– Кристос, ты ничего не сказал, что ты об этом думаешь.
Тот, который покраснел, поднял на меня глаза. Этого хватило – смущение, даже страх, но глубоко под этим – мучительный интерес. Этот взгляд начисто выдавал девственника. Очень мне не хотелось лишать кого‑то девственности. Совершенно я не собиралась этого делать, а от того, что родители его поощряли, только хуже было.
– Крис, – сказал он тихо, но отчетливо. – Меня зовут Крис.
Голос был как у мужчины, но взгляд совершенно детский.
Я хотела сказать вслух: «Первый раз должен быть с кем‑то, кого ты любишь. Девственность надо отдать той, кто тебе дорога». Но не хотелось смущать его сильнее, чем он уже смутился, и потому я сказала:
– Ладно. – Посмотрела на Теа: – Пусть Теа испытает мою силу.
И промолчала о своей надежде, что сила эта ей не понравится, потому что ничто на свете не заставит меня выбрать любого из их сыновей.
Сыновей. Детей. Это слово напомнило о тесте на беременность, лежащем у меня в сумке. Когда‑нибудь я тоже буду торговаться, чтобы организовать своему ребенку трах? В смысле, кто бы ни был отец, ни один из нас не является всего лишь человеком, и почти все обладают пугающего размера силой. Черт, не стоило об этом думать.
Теа встала передо мной, наклонив голову, рассматривала мое лицо.
– У тебя тревожный вид, Анита, очень встревоженный, будто ты о чем‑то новом подумала, о чем волнуешься.
Слишком это было проницательно. Надо мне тщательнее сегодня работать над выражением лица. Я попыталась сказать часть правды:
– Сэмюэл – всего лишь второй из известных мне мастеров вампиров, у кого есть взрослый ребенок или дети. Это… очень непривычно.
Мика чуть сильнее прислонился к руке, которую держал. Натэниел теснее прижался к спине, хотя пистолет мешал ему быть таким уютным, каким я хотела бы. Они знали, о чем я подумала, а может быть, подумали о том же – или чем‑то очень близком.
|
|
Теа склонила голову на другой бок, и ничего водного это мне не напомнило. Это было движение хищной птицы, вымеряющей дистанцию до моего глаза.
Я поежилась. Господи, сделай так, чтобы я не была беременна.
Все еще горячечными пальцами она тронула меня за лицо.
– Не я проложила эту морщину печали между темной красотой глаз твоих.
Я отодвинулась от прикосновения.
– Очень поэтично. Давай займемся делом, Теа, луна уходит.
Она улыбнулась – точно как Том перед тем, как он покраснел, прикусил губу и признал, что хочет со мной секса. Близнецы были очень на нее похожи, если не считать глаз.
– Хорошо, но твоим мужчинам придется отойти. Я не знаю, какой может быть эффект, если в этот момент они будут к тебе прикасаться. Они могут всерьез пробудить ardeur, или…
– Или что? – спросила я.
– Или укрепить твои щиты, и я вообще не смогу проверить твою силу. – Она шевельнула бледными плечами, будто пожала, но движение не совсем такое. – Я буду обращаться с тобой, как обращаюсь с Сэмюэлом. Я тебе буду говорить правду, но я просто не знаю наверняка. Если бы ты была вампиром, я бы могла знать, но ты и больше, и меньше чем вампир. Ты не просто одно или другое, а и то, и другое, и много еще что. И это, я думаю, меняет вокруг тебя правила силы и магии.
Глубоко вдохнув, я медленно выдохнула и кивнула. Потом я шагнула вперед, а Мика и Натэниел – назад, давая мне место. Не думаю, что кому‑то из нас нравилась эта мысль, но если я ее требованиям не отвечаю, то тремя весьма неаппетитными яблочками у меня на столе будет меньше. Ура.
|
|
Она снова взяла меня в объятия, и я не отбивалась. Я ее даже сама обняла. На этот раз она не стала держать меня за голову – поверила, что я дам себя поцеловать.
Мне пришлось встать на цыпочки – то есть ее рост был ближе к шести футам, чем я думала. Я поймала себя на том, что тянусь к ее щеке ладонью, будто этого поцелуя хотела. Иногда я прикасаюсь к чужому лицу, потому что это интимно. Иногда потому, что рука на чужом лице позволяет контролировать поцелуй, чтобы он не вышел за рамки. Угадайте с двух раз, какова была на этот раз причина. Первая догадка не считается.
Глава седьмая
Она поцеловала меня, и на этот раз я не противилась. Я позволила себе растаять, прижимаясь к ее телу, а ей – пить из моего рта. В поцелуе, особенно открытыми губами, есть момент, когда ласка языка и губ переливается через какую‑то черту, и ты отвечаешь на поцелуй. И я ответила, ответила, поцеловала ее, как надо было целовать, полностью, глубоко, пробуя ее на вкус.
Оторвавшись, я прошептала:
– У тебя вкус соли.
Она выдохнула ответ мне в рот, притянув меня снова в поцелуе:
– У тебя вкус крови.
Дыхание ее заполнило мне рот, ласкало заднюю стенку горла. И вкус у него был чистый и свежий, как у ветра с океана.
И губы ее на вкус были, как будто она только что глотнула из океана. Я лизнула ей губу и обнаружила, что полные ее губы покрыты белесым налетом. Это не было иллюзией, это было взаправду.
Я сглотнула соленый вкус ее губ, глядя на нее, чувствуя сама, какое у меня удивленное лицо.
|
|
– Как…
Но я не договорила, потому что проглотила я не вкус соли – я проглотила силу ее.
И услышала шепот океана у берега. Услышала его, как музыку. Оглядела комнату – хотела спросить, слышит ли еще кто‑нибудь. Хотела я взглянуть на Мику, на Натэниела, но не они перехватили мой взгляд – Томас глядел на меня жадными, расширенными глазами. Его брат рухнул в двойное кресло и зажал уши руками, раскачиваясь взад‑вперед. Кристос сопротивлялся – тому, что накатывало на него, что бы это ни было, – но Томас даже сопротивляться не хотел. Самсон вцепился руками в спинку кресла, и глаза его совсем утонули в черноте, как у слепого. Женщина и другой мужчина, которые с ними приехали, обратили ко мне черные глаза. Женщина обхватила себя за плечи, будто от холода или от испуга. Мужчина намертво вцепился рукой в собственное запястье – типичная поза спортсмена, превратившаяся в тяжелую и напряженную, как будто если он свою руку отпустит, то сделает что‑нибудь нехорошее. И последними я встретила глаза Сэмюэла. Они посветлели от вампирского огня, пылающе‑карие с искорками зеленого пламени в глубине. Все они это слышали – этот шепчущий, искусительный звук. Океан звал, и я не знала, чем ответить.
Я все еще вглядывалась в глаза Сэмюэла, когда ощутила руку, что гладила мне плечо. Я обернулась – рядом с нами стоял Томас. Теа стала высвобождаться из моих рук, передавая меня в руки Томаса, так что объятие не прервалось, только руки сменили друг друга.
Вокруг нас задвигался народ, я увидела лицо Мики, он шевелил губами, но я его не слышала – я слышала только вздохи и эхо моря. Томас коснулся моего лица, повернул меня к себе, заговорил, и его слова несли рокочущий звук прибоя на гальке:
– Ты слышишь мой голос?
Я кивнула, прижимаясь лицом к его ладони – лицо помещалось в ней полностью. Он нагнулся, и я привстала навстречу его поцелую. Я забыла, что ему семнадцать, я забыла, что мы на публике, среди которой его родители. Я забыла, что смотрят мужчины, которых я люблю. Ничего я не видела, кроме его лица, ничего не ощущала, кроме силы его рук на моих щеках, рук, скользящих у меня по спине, вниз, вниз. У меня в голове стало тихо, только едва слышный шепчущий звук раздавался, как вода, журчащая у спокойного берега. Не я освободилась от его ментальных игр – Томас сам себе их испортил. Рука его ползла вниз, вниз, и дошла до пистолета на пояснице. Тут он остановился. Споткнулся, можно было бы сказать, если бы у магии были ноги, чтобы споткнуться о камешек.
Я отодвинулась, увидела на его лице неуверенность. Он был все так же красив, и шепот в голове все еще подталкивал меня касаться его, но глаза у него были широко открыты, а на лице – замешательство. Он был свеж, нов, неопытен – будто впервые обнял женщину, и вдруг оказалось, что у нее пистолет.
Звук прибоя затих вдали, и стал слышен говор в комнате. Все думали, что делать, и не надо ли вмешаться.
– Это пистолет, – сказал он голосом столь же неуверенным, как выражение его лица.
Я кивнула. Снова опустилась на каблуки, перестала стоять на цыпочках, перестала помогать ему соблазнять меня магией своей матери – или своей собственной.
Он еще пропустил большой нож сзади, потому что взялся за середину спины уже возле поясницы. Такого размера клинок не заметить? Младенец, сущий младенец. И я бы это сказала, даже если бы ему было не семнадцать, а двадцать семь. Младенец – не по годам, но в моем мире. Нельзя не заметить нож длиной в локоть и остаться в живых – надолго. В моем мире так не получается.
Я посмотрела ему в лицо. Чернота стала уходить, оставляя человеческие карие глаза. Он был сыном вампира и сирены, но жизнь его была куда добрее, защищеннее, чем моя. Я оставлю его этой доброте.
И я освободилась из его объятий. Совсем.
– Пойди сядь, Томас.
Он замялся, оглянулся на мать. Она смотрела на меня, не на него, смотрела своими черными глазами. Лицо ее стало задумчивым, будто она не знала точно, как понимать только что увиденное.
– Делай, как сказала Анита, – произнесла она наконец.
Он вернулся к двойному креслу, сел рядом с братом. Мы с Теа остались смотреть друг на друга.
– Он только на миг заколебался, – сказала она, – но этого было достаточно.
– Это не его сила, – сказала я. – Пока не его. Это твоя сила. Ты ему одолжила силы достаточно, чтобы меня подчинить.
Она сделала жест, очень похожий на пожатие плеч, но при этом широко развела руками. Очевидно, это значило: «Может быть», или «Тут ты права». Не уверена, что поняла правильно, и не уверена, что мне это было интересно.
– Ты приветствовала Томаса, но у нас есть еще двое сыновей, – сказала она.
Рядом со мной встал Мика, взял меня за руку:
– Ради справедливости по отношению к прочим нашим гостям нам следует приветствовать спутников Огюстина.
– Это всего лишь оруженосцы его и любовница. Мы же привезли вам нашу плоть и кровь, плод нашей жизни.
Мика кивнул, продолжая улыбаться:
– Мы это ценим, но…
Я прервала его:
– Хватит, Мика. Спасибо за вежливое и гостеприимное поведение, но мне хватит игр на этот вечер.
Он сжал мне руку, будто говоря: «Веди себя хорошо».
Я пожала руку ему в ответ, но с хорошим поведением на сегодня покончено. Грубить я не буду, но…
– Я буду приветствовать Огги и его спутников прямо сейчас, потому что они не пытались мне задурить голову. Пока здесь не будет Жан‑Клода, вы и ваши сыновья будете ждать приветствия.
– Значит, шлюха Огюстина превосходит по рангу моих сыновей?
В голосе Теа прозвучала неподдельная злость.
С другого конца комнаты донесся возмущенный вопль – женский голос пытался протестовать, а Огги успокаивал женщину. Я покосилась в ту сторону – он говорил с величавой брюнеткой в очень коротком платье. Она просто бесилась, и я могла ее понять.
Обернувшись к Сэмюэлу, я сказала:
– Скажи это ей ты, Сэмюэл. Объясни своей жене, что она чертовски близко подошла к злоупотреблению гостеприимством.
– Если мы действительно злоупотребили вашим гостеприимством, то Жан‑Клод может отозвать гарантии нашей безопасности, – сказал он странно тихим глубоким голосом.
– Я это понимаю.
– Мы действительно тебя так напугали?
– Я согласилась, чтобы мою силу испытала Теа, но не Томас. Об этом мы не договаривались. Мне говорили, что ты – муж чести. Заманивание и подмена – не слишком честные поступки.
– Ты слышала наш разговор, когда Томас тебя трогал? – спросил Мика.
Я глянула на него и покачала головой:
– Я слышала только его голос и шум моря – больше ничего.
– Я указал Сэмюэлу, что ты не договаривалась насчет Томаса.
– И что он тебе ответил?
– Он сказал, что для испытания твоей силы сиреной нужно, чтобы в этом был сексуальный оттенок, а так как ты не любительница женщин, полезно будет привлечь кого‑нибудь из мальчиков.
Я покачала головой:
– Сейчас я пойду приветствовать Огюстина и его спутников. Разрешу ли я еще кому‑нибудь из твоих детей прикоснуться ко мне – это будет предметом весьма серьезной дискуссии. – Я обернулась к Теа: – Я не люблю быть объектом принуждения или игры, Теа. Если ты действительно хочешь, чтобы твои сыновья получили шанс на мою постель, мое тело или мою силу, тебе следует это запомнить.
– Я заглянула в твой разум, когда обнимала тебя, – ответила она. – Видела, что ты думаешь о моих сыновьях. Ты против них настроена. Если тебя не переубеждать магией, у них вряд ли есть шанс на твою постель, твое тело или твою силу.
У меня внезапно пульс забился в горле. Я старалась сохранить непроницаемое лицо, но не знаю, получилось ли. Что она прочла там, у меня в голове? Узнала про страх беременности?
Теа смотрела на меня, прищурившись. Страх она видела, но откуда он – не знала. То есть либо она прочла у меня в голове только о своих сыновьях, либо не поняла, почему меня пугает беременность. Если первое – хорошо; если второе – слишком она мне чужда, чтобы с ней говорить.
Я повернулась к Огги и его разгневанной подружке – единственной женщине на той стороне комнаты. На каблуках она была выше шести футов. Но, в отличие от Клодии, мускулистой и зловещей, эта женщина была худой. Не играли у нее мышцы на руках и ногах. Она гневно размахивала большими ладонями, ногтями с темным лаком, на правой руке сверкал бриллиант. Красное платье с серебряными блестками облегало ее как сверкающая кожа. И было такое короткое, что когда она обходила диван излишне широким шагом, я заметила, что ничего под ним нет. Да‑а…
Огги подвел ее ко мне. Лицо у нее было красиво как у модели – со впалыми щеками, почти изможденное, но косметики на нем было достаточно, чтобы это слово не приходило в голову. Волосы длинные, начесанные слишком высоко, будто она так и осталась в восьмидесятых, но темные. Может быть, это даже был ее натуральный цвет. Тоненькие бретельки платья и его легкая ткань не были предназначены для поддержки груди. Такого размера грудь не торчит вперед без помощи более серьезной, чем от такого платья. Она выступала из‑под него так, как настоящая грудь просто не может.
Женщина дернулась ко мне, держа Огги за руку. Хорошая походка, пружинная, но грудь даже не колыхнулась. Большие груди, хорошей формы, но держались под платьем так, будто были тверже, чем грудям полагается.
Только когда Мика дернул меня за руку, я поняла, что пропустила что‑то, пялясь на ее грудь. Встряхнув головой, я глянула в глаза Огги:
– Прости, я не расслышала?
– Это Банни, моя метресса.
Банни[1][1]. Интересно, это настоящее имя? Наверное. Кто захотел бы носить имя Банни?
Я кивнула:
– Здравствуй, Банни.
Огги чуть дернул ее за руку, кивнул ей.
Она обернулась ко мне мрачным лицом:
– Я хотя бы у одного мужика шлюха, а не у дюжины.
Мика в буквальном смысле меня от нее оттащил. Я не сопротивлялась – настолько оторопела от ее грубости, что лишилась речи. Даже не разозлилась пока – слишком это было неожиданно. И слишком грубо.
Огги велел ей встать на колени, а когда она замешкалась, поставил силой.
– Извинись немедленно!
Сила его заполнила комнату, как холодная вода, пустила у меня по коже мурашки.
– А почему это я шлюха, если та проституирует собственных сыновей, а эта трахается со всем, что убежать не может?
– Бенни! – произнес он ровным голосом.
Я знала эту интонацию – взвешенную, тщательно контролируемую, когда сама боишься того, что можешь сделать, если заорешь.
Единственный вампир, которого он с собой привез, вышел из‑за дивана и подошел к нему.
– Да, босс?
– Уведи ее отсюда, посади в самолет, отвези в Чикаго. Помоги ей собрать вещи. Проверь, чтобы взяла с собой только свое.
Банни вытаращила глаза:
– Огги, нет! Я не хотела! Я больше не буду!
Он отодвинулся, чтобы она его не тронула. Она пыталась ползти за ним, но Бенни перехватил ее за плечо.
– Пошли, Банни. Надо успеть на самолет.
Она была человеком, и на пятидюймовых каблуках, но стала отбиваться. Бенни нелегко было довести ее до двери без травм. И она всей комнате показала, что да, под платьицем ничего нет.
– Клодия! – позвала я.
Она подошла, серьезная, телохранитель из телохранителей.
– Пошли кого‑нибудь одного – нет, лучше двоих, – помочь Бенни увезти ее отсюда.
Клодия кивнула – почти поклонилась, и сказала:
– Фредо, Клей, помогите проводить нашу гостью.
Фредо отодвинулся от стены ленивым бескостным движением, как увешанный оружием кот. Клей просто взял Банни за другую руку и помог Бенни нести ее к двери. Она умело пустила в ход пятидюймовые шпильки, явно пробив Клею ногу через штанину до крови. Он даже с шага не сбился, как и Бенни, хотя у него на лице краснели глубокие борозды от ногтей. Фредо подхватил ее за ноги, и ее вынесли.
Огги поклонился мне очень низко:
– Анита, я не знаю, что сказать. Очень сожалею, что я ее с собой привез. Я знал, что она ревнива, но не знал, что ревнива до безумия.
– Ревнива? – спросила я.
– Она, как жена Сэмюэла Теа, видит в каждой женщине соперницу, которую надо поставить на место.
Я нахмурилась:
– Так что, они старались друг друга перестервить?
Он взглянул на меня удивленно:
– Ты действительно не понимаешь, почему она тебя невзлюбила, как только ты вошла?
Мика притянул меня к себе, обнял одной рукой. Я поглядела на одного, на другого:
– Чего?
– Нет, – ответил Мика. – Она не понимает.
– Чего я не понимаю?
– У тебя красота от природы, – сказал Огги. – Банни лицо и фигуру получила от искусства людей; почти все ее лучшие черты возникли под ножом хирурга. Ты идешь, вся естественная, и в одежде, и все равно сильнее привлекаешь внимание всех мужчин. Когда ты стояла с Теа и Томасом, все мужские глаза были прикованы к тебе. Мы тебя хотели, хотели коснуться тебя, так, как это редко бывает.
Я почувствовала, что краснею, попыталась это прекратить – как всегда, не вышло.
– Ты несешь чушь, Огги, – сказала я.
– Мы смотрели на тебя и на сирену – на двух, если считать мальчика. Видели двух существ, созданных из желания, и не на бледную красоту смотрели все глаза, Анита. На темную.
Я нахмурилась:
– Огги, мне не надо так умасливать самолюбие, говори, что хочешь сказать. Если хочешь что‑то сказать.
– Давай я переведу, – предложил Натэниел.
– Что значит – переведу? – обернулась я к нему.
Он взял меня за руку и покачал головой. На его лице было выражение – что‑то вроде «я тебя люблю, но до чего же ты забавная».
– Ты перевампирила сирен, Анита.
– Как это?
– Я думаю, – сказал Огги, – потому что твоя власть – над мертвыми и над нежитью. Мне говорили, что твой подвластный зверь – только леопард.
Я кивнула:
– Да, но метками Жан‑Клода ко мне привязаны еще и волки.
– Мои люди – ни то, ни другое. Они – львы, и все же ответили на твой зов.
У него за спиной стояли двое – привезенные им самим как телохранители и пища, и мне еще сказали, что как кандидаты в pomme de sang, хотя Огги, как и Сэмюэл, этой истории с яблоками дал новый поворот. Огги надеялся уговорить кого‑нибудь из наших новых лондонских вампирш уехать с ним и устроить домашний очаг. Хотел заполучить себе в постель кого‑нибудь из линии Белль. Может быть, это и предрасположило Банни к приступам гнева – в конце концов, он приехал сюда выбрать ей замену.
Огги предлагал обменять одного из своих львов‑оборотней на любовницу из линии Белль. Интересно, как себя чувствовали эти мужчины: хотели они остаться в Сент‑Луисе? Уехать из Чикаго? И вообще, их кто‑нибудь спросил? Вряд ли.
Оба они были высокие и мускулистые, только мигающей надписи «телохранитель» над головой не хватало. Оба в сшитых на заказ костюмах, скрывающих пистолеты, которые наверняка на этих ребятах где‑то есть. Один темный, другой светлый, но в остальном – как будто лишенный воображения пекарь испек их в одной и той же форме, только глазурь сверху разную сделал. У светлого волосы торчали коротким ежиком, покрашенные в синий цвет, и покрашенные классно, так что были они не однотонные, а светло‑синие, темно‑синие, и все оттенки между ними, как редко бывает на окрашенных волосах. Только ни у кого не бывает такого естественного цвета – между синей шерстью Куки‑Монстра и весенним небом. Светло‑голубые глаза из‑за этих волос казались более темного, более богатого оттенка. Да, и в плечах он был чуть‑чуть поуже и, быть может, на дюйм повыше второго телохранителя.
У этого волосы были такие, что могли бы курчавиться, но он их так коротко постриг, что не дал им этой возможности. Плечи у него очень знакомо выпирали из пиджака – плечи спортсмена, который занимается поднятием тяжестей не от случая к случаю. Не бодибилдер, но с уклоном в эту сторону. И росту у него хватало под такие плечи.
У Куки‑Монстра играла на лице едва заметная улыбка. Она доходила и до глаз, будто мы его до чертиков забавляли. Брюнет смотрел на меня так, будто я сейчас сделаю что‑то плохое, но он к этому готов. Улыбка Куки меня не обманула: оба они были профессионалами. Опасны, и совершенно неприемлемы как кандидаты в pomme de sang. Слишком доминантные, слишком непреклонные. Да, суждение поспешное, но я готова была ручаться, что права.
Я перевела взгляд на того, кто остался стоять за диваном. Я бы сказала – на того человека, но сила, таившаяся под этой темной изящной оболочкой, навела меня на мысль, что это может быть не так. Я знала, что это Октавий, слуга‑человек Огги. Я бы предпочла приветствовать телохранителей и узнать по их силе, что они слишком доминантны для наших целей, но формально, так как ни один из них не был зверем зова Огги, Октавий превосходил их по рангу.
Будто прочитав мысли по моему лицу, Октавий сказал:
– Приветствуйте сперва их, миз Блейк, и посмотрим, что вы думаете об этом выборе. Я тоже думаю, что мы зря тратим время.
В голосе было то же темное изящество, что и в облике.
– Спасибо, – кивнула я, хотя мне не понравилось, что Октавий так легко читает мои мысли.
Я обошла диван в сопровождении Мики и Натэниела, а по обеим сторонам от нас шли Грэхем и Клодия. Вряд ли кому‑либо из наших охранников львы‑оборотни понравились больше, чем мне.
– У вас имена есть, ребята?
Куки‑Монстр мне улыбнулся, сверкнув глазами. И почему мне вдруг подумалось, что именно так он улыбается, выпуская кому‑нибудь кишки?
– Хэвен меня зовут. Хэвен.
Я вежливо кивнула и повернулась к брюнету:
– А тебя зовут?…
– Пирс.
– У вас только по одному имени, мальчики? Как у Мадонны?
Пирс нахмурился, а Хэвен рассмеялся – вполне нормальный смех: закинул голову назад, и засмеялся от души. Если бы у меня еще при этом по шее мурашки не ползли, я бы улыбнулась.
Огги подошел скользящей походкой, положил руку на каждого из телохранителей. У них лица напряглись – не дернулись, но это было заметно. Что же он сделал, когда так легко‑легко коснулся каждого из них?
А он улыбнулся такой довольной‑довольной улыбкой, от которой глаза наполнились светом.
– Мои львы, Анита, как вампиры: они имеют право, если захотят, иметь среди нас только имя. У Пирса и Хэвена фамилии есть, но я думаю, они не хотели бы их открывать, пока не будут знать, останутся ли здесь.
– Что? Ты думаешь, я не могу их прогнать через компьютер и проверить, не зная настоящих имен?
– Если тебя волнует их криминальное прошлое, позволь мне унять твои страхи. Оно у них есть, у обоих.
Все это заехало куда‑то не туда. Здесь были наши друзья, а у меня уже такое было чувство, будто меня сбросили в глубокий конец бассейна. Жан‑Клод, где ты? – подумала я.
И передо мной мелькнула сцена драки. Ашер и Жан‑Клод пытались удержать Менг Дье – тут же вспомнилось, как только что выносили Банни. Если ты не хочешь травмировать противника, а противник тебя очень даже не против, то у тебя просто руки связаны.
Дело происходило в здании, где содержались ярмарочные уродцы, хотя большинство этих «уродцев» были существами сверхъестественными и редкими. Я видела, как люди смотрят на них снаружи – зрителей хватало.
Я подумала:
Попроси помочь, позови туда охранников, и пусть ее уберут с глаз долой.
Скорее я ощутила, чем услышала его мысль: звать на помощь в борьбе с другими вампирами – это может создать впечатление, что он слаб. И мысленно ответила:
Использование трудовых ресурсов – не слабость, а хорошая практика менеджмента.
Тогда я почувствовала, как он потянулся к волкам наверху. Скоро мужчин наберется столько, что отбиваться она уже не сможет. А вот что они с ней сделают, когда успокоят – это другой вопрос.
Тут мне в голову стукнула очень неприятная мысль. Я повернулась к Клодии:
– С крысолюдами наверху можешь связаться ментально?
Она вытащила из кармана сотовый телефон:
– По мобильнику – подойдет?
– Подвластный зверь у Менг Дье – волк. Я бы хотела, чтобы на представлении уродов оказалось несколько крысолюдов.
Клодия не стала задавать вопросов, просто позвонила. Приятно.
– А что случилось, что Жан‑Клоду нужна такая помощь? – спросил Огги.
– Она – вампир из линии Белль. Хочешь ее?
Он рассмеялся:
– Такую дикую – нет, спасибо.
– Огги не нужна была бы помощь, чтобы укротить кого‑нибудь из своих вампиров, – сказал Пирс.
– Жан‑Клод мог бы ее укротить, но она выбрала место, где полно зрителей. Совершать убийство на глазах у гражданских – это ни‑ни!
– А когда они окажутся за сценой, он ее убьет? – спросил Хэвен.
Я вздохнула:
– Наверное, нет.
– Слабость, – заключил Пирс.
Огги снова потрепал их обоих по спине, и снова у них глаза стали напряженными.
– Ну‑ну, мальчики. Некоторые мастера убили бы Банни за проявленное неуважение. Каждый управляет своей территорией чуть по‑своему.
Он был приветлив, обаятелен, но ощущался некоторый намек на твердость.
– А что думаешь ты, Огги? – спросила я, ответа, в общем, не ожидая, но все же он был дан:
– Что Жан‑Клод иногда слишком сентиментален себе же во вред.
Я улыбнулась, но сама знала, что глаза у меня остались холодными.
– Ты знаешь, «сентиментален» – таким словом я бы не стала его характеризовать.
– Значит, он переменился.
– Все меняемся, – сказала я.
Огги кивнул, и его улыбка чуть увяла.
– Испытай их, Анита. Попробуй свои новые игрушки.
Я покачала головой:
– Ты не мог бы не касаться их, когда я это буду делать? Мне бы очень не хотелось твою связь с ними принять за их силу.
Он слегка поклонился и шагнул назад. Даже отошел и сел на диван – Октавий рядом с ним. Я отошла от своих людей, подавляя сильное желание оглянуться на одного нашего охранника. Нашими местными львами управлял Джозеф, и сейчас он стоял в углу, одетый телохранителем. Он был готов прийти на помощь, но мы оба знали, что главная его задача – проверить этих новых львов‑оборотней. Я готова была ручаться, что ему они нравятся еще меньше, чем мне.
Я обратилась к этим самым львам:
– А вы как – хотите этого обмена?
Это удивило обоих, хотя Хэвен быстрее справился с удивлением. Улыбнулся:
– Меня устраивает, если получится.
Но лицо его было чуть холоднее, чем надо, будто улыбка стекала по нему вниз. Если я найду правильный вопрос, я, наверное, смогу увидеть за улыбкой, за модной внешностью настоящего Хэвена.
Пирс оглянулся на Огги, и я сказала то же, что говорила близнецам:
– Не на мастера смотри, смотри на меня и отвечай честно. Ты хочешь переехать в Сент‑Луис?
Он снова стал оборачиваться к дивану, я коснулась его плеча. По руке пробежал удар силы, отбросил мои пальцы. Он остановился, не закончив поворот, снова обернулся ко мне – у него на шее колотился пульс.
– Что это было?
Я подавила желание обтереть руку об юбку.
– Не знаю точно. Сила – какой‑то вид силы.
– Ты не знаешь?
Голос у него был подозрительный, вид – тоже.
– Я честно не знаю, откуда взялся скачок силы, когда мы соприкоснулись. Мне это тоже не понравилось.
– Я хочу домой, – сказал он. – Мне не нравится мысль, что меня выменяют, и не нравится, что меня предлагают для секса, как шлюху какую‑нибудь.
Он не сдержал злости, она выразилась в голосе, и от нее сила пахнула на меня как жаром.
– Осторожней, кот! – предостерег Октавий.
– Нет, – сказала я. – Мне нужна честность. Я видала, что бывает, когда кого‑нибудь насильно включают в группу, в которой он быть не хочет. У местного прайда львов все в порядке, и портить им жизнь я не хочу.
– Значит, ты не будешь испытывать Пирса? – спросил Огги с дивана.
Я покачала головой:
– Отправь его домой, Огги. Я удивлена, что ты привез его сюда против его желания.
– Банни говорила, что такого любовника она в жизни не видела. Я думал, тебе это понравится.
Я не сумела достаточно быстро справиться с выражением лица.
– Я что‑то не то сказал? – спросил Огги.
– Просто подумалось, насчет Банни… – я махнула рукой, будто отгоняя видение. – Так, представилось.