И ее голос отдался эхом:
– Дальше ни шагу, пока не покажешь, что взял себя в руки.
Она согнула ноги, пригнулась вперед. Боевая стойка – о Господи!
– Отойди! – рявкнул Ричард низким рычащим голосом.
Тоже плохо. Мы с Жан‑Клодом переглянулись, он слегка пожал плечами.
– Ричард! – позвала я.
Пришлось повысить голос и повторить еще два раза, пока он отреагировал.
– Вели ей отойти, Анита, – прорычал он.
– И что ты тогда будешь делать? – спросила я.
Горящая сила будто засомневалась, стала слабее. Голос остался таким же рычащим, но как‑то менее уверенным.
– Не знаю.
Прозвучало так, будто он не думал, что будет делать, когда до нас доберется. Это было не похоже на Ричарда – понятия не иметь, что он собирается делать.
– Ты попытаешься на нас напасть? – спросила я, выпрямляясь в воде, чтобы выглянуть из‑за Клодии и заглянуть в лицо Ричарда.
Волосы у него перепутались – каштаново‑золотистые. На солнце в них было бы больше золота и еще – медные пряди. Волосы у него были каштановые, но такие, будто никак не могли решить, стать им белокурыми или же темно‑рыжими. Они отросли наконец до плеч. Ярко‑алая футболка натянулась на бицепсах, потому что Ричард крепко сжал тугие кулаки. Еще чуть‑чуть – и швы не выдержат напряжения мышц. Летний загар выделялся темным на красном фоне футболки.
Ричард взглянул на меня – полной силой своих глаз, и у меня холодок пробежал по спине: это были глаза волка – янтарные, золотистые, и ничего не было в них человеческого. Начало превращения. Неудивительно, что Клодия встревожилась.
Обычно ямочка на подбородке смягчала четкое совершенство скул и резко мужскую красоту его лица. Он более других мужчин моей жизни был красив именно по‑мужски. Никогда нельзя было бы принять Ричарда за девушку – даже со спины, даже с длинными волосами. Слишком мужественным было его тело. Сегодня эта ямочка ничего не смягчала – слишком явно отражался на этом лице гнев. Питал этот гнев его силу – или сила питала гнев? Непонятно, да и какая разница? И так опасно, и так.
|
|
– Держи себя в руках, Ульфрик, – сказала Клодия.
Он обратил к ней золотистые глаза:
– А если нет, то что?
Впервые за все время, что я его знала, Ричард провоцировал ссору. Очень на него не похоже, обычно так поступаю я.
Мы с Жан‑Клодом одновременно стали выбираться из ванны. Он потянулся за пушистым белым полотенцем, обернул вокруг талии. Обычно ликантропы не смущаются наготой, но сегодня Ричарду она могла и не понравиться – особенно у Жан‑Клода. У Ричарда есть некоторая гомофобия, и те наши действия, которые он сегодня ночью ощутил, могли ее спровоцировать.
Нож и пистолет я оставила на краю ванны – убивать Ричарда я не стала бы, и он это знал. Во‑первых, есть шанс, что при гибели одного из нас вампирские метки убьют нас всех, во‑вторых, почти всегда я слишком его любила, чтобы желать ему смерти. Правда, как раз сейчас был момент исключения. Тот момент, когда мне хотелось, чтобы у него было меньше пунктиков и больше сеансов психотерапии в анамнезе. Психотерапию он проходил, но явно недостаточно для того, что мы делали сегодня с Жан‑Клодом – а он ощутил. Он был третьим в нашем триумвирате, и из всех, с кем мы делили силу, Ричард острее, наиболее физически почувствовал связь с тем, что мы делали. Он, тот, кому все это больше всего не по душе, получил полную дозу. Несправедливо, конечно, но так было.
|
|
Жан‑Клод встал возле стены с зеркалом – самое широкое место, где можно было встать. Он протянул мне полотенце, но я увидела свое отражение в зеркале – обрамленная черным мрамором, голая, и вода стекает по мне, блестя в свете ламп. Волосы прилипли к лицу, огромные темные глаза выделяются на его бледном фоне. Я почти никогда не могла устоять при виде кого‑нибудь из моих мужчин, выходящего из ванны или душа. Что‑то есть такое в струйках воды, стекающих по голому телу, что коленки подгибаются. Хотелось думать, что такие же чувства есть у Ричарда.
– Третий раз повторять не буду. Отойди!
– Она делает свою работу, mon ami.
– Заткнись! – заорал он. – Заткнись, слышать тебя не хочу!
Ну‑ну…
Я протиснулась между ванной и стеной, остановилась на приподнятой ступеньке – вся в окружении холодного черного мрамора с белыми и серебристыми прожилками. Пульс бился в горле, потому что с каждым дюймом мощь Ричарда и Клодии становилась горячее, будто приближаешься к открытому огню, и вся кожа орет: «Горячо, горячо, не трогай!»
– Ричард!
Я говорила шепотом, но он услышал.
Ко мне обратились полные ярости глаза, но как только они меня увидели, тут же наполнились такой острой болью, будто мой вид – это был удар ножом ему в сердце. Боли я посочувствовала, а реакции обрадовалась. Для оборотня почти любая эмоция предпочтительнее гнева. Гнев быстрее насыщает зверя, а нам надо было замедлить процесс.
– Как ты могла? Как ты с ним могла такое сделать?
|
|
Я думала, «он» – это Огги, но тут Ричард показал пальцем на Жан‑Клода.
– Я не очень понимаю, что именно «такое», Ричард.
– Анита, не увиливай!
Это был вопль. Ричард закрыл лицо руками, покачнулся, отступив назад, и закричал – бессловесный крик боли. Упал на колени и закричал снова, и его сила залила помещение, будто всех нас сунули в кипяток. Мне показалось, что меня обварили. Случалось мне ощущать силу Ричарда, но такого не было никогда. Сколько же он набрал ее, пока мы кормились от Огги?
Клодия стояла в боевой стойке, и я могла ее понять. Грэхем только вошел в двери, потирая голые до плеч руки, раздираемый противоречиями. Он был в стае подчинен Ричарду, но мы ему платили за нашу охрану. И еще он знал, что Ричард не простит ни одному волку, который позволил ему причинить мне вред. Насчет Жан‑Клода не знаю, но обо мне он бы после сожалел, а это сожаление прольется на всех, и мало никому не будет. Лизандро тоже вошел в ванную, стоял возле умывальника. На его темном лице никакие противоречия не отражались. Он был высокий, смуглый и красивый, волосы у него были самые длинные среди мужчин‑крысолюдов. И если Клодия прикажет, он сделает.
Клей застыл в дверях, в той же нерешительности, что и Грэхем. Нам бы лучше здесь поменьше волков и побольше крысолюдов или гиенолаков – то есть тех, кто колебаться не будет.
Ричард опустил руки, а глаза у него стали шоколадно‑карие. Часть этой ужасной, пылающей силы ему удалось подавить.
– Ты помогла ему изнасиловать мастера Чикаго.
Сейчас он не орал, и мне почти хотелось, чтобы орал. Не так это было бы тяжело слышать, как муку в его голосе.
Но сказал он какую‑то чушь.
– Это не было изнасилование, Ричард, и ты это знаешь. Ты почувствовал что‑то из того, что ощущал Огги. Черт побери, это же он все затеял. Он нарочно вызвал во мне ardeur, начал ссору.
Ричард смотрел на меня, и я видела, что он хочет мне поверить, но боится.
– Ты действительно считаешь, что я могу кого‑то изнасиловать?
Он покачал головой.
– Ты – нет, а он – да.
Ричард показал на стоящего рядом со мной Жан‑Клода.
И голос вампира прозвучал совершенно нейтрально, без интонации, как он умел.
– Я за века своей жизни много что делал, Ричард, но изнасилование никогда мне не нравилось.
Я вспомнила воспоминания Жан‑Клода об Огги. Белль хотела, чтобы он Огги изнасиловал, но Жан‑Клод переменил это на что‑то более мягкое – настолько, насколько осмелился на глазах у Белль. Я открыла было рот, но сообразила почему‑то: рассказ о том, как у Жан‑Клода еще два раза был секс с Огги, делу не поможет.
– Видишь, Анита? Даже ты не можешь его оправдывать.
– Но я его оправдываю. У Жан‑Клода много недостатков, но склонность к изнасилованиям среди них не числится.
– Секунду назад ты хотела сказать иное.
Ричард все так же стоял на коленях посреди ванной, но уже успокаивался, подавлял эту удушающую силу. Демонстрировал самообладание, которое помогло ему стать Ульфриком Клана Тронной Скалы.
Клодия шагнула в сторону, чтобы видеть и его, и меня одновременно. Я слегка кивнула ей, но сказала:
– Думаю, у Клея и Грэхема найдутся другие дела.
Она кивнула и велела им выйти, заменив их двумя охранниками, лишенными конфликта интересов – поняла, что я хотела сказать. А Ричард если и понял, то не показал этого – даже глазом не моргнул.
– Я пытаюсь понять, что сказать такого, что бы тебя не разозлило, Ричард. Вот и все.
Он сделал такой глубокий вдох, что плечи затряслись:
– Что ж, это честно. – Он уже говорил своим голосом, не этим низким рычанием. – Тот другой мастер действительно затеял с тобой ссору?
Я кивнула. Изложение теории, зачем он эту ссору затеял, я отложила до момента, когда мы будем одни.
– Ты почувствовал его силу, Ричард. Если бы дело дошло до драки, настоящей драки вампира с вампиром, победили бы мы?
Он опустил глаза, посмотрел на разжатые кулаки.
– Вряд ли.
– Он пробудил ardeur. Если бы я стала от него питаться, он был бы побежден.
Ричард кивнул:
– Да, тот, кто пища, не может быть доминантом. Знаю. – Он посмотрел мимо меня на Жан‑Клода: – А зачем он пробудил ardeur? Зачем выбрал тот единственный способ, который нес ему поражение?
– Не думаю, что он хотел победить, – ответил Жан‑Клод.
– Это бессмысленно.
– Он и без того мастер своей территории. Управлять другой территорией, не имеющей с твоей общих границ – это против наших законов. Между нашими территориями лежат другие земли, так что победа не дала бы ему ничего. А поддаться ardeur'у – это дало бы ему…
– Аниту.
– Oui. Женщину из линии Белль Морт, обладательницу ardeur'а.
– Ты, кажется, говорил, что он твой друг, – напомнил Ричард.
– Думаю, что да. – Жан‑Клод вздохнул: – Этот разговор лучше продолжить в более тесном кругу. Клодия, ты не оставишь нас?
Она посмотрела на меня – не на мужчин. Молодец, Клодия.
– Да, Клодия, – сказала я.
Она вздохнула:
– Мы будем за дверью, но если сила полезет вверх, мы вернемся.
– Возражений нет, – сказала я.
– Я буду держать себя в руках, – пообещал Ричард.
– Это точно, – ответила Клодия и направилась к двери.
Лизандро обернулся на нас, когда дверь закрывалась, и это не был взгляд телохранителя. Так смотрит мужчина на голую женщину, которую он впервые видит голой. До этой секунды я даже не подумала, что в ванной находятся другие мужчины – я думала только о Ричарде, остальные были для меня что евнухи. Но этот взгляд Лизандро нарушил сразу два правила: во‑первых, оборотни не обращают на наготу внимания, они слишком часто ходят голые. Это было бы, как если бы кошка обратила внимание, что кто‑то без штанов. Во‑вторых, это противоречит кодексу телохранителя – дать понять клиенту, что ты видишь в нем не только объект охраны. Клиентка не должна увидеть твоего вожделения, даже если будет перед тобой голой разгуливать. Это ее проблемы, а не твои. Тех, кого охраняешь – не трахаешь, потому что в процессе трахания охранять нельзя. Конечно, из этих правил могут быть исключения, но Лизандро их пока что не заслужил.
Я взглядом дала ему понять, что все заметила. Он в ответ только улыбнулся, ничуть не смутившись. Ну и ну.
За ним закрылась дверь, и мы остались одни. Никто не двигался, словно мы не знали, что нам теперь делать. Тишина стала вдруг тяжелой.
– Анита, надень хотя бы полотенце. Пожалуйста.
Последнее слово Ричард добавил таким тоном, будто ему невероятно трудно было просить вежливо. Наверное, он все еще злился, но он сумел затолкать свой гнев обратно в себя так же, как научился укрощать зверя. Мелькнула у меня ненужная мысль, что когда‑нибудь он не сможет проглотить свой гнев, и что тогда будет. Когда‑то я думала, что Ричард меня ни за что не тронет, теперь лучше понимала ситуацию. Сознательно – да, не тронет, но не всегда движущей силой Ричарда бывает сознание.
Жан‑Клод подал мне полотенце – на его лице совершенно ничего не отражалось. Ничего, что могло бы мне помочь или подсказать, но и ничего такого, что Ричард мог бы принять за оскорбление. Кажется, мы оба соблюдали с Ричардом максимальную осторожность.
Полотенце оказалось большое, почти от подмышек до щиколоток. Конец его я тщательно подоткнула, и вуаля – можно считать, одета.
– Спасибо, – сказал Ричард.
– Всегда пожалуйста.
Я села на край мраморной ванны, расправив под собой полотенце. Голым телом на мраморе сидеть холодно.
Жан‑Клод подал мне другое полотенце, чуть поменьше, сам взял такое же и стал вытирать себе волосы. И он был прав: если мои волосы не просушить, завтра эту копну не разобрать.
– Как вы можете? – возмущенно спросил Ричард.
– Что? – спросила я в ответ, выглядывая из‑под полотенца.
– Вот так волосы вытирать, будто ничего не случилось?
Я закрепила полотенце на голове и переглянулась с Жан‑Клодом. Он понял намек.
– Если мы не высушим волосы, это не изменит того, что уже случилось. Бытовые мелочи не становятся необязательными, Ричард, оттого что случаются несчастья.
Ричард изменил положение и сел на пол. Колени он подобрал к груди – жест, достойный Натэниела, но не моего доминантного Ричарда. Не знаю, что испытал он сегодня ночью, но это его потрясло.
Жан‑Клод сел со мной рядом на край мраморной ванны. Он проследил, чтобы сесть не вплотную – лишь едва‑едва касаясь бедрами через два полотенца. Мне хотелось, чтобы он обнял меня, но, наверное, он был прав. Ричарду не всегда приятно смотреть, как мы нежничаем.
– Ты хотел говорить в узком кругу? Говори, – сказал Ричард.
Один из побочных эффектов вампирских меток – это то, что мы стали разделять черты личностей друг друга. Он получил немного моей нетерпеливости и неумения сдерживать гнев – неудачная комбинация для вервольфа, но мы не выбираем, что кому достается.
– Ma petite, не рассказала бы ты ему – и мне, – что случилось перед моим приходом?
Я изложила сжатую версию событий, произошедших до появления Жан‑Клода. Где‑то в процессе разговора я прислонилась к нему. Просто неправильно было так сидеть рядом и не трогать друг друга. Он положил руку мне на плечо.
Ричард вроде бы и не заметил.
– Но я думал, что Сэмюэл и Огюстин – твои друзья?
– Так и есть.
И тут Ричард сказал то, что я раньше подумала:
– Если таковы твои друзья, Жан‑Клод, каковы же будут другие мастера?
– Я тоже об этом думала, – сказала я. – В смысле, что если твои друзья так себя ведут, то твои враги будут нас убивать.
– Одна из причин сегодняшнего междусобойчика – это посмотреть, как отреагирует ma petite на других мастеров города.
– Плохо отреагирует, – сказал Ричард.
– Не обязательно.
Жан‑Клод наклонился вперед, придержав меня рукой, чтобы не спихнуть с края ванны, и стал рассказывать свою часть сегодняшнего представления, но Ричард его прервал:
– Большую часть того, что было после твоего прикосновения к Аните, я ощутил. Напоминание мне не нужно.
– Как скажешь, – ответил Жан‑Клод. – Смысл в том, что мы, возможно, смогли подчинить себе Огюстина так же полностью, как могла бы Белль Морт.
– Я бы не хвастался, – сказал Ричард.
Он прислонился плечом к мраморной облицовке вокруг ванны и оказался достаточно близко, чтобы до нас дотронуться, но сокращать дистанцию не стал. Ну, мы тогда тоже не стали.
– Если Огюстин стал нашим тем же способом, каким приобретала союзников Белль, то никто из других мастеров не станет нас испытывать. Они будут бояться нас, Ричард, бояться даже прикосновения наших рук.
Ричард поглядел на нас, хмурясь. Мне хотелось потрогать густые волны его волос, но одна рука у меня лежала на талии Жан‑Клода, а другая у меня же на коленях.
– Но ты нам говорил, еще до того, как мы согласились на этот съезд мастеров, что они будут вести себя как следует. Особенно если будут думать, что один из их подчиненных может оказаться новым pomme de sang у Аниты. И вот – первые же два мастера, до которых она дотронулась, нарушают все правила.
– Я думаю, для того есть причина.
Ричард посмотрел на нас скептически – как зеркальное отражение моего взгляда.
– И какая?
Жан‑Клод изложил ему свою теорию, что ardeur охотится за добычей, обладающей силой.
– Но тогда любой мастер города, который войдет с ней в контакт, будет… что? Вынужден к попытке покорить ее разум?
– И не только мастер города. – Жан‑Клод рассказал о Менг Дье и Реквиеме. – Может быть, дело в том, что именно эти двое из нашей линии крови, и оба они не раз испытали вкус ardeur'а.
– Но Ашер тоже, а его с ума не свело.
– Ашера потянуло к ma petite сразу, как он у нас появился.
– Он в ней увидел повторение того, что было у тебя и у него с Джулианной.
Ричард придвинулся почти вплотную – но так, чтобы с нами не соприкасаться. Интересно, заметил ли он это сам.
– Это – и еще то, что единственный путь возвращения в мою постель лежал через Аниту. Но что если здесь было еще что‑то, Ричард?
И теперь мне пришлось добавить:
– Реквием – не единственный из новых лондонских вампиров, кто пробовал вкус ardeur'а, и все они – из линии Белль. А их особо ко мне не тянет.
– Может быть, им нужно хоть чуть‑чуть попробовать твоего ardeur'а, чтобы включился этот механизм?
– А может, ты просто ошибаешься, – сказал Ричард, – и просто у тебя вообще нет друзей. Сколько времени уже прошло, как ты этих типов не видел?
Жан‑Клод пожал плечами:
– Огюстина – около сотни лет, а Сэмюэла – с тех пор, как я приехал в эту страну.
Я подняла на него глаза:
– Жан‑Клод, если кто‑то был твоим другом сто лет назад, это не значит, что он им и остался.
Он кивнул, будто я заметила что‑то важное.
– Вероятно, но я ощутил нечто странное, когда мы были с Огюстином. Какая это была сила… Я думаю, ardeur сейчас подходит к какому‑то новому уровню, эволюционирует в нечто новое – по крайней мере, новое для нас.
– Что если Огги окажется подчинен не полностью? – спросила я.
– Тогда то, что мы сегодня сделали, не будет сколько‑нибудь сильным сдерживающим фактором.
– Расскажи Ричарду и о другой стороне – что если мы действительно подчинили себе Мастера города, ты опасаешься, что совет в Европе воспользуется этим как предлогом, чтобы убить нас. Или наши американские соседи решат убить нас до того, как мы подчиним их всех.
Ричард посмотрел на нас с выражением открытого недоверия.
– Тогда получается, что в этой ситуации все исходы – проигрышные. Зачем же ты тогда собрал их всех здесь, Жан‑Клод?
– Потому что от их присутствия мой танцевальный вечер становится важным событием. Несправедливо, что артисту отказывают в доступе на сцену только потому, что он стал вампиром. Я хочу, чтобы моему роду было разрешено пробуждать страсти, не относящиеся к крови и силе. Я надеюсь – и твоих волков это тоже касается, Ричард, – что мы можем быть не только монстрами.
Но я слишком углубилась в мысли о том, что он говорил раньше, чтобы отвлечься на разговоры о балете.
– Ты знаешь, что я и от Байрона питала ardeur. И он по мне с ума не сходит.
– Но он не мастер вампиров, ma petite, и никогда мастером не будет. И он с этим смирился.
– Если Анита оказывает такое воздействие только на вампиров вашей крови, то завтра нам ничего не грозит, потому что других мастеров города из этой линии нет.
– Но в этой стране есть еще много мастеров линии Белль. Некоторые завтра здесь будут. Даже в самой балетной труппе они есть.
– Значит, я посижу дома, – сказала я.
– Золушка должна приехать на бал, ma petite.
– А Натэниел говорит, что я – не Золушка, а принц.
Он улыбнулся и чуть приобнял меня.
– Как скажешь, ma petite. – Ну, да, он слегка подшучивал надо мной, но я не возражала. – Все же тебе надо будет показаться на завтрашнем вечере.
Колено Ричарда коснулось моей ноги, хотя руками он все еще держал свои колени. Даже руки побелели слегка от силы охвата.
– Ей нельзя идти, если ты не хочешь, чтобы они налетели на нее все вместе.
Он потянулся было к моей ноге, остановился и схватился за собственную руку. Очень сдерживался, чтобы не дотронуться до меня, до нас. Вампирские метки – по крайней мере, метки вампира линии Белль, – заставляют желать прикосновения. Не обязательно сексуального – просто без него чего‑то не хватает. Я знала, что Ричарда что‑то почти вынуждает искать моего прикосновения, но у меня никогда не хватило храбрости спросить, тянет ли его так же к Жан‑Клоду. Если да, это отчасти объясняло, почему он так взбесился насчет Огюстина.
– В нашем лагере есть другие мастера не слабее Реквиема, испытавшие вкус ardeur'а. Есть даже один из линии Белль.
Я покачала головой:
– Если ты говоришь о Лондоне, то смени тему. Он меня всерьез пугает.
Ричард тоже покачал головой:
– Только не он.
– Честно говоря, Жан‑Клод, не понимаю, почему ты согласился его взять. Ты же знаешь, что в прежнем его поцелуе у него было прозвище «Темный Рыцарь». Это о чем‑то говорит.
Жан‑Клод вздохнул и прислонился спиной к стене.
– Ты знаешь, что Белль Морт пыталась затребовать обратно всех представителей своей линии, когда мастер этого поцелуя был казнен. Мог ли я отказать ему, когда он просил от нее спасения?
– Да, но мне казалось, что двор Белль – это как раз то, что нужно Лондону. Темный лондонский переулок, так сказать. Походящее место для темного рыцаря.
– Он не хотел к ней возвращаться. Он мне звонил по телефону и умолял не отпускать обратно к ее двору. Видите ли, ma petite и Ричард, Лондона отдали Белль на несколько лет, а потом она его изгнала. Она хотела призвать его, но он упросил своего нового мастера запретить.
– Почему? – спросил Ричард. – Огги бы все отдал, чтобы вернуться. Я чувствовал, как он по ней тоскует. – Ричарда передернуло. – Что‑то вроде наркомании.
– Oui, mon ami, exactment – именно поэтому не захотел возвращаться Лондон. Он как алкоголик, ставший трезвенником. Он знает, что его тянет к выпивке, но не знает, сможет ли после этого остановиться. И как я мог его к ней отпустить?
– Что‑то для тебя это слишком сентиментально, – бросил Ричард.
Жан‑Клод поглядел на него недружелюбно:
– Я всюду, где можно, стараюсь быть добрым, Ричард.
Ричард вздохнул и уткнулся головой к себе в колени:
– Господи, ну и каша!
– Ты говорил, что у нас есть еще мастера вампиров, пробовавшие ardeur, но не из линии Белль – кто это?
Наш список мастеров – не потомков Белль – был чертовски короток.
– Нечестивец и Истина, – сказал он.
Тут уж Ричард вскинул голову:
– Ни в коем случае! – Потом, кажется, еще подумал, и сказал: – Не Нечестивец.
– Истина, думаешь, подойдет? – спросил Жан‑Клод.
Ричард ссутулился – мне показалось, что сейчас он своей хваткой сам себе руки сломает.
– Ты меня просишь поделиться ею с другим мужчиной. Так мало того, ты меня самого еще просишь его выбрать?
– Сколько женщин ты поимел за последний месяц, Ричард?
Сила Ричарда просто взорвалась – будто полыхнуло огнем из‑за мирного вида стены. Нас обдало обжигающей волной.
– У вас там все в порядке? – крикнула Клодия из‑за двери.
Я посмотрела на Ричарда, он едва заметно кивнул.
– Все нормально! – крикнула я в ответ.
– Уверены?
– Вполне.
За дверью стало тихо.
– Спасибо, – сказал Ричард и стал дальше бороться с собой. Мне не надо было смотреть ему в лицо, чтобы увидеть, насколько он зол. – Мы все согласились, что я продолжаю с ними встречаться. Анита будет моей лупой и Больверком, но она не хочет выходить замуж, или иметь детей и вообще ничего в этом роде. Мы согласились, и не надо теперь мне этим в глаза тыкать.
– Ты сам себе синяки оставишь, Ричард, – сказала я тихо, глядя, как меняется цвет кожи у него на руках.
Он разжал руки с выдохом, в котором послышалась боль. В конце концов позволил себе – своей руке – обернуться вокруг моей икры. И сила его побежала у меня по коже тысячами крошечных кусачих муравьев.
– Ой, – не удержалась я.
Он прижался лицом к полотенцу у меня на коленях.
– Прости, прости меня.
Энергия успокоилась – осталась теплой, от нее у меня на позвоночнике выступила испарина, но она уже не причиняла боли. Ричард сказал прямо в ткань полотенца:
– Когда ты кормилась от Огги, у меня вырос уровень силы – и еще как вырос. Так приятно, так невыразимо приятно ощущался этот прилив, даже когда я понял, что вы сделали для этого. Даже после этого все равно было чудесно.
У него затряслись плечи – я поняла, что он плачет.
Я тронула его волосы, запустила пальцы в густые волны.
– Ричард, Ричард…
Он охватил меня за ноги руками, прижался, ткнулся лицом в колени, позволив мне касаться его. Жан‑Клод осторожно положил руку ему на спину, и когда Ричард не возразил, погладил. Без намека, как гладят добрых друзей и любимых, бесконечными кругами, будто жестом хочешь сказать, что все будет хорошо. Я перебирала его кудри, стирала с лица слезы. Мы утешали его как друзья, старые, добрые друзья. Чем бы еще ни были мы друг для друга, а друзьями мы были.
Глава двенадцатая
И вот так мы оказались на полу, Ричард льнул к моим коленям, а я сидела, опершись на голый торс Жан‑Клода, как на спинку теплого и шелковистого кресла. Футболка Ричарда куда‑то девалась, и теплая мускулистая гладкость его груди и плеч легла на пушистое полотенце у меня на коленях, а выше пояса я тоже была голая, как и он – полотенце сползло, не выдержав. Ричард лежал на спине, глаза его смотрели умиротворенно, волосы раскинулись вокруг лица ореолом золотого и каштанового.
Я гладила руками его голую грудь, и не ради секса – так было уютнее. Таковы все ликантропы: прикосновение – это благо, иногда оно даже необходимо, чтобы остаться в своем уме. Это как нормальный человеческий тактильный голод, только больше, больше на несколько порядков.
Рука Ричарда шла вдоль моего тела, пальцы играли моими волосами, которые уже начали высыхать тугими мелкими кудряшками. Жан‑Клод водил ладонью по мускулистой руке Ричарда, вверх‑вниз.
Слов не было – было только успокаивающее прикосновение. Другая рука Жан‑Клода гладила меня по плечу, по руке, почти зеркально повторяя то, что делал он с Ричардом. Думаю, всех нас удивило, что Ричард позволил Жан‑Клоду его коснуться хотя бы кончиками пальцев – после того, какой бурей он влетел в комнату. Я видела, как ликантропы гладят друг друга независимо от сексуальной ориентации: для них объятие – это всего лишь объятие, но насчет Жан‑Клода у Ричарда был пунктик, которого не было по отношению к другим.
Сейчас Ричард перевел взгляд, и я знала, что он глядит на мужчину за моим плечом.
– У тебя волосы почти такие же кудрявые, как у Аниты.
Это замечание заставило меня обернуться и посмотреть на него. Ричард был прав, у Жан‑Клода волосы стали массой черных кудрей. Не крупных локонов, как у него обычно бывало, а мелких, действительно похожих на мои. Но его волосы при естественном высыхании были такими, как у меня бывают от средств ухода за волосами, а не той черной пеной, в которую они у меня превратились сейчас.
– Я никогда не видела, как у тебя естественно лежат волосы? – спросила я, разглядывая эти колечки.
Он улыбнулся, и будь это кто другой, я бы сказала, что смутился, но к Жан‑Клоду это слово как‑то слабо подходило.
– Наверное, нет.
Ричард переложил руку с моих волос на волосы Жан‑Клода, потер кудри в пальцах, потом взялся за мои, сравнивая.
– У тебя волосы все равно мягче, чем у Аниты, или у меня, кстати. – Он встал на колени, взял по горсти наших волос в обе руки, будто взвешивая на ладони. – Обычно они у тебя и выглядят шелковистее, но сейчас только на ощупь можно различить, где твои волосы, а где Аниты.
Жан‑Клод рядом со мной застыл неподвижно. Кажется, он даже перестал дышать, и сердце, которое билось до сих пор, как у любого человека, замедлило ритм. Я знала, отчего он застыл: Ричард трогал его добровольно, и Жан‑Клод не хотел спугнуть его. Но, наверное, он еще и просто не знал, что делать. Мужчина, который был великим любовником в течение четырехсот лет, не знал, что делать, когда кто‑то играет его волосами.
Он не хотел быть слишком дерзким и снова вызвать гнев Ричарда, или пробудить в нем что‑то вроде гомофобии. Если бы Ричард был женщиной, Жан‑Клод бы принял это за предварительную игру. Не будь Ричард оборотнем, он бы тоже счел это некоторым приглашением. Но оборотни помешаны на тактильных ощущениях, и прикосновения для них не означают секс – как для собаки, которая слизывает у тебя пот с кожи. У тебя приятный вкус, и собаке ты нравишься – ничего сексуального, но это личное. Если бы ты собаке не нравился, она бы не стала к тебе прикасаться.
Он сидел вплотную ко мне, и сама его неподвижность мне сказала, как много значат для него прикосновения Ричарда. И еще сказала мне, что он понятия не имеет, что с этим делать. Что может значить, если вампир, бывший великим любовником и соблазнителем несколько веков, выбирает себе в метафизические возлюбленные именно тех двух людей на своей территории, которые могут его озадачить?