Не успел я как следует разобраться в представившейся моему новому зрению картине, как вращение в воздухе принялось перемещаться в моем направлении. Понять, в опасности я или это очередная галлюцинация, не представлялось возможным. Вихрь пододвинулся ближе, и я сумел получше рассмотреть это необычное явление: похоже, воздух крутился вокруг одного и того же места. И хотя вращение воздушного потока представлялось быстрым, невероятно быстрым, он не вызывал опасения и не пугал мощью. Интересно, удивился я, что же там, в центре вихря?
И тут в глазах моих все совершенно сместилось, и я словно бы оказался в центре смерча и смотрел сквозь него на мой дом, на окно и на кресло — которое, кстати говоря, пустовало!!! Не успел я изумиться этому, как угол зрения снова изменился! Теперь я словно бы лежал ничком на плоской поверхности, сработанной из совершенно не знакомого мне материала. Гудение-посвистывание все еще слышалось в воздухе, однако звук стал гораздо тише, словно бы что-то его приглушало. Поначалу я ничего не видел, однако потери зрения тоже не опасался: вокруг меня разливалось туманное сияние, подобное тому, что колышется перед глазами, когда привыкаешь к темноте в неосвещенной комнате. То была не совершеннейшая, непроглядная чернота космоса — и не мертвая, подобная забвению, стигийская чернота перед пустыми глазами слепого.
Так прошло некоторое время, я даже успел подумать, что, пожалуй, организм мой проявил недюжинную стойкость и не поддался наркотику в ожидаемой мере — и эти довольно обычные и ничем не примечательные галлюцинации и останутся моим единственным опытом в ходе этого эксперимента. Однако оказалось, что я заблуждался: вскоре передо мной из темноты сгустились две фигуры. Они становились все четче и приняли почти ощутимые формы. Сердце мое бешено билось. Вот, вот оно! Вот он, долгожданный эффект! Передо мной колыхались призраки, пришедшие из-за окоема известного нам мира — а возможно, и порожденные действием наркотика галлюцинации, порожденные глубинами моего собственного подсознания. Ростом представшие передо мной фигуры вполне могли сравниться с человеком — в остальном же они никак не напоминали гомо сапиенса! Попытавшись охарактеризовать их внешность, привлекая понятия и слова, нам знакомые, могу сказать, что они были… насекомоподобны. Однако даже столь обтекаемое название не может передать их чуждости — впрочем, не буду задерживать внимание слушателей, ибо рассказ есть рассказ и он не должен прерываться излишними описаниями.
|
|
Конечно, любые попытки распознать выражение… лиц? — что ж, назовем это лицами, — радикально отличных от человеческих, обречены на немедленную неудачу, однако интуиция подсказывала, что чудища удивлены не менее моего, и моя внешность выглядит столько же диковинной в их глазах, как их облик — в моих. Они выглядели взволнованными. А вот я — как ни странно — не испытывал особой тревоги. В конце концов, меланхолично подумал я, это же моя галлюцинация, правда? А раз моя, значит, я в ней хозяин. А если кто-то с помощью моего подпитанного некоторыми субстанциями воображения решил в нее заявиться — добро же, пусть ведет себя как воспитанный гость.
На некоторое — надо сказать, совершенно неопределенное время — я провалился в полузабытье. В этом сумеречном состоянии я почти не сознавал, что происходит вокруг меня — точнее, внутри меня. В дальнейшем я бы хотел сопоставить мои ощущения с описаниями впечатлений людей, находившихся под действием тех или иных наркотиков: они с особой остротой чувствовали собственное сердцебиение или же нервные реакции. Но это совсем не походило на то, что я испытал, погрузившись в свинцовое, тяжкое оцепенение. Пожалуй, мои ощущения лучше всего описать так: меня зондировали. Прощупывали. Разбирали на части и собирали заново. А еще некоторые части меня забирали и заменяли на иные, словно бы я был двигателем, который проходил техническое обслуживание, смазывался и чистился. Однако все эти аналогии лишь отчасти передают мои впечатления от процесса. А еще я во время редких проблесков сознания задавался вопросом: неужели люди себя так чувствуют, находясь при смерти? Возможно, так оно и есть — ибо скоро я погрузился в совершеннейшее забытье.
|
|
II
Придя в себя, я обнаружил — с несказанным облегчением, — что по-прежнему сижу в кресле и даже совсем не переменил положение. Однако, по правде говоря, мне показалось весьма удивительным, что прошло так много времени — целая ночь миновала. Я начал эксперимент за час или два до заката — сейчас же наступало время рассвета. Однако приходилось учитывать, что наркотик мог повлиять на мое чувство времени — и я не особо разволновался. Каких-либо других последствий воздействия употребленного внутрь вещества не чувствовалось. Единственно, меня прямо-таки распирало от детского и неуемного желания немедленно поделиться с кем-нибудь рассказом о моих ночных приключениях. Заседание нашего клуба должно состояться лишь в первых числах месяца, а до встречи с доктором Уитмором оставалось ждать целую неделю. Как же пережить это? В такой ситуации я был благодарен судьбе, что домашние хлопоты отвлекали меня хоть немного, но каждый день, — и так мне удалось пережить целую неделю и не взорваться, как перегретый паровой котел. Однако мне было по-настоящему тяжело поддерживать дурацкие светские беседы с моими обычными знакомыми — меня привлекало нечто гораздо более грандиозное, а не эти мелочи и глупости! О, как хотелось мне поведать им о тайных, запретных путешествиях в собственное внутреннее пространство, о странных существах, населяющих пропасти моего подсознания! Однако мне хватило осторожности и благоразумия промолчать — подобные рассказы у неподготовленных людей способны вызвать лишь отторжение: тебя всю жизнь потом будут провожать косыми взглядами и шептаться за спиной.
|
|
И вот пришел день визита к доктору Уитмору. Пока я сидел в приемной и листал одну из книг, оставленных на столике ради развлечения скучающих в ожидании пациентов, меня осаждали мысли: как ловчее прикинуться нервным больным? Сумею ли я притворяться достаточно долго, чтобы доктор Уитмор успел выказать свою непредубежденность относительно экспериментов с сознанием? Тот, первый опыт я повторить не решился: хотя ощущения, без всякого сомнения, были иллюзией, однако они имели до странности физическую природу. Я решил подождать осмотра — на всякий случай. И хотя изначально я рассматривал визит к доктору как предлог, чтобы свести более тесное знакомство и побеседовать на интересующие меня темы, сейчас мой интерес к его врачебному мнению стал непосредственным. По мне, так мое состояние было вполне удовлетворительным. Но что, если наркотик возымел какие-то побочные действия? Скоро я это узнаю наверняка. Дверь отворилась, и в ней показалась секретарь, облаченная в форменную одежду, столь безупречно белую, что она, казалось, испускала сияние. Она вызвала меня по имени, я поднялся и последовал за ней в одну из смотровых — там мне предстояло ожидать (недолго, как меня заверили) доктора.
И действительно, доктор Уитмор не заставил себя ждать. Передо мной появился человек среднего роста, немного сутулый, с небольшим брюшком. Среднего возраста, но рано поседевший — и со множеством выдававших обилие забот и тягот морщин на лице. Мы обменялись приветствиями, и я принялся довольно складно врать о симптомах моей несуществующей болезни. Я выбирал весьма обтекаемые выражения, однако же пытался найти слова, которые бы свидетельствовали скорее о личном опыте, нежели о вычитанном в медицинском справочнике. К счастью, доктор задал всего несколько вопросов и полностью удовлетворился услышанным, а потом начал осмотр. Через некоторое время я лежал на смотровом столе — мой эскулап должен был вернуться с результатами анализов. Вскоре он и впрямь вернулся, продолжая внимательно просматривать листы с распечатками. Я сел и весь превратился в слух. Однако доктор с крайним удивлением заметил, что все тесты показали, что жалобы пациента, увы, ничем не подтверждены.
Анализы убедительно продемонстрировали, что мое тело чувствует себя вполне сносно, если не сказать — отлично. Я обрадовался подобным новостям, однако теперь мне приходилось лихорадочно искать возможность открыться доктору хотя бы намеком: рассказать о своем личном опыте, возможно, даже попросить его наставничества, ведь мы с друзьями наверняка продолжим подобные эксперименты. И тут господин Уитмор заговорил снова. Похоже, сказал он, единственной болезнью здесь можно было счесть лишь досадную ошибку в моих предыдущих анализах. Во всех бумагах обозначено, что у меня кровь группы 0, в то время как его собственный анализ недвусмысленно указывает, что у меня кровь группы А. Неужели я сам не заметил этой грубой ошибки? А если заметил, то почему же не поправил? А если бы произошел несчастный случай, и я бы оказался в больнице без сознания — подобные ошибки грозят ужасными последствиями при переливании крови. Но я был слишком подавлен, чтобы отвечать на его вопросы. Меня охватил цепенящий ужас — я вспомнил о весьма… физических ощущениях во время посетившей меня галлюцинации. Неужели… неужели…
Ибо я был уверен: до сегодняшнего дня моя кровь совершенно точно относилась к группе 0!
III
Уитмор распрощался со мной немало удивленный: мое горестное изумление и даже страх показались ему слишком странной реакцией на его доброжелательный и мягкий упрек. В случае, если симптомы болезни снова обнаружат себя, он рекомендовал повторную консультацию. На данный же момент доктор лишь мог развести руками. Как бы я хотел положиться на его авторитетное мнение — однако же нынче это стало положительно невозможным! Как бы благоприятно он ни относился к экспериментам с наркотиками, Уитмор был прежде всего психиатром; не оставалось никаких сомнений, что он бы воспринял мой безумный рассказ как признак развивающейся паранойи. А вдруг это и есть паранойя? Однако, нет. Взяв себя в руки по выходе из здания больницы, я успокоенно вздохнул: нет, мои душа и тело пребывали в совершеннейшем здравии. Моя кровь вдруг ни с того ни с сего поменяла группу — что ж, приходилось признать, что невозможное оказалось возможным. Как? Непонятно. Еще менее я представлял себе связь между столь резкими изменениями в организме и посетившей меня галлюцинацией. Связь, тем не менее, существовала. И с этой мыслью в душе моей снова разгорелся огонек надежды. И хоть опыт оказался весьма болезненным, не подтверждал ли он, что я оказался правым? Ведь у меня на руках находилось доказательство подлинности некоего оккультного, до конца еще не проявленного знания, которое члены нашего клуба столь долго и тщетно пытались стяжать? О да, несомненно, то были верные доказательства! Мое приподнятое расположение духа не смогло изменить даже мрачное предчувствие, вдруг шевельнувшееся в душе.
До следующего собрания клуба оставалось целых две недели, и все это время я обдумывал два возможных пути к действию. Конечно, самым простым выходом было бы созвать коллег на особое, внеурочное заседание. Господи, конечно, они были бы не против — ввиду столь потрясающих новостей! И все же просто рассказ представлялся мне недостаточным. Опыт, голый опыт — вот что имело значение (он, кстати, перестал меня страшить до последней степени, когда я узнал, что вреда здоровью он мне совершенно не нанес). Ох, безусловно, рассказ мой будет принят с энтузиазмом, но мне все же казалось, что здесь следует быть более понятным — естественно, если ставить перед собой целью увлечь коллег на ту же дорогу познания. Я надеялся, что дальнейшие откровения уже не посетят меня в одиночестве.
И тут я решился действовать иным способом. Необходимо использовать оставшиеся до заседания дни с максимальной пользой — и выяснить, как же подобное физиологическое чудо могло со мной произойти. Я не обладал достаточными познаниями в медицине, однако разыскания в малоизученных областях мне были отнюдь не в новинку, к тому же краткий экскурс в медицинскую периодику, который я совершил, готовясь к визиту к доктору Уитмору, познакомил меня практически со всеми ведущими изданиями в этой области. Если удача улыбнется, я обнаружу какой-нибудь прецедент или схожий с моим случай. Подобные эксцессы могли быть, а могли и не быть связаны с галлюцинаторным опытом и пребыванием в трансе, но вдруг история науки уже знала случаи… как бы это половчее назвать… органического переноса?
На следующий же день я решительно направился в ближайшую университетскую библиотеку и обратился за помощью к специалисту-библиотекарю. Парень, очкастый суровый старшекурсник двадцати с лишним лет от роду, вызвал мое инстинктивное доверие уверенной манерой держаться: я понял, что исследование мое будет если не удачным, то хотя бы исчерпывающим. Но под руководством этого молодого человека я быстро обнаружил, что, похоже, поставил перед собой непосильную задачу. Литература по предмету оказалась весьма обширной, и я не знал, с чего начать. Поначалу я никак не мог точно очертить область моих разысканий, но вскоре молодой человек понял, что меня не интересуют ни случаи органического перерождения, связанные с близкородственным скрещиванием, ни собственно вырождение. Удостоверившись, что я ищу именно то, что сказал, библиотекарь заявил, что склоняется к тому, чтобы отсоветовать дальнейшие поиски. Он был более чем уверен, что ни в одном из каталогов или перечней выдержек или обзоров статей не содержится ничего, абсолютно ничего по предмету. Тем не менее его знакомый в данный момент занимался в медицинской школе при университете, и он мог бы просить друга об одолжении сделать несколько запросов.
Я выразил ему свою крайнюю признательность — хотя, сказать по правде, сильно сомневался в успешном исходе поисков. Но я все же оставил студенту мои адрес с телефоном — на случай, если все же отыщется что-то достойное внимания. И, конечно, я безмерно удивился, когда через несколько дней мне все же позвонили. Мое удивление, даже потрясение, выросли стократно, когда я признал имя звонившего. Тот изучавший медицину студент обратился с вопросом не к кому иному, как к доктору Мартину Радамантусу, который, как мне официально сообщили, пребывал в академическом отпуске за границей. Но оказалось, что остался здесь, правда, предусмотрительно оборвав все общественные и профессиональные связи, — доктор Радамантус завершал некие исследования, на которые в обычное время не хватало времени, которое приходилось уделять преподаванию. Тем не менее тот студент, будучи то ли помощником доктора, то ли учеником в старинном смысле этого слова, сумел добраться до него с моим вопросом — и этот вопрос доктора весьма заинтересовал.
Что ж, я почитал себя счастливцем: мной заинтересовался профессионал, причем заинтересовался донельзя странным и редким вопросом. Однако предстояло еще выяснить, не являлся ли ответ доктора простым проявлением вежливости человека, который чувствовал себя обязанным поделиться с профаном хоть какими-то знаниями. Однако мизантропический образ жизни доктора свидетельствовал, что обычно он не расположен к дружеским беседам с чужаками. А если я вызывал его профессиональный интерес, мне и в голову не пришло тогда задуматься, какой природы этот интерес мог быть.
Так или иначе, но вскоре выяснилось, что собственные разыскания Радамантуса вывели его на источники, косвенным образом указывающие на случаи, которые, как он сказал, я весьма счастливо поименовал «органическим переносом». Рассказ о подобном событии отыскался в немецкой книге семнадцатого столетия, посвященной — кто бы мог подумать! — астрологии и астрономии. Книга называлась «История планет» и принадлежала перу странного человека по имени Эберхард Кетзер. Родом из Шлезвиг-Голштейна, он, скорее всего, пребывал в монашеском чине и состоял в должности наставника при прусском дворе. Сведений о жизни практически не сохранилось — кроме тех, что он счел нужным сообщить в собственной книге. Книга же писалась единственно с целью сообщить всему миру, что Эберхардт Кетзер, подобно знаменитому Иоганну Кеплеру, слышал «музыку сфер». Однако в отличие от более известного и не менее эксцентричного Кеплера Кетзер услышанное не одобрил. Вместо небесной гармонии, прославленной Данте и описанной Кеплером, тот свидетельствовал об отвратительной какофонии, производимой налетающими друг на друга сферами, слепо катящимися по безумным траекториям, залетающим то в одно, то в другое измерение или же план реальности. А когда время придет, мрачно писал немец, и все услышат мерзкий скрежет, то и настанет конец света, и последняя битва будет уже не за горами.
Ну и при чем здесь вся эта старинная чушь? Просто Кетзер записывал все странные и необычные истории, что достигали его слуха: либо они ложились в его безумную теорию, либо просто оказывались донельзя страшны и любопытны. Таков и был рассказ, на который ссылался доктор Радамантус. Его оставили двое братьев из Вестфалии, повествовавшие о необычайной встрече, состоявшейся на обратной дороге из церкви после вечерни. Они сказали, что на пути домой им встретились сияющие «ангелы Господни», и те ангелы навели на них сон, причем сон, полный странных видений. И когда они проснулись, то могли поклясться, что видели один сон на двоих, и сон тот обернулся вещим. Ангелы забрали и поменяли местами части их тел, и теперь руки и глаза одного брата принадлежали другому! Тогда они обратились к приходскому священнику, дабы тот засвидетельствовал необычайные перемены в их внешности. Глаза их, конечно, с рождения не отличались цветом, а вот руки… Современная дактилоскопия без труда смогла бы ответить на все их вопросы, однако и тогда существовала простая и действенная метода подтвердить рассказанное. У одного из братьев отсутствовал палец, а на следующем — верхняя фаланга: он по неосторожности отрубил их себе топором; так вот, теперь его руки предстали глазам селян целыми и невредимыми, а вот второй брат в ужасе предъявил увечье, которое ранее ему не принадлежало! Палец и фаланга отсутствовали, причем безо всяких следов недавнего ранения.
Конечно, кивал Радамантус, подобные свидетельства не имеют никакой исторической ценности, ибо достоверность устной народной традиции — ну, вы понимаете… Если опираться на такие рассказы, то можно еще и не такое вычитать — и про кровавые дожди, и про явления Пресвятой Девы… Но он завел разговор именно об этом случае, потому что данный рассказ, по сути, являлся единственным задокументированным свидетельством медицинского случая, который меня интересовал. На самом деле, я бы сам мог изучить эту легенду, ибо доктор набрел на нее совсем недавно, просматривая книги в университетской библиотеке.
Я рассыпался в пространных благодарностях и не без боязни поинтересовался, могу ли снова рассчитывать на возможность разговора по телефону. К моему безмерному удивлению, доктор выказал всяческую охоту продолжить знакомство, если в том возникнет необходимость. Конечно, я все еще не расставался с надеждой проконсультироваться с доктором по поводу моих экспериментов с наркотиками. К тому времени я уже пришел к окончательному заключению, что доктор Уитмор и в жизни не пробовал употреблять указанные субстанции. Но судьба, как я подумал, свела меня с единственным авторитетом в этой области эзотерического знания.
Как вы можете понять, я незамедлительно вернулся в библиотеку. Оказавшийся мне столь полезным молодой человек в тот день не работал, иначе бы я не преминул выразить ему мою живейшую благодарность. Поэтому я сам взялся за поиски увесистого тома и немецко-английского словаря. Уроки немецкого остались в далеком прошлом, к тому же мне было крайне сомнительно, что выученный мной с грехом пополам разговорный немецкий окажется достаточным для прочтения изобилующего темными местами старинного текста.
Работу Кетзера совсем недавно переиздали в весьма престижной серии книг, посвященных истории науки. Я, конечно, обрадовался безмерно, однако и удивился в равной мере: где наука и где полный суеверных побасенок фолиант? Текст оставили без перевода, но хотя бы отпечатали современным шрифтом — старинный готический заставил бы меня без сомнения попотеть над страницами. Разделение на главы также принадлежало редактору и шло курсивом. Подобная организация материала облегчила мне поиски. К счастью, он оказался совсем не замысловатым — к тому же Радамантус уже снабдил меня кратким содержанием истории во время нашего разговора по телефону. Но я отметил для себя одну очень интересную деталь: время от времени в тексте появлялись темные места и умолчания — читатель неподготовленный пропустил бы их, не задумываясь. А я — нет. Я их заметил.
Похоже, эти крестьяне не описали сверхъестественных визитеров детально, ибо не могли этого сделать. Они просто назвали их «ангелами», потому что, видите ли, с их приходом в «воздухе разлилось сияние и появился ореол света»! Я посмотрел в сноски, однако комментировавший отрывок ученый муж затруднялся объяснить природу этого явления. Как и поступают все педантичные комментаторы, лишенные воображения, он предположил, что здесь мы имеем дело с запорченным местом в тексте или же ошибкой при перепечатке. Я же, однако, прекрасно все понял. Ибо я сам, сам видел этот ореол, этот крутящийся круг. Так вот ты где — невидимый летательный аппарат, несущий к нам пришельцев… откуда? Тайна лишь приоткрылась, я не сомневался: моим глазам предстала лишь верхушка айсберга. Тем не менее мне не оставалось ничего иного, кроме как поделиться моими открытиями с членами клуба. Заседание должно было состояться всего через несколько дней.
IV
Когда в комнату вошел припозднившийся старый Экхарт, заседание посчитали открытым. Развернувшись ко мне лицом, с трудом скрывая владеющее ими нетерпение, все мои товарищи по эзотерическим штудиям расселись по просторному кабинету: Барлоу, Преус, Сейнт-Джошуа, Экхарт. По традиции, мы каждый месяц меняли место заседания клуба, и теперь Барлоу выпала честь принимать товарищей. Однако совершенно очевидным представлялось, что вести это собрание буду я, и потому я вел себя как хозяин. Быстро и в подробностях повел я рассказ о поставленном опыте, о последовавших встречах с докторами Уитмором и Радамантусом, о моих библиотечных разысканиях. Время от времени я возвращался к рассказанному, добавляя упущенные важные детали. Мои друзья, как я и подозревал, остались под большим впечатлением от услышанного: они не ожидали, что я так далеко продвинусь в исследованиях. Максимум, что они думали услышать, — так это имена консультантов, которые бы взяли под наблюдение тех, кто решится принять наркотик. А я — я уже испробовал это вещество, причем обошелся безо всякого присмотра и даже получил совершенно неожиданные и диковатые результаты! Судя по искоса бросаемым на меня взглядам, некоторые даже готовы были усомниться в правдивости моего рассказа.
Меня спросили: что же, я теперь предлагаю всем присоединиться к моему путешествию в неведомое? Да, твердо ответил я, предлагаю. Разве не именно на этом пути сделал я первые шаги к тайному знанию, которое мы столь долго и безуспешно искали? А кроме того, добавил я, разве не ясно теперь, что Радамантус — один из нас? Доктор без сомнения достоин доверия, он сможет провести нас по этому пути и получить любопытные научные результаты. Если воспоследует на то разрешение моих товарищей, я открыто попрошу доктора участвовать в нашем кружке и в общем деле. Все согласились с таковым моим предложением — все, за исключением религиозного фанатика Преуса. Тот вдруг засомневался: он, конечно, увлекался различными мистическими учениями совсем неортодоксального толку, однако в глубине души так и остался пуританином. Нет, заявил он, наркотики он принимать не будет! Преус долго упорствовал, и мы долго пытались убедить его. В конце концов и он сдался на уговоры — мои и Сейнт-Джошуа. Мы твердили, что собираемся принять наркотик исключительно в медицинских целях — дабы пробудить чувства, атрофированные в ходе эволюции. Тут Преус неохотно, но дал свое согласие.
Следующий шаг предстояло сделать мне — ведь я желал заручиться помощью Радамантуса. Мы порешили встретиться в следующий раз через неделю — и весьма рассчитывали на присутствие доктора. Остальная часть заседания прошла довольно скучно — мы обсуждали прочитанные за месяц книги. Беседа, меж тем, все возвращалась и возвращалась к моему видению и к его странным последствиям. Нас снедало нетерпение — ни дать ни взять дети в Рождественский сочельник.
На следующий день я позвонил доктору Радамантусу. К моему несказанному удивлению, в трубке послышался голос не автоответчика, а самого доктора. К еще большему моему удивлению — если таковое вообще возможно! — доктор не имел ничего против визита этим вечером — да, он вполне мог прервать для этого свои послеобеденные занятия. Да, я мог прийти к нему непосредственно домой — в большой особняк недалеко от университетского кампуса.
Жилище его я отыскал без труда и уже в четыре пополудни стоял на крыльце. А потом собрался с духом и нажал на дверной звонок. Радамантус открыл мне самолично — и снова я удивился подобной простоте в обзаведении, ибо с моей точки зрения ученый такого ранга мог вполне оставить обязанность открывания дверей прислуге и сосредоточиться на исследованиях, как то обычно случается во время академического отпуска. Оказавшись внутри, я снял пальто и шляпу, оставив их, как и просил хозяин, прямо на перилах. И обернулся к доктору Радамантусу — в конце концов, то был первый случай, когда я мог его рассмотреть лицом к лицу. Доктор оказался высоким, несколько худым человеком — хотя, конечно, свободный покрой домашнего халата не позволял рассмотреть как следует его фигуру. Лицо его, чисто выбритое и отечески добродушное, должно быть, оказывало весьма располагающее воздействие на его пациентов. В самом деле, манеры его показались мне излишне покровительственными. Так или иначе, но он жестом попросил меня следовать за ним в кабинет.
То была просторная и хорошо освещенная комната. Вдоль каждой стены стояли книжные шкафы — хотя и разнящиеся по высоте. Казалось, столь разношерстная мебель собиралась постепенно, по мере надобности — и по мере прибывания книг. И хотя комната казалась не очень удачно обставленной, все же она выглядела очень аккуратной: все книги на своем месте, бумаги и журналы разложены ровными стопками. Если доктор Радамантус и занимался какими-либо исследованиями этим вечером, то явно успел убрать непременно сопутствующий им беспорядок.
Усевшись за стол, он сложил руки на коленях и мягко спросил:
— Что же вы от меня хотите? И… хм… вы сумели отыскать книгу Кетзера?
Его первый вопрос весьма смутил меня. Я и так уже отвлек его от занятий — уже не очень хорошо, — а теперь готовился попросить еще об одной услуге. Однако то, что я пришел с просьбой, стало уже очевидным, так что мне показалось логичным говорить откровенно и не скрываясь:
— Да, доктор, я прочитал это место в книге. Причем прочитал с большим интересом — с большим, чем можно было бы подумать, хм… По правде говоря, именно поэтому я и осмелился нанести вам визит, несмотря на вашу невероятную занятость. Прошу прощения, но я…
— Вы пережили то же самое, что и эти крестьяне несколько веков назад? Я правильно вас понял?
— А… да. Да, доктор. Я — пережил…
И тут я замолчал, не зная, что сказать дальше — и не в малой степени потрясенный его всезнанием.
— Скажите мне, как вам удалось вызвать это… видение? В смысле, галлюцинацию? Или вы ничего особого не делали? Видение явилось вам само по себе, когда вы ничего такого не ждали?
Я отвечал, что, безусловно, делал — а именно принял наркотик. Однако физические последствия эксперимента не устают меня удивлять… Разве мескалин может произвести столь резкие изменения в организме? Ни одна из читанных мною работ не могла даже навести на подобные мысли. Такое и вообразить-то сложно!
— О, конечно, вы совершенно правы. Наркотик — каким бы он ни был — не может произвести в теле человека указанные вами изменения. Судя по тому какие вопросы вы задаете, вы прочитали не всю книгу Кетзера. Ну что ж, я вас не виню. Старый астролог излагал свои мысли весьма путано, то и дело перескакивая с предмета на предмет. А вы такое название, «Яддит», там не встретили?
Я непонимающе уставился на него, и доктор вздохнул и продолжил:
— Кетзер весьма обтекаемо и, зачастую ограничиваясь намеками, писал о неких скрытых областях, не уточняя, относятся ли они к макрокосму или к микрокосму — впрочем, если подумать, то какая разница… Одну из таких областей он назвал «Яддит», причем, что любопытно, не пожалел усилий, чтобы верно передать звучание этого слова на немецком.
Хм, интересно, подумал я, а ему-то откуда знать, как правильно произносится это слово? Может, Кетзер — не единственный его источник?
— Иногда эти измерения открываются людям. Не всем, конечно, но подготовленным особым образом.
— Но, доктор Радамантус, я все равно ничего не понимаю. Многие пробовали мескалин и до меня, но не все испытали то же самое! Разве употребление наркотика может являться единственным ключом к…
Я не закончил — ибо он лишь отмахнулся от моих слов, как от надоедливой мухи:
— Вы готовили себя и иными способами — разве не посвятили вы и ваши друзья полжизни оккультным разысканиям?
Больше ничего существенного он не открыл, но и сказанное оказалось достаточной пищей для размышления. А самое главное, из самого первого нашего разговора явствовало: он знал гораздо больше, чем сказал. Похоже, он действительно знал многое — даже слишком многое. Как о самой тайне, так и о моем опыте и его действительной подоплеке. Наверное, мне следовало насторожиться, но я был так взволнован и обнадежен… А последняя фраза и вовсе показалась мне намеком на желание к нам присоединиться.
— О да, доктор, члены нашего кружка, как вы правильно заметили, долгое время готовили себя, и теперь они желают присоединиться ко мне на этой тропе познания, которая, как мы надеемся, приведет нас к постижению истины — какова бы та ни была.