А потом Голда рассказала Эми, что она работает на мистера Армбрустера из «Колоссал-Всегалактик», и что она финансовый директор студии, и что на данный момент они запустили в производство высокобюджетный ужастик.
И тогда Эми сказала, что в свободное от работы над кухонными комбайнами время она часто ходит в кино и, в частности, обожает старые фильмы.
А Голда сказала, что старые фильмы — это ее страсть и давнее увлечение, и что лучше нее старинную фильмографию не знал никто — во всяком случае, на Фомальгауте.
Эми с энтузиазмом поддержала эту тему и принялась перечислять любимых актеров, режиссеров и фильмы.
А Голда выдала список своих любимцев. Хотите знать, каких актрис из старых фильмов Голда любит? Хотите? Тогда слушайте:
Сара Олгуд,
Верри Тисдейл,
Баттерфлай МакКвин,
Анна Мэй Вонг,
Джейн Дарвелл,
Дороти Гиш,
Лупе Велес,
Линн Бари,
Кармен Миранда,
Вера Хруба Ралстон.
Ба-бах! Как вы понимаете, это было прицельное попадание.
Как только Голда упомянула имя Веры Хрубы Ралстон, блиставшей в таких известных флимах, как «Красавица и чудовище», «Гроза над Лиссабоном», «Убийство в мюзик-холле», Эми 2–3–4 аль-Кхнему мгновенно, хотя и не очень заметно, изменилась в лице. Точнее, на мгновение ее черты совершенно расслабились, как у спящей, а потом в глаза вернулось осмысленное выражение — такое же, как и до упоминания Веры Хрубы Ральстон, но почему-то более тревожное.
Но не зря Голду Абрамовиц считали не просто воротилой, но и талантливой и умной воротилой шоу-бизнеса. Голда много знала, еще больше понимала и еще больше интуитивно чувствовала. Да уж, ее интуиции и внимательности могли позавидовать многие, что уж тут говорить…
Поэтому мгновенное изменение выражения лица Эми аль-Кхнему, отвисшая и потом резко подобранная челюсть, секундная паника в глазах (где я?..) — все это человек неподготовленный мог бы и не заметить. Но не Голда Абрамовиц. Голда Абрамовиц заметила все и осторожно взяла Эми за руку.
|
|
— Что-то случилось?..
— Д-да нет… — Эми даже залилась краской. — А вообще, вы знаете, я рада, что мы познакомились. Очень приятно было с вами беседовать. Если вы не против, давайте встретимся еще раз, поболтаем, выпьем чего-нибудь умеренно горячительного. Однако сейчас мне пора — проект стоит. И серьезный, надо сказать, проект — мы с Алексом работаем над проблемой мгновенной коммуникации.
Заметили несостыковочку? Не знаю, как вы, а Голда Абрамовиц заметила.
— Что за проект? — мягко поинтересовалась она.
Но Эми только покачала головой и осторожно вынула свои руки из рук Голды:
— Слушайте, не всем так везет, как вам. Мне вот нужно идти обратно работать. Я же говорю — мы конструируем мгновенный коммуникатор. Для «Макротеха».
И она взглянула на часы:
— Увы, мне пора.
— Одну секундочку. Вы сами-то ничего странного не заметили?
Эми, конечно, хотела просто оборвать разговор и уйти, но не решилась. Голда Абрамовиц была на метр выше ее ростом. Когда разговариваешь со здоровенной зеленой дамой с Фомальгаута, поневоле начнешь уделять больше внимания манерам.
Так что Голда с Эми присели на мягкую кушетку в женской уборной и практически в мгновение ока — даже кофе не успел простыть на столике — вывели на чистую воду Коннота и Синдору Вексманн, и столь тщательно разработанная коварная схема потеряла всякий смысл.
|
|
Единственно, у них пока не получилось дознаться, какое же слово переключало Эми и Алекса на мысли о кухонных комбайнах. Но этой последней тайне «Макротеха» не суждено было оставаться таковой — буквально через несколько мгновений она также раскрылась самым неожиданным и непредсказуемым образом.
Судите сами.
В то время как Эми 2–3–4 аль-Кхнему и Голда Абрамовиц обсуждали свои проблемы на мягкой кушетке, Таркин Армбрустер с представителями принимающей стороны продолжили увлекательную светскую беседу — на самом деле, вполне обычную в таких случаях светскую беседу — потягивая кофе и раскуривая сигары.
Один из менеджеров «Макротеха» заметил, что у Тарка редкое античное имя.
Польщенный Армбрустер тут же пояснил, что происходит из семьи, ведущей род от старинных римских аристократов со старой земли. Что он из древнего рода, подарившего миру множество римских сенаторов, венецианских дожей и католических пап. Среди моих предков были и весьма знаменитые, заметил Таркин и назвал — кого бы вы думали? Конечно, вы поняли, кого он назвал.
Когда Таркин Армбрустер произнес эти знаменательные слова (Папа Римский Иннокентий Шестой!), Голда и Эми как раз подошли к столику.
И снова черты Эми расслабились на мгновение.
Голда быстро прошипела:
— Эми! Ну-ка говори, над чем ты работаешь?
— Ээээ… ну… над кухонными комбайнами нового поколения. Но…
— Вера Хруба Ралстон!
— Над мгновенной коммуникацией.
— Эми, мы их поймали! Хватай-ка своего напарника, вам обоим и нам с Таркином неплохо бы переговорить с глазу на глаз.
|
|
Через несколько часов все четверо уже находились на борту корабля «Клэр Вингер Харрис». Катер покинул Динганзихт и летел к Старретту. Межзвездный Голливуд ждал Эми и Алекса.
Переманить Алекса Ульянова и Эми 2–3–4 аль-Кхнему из «Макротеха» стоило немало усилий. Но Таркин Армбрустер сделал им предложение, от которого практически невозможно было отказаться: высокие зарплаты, полное финансирование проектов и доля во всех проектах «Колоссал-Всегалактик», где будут задействованы их изобретения.
Вывезти молодых людей с Динганзихта тоже оказалось не так-то легко. «Макротех», конечно, не хотел их отпускать. Нет, понятно, что никакими юридическими рычагами компания не располагала, Эми и Алекс вольны были лететь куда угодно, но менеджмент прибег ко всем без исключения аргументам: начальство «Макротеха» взывало к их совести, грозило экономическими санкциями и всячески давило морально.
Кулак Коннот даже попытался выхватить пистолет — представляете? Эми пришлось пригрозить самым страшным: выстрелишь, твердо сказала она, и я с последним вздохом поведаю миру страшную тайну инициалов «П.» и «X.» в твоем имени. Коннот испугался и не стал стрелять.
Синдора Вексманн попыталась их загипнотизировать, но Эми и Алекс держались настороже, и грязный трюк не удался.
На космодроме им тоже попытались помешать, устроив мелкий скандал из-за таможенных формальностей. Но Таркина Армбрустера не так-то легко обвести вокруг пальца — директор студии туго знал свое дело, и катер поднялся в воздух.
Вот и сейчас он быстро летел к цели, оставляя позади желтое, вишневое и зеленое сияние Форнакса 1382. На экране радара-телескопа медленно вращался металлический шар Старретта, а четверо пассажиров вели оживленную беседу.
Точнее, Эми и Алекс в основном молчали и слушали: нет, конечно, как инженерам и ученым им не было равных, но здесь — здесь другое дело. Молодые люди чувствовали себя неотесанными селянами, никогда не покидавшими родной планетки, чудом затесавшимися в компанию представителей межзвездной аристократии.
— Таркин, я все-таки не понимаю: на кой тебе сдался этот мгновенный коммуникатор? Ты хочешь заняться системами связи? А как же флимы? Как же студия?
Таркин бросил мечтательный взгляд на круглое тело Старретта на экране. Потом повернулся к своей собеседнице и зажег недокуренную и обмусоленную «Гавану Перфекто».
— Голда, я тебя очень люблю. Ты сама знаешь — я очень, очень тебя люблю. Ты лучший финансовый директор, который когда-либо у меня был. Ты знаешь все о старых и новых фильмах. Я тебя очень ценю как сотрудника, плюс ты же у меня просто красавица: у кого еще кожа столь прекрасного зеленого оттенка и такой элегантный белый мех?
Голда посинела от смущения (надо сказать, что мы, земляне, краснеем, а фомальгаутцы синеют).
— Но, Тарки, мы же летели на Динганзихт за технологическим решением для съемок! Нам же нужно братьев Уотли как-то запихнуть в кадр! И что мы везем обратно?
— Дорогая, — улыбнулся Таркин. — Мы везем сокровище. Сокровище, которое стоит тридцати киношных монстров. Нет, даже не так. Тридцати тысяч киношных монстров.
— Ах, Таркин, теперь я вижу — ты действительно так думаешь. А знаешь, почему? Потому что если ты честен, а ты очень редко бываешь честен, Тарки, говоришь ты как актер из еврейского народного театра.
— Голда, как тебе не стыдно!
— Тогда признавайся: зачем «Коллоссал-Всегалактик» сдался космический суперпупертелеграф?
— Тогда, Голда, деточка моя, садись и слушай. Слушай, что скажет тебе старый человек, повидавший на своем веку много такого, что вогнало бы тебя в кобальтово-синюю краску, Голда. Так вот, детка, ответь мне на один вопрос. Вот мы сняли «Ранчо самоубийц» с Баком Лонгабо в главной роли — пусть земля тебе будет пухом, старина Бак… Так вот, сколько раз мы продавали права на показ «Ранчо самоубийц», помнишь? И таки скажи мне, Голда, то был большой гешефт или таки средненький?
— Я отвечу на все два твоих вопроса, Тарки. Мы продавали права на показ флима сто одиннадцать раз. На шестьдесят третьем отбились вложения в съемки. На девяносто шестом — все вложенные суммы. Теперь он приносит весьма скромную, но прибыль.
Таркин затянулся сигарой, выдохнул абсолютно круглое колечко дыма и весело покосился на Эми и Александра.
— Так вот, дорогая моя, умненькая Голда, как ты думаешь, сколько раз мы еще сможем продать «Ранчо самоубийц»? На какой цифре все остановится? Сто пятьдесят? Или двести? Ведь картина скоро устареет, и нам придется продать ее какому-нибудь арт-хаусному каналу — чтоб все мои враги так жили, доходами с арт-хаусных каналов! — по бросовой цене?
— Максимум — двести. Так мне кажется.
— А если нам не придется больше ждать, когда Старретт доберется до очередной планеты? Что, если мы сможем отправлять копии флимов прямо как раньше, на древнем телевидении, для немедленного показа? Немедленного, Голда! Копия больше не будет идти до очередной планеты со скоростью света! Она окажется там мгновенно! Что, если мы сможем продать права на показ «Ужаса в Данвиче» сразу всем — причем на премьеру? Если мы проведем премьерный показ одновременно — на всех цивилизованных планетах, с лазерным шоу и прочими выступлениями знаменитостей? Как думаешь, сколько раз нам удастся показать флим, а?
Голда открыла было рот, чтобы ответить, но Таркин ответил за нее:
— Не перебивай старших, Голда, ты же умная девочка. Посмотри на меня — я уже стар и скоро умру. Так что дай старику поболтать вволю. Мы устроим премьерный показ на тысячах планет. На ты-ся-чах. И что мы заработаем тогда на «Ужасе в Данвиче»? Я сам тебе все скажу, Голда, а то ты опять меня перебьешь. Мы заработаем состояние. Целое огроменное состояние. Вот почему я нанял этих яйцеголовых, прошу прощения за прямоту, уважаемая доктор аль-Кхнему, уважаемый доктор Ульянов. Вот так вот! — усмехнулся Таркин и откинулся в кресле. — Что ты на это скажешь, умненькая моя Голда?
Тч-младший с удовольствием обнаружил, что катер прибыл на Старретт — если бы он мог опознать понятие и знал правильное слово, Тч сказал бы, что рад вернуться в родные пенаты. Катер «Клэр Вингер Харрис» вошел в Старретт в точке Портала Каспак и полетел через полую сферу прямо к Межзвездному Голливуду.
Шаттл, естественно, прошел через зону невесомости, и некоторая часть Тч-младшего слетела с обшивки — тут же воссоединившись с Тч-старшим. И перенеся в него — что немаловажно — все приобретенные знания и опыт. В то же время части Тч-старшего оторвались от изначального носителя, зацепились за неровности обшивки катера (кстати, эти неровности как раз и были Тч-младшим) и так и остались на поверхности корабля, когда он вошел в космопорт.
«Харрис» совершил посадку в Межзвездном Голливуде, между Микс Месом и Лагуной Лугоши. Таркин Армбрустер, Голда Абрамовиц, Эми 2–3–4 аль-Кхнему и Александр Ульянов тут же отправились на переговоры к Таркину в офис. Они даже не оглянулись на доставивший их на Старретт корабль. Поэтому они не увидели, как прозрачная, тонкая, зеленоватая пленка отделилась от обшивки корабля, сползла с нее и тихонько поползла вслед за ними.
А зеленоватую взвесь и впрямь трудно было разглядеть, потому что она хитро маскировалась под облачко едва заметной, ветром носимой пыли — словно сдуло обратившуюся в прах ряску с высохшего на жаре болота.
Тч-младший с наслаждением впитывал в себя эмоции и мысли целой толпы плотников, техников, осветителей, операторов, костюмеров, режиссеров, заместителей режиссера, гримировальщиков, рабочих сцены, специалистов по звуковым эффектам, музыкантов, монтажеров, разбрызгивателей вкусовых и ароматических муссов, дрессировщиков, животных, актеров, статистов и просто зевак, которыми кишела территория «Колоссал-Всегалактик».
Обрывки полупрозрачного облачка носились по съемочным площадкам в странных, совершенно непредсказуемых направлениях.
Один такой клочок залетел в павильон, в котором стояли декорации библиотеки Мискатоникского университета, полетал там, вылетел обратно и присоединился к более крупному зеленоватому облачку.
А на площадке Жозефина Джоунз посмотрела на хронотемпометр и властно выкрикнула:
— По местам! Быстро, быстро, все по местам!
Газа де Луре в роли Салли Сойер уселась за старинную стойку, за которой когда-то в земной Новой Англии работали библиотекари.
Карлос Карх, в длинном плаще и высоких ботинках, занял исходную позицию у железной решетки, перегородившей дверь. Он обернулся к Газе с выражением совершеннейшего отчаяния на искаженном, уродливом лице с выступающими лбом и челюстями.
Газа воздела руки и заверещала.
Карлос бросился на нее.
Газа снова заверещала и затыкала пальцем в Карлоса и решетку.
Жозефина Джоунз отчаянно жестикулировала, раздавая ценные указания.
Камеры подъезжали и отъезжали, гудя моторами.
Газа перепрыгнула через стойку и припустила прочь от Карлоса, прямо в сторону темной ниши, которая изображала библиотечное хранилище. Влетев в нишу, Газа вышла из кадра.
Карлос Карч остановился, не зная что делать.
Жозефина Джоунз заорала:
— Стоп! Стоп! Да что такое с Газой? Что она себе позволяет? Ничего не понимаю!
Карч обернулся к Жозефине — и выпучил глаза от ужаса. Ибо увидел нечто, что до того представилось воображению одного странного стряпчего из Коллидж-Хилл в Провиденсе на старой земле, а потом поселилось в кошмарах поколений читателей, неосторожно открывавших книги этого стряпчего.
Ибо глазам его представилось нечто, что неизменно приводило в отчаяние поколения иллюстраторов и скульпторов, пытавшихся с помощью чернил, масла или же глины передать образ, оставленный в наследство читателям этим самым худеньким стряпчим из Провиденса.
То был не имеющий имени адский близнец Уилбура Уотли — близнец, который удался больше в папу-пришельца, нежели в платиновую блондинку Лавинию Уотли, подарившую ему жизнь!
Карлос Карх издал вопль — да такой, что поколения за поколениями зрителей, любителей триллеров и фильмов ужасов единодушно утверждали, что Карх наиболее адекватно передает на экране ощущение ознобного, цепенящего, парализующего страха и отвращения.
Но никогда, ни единожды за два десятилетия последующей своей длинной актерской карьеры Карлос Карх не произносил заученные по сценарию слова с такой живостью и подлинным чувством:
— О Бооо-оооже, пол-лица! Половина лица на верхушке! Лицо с красными глазами и жесткими белыми волосиками, без подбородка, как у Уотли… Осьминог? Нет, сороконожка! Боже мой, боже мой, паучина! И наверху — пол-лица! Человеческие пол-лица! А похож-то, похож на Колдуна Уотли, только расползшийся вверх и вширь!
А тварь, жуткое чудовище, что просовывалось и просачивалось сквозь решетку, ответило!
— Игнаййих… игнайиих… тфлткханга… Йог-Сотот! Иб-нтк… хезье ггркдлн!
Чудище заверещало и раздулось, как шар, угрожая погрести под собой всю съемочную площадку! Карлос Карх, отвратительно и безобразно вопя, скрылся в складках отвратительно колышущейся плоти, усаженной щупальцами, когтями, глотками, глазами, зубами, пятнышками, раскачивающимися на ножках дисками и прочими страховидными органами, враз отрощенными Тч-младшим.
Жозефина Джоунз соскочила со своего царственного режиссерского кресла и металась от одного ошалевшего оператора к другому, грозя, крича и увещевая — снимайте!!! Снимайте, черт побери, чего бы это ни стоило! Ибо за это стоит отдать жизнь, руки, ноги и даже дорогущее студийное оборудование! Снимайте, сукины дети, кому говорят!!!
И только когда съемка закончилась и некоторое подобие — очень слабое, кстати — спокойствия воцарилось на площадке, моторы камер выключились.
Актеры и все остальные, занятые в съемках «Ужаса в Данвиче», сбились в плотную толпу.
Карлос Карх, все еще в гриме и костюме Уилбура Уотли, с трудом сидел на бутафорском библиотечном стуле. А напротив на таком же стульчике скромно умостился уменьшившийся в разы, но все такой же жутковатый на вид Тч-младший. Оказалось, младший умеет не только принимать образ любого цвета и формы, но и размеры и объемы менять по собственному усмотрению. А сейчас младший скромно и непритязательно сжался до размеров Карлоса Карха. Правда, по виду немного от него отличался, но что ж теперь сделаешь…
Мартин ван Бюрен МакТавиш, терзая свой экземпляр сценарной распечатки, бегал туда и сюда и то и дело вскрикивал:
— Боже, это гениально! Это просто гениально! Великолепно! Нет, я, конечно, видел эту сцену иначе, но я все переделаю! Клянусь, это самая страшная, жуткая и чудовищная сцена из всех когда-либо снятых, записанных, кристаллизованных и разыгранных! Оооо, старик ГФЛ бы сам поаплодировал такому креативу! Гениально, гениально!
— Ты мой красавец! Чудище ты мое ненаглядное! Да как же тебе это удалось, лапа ты моя невозможная!
И с такими словами Мартин ван Бюрен МакТавиш подбежал к самому отвратительному в истории «Колоссал-Всегалактик» и всех остальных студий всех возможных Голливудов в истории, обнял его и смачно чмокнул в какой-то совершенно омерзительный (даже непонятно, как назвать-то такую гадость) орган.
Через две недели (по стандартному календарю Старретта) съемки «Ужаса в Данвиче» подошли к концу.
Через два месяца мгновенный коммуникатор аль-Кхнему/Ульянова поступил в продажу — его распространяла «Колоссал-Всегалактик Интерпрайзиз Анлимитед», компания-филиал «Колоссал-Всегалактик».
Лучшей рекламой продукта послужила премьера нового фильма «Колоссал-Всегалактик» «Ужас в Данвиче», в котором снялись такие признанные звезды, как Карлос Карх, Газа де Луре и Нефертити Логан, а также впервые появился на экране будущая звезда хоррор-индустрии, названный (по очевидным причинам) протеже старого доброго Карха — Тч-младший.
«Ужас в Данвиче» стартовал одновременно на 4888 планетах. Он собрал у экранов максимальную аудиторию за всю историю галактики — и получил максимальную прибыль.
Студия, конечно, устроила грандиозную вечеринку, празднуя успех. Вокруг Младшего, конечно, крутилась целая толпа народу Эми 2–3–4 аль-Кхнему и Александр Ульянов слонялись по залу, ошеломленные и сильно польщенные. Газа де Луре попыталась подкатить к Карлосу Карху, но тот, бесцеремонно отодвинув партнершу в сторону, потащил целый поднос с закусками жене — той было от силы двадцать шесть, кстати.
Конечно, вечеринку ни в коем случае нельзя было назвать скучной, однако наступил неизбежный момент, когда шум утих и люди перестали активно выпивать и перемещаться от одной кучки гостей к другой. Именно в такой момент Голда Абрамовиц, подобная высоченной зеленой осадной башне, пробилась сквозь толпу к смакующему свой триумф Таркину Армбрустеру.
— Таркин, — обворожительно улыбнулась Голда, — «Ужас в Данвиче» сделал нас самыми богатыми продюсерами в истории вселенной…
— Нас?… — мягко прервал ее Таркин. — Нас? С чего бы это я вдруг слышу сейчас про каких-то таких «нас»? А? «Колоссал-Всегалактик» принадлежит мне, дорогуша. Поняла меня?
— Ох, безусловно, — твердо и бесстрашно ответила Голда. — Теперь ты — ты, ты и только ты, Таркин, — стал одним из самых богатых людей во всей вселенной, но я хочу напомнить, что твое состояние распылено по четырем тысячам восьмистам восьмидесяти восьми планетам. Интересно, Тарки, а как ты собрался свои доходы с них собирать?
Таркин Армбрустер побледнел, как полотно.
На самом деле, конечно, был способ взыскать эти деньги. Но это, друзья мои, совсем другая история…
Роберт М. Прайс
ЛЕТАЮЩИЕ ТАРЕЛКИ С ЯДДИТА
I
Мистер Турроу, поймите меня правильно: я верю, что вы мне верите. Более того, я даже верю, что большая часть ваших читателей поверит в рассказанное мной. Но давайте посмотрим правде в глаза: в любой уважающей себя газете прочитают первую фразу моей истории — и выкинут в мусорную корзину. Только в таблоиде вроде вашего на нее могут неохотно, но обратить внимание. Так что, пожалуйста, сэр, давайте говорить начистоту: я вам безмерно признателен за возможность опубликовать материал, но мы же оба взрослые люди, правда? Мы оба знаем, что журналисты на жалованье отнюдь не заняты поисками истины. Так что даже если вы мне не верите — не все ли равно? Если честно, я сам себе не очень-то верю. Хотя, возможно, если я вам все по порядку расскажу, и вы меня выслушаете, — может быть, оно как-то станет выглядеть более… реалистично, что ли… Все же, когда по поводу чего-то начинается дискуссия, это что-то как бы обретает право на существование. Впрочем, я заболтался. К делу.
Полагаю, что все началось всего-то несколько недель назад. Кружок, который я посещал, никогда не чурался расширения горизонтов познания и всячески поощрял изучение все новых областей эзотерических наук. Ах, я прекрасно помню, как Экхарт — художник, художник от Бога — экспериментировал с тибетскими мандалами… О, его полотна тревожили разум — человек начинал задаваться вопросами, на которые смертный разум не способен вообще. Я уж не говорю про ответы — о них вообще речи нет… Мы посвящали много времени медитациям, пытаясь открыть пути к скрытым областям души, однако все наши свершения и находки лишь распаляли фаустианскую жажду познать непознанное, неизведанное, лежащее вовне…
Преус вечно находился в духовном поиске. Он и посоветовал искать Грааль невидимый, Грааль познания вечного и неизменного в изучении доктрин и обрядов, на которые церковь официальная издревле воздвигала гонения. Надо сказать, что Преуса как раз за подобные гностические фантазии и выгнали — сначала с богословского факультета, а потом и за церковную ограду, отлучив от причастия. Впрочем, это случилось задолго до того, как мы свели с ним знакомство. Но фанатичный блеск в его глазах заметили все. И все пришли к безмолвному соглашению: какими бы неизведанными истинами ни манили нас дороги познания, пролагаемые братом Преусом — мы туда ни ногой. Одно дело расширять сознание, другое — лишиться его вовсе.
Хотя Преус, надо сказать, не был единственной черной овцой. Его предложения мы встретили холодным молчанием, а вот призывы Барлоу — тот пытался нас увлечь идеями тантрического мистицизма «левой руки» — были не просто проигнорированы. На них ответили резким отказом — ибо ни единый член нашего общества не испытывал желания отбросить унаследованные от предков моральные принципы ради сомнительных практик, под очарование которых, похоже, полностью подпал наш друг. Надо сказать, что, встретив недвусмысленное сопротивление, Барлоу тут же стушевался и заявил, что, конечно, знает о подобных вещах лишь понаслышке.
Ну и, конечно, тут следует упомянуть Сейнт-Джошуа — как раз его философские взгляды граничили с атеизмом. Последователь учения Рассела и Айера, конечно, мог взирать на нас лишь с плохо скрытым презрением.
Как вы можете заметить, кружок наш объединял людей самых разных воззрений, связанных лишь узами школьного товарищества и совпадающими интересами то в одной, то в другой области. Однако наилучшей скрепой нашего братства служила жажда новых знаний — и общее разочарование в испробованных практиках, ибо они ни на йоту не приблизили нас к непознанному. В конце концов случилось так, что я сам внес кое-какое предложение.
В последнее время я увлекся изучением действия некоторых расширяющих сознание наркотиков. Эссе Хаксли о мескалине весьма меня заинтересовало, и я предложил членам кружка попробовать сделать несколько шагов по этому любопытному пути. Все проявили сдержанный интерес, хотя многие желали дознаться, не нужно ли принять некоторые меры безопасности. Подобные опасения были не чужды и мне, и я заверил товарищей, что прежде чем мы отправимся в путешествие, я предприму все возможные меры, чтобы узнать, куда в конечном счете ведет наш путь. Вскоре беседа обратилась к другим предметам. И я почувствовал, что товарищи лишь из вежливости согласились со мной — а вот я сам не на шутку заинтересовался возможными последствиями. Вскоре наша встреча завершилась, и я поспешил домой, все еще во власти мыслей о предмете, который пробудил столь живое мое любопытство.
И тогда я решил: а почему бы не испросить совета врачей? Однако сама природа эксперимента понуждала к осторожности — неправильно выбранный консультант мог погубить самое начинание. Наконец мне удалось обзавестись рекомендациями к двум местным светилам медицины. Прочитав их публикации в специализированных журналах, я уверился, что они не станут возражать против наших изысканий. По правде говоря, читая статьи, я даже решил, что один из докторов — хотя, возможно, мне и показалось — уже испробовал препараты, во власть которых мы только желали отдаться. Ах, эти намеки, столь обтекаемые — однако же сколь много говорящие сведущему читателю! Но, увы, именно этот медик, доктор Мартин Радамантус, в данное время находился в путешествии. Его ассистенты по медицинскому колледжу, где он вел занятия, весьма уклончиво отвечали на вопросы, касающиеся продолжительности и цели его странствий. Впрочем, я вполне вошел в положение отвечающих — хотя их упорство в отрицании всего и вся и привело меня в немалое замешательство — ведь мало существует занятий, которые столь сильно понуждают к уединению и даже анахоретству, как профессия медика. Возможно, бедняга нуждался в том, чтобы побыть некоторое время в одиночестве, и употребил все усилия, чтобы стяжать желанное состояние.
Кроме доктора Радамантуса, я обратился еще к одному специалисту — он не преподавал, но имел широкую практику. Его звали доктор Финеас Уитмор. В конце концов мне удалось пробиться к нему на прием. Предполагалось, что доктор проведет осмотр в связи с моими жалобами (без сомнения, симулянтскими) на симптомы одного нервного заболевания, лечение которого составляло специализацию доктора Уитмора. Поскольку, как я уже сказал, практика у этого медика была весьма обширная, меня записали на прием только через две недели. К тому же мне сказали, что две недели — удивительно короткий срок, обычно-то пациенты месяцами ждут. Я должным образом — то есть весьма пространно — поблагодарил секретаря и повесил трубку. Целых две недели! Нет, конечно, это не такой уж и долгий срок. Но меня сжигала жажда знания, а к тому же ближайшее будущее сулило мне возможность утолить ее в полной мере. Надо ли говорить, что две недели прозвучали для меня как два года!
Не прошло и семи дней, как меня охватила бурная жажда деятельности. Решено — я попробую этот наркотик сам, без врачебного присмотра. Хотя бы чуть-чуть попробую — что бы это ни сулило. В конце-то концов, Хаксли, да и не он один, испробовали на себе действие этого вещества и нисколько не пострадали. Несомненно, я поддался излишней мнительности и без того слишком надолго отложил начало исследований. Нет смысла ждать долее. Тем же вечером, после долгих размышлений, я испробовал наркотик. По правде говоря, меня снедали не столько нетерпение, сколько страх.
Итак, я принял внутрь небольшую дозу вещества и уселся в удобном кресле перед большим, до самого пола, окном. Предполагалось, что визуальные впечатления усилят и обострят мое восприятие. И я отнюдь не остался разочарованным. Как и писал Хаксли, вскоре обыденные предметы приняли совершенно необычный облик. Контуры их обрели невиданную четкость и глубину, а цвета поменялись с обычных на иные — более яркие и живые. В то же самое время все казалось прозрачным, словно я смотрел на окружающее сквозь драгоценный камень. И хотя я неоднократно читал о подобном опыте — как в научных журналах, так и в записках мистиков, слово записанное оказалось бессильным передать невообразимую красоту испытанного мною. Самые простые, самые обыденные вещи претерпели самое настоящее преображение!
И тут я понял, что и звуков вокруг меня прибавилось. Что это было — тихое посвистывание или гудение? Звук казался музыкальным, хотя и несколько механическим. И исходил явно от чего-то совершенно неземного. По правде говоря, я совершенно отчетливо его слышал — но, попроси меня кто — не смог бы его передать ни свистом, ни гудением…
Послышались звуки — и одновременно в воздухе почувствовались некие завихрения, странные и непонятные. Они происходили ровно над верхушками деревьев, отделявших мой участок от соседского. Присмотревшись, я понял, что вижу словно бы пригоршню осенних желтых листьев, которые подхватил и закружил ветер. Однако собственно в воздухе ничего не наблюдалось! Никаких предметов! Да и ветра-то как такового не было! Как я и сказал, в воздухе имело место завихрение. Над деревьями гулял маленький смерч, не удаляясь более чем на несколько ярдов от места своего возникновения. Я искренне подивился, какое природное явление так расцветили мои преображенные чувства…