате под замком вовсе не было человеком. Нет, то была лишь говорящая, дышащая и отвратительным образом оживленная человеческая голова!..
Алан Дин Фостер
УЖАС НА ПЛЯЖЕ
— …Мистер Корфу, ну вы же все понимаете! Этому загородному дому (ранчеро) триста лет! Триста лет, мистер Корфу, триста лет великой истории! Здесь некогда жил испанский дон, это особенный дом!
Агент забежал сбоку и завлекающе прошептал:
— Дейв, смотри, упустишь, потом сам пожалеешь…
Дэвид Корфу лишь поморщился: фамильярность агента, резко сменившего тактику и обращение с официального «мистер Корфу» на непринужденное «Дэйв», раздражала, но пусть его. Сейчас он смотрел только на Джулию. А та вела ладонью по камню и посматривала на пустые цветочные горшки — словно уже видела, как в них распускаются азалии и петуньи…
Что ж, место и впрямь неплохое. До офиса в Санта-Барбаре недалеко, выезд на Тихоокеанское шоссе тоже близко, да и соседей почитай что и нет — по нынешним временам редкость для домов, стоящих на первой пляжной линии. Поблизости обитала лишь одна семья… ну и старый подметальщик, ковыряющийся в песке в поисках потерянных вещей. Но он, конечно, не в счет.
Джули, меж тем, уже вступила в оживленную беседу с агентом:
— А как насчет соседей, мистер Баскомб? Конечно, нам нравится уединение, но, видите ли, Флипу скоро восемь, а у мальчика его возраста должны быть не только школьные товарищи — ему же нужно с кем-то играть…
— О да, миссис Корфу, вы совершенно правы. Однако вам совершенно не о чем беспокоиться.
И агент подошел к окну гостиной — самому большому в доме. И все равно — маленькое. Сейчас окна делают шире.
Окно, подумал Дэйв. Придется поменять его. Вставить раму побольше — и решетки эти дурацкие убрать, а то свет загораживают. Да и стекло старое, мутное. Все, все заменим.
Баскомб махнул рукой направо:
— В бумагах указывается, что пляж и бухта находятся в совместной собственности — вашей и еще двух домов. Берчи живут за этой высокой дюной — у них две дочери-двойняшки (Интересно, подумал Дэйв, это сколько? Двое или четверо?), если я не ошибаюсь, как раз одного с вашим сыном возраста. Думаю, они подружатся. А у скал внизу — старый Джошуа Виппл, ну, вы уже знаете.
— Тот подметальщик? Который мусор на пляже собирает? — переспросила Джули. — А он… ну, понимаете, у нас маленький ребенок…
Агент всполошился и замахал руками:
— Ну что вы, что вы! Старина Джош абсолютно безобиден! Прекрасный сосед, вот увидите! Не из тех, что вламываются в дом с просьбой одолжить газонокосилку на воскресенье…
— Так травы же нет, — заметил Дэйв.
— Я к тому, что он немного неразговорчивый.
— Мы переживем это, — хмыкнул он. — Ну что ж, нам здесь нравится.
И Джули приникла к его губам в таком страстном поцелуе, что он едва не позабыл обсудить ипотеку.
Однако вскоре Дэйв понял, что привлекает слишком много внимания: да, он был инженером-нефтяником, а городок поддерживал гринписовцев, но все же… Местные жители поглядывали на него искоса, словно бы хотели что-то сказать, но не решались. И шептались за спиной. А когда он поворачивался, чтобы посмотреть на шептунов, те принимались преувеличенно оживленно беседовать, чтобы сгладить неудобность ситуации. Сначала он старался не обращать внимания. Потом взгляды и шепотки за спиной стали выводить его из себя. Даже рабочие на нефтяной платформе — и те обменивались значительными взглядами и качали головами вслед.
Однажды вечером Дейв не выдержал. Наплевал на этикет и манеры и решился открыто заговорить с шептунами. В данном случае это были трое бурильщиков — в грязище с головы до ног и с перепачканными сырой нефтью, блестящими, как у эбонитовых статуй, лицами. Он подошел, и они вытаращились, как завороженные.
— Значит, так, ребята. Я чего-то не понял? Если хотите что-то сказать, говорите мне, а не про меня за моей спиной, понятно? Можете высказать мне все, что хотите, прямо здесь и сейчас. В лицо.
Кто-то смотрел в пол, кто-то в сторону, на буровую установку. Но никто — Дейву в лицо. Наверное, ему стоило задуматься: почему трое здоровенных мускулистых работяг прячут глаза и ковыряются носком ботинка в полу, словно детишки, которых поймали за кражей пирога? Неужели испугались мелкого, на полголовы ниже их ростом инженеришки? Но Дейв был слишком рассержен, чтобы обращать внимание на такие очевидные вещи.
Один из бурильщиков нервно облизнул губы и как-то странно посмотрел на Дейва:
— Сэр, это правда, что вы поселились в старом доме, известном как Каса-де-Родриго-де-Лима? Ну, в том, что стоит над грязным песчаным пляжем в бухте Кабрильо?
— Я так понимаю, что вся Санта-Барбара уже в курсе, так что отрицать не буду. Поселился. И что?
— О боже, сэр. Да помилует Господь вашу душу.
И все трое развернулись и демонстративно принялись заниматься своими делами.
Ни угрозами, ни посулами Дейв больше не смог вытянуть из них ни слова.
В ту ночь они впервые услышали барабаны.
Случилось это в воскресенье, после традиционной вечерней игры в бридж у Берчей. С соседями приходилось дружить — от безвыходности. До ближайшего человеческого жилья было несколько миль — этот участок тихоокеанского побережья почему-то не пользовался популярностью у застройщиков. Старину Виппла они звать не стали: непохоже, чтобы тот сильно интересовался карточными играми или желал общества себе подобных.
Джули расслышала далекий гул первая. И осторожно разбудила мужа. Он повернулся к ней лицом и сонно заморгал. Однако, разглядев ее лицо, резко подскочил в кровати:
— Что случилось?..
Она ответила очень тихо, шепотом — хотя Флип мирно посапывал у себя в комнате вниз по коридору, и в спальне не было никого, кроме них с Дейвом:
— Шшшшш… Ты что, не слышишь?
— А что я должен слышать? — задал он глупый встречный вопрос.
— А ты прислушайся!
Он прислушался. Откуда-то из невообразимого далека действительно доносился тихий гул. Дейв встал с кровати, подошел к окну и немного приподнял раму. В щель тут же проник звук — и густой, соленый морской воздух. Сон мгновенно слетел с Дейва, и тот внимательно прислушался: да, действительно, похоже на барабанный бой, хоть и не очень отчетливо слышный. Барабанам вторило то тихое, то громкое причитание, словно бы множество голосов постанывали и подвывали хором.
— Хм. Это совершенно точно не волны. Звук идет с севера — там, где Пойнт. Наверное, вечеринка у кого-то…
— Мне это все совсем не нравится, — мрачно проговорила Джули. — Вечеринка? Ты когда-нибудь слышал, чтобы такую музыку ставили на вечеринках? Я — нет.
Дейв раззевался:
— Ну, а что такого? Что в ней такого страшного? — кстати, а почему он вообще задумался над этим… страшно, не страшно… — Хиппи дурью маются. Или студенты. Или те и другие вместе. Давай спать, завтра ранний подъем…
Оказалось, правда, что Берчи тоже слышали это — правда, Мартин Берч сказал, что этот вовсе не барабаны. Нет, конечно, он тоже не знал, что это, — и да, им уже приходилось такое слышать раньше. Однако когда рядом поселились Корфу, ночные концерты стали более частыми. Групповые выступления в честь нашего нового спасителя, хихикая, заметил Мартин.
Дейв не знал, что ответить, и потому улыбнулся в ответ. Все так же улыбаясь, вечером он поехал прямиком в офис агента, который продал ему дом на пляже:
— Баскомб, я желаю знать, почему местные жители косо на меня смотрят. Это из-за дома, я знаю. Сначала я думал, что из-за меня, потому понял — нет. Так почему? И по какой причине выехали прежние владельцы? Если это такой замечательный вариант, зачем они продали особняк?
Баскомб внимательно оглядел Дейва поверх сложенных домиком пальцев:
— Н-ну… если вы настаиваете… В любом случае, дело сделано, дом вы купили и отказаться от сделки не можете… Одним словом, дело вот в чем. Пожалуйста, не смейтесь надо мной, мистер Корфу, но местные жители рассказывают об особняке де Лима какую-то жуткую чепуху. Но и некоторые полагают, что на самом деле это не такая уж и чепуха…
— …Джули! Я вернулся!
Она подошла и поцеловала его. Дейв раскрыл «дипломат», Джули хихикнула: «Ну и ну!», а потом снова приникла к его губам. Он отвел ее к дивану и усадил рядом с собой:
— Оказывается, о нашем скромном жилище рассказывают легенды!
— Ты ездил к агенту.
— Да. К Баскомбу. Похоже, особняк служил де Лиме не просто загородной резиденцией, но и перевалочным пунктом при экспорте товаров. Отсюда шкуры и жир переправляли на морские суда. За мысом шельф резко обрывается, и потому шхуны могли подойти очень близко. Ну и есть кое-что еще. Поговаривают, что первый де Лима продал душу дьяволу.
— Дьяволу?
— Угу. Дьяволу. Прямо взял — и продал. Собственно, об этом легенды и рассказывают. История, правда, умалчивает, с каким конкретно бесом де Лима подписал контракт. Так или иначе, но в 1724 году на ранчо де Лима напало племя индейцев йани — в полном составе. Семье хозяина пришлось спасаться бегством из главного поместья неподалеку от старой миссии. Возможно, они думали, что здесь будет проще отбиться — правда, им особо нечем было отбиваться. А пути отступления к Пуэбло-де-лос-Анхелес им отрезали. Возможно, они думали, что смогут подать сигнал бедствия проходящим мимо кораблям. Так или иначе, их всех перебили.
— Семью де Лима?
— He-а, не угадала. Индейцев. Неплохой результат для троих мужчин, их жен, детей и толпы перепуганных слуг. Ну и старого де Лимы. Похоже, дедушка с индейцами не очень-то ладил. Что странно — потому что калифорнийские племена, и йани в частности, были весьма мирными ребятами…
Одним словом, новости об этом событии разошлись весьма широко, и семейство де Лима больше никто не беспокоил. Ни индейцы, ни испанцы, ни мексиканцы, ни американцы — вообще никто. Но. Семью за что-то невзлюбили. За что — не очень понятно, но славой они пользовались дурной. Настолько дурной, что в конце концов им пришлось тут все продать и эмигрировать в Бразилию. Ну как тебе история?
— Страшно, но интересно.
— И это еще не все! Знаешь, в каком году отсюда съехали предыдущие жильцы? В 1889-м! Не очень-то популярное место, мда…
— Дэвид, хватит меня пугать! А что насчет музыки? Ты же рассказал ему про ночные хоралы, которые мы тут выслушиваем?
— О да, — тут Дейв нахмурился. — Рассказал. Странное дело… Баскомб без устали трепал языком насчет дома и его истории, но стоило мне упомянуть про нашу «музыку», он тут же замолчал — как в рот воды набрал. Да еще и зашипел в ответ, что я, небось, сочиняю. По дороге домой я встретил старого Виппла и на всякий случай спросил и его. Так знаешь, что произошло? Он аж посерел от страха. И тоже ничего не сказал. Короче. Берчи привыкли к ночным звукам? Привыкли. Ну и мы привыкнем. Но. Мне не нравится, что стоит мне заговорить про ночной шум, как люди замолкают. Ну ничего, я завтра еще поспрашиваю.
Но он не поспрашивал. Потому что на следующий день, во вторник, вторая платформа дала течь. Несмотря на отчаянные усилия инженеров и бурильщиков, нефть продолжила подниматься со дна океана, и вскоре утечка приобрела масштабы природного бедствия. Над районом всегда кружило много частных самолетов, и именно их пилоты первыми оповестили всех по радио. Прежде чем нефтяная компания сумела взять ситуацию под контроль, о ней в весьма язвительном тоне принялись писать во всех средствах массовой информации, склоняя на все лады сотрудников за неосторожность и халатность.
— Дейв! Я слышала по радио! Неужели правда?..
Дейв плюхнулся в любимое кресло — а надоевший за день «дипломат» швырнул подальше на диван. И испустил душераздирающий вздох:
— Правда. Пока у нас не получается заткнуть эту поганую скважину. Из нее бьет фонтаном, что бы мы ни делали. Похоже, вскоре нас начнут рвать на части — нефтяное пятно скоро дойдет до Южного побережья. Хорошо быть инженером, а не главой департамента по связям с общественностью…
Она уселась за спиной и принялась ласково массировать ему шею. Он с благодарным вздохом развернулся, чтобы ее нежные руки сумели добраться до всех болевых точек.
— А еще я поговорил с местным шерифом. Они в курсе, что тут кто-то по ночам музицирует, но поскольку никто раньше официально не жаловался, полиция не вмешивалась. Кстати, барабанящие ребята — вовсе не студенты. Это какие-то местные сектанты, и они устраивают ночные радения на мысу.