Джон Холстен жил в Америке и зарабатывал на хлеб писательством — не так чтобы очень много, но на жизнь хватало. Ну и репутацию в литературных кругах он составил неплохую. Конечно, все не без помощи друзей — ну а как иначе, сами-то посудите. Одним словом, Холстена почитали за самого приличного из последнего поколения писателей лавкрафтианы — и хотя жанр не так чтобы пользовался популярностью, теснимый всякими новомодными трэшаками про бензопилы и зомби, но на ежегодный приезд в Лондон Холстену хватало. Фанаты не оставляли любимого писателя своими заботами.
Холстен снова поднес к губам бокал. Через верхний край он прекрасно видел фигуру в желтом балахоне — вот она, у дверей. Он без колебаний глотнул пива — еще и еще. Бледная маска бесстрастно таращилась на него из-под капюшона. Американская парочка вошла в паб и проплыла мимо их столика — голоса громкие, акцент нью-йоркский, есть здесь или не есть — вот в чем вопрос. Женщина с голубыми волосами задержалась на мгновение, вздрогнула и зашарила руками по изорванному плащу.
Холстен был голубоглазым блондином с несколько нервным взглядом и гладкой прической. Невысокий — росту в нем не более шести футов — но мускулистый, даже костюм-тройка этого не скрывал. Ему уже было за шестьдесят.
— Как МакФеррана-то жалко, а?… — пробормотал Мэннеринг, дожевывая чипсы.
Картер приплелся от стойки с тарелкой жратвы в руках. Кросли голодными глазами впился в сосиски. Фостер значительно поглядел на свой пустой бокал. Штайн выхромал из сортира.
Штайн:
— Чего-чего?
Мэннеринг:
— МакФеррана, говорю, жалко.
— Ага, — и Штайн плюхнулся на место.
— Моя очередь за пивом идти, — заявил Холстен. — Тед, поможешь нам, да?
Существо в изорванном желтом балахоне внимательно оглядело Холстена — тот уже поднимался из-за столика. Дело в том, что Холстен уже проставлялся. Сейчас пришла вовсе не его очередь.
Тед Кросли тоже занимался писательством, но успехов не добился. Накропал что-то около сорока рассказиков в бросовые хоррор-издательства — и это за двадцать-то лет! Ему уже было за сорок, он стремительно лысел и сильно кашлял — что, кстати, весьма Теда беспокоило.
Дейв Мэннеринг и Стив Картер держали книжный магазинчик и жили в квартире над ним — эдакие викторианские закоренелые холостяки, словно бы по ошибке забредшие в наше время. Мэннеринг и Картер совершенно не походили друг на друга: один — худощавый, темноволосый, всегда тщательно одетый, эрудированный, другой — рыжий ирландец-здоровяк, предпочитающий футболки костюму. Ну и обоим тоже только сровнялось сорок.
Чарльз Штайн коллекционировал книги и жил в Крауч-Энде. Бедняга рано поседел и тяжело болел — диабет дело нешуточное. Ему тоже было что-то около сорока.
Майк Фостер жил в Ливерпуле и тоже коллекционировал книги. Джинсы, кожаный пиджак — ничего необычного. Но вот с давлением у него было не ахти — давал себя знать едва не окочившийся летальным исходом сердечный приступ, скосивший его в прошлом году. Майк выглядел неважно для своих сорока.
Фигура в бледной маске умостилась за их столом, как раз когда Холстен и Кросли вернулись от барной стойки с полными бокалами пива в руках — еле донесли шесть штук. Седьмой, для гостя, не требовался. Холстен присел, пытаясь избежать взгляда из-под бледной маски. Но не успел.
И увидел — черное озеро. Лунный свет, черные тени башен. В небе несколько лун. Под черной водой — поднимается. Большое. Со щупальцами. Как страшно… Фигура в рваном желтом плаще дернула его на себя. Бледная маска. Встал.
— Эй, ты чего? — Мэннеринг потряс его за плечо.
— А? — оказывается, все смотрели на него. — Аааа… это. Разница во времени, вот чего. Засыпаю на ходу.
— Да ты уж две недели здесь, — удивился Штайн.
— Да что-то устал я, — пробормотал Холстен и лихо глотнул пива. И через силу улыбнулся: — Староват я стал для таких вояжей…
— Да ты получше, чем мы, выглядишь, так что не жалуйся, — рассмеялся Фостер.
За плечами у него теперь стоял тот, в рваном плаще. Следующий сердечный приступ станет последним. Фигура в бледной маске удалялась от стола.
Мэннеринг потягивал пиво. Да уж, следующую пинту придется попросить нацедить до половины — печень пошаливала.
— Тебе 18 ноября сколько, шестьдесят четыре стукнет?
У Мэннеринга была прекрасная память на даты, а к тому же совсем недавно он написал о творчестве Холстена здоровенную статью для одного хоррор-журнала.
— Отлично выглядишь! Как это у тебя получается?
— А у меня, знаете ли, тот самый портрет на чердаке висит, — фыркнул Холстен.
Шутка старая, но всем нравилась. Вот и сейчас они рассмеялись. Кстати, ему вовсе не шестьдесят четыре исполнится. Хотя в книгах он указывал именно такую дату рождения.
— Нет, ну правда! — Штайн ведь не откажется от еще одной кружечки пилзнера — и будет пить, вздыхая, что у него инсулин повышенный, а алкоголь так вреден, так вреден при диабете…
На самом деле щупальца — это вовсе не щупальца. Просто нечто такое, чем хватаешь и присасываешься. Вытягиваешь и подтаскиваешь поближе глупцов, неосторожно подошедших слишком близко. Тех, кто пришел добровольно. Связал себя обещанием. Или даже клятвой. Из-за бледной маски послышался смех. Стоило ли это того? Неважно, уже слишком поздно раскаиваться.
— Джон? Да что с тобой сегодня такое! — Штайн не видел, что лицо в бледной маске нависло у него над плечом.
— Спортом занимаюсь и витамины пью, — твердо заявил Холстен.
Штайн больше двух лет не протянет, увы.
— Витамины, говоришь, — недоверчиво протянул Мэннеринг. — Слушай, мы вроде давно знакомы, а ты вообще не постарел. Сколько лет — а ты все такой же. А мы уже — старые развалины…
— Пробежки по утрам. Здоровое питание, — уперся Холстен.
— Пробежки?.. Надо попробовать… — и Картер встал, чтобы взять еще пива.
И прошел мимо рваного желтого плаща. Картер и пробежки суть две вещи несовместные.
— А я тут экземплярчик «Изгоя» прикупил, — заметил Фостер, чтобы сменить тему. — В хорошем состоянии, хотя, конечно, бумага уже пошла пятнами, суперобложка репринтная, не оригинальная, но по сходной цене.
На самом деле, то был экземпляр Кросли — тот продал книгу букинисту.
Холстен припомнил тот самый вечер. Как же давно это случилось… Нью-Йорк. Книжный магазинчик в полуподвале. Рядом гремит подземка. Полка с уцененными изданиями. «Король в желтом», а между страницами — листки из совсем другой книги. Очень, очень старой. Сделка. И чем она обернулась — смотри, Джон. Ты никогда не верил во всю эту чушь — но сейчас платишь по полной.
Фигура в бледной маске обратила свой взгляд на Кросли. Тот, под маской, знал: скоро бедняга бросится на рельсы в метро, прямо под подходящий поезд. Опустошенный и никому не нужный.
— Ну, — сказал Холстен. — По последней, и мне пора.
— Так рано? — удивился Мэннеринг — пиво уже ударило ему в голову. — Что, возраст дает себя знать? Давно пора…
— Да вот же ж, — кивнул Холстен и осушил свой бокал. — Я тут договорился встретиться кое с кем в баре гостиницы — в полтретьего. Наверняка интервью хочет взять — иначе мы бы вместе пошли. Дело скучное, но, увы, необходимое…
— Ну, тогда отделаешься от него — и снова приходи! — широко махнул рукой Мэннеринг. — Мы тут надолго!
Ненадолго, подумал в ответ Холстен. Совсем ненадолго. Но вслух сказал:
— Ну, до скорого тогда.
Кросли принялся отчаянно кашлять. На прижатом к губам платке проступали пунцовые пятна — кровь.
Джон Холстен повернулся и быстро пошел прочь.
Паренька звали Дейв Харвис, Дейв Харвис из Баттерси. Он пришел в эту гостиницу в Блусмбери-парк сильно заранее. За целый час до назначенного времени — на всякий случай, чтобы не опоздать. И вот он сидел, простой парень в синей пуховке, с синей дешевой нейлоновой сумкой в руках — там лежали диктофон и книжки, которые Дейв хотел подписать. Ему всего-то было двадцать один год от роду. Холстен заметил его сразу, как вошел в вестибюль. Парнишка, тем не менее, не узнал среди постояльцев своего кумира и растерянно таращился по сторонам.
— Здравствуйте, я Джон Холстен, — и он привычным деловым жестом протянул руку.
— Дейв Харвис, — тот вскочил с кресла. — Для меня большая честь встретиться с вами, сэр. На самом деле, я не узнал вас, потому что думал, вы гораздо старше… то есть выглядите… то есть…
— Меня очень поддерживают мои друзья, — и Холстен крепко, на американский манер, пожал ему руку. — Очень рад познакомиться.
Распахнулись заросшие шевелящимися щупальцами пасти — распахнулись, вцепились и всосались. Они обещали все, что захочешь. Фигура в изорванном желтом плаще сбросила маску. Что сказано, то сказано. Что сделано, то сделано. Ничего не изменишь. Есть обещания такого рода, что просто сказать — «я передумал» — не получится.
— Сэр, что с вами? — забеспокоился Харвис — он слышал, что Холстен, на самом-то деле, уже не так уж молод.
— Разница во времени — никак не привыкну, — поморщился Холстен. — Пойдемте в бар, мой юный друг. Вы мне — пиво, я вам — интервью. Там тихо и спокойно.
В баре Холстен уселся и как-то забеспокоился.
Харвис вернулся с двумя бокалами пива. Потом принялся щелкать кнопками магнитофончика. В баре не было никого, кроме них и бармена.
— Сэр, я тут вот что хотел спросить, — и парнишка нервно отхлебнул из бокала. — Я взял на себя смелость… ну… я, короче, пригласил пару приятелей. В «Лебедя», короче. Они ваши большие поклонники, и вот я… Я не знаю, вы…
— Я — с удовольствием, — тихо сказал Холстен.
Фигура в рваном желтом плаще как раз зашла в бар. Бледная маска развернулась к Харвису, который суетился над диктофоном, перематывая пленку.
Холстен почувствовал, как в нем резко и быстро прибывает сила.
А потом пробормотал в пивную пену:
— Я… не хотел. Не хотел, чтобы так получилось. Но теперь уже все…
Харвис все еще ковырялся с кассетой и ничего не слышал. Боги, которые могли бы вмешаться, тоже.
Ричард Л. Тирни
КРИК ВО ТЬМЕ
I
Ирвинг Гамильтон поплотнее запахнул воротник пальто — порыв ледяного ветра бросил ему в лицо пригоршню колючих снежинок. Далеко внизу он слышал, как в основание утеса с громом ударяют волны. Он очень осторожно шел за своим спутником — и время от времени поглядывал на штормовое море внизу. Узкая тропка вилась слишком близко к краю утеса, то заныривая за спину огромного булыжника, то тесно прижимаясь к торчащим вверх острым обломкам.
Они преодолели очередной подъем, и спутник Гамильтона остановился и молча указал на следующий иззубренный скальный гребень. И Гамильтон задохнулся от радости: замок! На вершине горы, неровным черным силуэтом расчерчивая неяркое северное небо, возвышались развалины старого замка!
— Ну вот, — проговорил проводник. — Дункастерское аббатство. Все, что от него осталось…
Гамильтон разглядывал темную груду камней с осторожным любопытством. Большая часть зданий лежала в руинах, и над обвалившимися укреплениями торчала лишь прекрасно сохранившаяся темная высокая башня — словно символ неразгаданной тайны на фоне текущего серыми облаками неба. Казалось, монастырь составляет со скалой единое целое — ни дать ни взять шипастый каменный нарост над нависшим над бушующим морем утесом. На востоке начиналась гряда пологих, поросших лесом холмов — зрелище редкой, холодной и дикой красоты. Замерзший, укутанный снегом и совершенно лишенный следов человеческого присутствия пейзаж.
— Очень готично! — воскликнул Гамильтон. — Так, значит, Клайд, говорят, что здесь есть привидения?
Клайд Мэйфилд отвернулся от секущего ветра и с издевательским смешком проговорил:
— Привидения? Это ты хватил! Так, просто живет кто-то… Местные любят рассказывать страшилки про аббатство…
— И неудивительно! Сам посмотри, какая живописная натура! Какой колорит!
— Сегодня колорит серый и белый, другого не будет, — фыркнул Мэйфилд и поежился от холода. — Надо было подождать погожего дня, а то залезли, а тут…
— Ну тогда пошли обратно! Хотя, по правде говоря, я бы подошел поближе. Давай придем сюда, когда потеплеет?
И они так же осторожно принялись спускаться по продуваемой всеми ветрами тропке вниз, а через десять минут, вскочив в машину Мэйфилда, уже мчались обратно в Дункастер.
— Извини, что выманил тебя на такую верхотуру в такую погоду, — вздохнул Гамильтон. — Я и думать не мог, что там так дует…
— Да ладно, ничего страшного. Я хотел показать тебе место, а так надолго я могу отлучиться из аптеки только в воскресенье! Так что все в порядке. К тому же прогулки полезны для здоровья, а вид оттуда очень красивый…
Гамильтон поудобнее устроился на сиденье и принялся рассматривать проносившийся мимо пейзаж. Было что-то завораживающе зловещее в этих холмах — черные, искривленные дубы цеплялись за обветренные, каменистые, покрытые ледяным снегом склоны и вспоминали о стародавних временах… Гамильтон развернулся к спутнику:
— А почему местные так не любят замок?
Мэйфилд от души рассмеялся:
— Не любят? Да они его обожают! Нужно просто со здоровым скептицизмом относиться ко всем их россказням… Замок — единственная достопримечательность в этой глуши! Про него уже несколько сотен лет перешептываются и страшилки передают, даром что оттуда в еще начале восемнадцатого века все съехали…
— Ты же сказал, там кто-то живет! — удивился Гамильтон.
— Ах да, точно. В этом году какие-то двое ребят поселились. Похоже, что американцы — прямо как ты. Если уж тебе так любопытно, можешь с ними познакомиться — пусть организуют тебе экскурсию!
Гамильтон был архитектором и не на шутку увлекался старинной архитектурой. Поэтому, услышав про экскурсию, он резко подался вперед и радостно спросил:
— А ты думаешь, они согласятся? Хотя…
Мэйфилд поджал губы:
— Не знаю, не знаю… Я их только пару раз видел — они заходили в аптеку. Не очень разговорчивые парни, я тебе скажу. Вроде как они там какими-то научными исследованиями занимаются…
— Наверное, им посетители не очень-то нужны…
Гамильтон рассмеялся:
— Какой же ты зануда! Да ты только посмотри, что тут творится! Двое таинственных незнакомцев, живущих среди руин древнего замка, покупают у местного фармацевта некие странные химикаты для неразглашаемых целей — а? Здорово? Для полного готического хоррора не хватает только несчастной девицы в ночной рубашке!
— Я смотрю, ты от местных баек нахватался…
— Ага! — торжествующе воскликнул Гамильтон.
— А кроме того, — серьезно продолжил Мэйфилд, — эти двое таинственных незнакомцев, как ты их назвал, ничего особо странного в аптеке не покупали — так, обычный набор лекарств и препаратов.
— Я же и говорю — зануда. Лишенный всяческого воображения, — захихикал Гамильтон.
Мэйфилд пожал плечами:
— Может, я и зануда, да только от воображения мне никакого проку нет. Пусть хоть Франкенштейна там изготавливают — мне все равно, лишь бы почаще приходили и побольше покупали!
Тут машина выбралась на взгорок, и впереди замигали огни городка — блестящей россыпью в наползающем с западных холмов тумане. Эти огоньки — такие теплые, разноцветные, приветливо вспыхивающие тут и там среди необычных украшений на окнах, тут же подсказали приятелям, что до Рождества осталось не более недели. И их разговор разом принял более веселый и радостный оборот.
Гамильтон с удовольствием посетил традиционный воскресный обед в доме Мэйфилдов — и разговоры этого вечера полностью изгладились у него из памяти. Но потом, уже лежа в постели в удобной гостевой комнате и слушая вой зимнего ветра за окнами, он не мог не припомнить увиденное сегодня на вершине скалы: источенная бурями, древняя, но все еще хранящая остатки былого величия развалина над разъяренным, штормовым морем. И сонно удивился про себя: интересно, кто эти двое? Кому и зачем селиться в столь неприветливом и бесприютном месте?..
II
На следующее утро Гамильтон проснулся поздно — Мэйфилд уже ушел в аптеку. А после обильного завтрака, заботливо подогретого миссис Мэйфилд, он выбрался на улицу и в полном одиночестве зашагал по улочкам Дункастера.
Над головой голубело чистое безоблачное небо. Чувствовался бодрящий зимний холодок, покусывающий за щеки. Гамильтон глубоко вздохнул — самый воздух этого старинного городка казался ему необычным. Вокруг сновали местные жители — приготовления к Рождеству были в самом разгаре. И хотя он пробыл в Дункастере всего неделю, на улице многие поздоровались с ним по имени. Какие же тут приветливые люди! И его охватило теплое и благодарное чувство к столь радушно распахнувшему свои объятия городку.
Он зашел в книжную лавочку, в которую в последнее время приходил чуть ли не ежедневно. Осторожно прикрыв за собой толстую дубовую дверь с витражными стеклами, он потопал на коврике, стряхивая снег.
— Как поживаете, мистер Гамильтон? — улыбнулся из-под снежно-белых усов старый мистер Скотт, а его глаза тепло блеснули за толстыми квадратными стеклами очков.
— Вовсе неплохо, Эрик, — рассмеялся в ответ Гамильтон. — Во всяком случае, мне очень хочется на это надеяться! А не могли бы вы мне посоветовать пару изданий по истории здешних мест?
— Конечно, конечно… — и Эрик Скотт принялся перебирать корешки на полках.
И извлек толстую потрепанную книгу в темном переплете. И принялся быстро ее листать, пристально вглядываясь в пожелтевшие страницы.
— Ну вот, — наконец проговорил он, указывая на название главы. — Вот отсюда можете читать — здесь рассказана история города от римских времен — и по девятнадцатый век включительно. Пожалуйста, мистер Гамильтон, осторожнее с этой книжицей — ей за сто пятьдесят лет перевалило…
— О, безусловно! А можно я ее прямо здесь просмотрю?
— Да, как вам будет удобнее! Присаживайтесь за стол у окна. Молодой человек, увлекающийся старинными штуками, о которых люди уже и думать позабыли, — редкое и весьма приятное для меня зрелище!..
Гамильтон уселся и раскрыл книгу. И снова городок показался ему чуть ли не родным. Уж он-то знал, что Эрик Скотт не всякого пустит к себе в лавку. И уж совершенно точно не каждому позволит копаться в его старинных книгах. И каких книгах! Скотт держал у себя исключительно редкие, старинные фолианты — и продавал их только по предварительному заказу, отсылая по почте. Поэтому руки людей посторонних никогда не прикасались к книге без внесенной вперед оплаты — настолько существенной, что покупатели сразу осознавали, что этому сокровищу необходимо лучшее место на полке и нераздельная любовь хозяев. Только горячие рекомендации Мэйфилда, а также в немалой степени профессиональное увлечение Гамильтона старинными постройками и литературой по предмету сумели смягчить старика и позволили американцу войти к нему в доверие.
Гамильтон погрузился в выданный ему том с головой. В главе речь шла об истории Дункастера и — шире — округа Берншир, которому принадлежал городок. К счастью, очерк включал и весьма подробное описание Дункастерского аббатства. После завоевания римляне, обнаружив на скале каменные круги, запретили все местные языческие культы и построили на вершине новый, просторный, украшенный колоннами храм. Который, в свою очередь, благополучно разрушили викинги — как и все остальное в то время в той части Англии.
А в двенадцатом веке на этом месте построил замок норманнский барон Гуго де Таран — сразу после возвращения из Крестового похода. Барон де Таран не слишком притеснял сервов, однако о нем ходили крайне неприятные слухи: поговаривали, что господин из замка склонен к отправлению весьма нехристианских обрядов. Среди мерзостей и гадостей, приписываемых барону, фигурировали и человеческие жертвоприношения. Матушка помянутого барона происходила из Франции, из семьи Эрлеттов из Аверуаня — и род их, и самые края издавна славились своими колдунами. А кроме того, рассказывали, что барон в далеких краях не только воевал с сарацинами, но и покупал у них древние книги и рукописи — причем не просто рукописи, а труды арабских и египетских магов. Тем не менее власть церкви на границах цивилизованных — если так можно выразиться — земель в Темные века была весьма непрочной, и вскоре головы бедняг, дерзнувших обвинить де Турана в колдовстве, оказались вздетыми на колья над воротами баронского замка.
Потомки де Турана, пользуясь своим положением и богатством, продолжали безнаказанно следовать богохульным традициям своего прародителя. Поговаривали, что детки и внуки даже восстановили древние кельтские и римские культы. В некоторые ночи из замка неслись звуки и виделись странные огни. Людей, пропавших в такие ночи, больше никто никогда не видел.
Однако в четырнадцатом веке нечестивые дела стали вершиться реже — ибо католическая вера прочно укрепилась в Англии. А к 1600 году — возможно, благодаря жестким репрессиям со стороны шотландской кальвинистской церкви — прекратились вовсе. Однако в 1690 году — кстати, тогда же, когда в американских колониях начались суды над ведьмами — на Дункастер обрушилась страшная напасть — похожая на чуму. Но местные все как один были уверены, что эпидемия смертей в городке — дело рук последних потомков рода де Таран. Церковь Шотландии призвала верных к действию: в 1690 году заполыхали костры, и, похоже, на этом закончилась власть и жестоких хозяев, которые несколько веков терроризировали запуганный местный люд.
Клирики, писавшие отчет о тех давних событиях, ограничивались туманными намеками, описывая то, что вытащили на свет из башен и подземелий древнего замка. Свидетельств и улик отправления языческих обрядов нашли в преизбытке. Обнаружили и залитые кровью языческие алтари, с грубыми, первобытными рисунками и знаками, которых уже никто и понять не мог. Однако библиотека — все эти книги и манускрипты, исполненные тайного знания и веками собираемые членами проклятого семейства, — исчезла без следа. Возможно, ее надежно замуровали в потайном склепе. Поэтому церковь велела сжечь весь замок — дотла. Чтобы знание де Таранов кануло в пламя и никогда более не возродилось и не распространилось, подобно пагубе и болезни.
Замок, правда, не удалось стереть полностью с лица земли — его обугленные руины простояли на вершине утеса более века. Затем англиканская церковь предприняла попытку использовать пустующие строения. Часть зданий привели в порядок и назвали Дункастерским аббатством. Однако по какой-то непонятной причине монастырь просуществовал в тех стенах всего несколько месяцев, после чего все снова покинули эти развалины. И в таком необитаемом виде они стоят и по сей день — впрочем, мысленно поправил автора этих строк Гамильтон, уже не стоят. Теперь там поселились двое американцев и живут там уже с год или более.
— Ну что, отыскали то, что хотели? — тепло поинтересовался букинист, когда Гамильтон закрыл и отложил книгу, устало потирая глаза.
Тот кивнул:
— Потрясающе! А вы знали, что в развалинах замка живут какие-то люди? Я очень хочу наведаться туда, надеюсь, они не будут против!
Эрик Скотт медленно провел ладонью по лысеющей голове, и Гамильтон почувствовал, что старый букинист мнется и не решается ему сказать что-то весьма неприятное. Наконец Эрик вскинул на него слезящиеся от старости голубые глаза:
— Эти двое… хм… весьма странные джентльмены — причем оба, — пробормотал он. — И я бы, знаете ли, не стал на вашем месте сводить с ними более тесное знакомство, да. Конечно, это лишь мое скромное мнение, но поспрашивайте других, и они вам скажут то же самое.
— А почему? — удивился Гамильтон.
— Ну, ничего конкретного мы не знаем… просто знаете — ощущение такое. Нехорошее. Дайте-ка я вам кое-что расскажу, думаю, вам будет нелишне это узнать…
И старик начал длинную историю — о том, что знал сам и что передавали друг другу местные жители, имевшие возможность лично увидеть и переговорить с двумя приезжими джентльменами, и Гамильтон подался вперед, оперся на локти и приготовился внимательно слушать…
Американцы появились в городке в прошлом феврале и поселились в пансионе старого мистера Кнаппа — том самом, что стоит у идущей вдоль моря улице. Чужестранцы с местными не общались — более того, демонстративно держались подальше. В пансионе американцы прожили что-то около месяца, совершая время от времени вылазки в заброшенный замок над морем. Время от времени их все-таки видели на улицах Дункастера, причем появлялись заезжие гости в совершенно невероятном виде: чего стоили их широкополые шляпы, развевающиеся по ветру бороды и долгополые темные плащи! Подобная эксцентричность быстро снискала им репутацию чудаков и мизантропов с непонятными намерениями.
Старый добрый мистер Кнапп не жалел слов, описывая странную парочку, и в особенности упирал в своих рассказах на то, что американцы выгрузили из «универсала» десятки ящиков со всякой всячиной: электроаппаратурой, стеклянными штуками и книгами. И все это они затащили к себе наверх, в нанятые комнаты. Приезжие назвались Питтсом и Таггартом, хотя сам мистер Кнапп предпочитал почему-то думать, что имена вымышленные. Кстати, супруга хозяина, большая любительница посплетничать, по-своему гордилась таинственными постояльцами и, наверное, преувеличивала их странности. Тем не менее всеобщее изумление вызывала их мрачная молчаливость — совершенно непривычная для жителей столь крохотного городка. Судя по акценту, гости и впрямь были американцами, однако более ничего достоверного о них узнать так и не удалось.
Помимо словоохотливого мистера Кнаппа больше всего о чужестранцах знал Эрик Скотт. Незадолго до приезда они с ним списались: американцев интересовали некоторые весьма редкие старинные книги. По прибытии в город они несколько раз наведались в пыльные владения мистера Скотта. Старика не на шутку взволновали названия запрошенных ими книг: букинист слышал много плохого о нечестивом «Некрономиконе» безумного араба Абдула Альхазреда, не говоря уж о жутких непонятных именах, которыми были исписаны пожелтевшие папирусные страницы сохранившихся фрагментов «Книги Тот-Аммона», — с ними связывали непередаваемо ужасные предания о древнем спящем зле… Старик даже обрадовался, что не смог оказаться полезным этим чужестранцам — и втайне надеялся, что они не станут продолжать свои библиофильские разыскания.
Кроме книжной лавки Эрика Скотта, американцы наведались — и не раз — в аптеку Мэйфилда и магазин медицинских препаратов Хауэлла. А еще время от времени выезжали в Берншир — зайти в местную библиотеку и — как быстро доложили бдительные сплетники — попросить все, что содержит хоть какие-то упоминания Дункастерского аббатства.
Потом, уже в марте, иностранцы отправились в Лондон и, похоже, договорились с собственниками замка — потому что буквально сразу после возвращения в Дункастер они принялись перевозить свои пожитки в древнее здание. А завершив все хлопоты с переездом, полностью расплатились с мистером Кнаппом, оборвав, таким образом, все свои связи с внешним миром. Это известие неприятно поразило многих местных жителей — в особенности религиозных. Замок на скале издревле считался проклятым местом и средоточием древнего зла.
Несколько месяцев эти двое прожили в совершеннейшем уединении, не покидая своего странного жилища, — кстати, ближайшая дорога проходила не менее чем в полумиле от замка. Лишь изредка они спускались по старой тропе среди обветренных утесов и выезжали в городок прикупить огромное количество съестных и других припасов. В конце концов они даже продали свой «универсал» кому-то в Берншире, ушли наверх в замок и перестали показываться вовсе. В городе не смолкали сплетни, однако наверняка о странных американцах никто ничего так и не узнал — хотя дорого бы дал за то, чтобы узнать, чем же они там занимаются.
Однако ближе к лету события приняли гораздо более неприятный оборот. Все началось с исчезновения маленького мальчика по имени Томми МакКаллистер — он таинственным образом пропал однажды вечером, когда играл с приятелями у моря среди скал. Другие дети рассказывали, что Томми, известный забияка, хвастался, что он, мол, не робкого десятка и не боится зловещего замка, и потому пойдет и подсмотрит, чем там занимаются подозрительные иностранцы. Его всячески отговаривали, однако мальчик уперся и полез наверх, а остальным приказал ждать его возвращения. Ребятишки видели, как Томми шагает по тропе на север — и исчезает в густом лесу, подступавшем к замку со всех трех сторон, не обращенных к морю. Друзья прождали его не менее трех часов, однако мальчик так и не вернулся. С наступлением сумерек дети неохотно разошлись по домам.
Сначала ребятишки умолчали о случившемся — каждому из них родители строго-настрого запретили играть у моря. Однако на следующий день обезумевшие от горя МакКаллистеры принялись расспрашивать всех, не видел ли кто их сынишку, и тогда мальчишки проговорились. В лесистые холмы у береговой черты немедленно отправился поисковый отряд. И хотя люди прочесывали местность весь день и часть ночи, мальчика так и не нашли.
Местные жители, тем не менее, не сильно удивились неудаче — ибо многие уже позволили себе мрачные намеки на возможное похищение или даже убийство. Первым эту гипотезу озвучил констебль Данлэп, единственный на весь город полицейский. Он заметил, что мальчика последний раз видели в окрестностях замка, и при этом Томми заявлял, что желает подсмотреть за обитателями замка. А что, если эти странноватые отшельники на самом деле не столь уж безобидны и решительно настроены пресекать всякие попытки проникнуть на их территорию — не останавливаясь даже перед необходимостью причинить вред ребенку.