Он очень осторожно высунул голову из люка, готовый в случае чего тут же нырнуть вниз. Однако вокруг не было никого живого — только груды обломков, в которые превратилась гостиная. Дейв помог жене поднять по лестнице Флипа — тот все еще спал. Они выбрались на свет. Оказалось, в гостиную свет попадал из огромной дыры в крыше — черепицу и доски ободрали, как бумагу. Однако дневной свет прогонял страх. Они стояли под голубым солнечным небом и не знали что делать. Вокруг лежали обломки их прежней жизни.
— Отнеси Флипа в машину. Мы потом приедем и соберем… все, что осталось. А может, и не приедем.
Джули, вся во власти скорбного бесчувствия, кивнула, даже не пытаясь возражать. И повела сонного, еще не проснувшегося мальчика к отверстию, которое раньше было входной дверью. Бедняжка не помнил ничего из того, что приключилось вчера ночью. Оставалось надеяться, что так оно и останется — и память о вползшем в подвал ужасе не вернется.
Дейв остановился и пригляделся к обломкам. Толстые деревянные балки лежали переломанные, как прутики. Как спички. Широкие железные ленты дверной оковки и крепкие решетки окон валялись, перекрученные и оторванные, как смятая фольга от конфетной обертки. Что-то огромное стерло и обрушило большую часть штукатурки стен. Приглядевшись, Дейв поморщился — слизь. Светлая и липкая. Слизь смердила донным илом.
Перед домом прекрасно просматривалась широкая вмятина — она тянулась от ступеней к безобидно лижущему песок прибою. Очень знакомый след.
Генерал Ли покинул мир живых тем же путем, что и Берчи.
Дейв полагал, что его рассказ изумит — даже потрясет до глубины души! — профессора Армендариса. Однако Педро лишь понимающе покивал и заметил:
|
|
— Теперь ты все знаешь. Видел собственными глазами.
Роса увела Джули и совершенно не понимающего, что происходит, Флипа в гостевой флигель, а Дейв поплелся вслед за другом в кабинет. Мирный, тихий уголок. Привычная реальность. Здесь события ночи казались невозможными, фантастическими. Однако у профессора на лице застыло такое выражение, что Дейв понял — нет, не приснилось. Все случилось на самом деле.
— Педро, что это, черт побери, была за дрянь? Откуда она вылезла, черт ее побери?!
— Видишь ли, Дэвид. Вообще-то я хотел ничего тебе не рассказывать. Люди, обладающие этим знанием, уже никогда не смогут избавиться от его бремени. Однако теперь ты не просто знаешь — ты видел тварь. Кстати, вполне возможно, что это существо вызвало аварию на платформе. Нет, не перебивай меня, пожалуйста. Просто молчи и слушай. И запоминай.
Абсолютно не важно, поверишь ты мне или нет. Твоя вера или неверие не способны ни на йоту изменить существующее положение дел.
— Педро, я такого ночью насмотрелся, что готов, черт побери, поверить во что угодно. Хоть в черта в ступе. Давай, рассказывай.
— Ну что ж. Слушай. Давным-давно вселенную сотрясали битвы между двумя видами весьма могущественных существ. Одни из них могут приблизительно считаться более или менее благими. А вот другие — те совершенно очевидно стоят на стороне зла. Так вот, грубо говоря, этих плохих хорошие победили и заперли. Или отправили в изгнание. Однако Великие Старшие уже очень долго не показывались, и узы, наложенные на злых тварей, ослабли. Некоторые говорят, что это предвестие их скорого возвращения. Этим существам необходима помощь людей и… нелюдей. Прислужники изо всех сил стараются вернуть их в нашу реальность и разными способами ослабить наложенные на них оковы.
|
|
У меня есть основания предполагать, что тебе не просто так предложили въехать в дом де Лимы именно сейчас. Таким образом тебя сделали частью обширного заговора, направленного на возвращение в мир одного из самых чудовищных Древних. Вот почему я отсоветовал тебе искать защиты у полиции. Подобные дела наши суды не рассматривают. Они вообще находятся за пределами действия любых законов природы.
— Я понял. Слушай, нет, правда, я тебе верю. Скажи мне только одно. А ты-то как про все это узнал?!
— Об этом рассказывается в запретных и надежно спрятанных книгах. Таких, как «De vernis mysteriis» Людвига Принна и в гораздо более ужасном «Некрономиконе» безумного араба Абдула Альхазреда.
Дейв вдруг просиял:
— Слушай! Выходит, эти сектанты на мысу… в общем, «именно сейчас» — это про них? Они за всем этим стоят?
Армендарис мрачно кивнул в ответ:
— Как бы то ни было, но у них получилось. Они сумели вызвать его из древней обители в великом Рьелеге. И я полагаю, что его появление и вызвало утечку нефти, с которой не могут справиться ваши инженеры. Хотя, по правде говоря, последствия этого дела пугают меня даже больше, чем сам факт вызова Древнего…
Но Дейв уже думал о своем и не слушал:
— Так вот что случилось с нашими водолазами! А мы-то думали, что во всем виноваты сильные донные течения… О Боже, Педро! Нужно оповестить военных!
И тут он осекся. Профессор молча покачал головой:
|
|
— Ты меня, верно, не слушал. Он не подвластен законам природы. Мы должны попытаться остановить это чудовище теми же способами, что призвали его в нашу реальность. Я уже получил всю необходимую информацию от коллег в Йеле и в Мискатонике. Надеюсь, этих знаний будет достаточно. Однако ты должен прежде рассказать мне все, что ты помнишь об этих странных ночных песнопениях…
Следующие несколько часов Дейв провел, пытаясь припомнить нездешние слова, необычного тембра фразы, которые будили его по ночам сразу после переезда в старый особняк. Педро применил гипноз, и под его воздействием Дейв с Джули быстро вспомнили большую часть того, что сумели расслышать. Когда профессор повторил им странные слова, Джейв вздрогнул. Такое впечатление, будто учишь язык, а потом с тобой заговаривает кто-то, для кого этот язык как родной.
— А когда ты хочешь… ну, в общем, сделать то, что ты хочешь? А, Педро?
— Как можно скорее. У нас мало времени. С каждой ночью сила заклинаний крепнет, и силы эти питают возродившееся зло. Мы должны попытаться разбить скрепы сегодня ночью. В противном случае, они сумеют их выковать.
Дейв выразительно посмотрел на телефон:
— Педро, я, конечно, в этих делах полный профан, но тебе не кажется, что нам следует позвать кого-то на помощь?
Армендарис задумался. А затем проговорил:
— Да. Но я все-таки полагаю, что ты имеешь в виду такую помощь, от которой произойдет больше вреда, чем пользы. Однако, по здравом размышлении, я должен признать, что эти сектанты могут быть вооружены не только заклинаниями. Что ж, у меня есть друг на здешней ракетной базе — майор Гомес. Он, конечно, не поверит, но приедет. Итак, решено. Все решится сегодня ночью.
Ветер, как назло, стих, и в тишине ночи скрип кожи и шарканье подошв по камням слышались излишне отчетливо. Дейв осторожно ступал по камню — впереди вытянулся скалистый мыс, замыкающий бухту Кабрильо с севера. И хотя рассветный туман еще не опустился, он чувствовал, что весь вымок. Слева и справа бесшумными силуэтами крались солдаты Гомеса — они выстраивались вдоль скал, чтобы отрезать сектантам возможные пути к отступлению. А неподалеку слышалось раздраженное ворчание майора — тот весьма нелестно отзывался обо всем происходящем, и даже ясно видимое пламя костра на конце мыса, выдававшее присутствие врага, не заставило его понизить голос.
— Черт! Мы выглядим полными идиотами! Педро, за мной, конечно, был должок, но ты псих, я тебе точно говорю! Это что, черт побери, такое? Концерт живой музыки, а? Учти — если ты мне лапши на уши навешал, я не знаю, что с тобой сделаю… Да надо мной вся база будет смеяться!
— Я очень надеюсь, — тихо, но очень внятно ответил Армендарис, — что это будет единственным неприятным последствием нашей экспедиции.
Гомес свирепо засопел, но ничего не сказал. К тому же они уже подошли настолько близко, что не помешало бы принять меры предосторожности. Заползающее против воли в уши пение сектантов слышалось все отчетливее. В нем чувствовалось что-то глубоко неправильное, некое вывернутое наизнанку сладострастие, граничащее с отвращением. Дейв заметил, что даже майор поддался гипнозу жутковатого хора на конце мыса — он принялся покачиваться в ритм. Только профессор сохранял полное хладнокровие.
— Дэвид, это те же самые слова, что ты слышал по ночам? По крайней мере, те же самые, что вы с Джули вспомнили этим вечером?
Дейв молча кивнул — он вдруг понял, что не в силах раскрыть рот. Зловещее завывание, то громкое, то падающее до тихого страшного шепота, приковывало к себе все его внимание. На голой скальной площадке под ними раскачивались в танце сектанты — дергаясь и извиваясь в отвратительной пародии на первобытные, полузабытые, бережно лелеемые инстинктами движения.
Дейв поймал себя на мысли, что раскачивается в такт долетающему до него то громкому, то тихому вою. Остальные, как он успел заметить, подпали под те же чары. И тут его охватило острое чувство потери, в странной пропорции смешанное с возбуждением. Дейв вдруг заметил, что профессор встал и вышел вперед. Ему потребовалось нешуточное усилие воли, чтобы проводить фигуру Армендариса взглядом.
Тот аккуратно снимал с себя одежду, постепенно обнажая тело. К немалому удивлению Дейва, оно оказалось исписано и изрисовано — в бледном свете луны темные узоры явственно выделились на коже профессора. Похоже, Армендарис расписал себя сам — ну и с помощью Росы, которая нанесла рисунок на места, куда он сам не смог дотянуться. Узоры сливались в единый орнамент, завитушки переходили одна в другую и выглядели как-то… жутковато. Словно бы предназначались для того, чтобы отвращать от себя.
Совершенно обнаженный и абсолютно не похожий на прежнего Армендариса, — теперь в нем никто не смог бы заподозрить интеллектуала, исследователя и цивилизованного человека, — профессор вышел из-за камней и подошел к сектантам совсем близко. Возведя глаза к небу и разведя руки в стороны, — Армендарис тут же сделался похожим на несоразмерно огромную цаплю — он принялся что-то декламировать неестественным, особо модулированным голосом.
Сектанты в полном изумлении воззрились на тень, которая ворвалась в их круг и нарушила ритуал. Похоже, обряд прервали в крайне важный момент. И только один, весьма знакомый Дейву, не выглядел обеспокоенным. Он спокойно стоял рядом с костром. Его кожу покрывали узоры, очень похожие на те, что нарисовал на себе профессор, вот только этот орнамент нанесла не кисть. Его, похоже, вытатуировали или даже выжгли на груди и спине этого человека!
Дейв впервые видел Джоша Виппла без одежды.
Старик не перестал петь, однако интонация, с которой он вел мелодию, весьма изменилась. Дейв не понимал ни слова на чуждом уху языке хорала, однако, как и все остальные, почувствовал укол ужаса. Сами ритм и тембр песнопения заставляли человеческое существо цепенеть от страха. Этот голос приковывал к себе все внимание, хотя взгляд то и дело смещался к безобразной зеленой статуе с другой стороны костра.
Однако профессора не так легко было испугать — он тоже изменил свою песню, и теперь она звучала столь же угрожающе, как и у его противника. Сектанты в ужасе отшатнулись от Армендариса и жалкой толпой сгрудились вокруг огня. В глазах Виппла мелькнуло что-то похожее на растерянность, и он удвоил усилия, возвысив голос и подняв руки.
Дейв почувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Он хотел сделать шаг назад, отступить, но не мог двинуться с места. Его судьба, его душа, его внимание приковались к странному напеву и к скальной площадке с костром — невозможно, нельзя уйти, пока все не разрешится тем или иным способом. Его затягивало в полусонное состояние, но, несмотря на наползающее полузабытье, он отметил, что и сектанты, и солдаты Гомеса чувствуют себя точно так же. В полном сознании оставались лишь Армендарис и Виппл.
А это что еще такое? Для утреннего тумана рановато… Однако сомнений не оставалось: вокруг мыса собиралось мутное облако. Оно надежно укрывало от посторонних взглядов все, что происходило внутри. Перспектива исказилась, и Дейв уже не различал далекое и близкое — он даже солдат не видел, хотя знал, что они построились и заняли позицию прямо у него за спиной. Он не чувствовал базальтовой толщи под ногами. Странный какой-то туман, неестественный. От него волоски на спине вставали дыбом. А еще он был — черный. Да, непрозрачный и черный.
Голоса Виппла и профессора сделались громче и пронзительнее, и Дейву показалось, что в воде рядом с берегом что-то зашевелилось…
И тут он услышал крики вокруг себя — и с удивлением понял, что тоже кричит. В голове кто-то, кто был не им, тоненько захихикал. Дейв встряхнулся, настырный кто-то не ушел, а захихикал снова.
Голос Виппла сорвался на пронзительный, дрожащий от напряжения крик, а то, что шевелилось в воде, сгустилось в некий отчетливый образ. Оно вырастало на глазах, нависая над мысом, а его лицо… если это можно было назвать лицом… топорщилось сотнями щупальцев. Ящериная морда наклонялась к берегу, за спиной развернулись прозрачные крылья. Чудище наползало, оставляя в воде фосфоресцирующий след. Дейв узнал запах… о да, то был смрад, что он и его семья впервые почувствовали в винном погребе той жуткой ночью. В голове хихиканье сменилось диким, надрывным хохотом, и он с отчаянным воплем прихлопнул ладонями саднящие виски в тщетной надежде прогнать криком наползающее безумие.
Над мысом нависла огромная когтистая лапа. Пламя костра задергалось и угасло. Какой-то сектант, очевидно, сошел с ума. Другой упал на живот и принялся низко и жалобно поревывать. Другой взвизгнул, заверещал и бросился со скалы вниз, прямо на острые камни.
Покрытая засохшим панцирем ила и водорослей лапа неуверенно зависла над дуэлянтами — ибо профессор и Виппл совершенно очевидно сражались, каждый своей песней. Перебирая когтями, жуткая конечность протягивалась то к одному, то к другому поющему. Профессор запел из последних сил, а Виппл видимо сжался, когда в небесах вдруг прокатился громовой клич: «Ктулху ий вглнн!» И завеса колдовского тумана разодралась.
Лапа пришла в движение. Она покачнулась в воздухе, ударила и… сомкнулась на тощей фигуре Виппла! Невозможный, чудовищный крик ввергаемой в ад души исторгся из перекошенных губ Виппла. Чудище выдрало из извивающегося тела душу и с брызгами обрушилось в пенные волны океана. Поднятая им волна захлестнула мыс, и Дейв чуть не захлебнулся. Откатывающаяся быстрина ударила его по ногам, и он опрокинулся на спину и так и остался лежать — жалкий, мокрый и дрожащий от холода. В небе медленно ходили кругами звезды, хотя нет, карусель полночного света кружилась все быстрее и быстрее, и наконец его затянуло в бессветный водоворот милосердного забвения.
Его безжалостно трясли. Дейв так хотел, чтобы его оставили в покое — но нет! Его трясли, и трясли, и трясли! Наконец он моргнул — и тут же сморщился от боли в глазах. Перевернувшись поудобнее, он увидел перед собой изможденное лицо майора Гомеса, за которым волшебным, прямо как на рекламной картинке, фоном переливалось бирюзовое небо. Дейв резко сел. Ух ты, как башка-то болит… Что ж он такого вчера сделал?.. И тут, к несчастью, он все вспомнил.
— А где профессор? — быстро спросил Дейв.
Гомес молча кивнул в сторону — там сидел бледный и несчастный Армендарис, изо всех сил кутаясь в толстое солдатское одеяло. Профессор устроился у самого края утеса и мрачно созерцал морскую гладь. Дейв повернулся обратно к майору.
— Выходит, уцелел. Как он?
Тот пожал плечами:
— Уцелел. Как у него дела, спросите сами. А я пошел к моим людям. Нам еще… этих… тьфу, язык не поворачивается их людьми называть… нужно собрать и увезти.
Дейв поднялся и подошел к неподвижной фигурке. Солдаты сгоняли оставшихся в живых сектантов и подталкивали их к грузовикам. Люди майора, похоже, очень спешили. Солдаты обходились с арестованными не очень-то вежливо, то и дело пихая их в спины и оступаясь — потому что почему-то смотрели все больше не вперед, а назад, на обманчиво спокойное море. Сектанты, пошатываясь, брели к машинам в полубессознательном состоянии — им явно было не до сопротивления.
— Педро?
Профессор повернулся к Дейву. В лице у него не было ни кровинки.
Дейв уселся на камень радом с Армендарисом.
— У тебя… получилось.
— Д-да. Пожалуй. Сам бы я, конечно, не справился. Хорошо, что я знал точные слова. Виппл — он был сильный. Очень сильный. Но в критический момент растерялся.
Так они сидели некоторое время, молча созерцая накатывающие от азиатских берегов волны.
— Слушай, ну так что, нефть теперь перестанет подтекать?
И тут Армендарис в первый раз улыбнулся. А потом не выдержал — и захохотал. Он смеялся так, что на глазах выступили слезы, а в боку заболело, смеялся так долго и громко, что Дейв испугался — а вдруг и Педро двинулся рассудком? Но нет, то был просто смех.
— Прости, дружище. Просто… вопрос смешной. И мне нужно было как-то сбросить напряжение. О да, можешь не волноваться: нефть больше не будет подтекать. Хотя я бы на месте вашей компании приготовился к аварийной ситуации в Луизиане — там, говорят, креолы безобразничают… ах да, вот еще что. Взгляни-ка туда, Дейв!
Дейв посмотрел туда, куда показывал друг. Взгляд скользнул вдоль песчаного полумесяца маленькой бухты, чуть задержался на куче мусора, бывшей когда-то домом несчастного Мартина Берча, а потом обратился к низким песчаным дюнам, за которыми стоял дом Родриго де Лима.
Стоял. Раньше.
Теперь на этом месте блестел гладкий белый песок, столь типичный для пляжей Тихоокеанского побережья.
Ричард Э. Лупофф
«ШЕПТУНЫ»
Так называемый офис так называемого издательства, выпускающего студенческую газету Милбрукской старшей школы, трудно было перепутать с респектабельной конторой какого-нибудь «Сан-Франциско Кроникл». Ну или даже — это если держаться географически близко к Милбруку — «Индепендент-Джорнала» в Марине. Картонка с кривой, от руки сделанной надписью болталась, кое-как приклеенная скотчем на матовом стекле двери. Надпись гласила: «Хай, Милбрук», а в душной комнатенке, со скандалом отобранной десять лет назад у учителя иностранных языков, тесно стояли исцарапанные и расшатанные столы, которых, кстати, было слишком много для такого крохотного помещения.
Карен Робертсон занимала самый обширный из них. На потертой, выполненной отнюдь не из благородных пород дерева столешнице предупреждающе высилась пластмассовая табличка с грозными словами «Главный редактор», а на тумбочке на колесиках рядом со столом громоздилась электрическая печатная машинка ветеранского вида, вся во вмятинах, царапинах и сколах.
Марио Чиполла и Энни Эпштейн сидели на неудобных жестких стульях напротив Карен. Все они учились последний год в Милбрукской школе. Еще шесть месяцев — и все, фю-ить — и с дипломами на руках они встретят последнее беззаботное лето своей жизни. Потому что потом начнется колледж. Они дружили, но осенью им предстоит разъехаться — кто-то окажется в расположенном на противоположном берегу залива Беркли, кто-то останется учиться здесь, в Марине, точнее, в соседнем Кентфилде — ну а кому-то предстоит переехать на пятьсот миль южнее — в Университет Южной Калифорнии в Лос-Анджелесе.
Однако планы планами, а сейчас стояла зима, за окном лил дождь, небо Северной Калифорнии затянуло толстыми серыми тучами, а пятница выдалась отвратительная. Они сидели вокруг стола Карен и живо обсуждали задание, которое Марио и Энни предстояло выполнить сегодня вечером.
— Слушай, «Шептуны» никому не дают интервью, — твердо сказала Карен. — Энни, ты уверена, что вообще туда попадешь?
Энни перебросила через плечо прядь длинных медно-рыжих волос.
— Отец говорит, все под контролем. Мы придем, когда они будут настраивать аппаратуру, возьмем у них интервью, плюс нас пустят за сцену во время сегодняшнего концерта.
Марио энергично покивал, подтверждая слова напарницы. Машинально он полез в карман рубашки — пощупать, там ли, рядом с репортерской ручкой, драгоценный пропуск за сцену. Выглядел он весьма экстравагантно: небольшой квадрат плотной ткани, с лаконичной надписью — «Шептуны». Название группы напечатали фирменным шрифтом, а под ним читалось — Винтерлэнд, Сан-Франциско. Дату отпечатали специальными чернилами, которые флуоресцировали под лучом специального света.
С собой Марио прихватил «дипломат» с небольшим диктофоном, блокнотом и карандашами. У Энни на шее висел фотоаппарат — интересно, она хоть на ночь его снимает? — а рядом со стулом стояла внушительная сумка с дополнительным оборудованием — объективами и пленкой. Марио знал, что вспышку на сцене применять категорически запрещено, так что Энни, прямо как профессиональный концертный репортер, приучилась делать снимки на пленку с большой выдержкой и с максимально открытой диафрагмой при обычном сценическом освещении.
— Ну, положим, у меня-то как раз есть некоторые сомнения насчет интервью, — пробормотал Марио. — Ну, понимаете, они же теперь знаменитости… Два хитовых сингла выпустили, ну, вы слышали, наверное, — «Демониум» и «Эрик Занн». Плюс по телевизору их показывали, ну и…
Тут он красноречиво пожал плечами — мол, вы поняли. Звезды они теперь.
— Ой, слушай, кого я только не видела, — отмахнулась Энни. — Папа постоянно их домой зовет — они торчат у нас в бассейне, а я с ними знакомлюсь. Ну, или на концерты папа меня часто берет. Нормальные они люди — ну, в большинстве. Обычные, приятные ребята.
Марио и Карен вздохнули и промолчали.
— Хотя, конечно, — покивала сама себе Энни, — некоторые — просто психи натуральные.
— Вот именно, — пробормотал Марио, приглаживая шевелюру. — Психи. С жиру бесятся, наркотики употребляют и номера в гостиницах уделывают.
Он помолчал, потом добавил:
— Ну и фанаты, опять же. Тоже психи те еще.
Энни тут возразила:
— Да ладно тебе. Не все они психи. Я бы даже сказала — совсем не все. Во всяком случае, я с психами лично не встречалась — а я, надо тебе сказать, лично знаю каждого, кто записывался на нашем лейбле, в смысле, на «Дагоне». Плюс я еще кучу народу знаю не с «Дагона» — папа меня тоже знакомил. «Электра», «Лондон», «Эпик» — я их всех знаю, и они — не психи.
Марио вздохнул и поднял с пола чемоданчик с диктофоном. Потом встал и поплелся в угол, где стояла вешалка, и принялся натягивать пуховик с капюшоном.
— Ладно, поехали уже. Мы, конечно, едем против движения, но все равно — час пик. К тому же в центре города.
— Удачи! — крикнула им вслед Карен. — Привезите мне офигительный сюжет! Чтоб все от зависти лопнули!
Марио с Энни пошли по коридору, к входным дверям школы. После четырех — в такую погоду, да еще и в пятницу — в школе не было вообще никого.
Они расписались в книге уходов и приходов и, взявшись за ручки, поскакали вниз по ступеням. А потом быстро, пригибаясь под дождем, побежали к парковке, где стояла маленькая «Вольво» Энни. Папа подарил — последний класс школы, все такое, пусть у тебя своя машина. Вообще-то они с Марио не то чтобы встречались — встречались они как раз с кучей совсем другого народа. К тому же у них так и не получилось оказаться вместе в постели — хотя с кучей народа это как раз получилось нормально. Просто как-то так повелось, что они со средней школы держались вместе — вечеринки, танцы и все такое. Все вместе. Несколько лет. Так что…
Энни открыла водительскую дверь «Вольво-1800». И посмотрела через низкую, закапанную дождем крышу машины на Марио:
— Ну что, сядешь за руль?
Тот разулыбался:
— Ага… Ты же знаешь — не люблю, когда меня девчонки возят.
Энни фыркнула в ответ:
— Марио, ты ведешь себя, как твой прадедушка!
Но послушно обошла машину и выдала ему ключи, подождала, пока он усядется и дотянется до ее двери, чтобы открыть замок. Она откинулась в удобном эргономичном сиденье, пошарила в сумке с оптикой и достала очки-хамелеоны от Джерри Гарсия. Водрузила их на нос. Вечер выдался пасмурный и мокрый, линзы остались светлыми и прозрачными.
Марио переключился на пониженную передачу и плавно вывел «вольвушечку» с парковки, притормозил у знака «стоп» на выезде на улицу, а потом свернул на бульвар Сэра Фрэнсиса Дрейка и там уже переключил коробку на обычный режим: движение было не очень плотным, дождь сильным, впереди уже маячил съезд на шоссе.
Покосившись на свою спутницу, Марио заметил, что та активно роется в бардачке.
— Что ищем?
— Ты «Шептунов» вообще слышал?
— Только синглы, а что?
— Ну вот послушай тогда.
И Энни вытащила кассету из бардачка и уверенным движением вогнала ее в аудиосистему «Бендикс».
— Это их новый альбом. Называется «Ктулху». Папа домой принес — специально для меня. Это промокопия, альбом выйдет только на следующей неделе. Они поедут в рекламное турне с ним.
Марио покачал головой и объехал огромный «универсал»-«Олдсмобиль», занимавший весь ряд и половину бульвара.
— Автобус, блин, — пробормотал он.
Из четырех стереоколонок («Бозак», не фигня какая) послышалось журчание воды, поплескивающей на — что? Пристань? Нос катера? Постепенно звук нарастал, а с ним и сквозь него доносился невозможный, словно бы терменвоксовый стон арповского синтезатора, сменяемого глубоким, басовым гудением. Сначала Марио решил, что это ударник, а потом понял, что это басовые струны «Фендера».
— Ага, я узнал, — кивнул Марио.
И тут вступила вокалистка — послышался невероятный, нездешний женский голос, еще более нереальный в миксе наложенных треков, голос, прекрасно ему знакомый.
— «Перевозчик через Стикс», — сказал он. — Я это уже слышал — много раз причем.
— Знаю. Это главный хит альбома. Сингл выпустили еще месяц назад. А теперь они выпускают альбом и отправляются в турне. Мы прогнозируем ошеломительный успех. Сингл уже занял первые позиции во всех чартах…
— Энни, извини, но я ни фига не понимаю.
— Упс, прости. Это продюсерские дела. Папа много рассказывает о работе, а друзья у него в том же бизнесе. Короче, что я хочу сказать. «Шептуны» к концу года будут самой знаменитой группой в стране.
Марио задумчиво и неразборчиво побурчал в ответ. Беседа отвлекала его и от музыки, и от ведения машины — а оно требовало полного внимания. Прошлой осенью он умудрился помять бампер родительского «Аполло», и ему до сих пор высказывали свое «фэ» по поводу инцидента. И это при том, что его одноклассники давно наслаждались наличием собственного автотранспорта или по крайней мере гоняли на машинах предков. А он ездил на автобусе. Ну или набивался в попутчики, как сейчас.
Бульвар уходил в сторону, а он свернул на съезд к шоссе. Переключился сначала на третью передачу, потом, увидев, как оно на шоссе, на вторую. Впереди приключилась небольшая авария: «Плимут-Дастер» столкнулся с небольшим джипиком в веселую голубую крапинку — наверное, кто-то ехал домой со Стинсон-бич — и Марио быстро вывернул на шоссе, прямо в средний ряд и на полной скорости, и все за то короткое время, пока стереоколонки издавали согласный электронный вой, завершая очередной аккорд.
— Ух ты! — рассмеялась Энни.
— Слушай, — мрачно заметил Марио, не поддержав ее энтузиазма. — Рано радуешься. Мы еще интервью не взяли. Что, прямо больше никому они ничего во время концерта не скажут? Только нам?
— Угу.
Он недоверчиво покачал головой:
— А где, по-твоему, будет Вассерман? Его, что ли, не пустят? Ну или Фил Этвуд из «Экзаминера»? Он-то точно везде пролезет…
Шоссе закладывало пологие петли между холмами между Милл-Велли и Саусалито, вывернулось и рвануло через двойной туннель и потекло вниз по длинному спуску к мосту Золотые Ворота. Справа по-зимнему зеленые холмы затягивали полотнища пакостного тумана, которые ветры нагнали с океана и через долины Марина. Слева бесконечно тянулась огромная серая акватория залива, рябого от бьющих по воде миллиардов капель.
— Я же тебе говорила — они дают интервью по личной просьбе папы, — заметила Энни, и Марио встрепенулся.
— М-да. Нет, я просто немного удивился, вот и все. Хорошо, газеты их не устраивают, но почему бы не встретиться с кем-нибудь из «Роллинг-стоун». Там такие люди — дух захватывает! Бена Фонг-Торреса могли прислать, к примеру, а фотографом — Джина Маршалла или там Энни Лейбовиц. Или, опять же, того парня из «Рэмпартс», а Майкл Газарис бы снимал. Видела его фотографии Джаггера с последнего концерта «Роллингов»?
Ответа Энни он не расслышал — пришлось довольно резко притормозить перед будкой, где брали деньги за проезд по мосту. Потом он врубил первую передачу, резко стартовал и дальше уже меньше сорока пяти миль в час не ехал. Капли дождя стекали с лобового стекла. Надо же, еще и пяти вечера нет, а солнце уже село, небо серое в черноту, а мост освещают только здоровенные тыквенно-оранжевые, совершенно хеллоуинские по виду фонари.
Мост они проехали, не обменявшись более ни единым словом. В кассетнике все еще играл новый альбом «Шептунов». По капоту и крыше барабанили ледяные капли дождя, поскрипывали по лобовому стеклу «дворники», а новая резина Пирелли, которой щеголяла маленькая «Вольво», шелестела по мокрому асфальту.
Час пик, пятница — все едут с работы домой в пригороды. Из-за дождя пробок было больше, чем обычно, кругом гудели клаксоны. Марио плавно свернул с моста на Дойл-Драйв, удивленно присвистнув при виде встречного потока машин и автобусов — плотное движение этим вечером, ничего не скажешь. Они проехали мимо коринфских колонн фасада Дворца Изящных Искусств, вниз по страшной Ломбард-стрит, расцвеченной неоновыми вывесками мотелей и грязных заправок, и свернули на Филлмор.