Лорел Гамильтон
Пляска смерти
Анита Блейк – 14
Аннотация
Вампиры... Они живут бок о бок с людьми.
У них – собственная культура, собственные клубы и бары... и собственные нарушители закона.
А вы видели вампирский балет? Вот Аните Блейк придет его посмотреть, а так же за гостями, съезжающими на представление со всей страны. Но когда в одном месте собирается столько мастеров вампиров, ничего хорошего ждать не приходиться.
Глава первая
Стояла середина ноября. В это время дня мне полагалось бы быть на пробежке, а вместо того я сидела за столом у себя в кухне и вела беседу о мужчинах, сексе, вервольфах, вампирах и о том, чего почти все незамужние, но сексуально активные женщины боятся больше всего на свете – о задержке месячных.
Вероника Симз – Ронни, частный детектив и моя лучшая подруга, – сидела напротив за моим столом на четверых, а этот стол стоял на приподнятом полу ниши возле эркера. Почти каждое утро я завтракала перед окном, откуда открывался вид на террасу и деревья за ней. Сегодня вид не был особенно приятен, потому что очень уж у меня в голове было мерзко. Когда охватывает паника, оно всегда так.
– Ты уверена, что октябрь пропустила? Не могла просто обсчитаться? – спросила Ронни.
Я покачала головой и уткнулась глазами в кофейную чашку.
– Две недели уже задержка.
Она перегнулась через стол, погладила меня по руке.
– Две недели! Ты меня напугала. Две недели – это что угодно может быть, Анита. От стресса такое бывает, а видит Бог, стресса тебе последнее время хватало. – Она сжала мне руку. – Это дело серийного убийцы было как раз две недели тому назад. – Она стиснула мне руку сильнее. – То, что я читала в газетах и по телевизору видела – это было страшно.
|
|
Много лет назад я перестала грузить Ронни всеми моими заботами – когда мои дела официального ликвидатора вампиров стали куда более кровавыми, чем ее дела частного детектива. Сейчас я стала федеральным маршалом – вместе с другими официальными охотниками на вампиров в США. То есть получила еще больше доступа к еще более кровавой каше. К таким вещам, о которых Ронни – да и любые мои подруги – не хотели бы знать. Я их понимаю. Я бы и сама предпочла не иметь в голове столько кошмаров. Нет, я не винила Ронни, но это значило, что кое-какими самыми страшными вещами я не могла с ней делиться. И сейчас я была рада, что мы сумели закончить долгий период взаимных обид как раз к моменту вот этого конкретного несчастья. О жутких сторонах моих служебных обязанностей я могла говорить кое с кем из мужчин моей жизни, но обсуждать с ними задержку месячных – ни за что. Слишком это сильно касалось кого‑то из них.
Крепко стиснув мне руку, Ронни снова выпрямилась; серые глаза ее были полны сочувствия и – извинения. Она все еще чувствовала себя виноватой, что позволила своим проблемам насчет мужчин и постоянства испортить нашу дружбу. У нее был короткий весьма неудачный брак еще до того, как мы познакомились, а сегодня она пришла плакать мне в жилетку насчет того, что съезжается со своим бойфрендом Луи Фейном – простите, доктором Луисом Фейном. Степень у него была по биологии, и сейчас он преподавал в Вашингтонском университете. Ну, еще он раз в месяц покрывался шерстью и был лейтенантом в местной родере – так крысолюды называют свою стаю.
|
|
– Если бы Луи не скрывал от коллег, кто он, мы бы пошли на завтрашний прием после спектакля, – сказала она.
– Он учит детей, Ронни. Если люди узнают, что их детей учит ликантроп… Лучше ему не выяснять, что они тогда сделают.
– Студенты колледжа – это не «дети». Они вполне взрослые.
– Родители так не считают, – сказала я, посмотрела на нее, а потом спросила: – Это ты меняешь тему?
– Да у тебя всего две недели, Анита, и после одного из самых страшных расследований. Я бы на твоем месте спала спокойно.
– Ты – да, но у тебя же нерегулярно. А у меня – как часы. И никогда раньше не бывало так, чтобы две недели.
Она отвела прядь светлых волос с лица за ухо. Новая прическа красиво подчеркивала черты ее лица, но не мешала волосам спадать на глаза, и Ронни их все время поправляла.
– Никогда?
Я покачала головой и глотнула кофе. Остыл. Я встала и вылила его в раковину.
– А какая у тебя была самая большая задержка? – спросила Ронни.
– Два дня. Кажется, один раз было пять, но тогда я ни с кем не спала, и потому не испугалась. То есть, если только не взошла звезда в Вифлееме, то ничего страшного – просто задержка.
Я налила себе кофе из кофеварки – последнюю порцию. Надо будет еще сварить.
Ронни встала рядом со мной, пока я ставила на плиту воду для кофеварки. Она оперлась задом на шкафчик и пила кофе, глядя на меня.
– Давай подытожим. У тебя никогда не было задержки на две недели, и месяц пропускать тебе тоже не приходилось?
– С тех пор, как все это началось в мои четырнадцать – не было.
– Всегда завидовала, что у тебя оно как по часам, – сказала она.
|
|
Я стала разбирать кофеварку, вынимая крышку с фильтром.
– Ну, так сейчас часы гавкнулись.
– Блин, – тихо сказала она.
– Точно подмечено.
– Тебе нужен тест на беременность.
– Кто бы спорил. – Я вытряхнула спитой кофе в ведро и покачала головой. – Не могу я сегодня его купить.
– А заехать по дороге на твой маленький тет‑а‑тет с Жан‑Клодом? Вроде бы не слишком крупное событие.
Жан‑Клод, мастер вампиров города Сент‑Луиса, мой возлюбленный, устраивал самую большую тусовку в году для приема в городе первой в истории танцевальной труппы, состоящей в основном из вампиров. Он был одним из спонсоров труппы, а когда тратишь на что‑то столько денег, то приходится выбрасывать и еще, чтобы отпраздновать событие: это деньги помогли труппе вызвать ажиотаж прессы во всеамериканском турне. Будет наша пресса и международная. Завтра. Так что намечалось Крупное Событие, и мне, как главной подруге Жан‑Клода, полагалось торчать рядом с ним, в вечернем туалете и с приклеенной улыбкой. Но это завтра, а сегодня мы собирались вроде как своей компанией перед этим событием. Без извещения прессы заранее приехала пара мастеров других городов. Жан‑Клод называл их друзьями. Мастера вампиров не называют других мастеров друзьями. Союзниками, партнерами – да. Но не друзьями.
– Ага, Ронни, я еду с Микой и Натэниелом. Даже если я где‑то приторможу, Натэниел пойдет со мной или удивится, почему этого нельзя. Я не хочу, чтобы кто‑нибудь из них знал, пока не сделаю тест и не буду знать, да или нет. Может, это просто нервы, стресс, и тест будет отрицательным. Тогда вообще никому не надо знать.
– А где твои двое красавцев, что здесь живут?
– На пробежке. Я должна была с ними пойти, но сказала, что ты позвонила и я тебе нужна. Подержать тебя за ручку насчет того, что приходится съезжаться с Луи.
– Так и было задумано, – сказала Ронни, пригубив кофе. – Но мои страхи насчет того, чтобы делить с мужчиной свое жилье, оказались вдруг не так уж важны. Луи совсем не похож на мудака, за которого я выскочила молодая и глупая.
– Луи видит тебя такой, как ты есть, Ронни. Не ищет он какую‑то призовую жену. Ему нужен партнер в жизни.
– Надеюсь, что ты права.
– Я не особо знаю, как там у вас сейчас, но уверена: Луи нужна жена‑партнер, а не кукла Барби.
Она вяло улыбнулась и снова нахмурилась.
– Спасибо, но это мне полагается тебя утешать. Ты собираешься им говорить?
Я оперлась руками на раковину, посмотрела на Ронни сквозь занавес собственных темных, длинных волос. Слишком длинные они отросли на мой вкус, но Мика заключил со мной договор: если я обрезаю волосы, он тоже их обрезает, потому что тоже любит носить их покороче. Так что впервые после школы у меня волосы скоро будут до талии, и это всерьез начинало действовать мне на нервы. Ну, сегодня мне вообще все действует на нервы.
– Пока я не буду знать точно, им знать не надо.
– Даже если да, Анита, им говорить не обязательно. Я на пару дней закрою агентство, мы поедем на долгий девичник, а вернешься ты уже без проблемы.
Я отвела волосы назад, чтобы видеть ее ясно. Наверное, у меня на лице было все написано, потому что она спросила:
– А что такое?
– Ты всерьез предлагаешь, чтобы я никому из них не говорила? Просто на время уехала и сделала так, чтобы волноваться уже не надо было ни о каком ребенке?
– Это твое тело, – сказала она.
– Да, и я им рисковала, регулярно занимаясь сексом со многими мужчинами.
– Ты же принимала таблетки.
– Да, но чтобы риска не было совсем, надо было по‑прежнему использовать презервативы, а я от них отказалась. Если я… беременна, я с этим разберусь, но не так.
– Но ты же не о том, чтобы его сохранить?
Я покачала головой:
– Я еще не знаю даже, беременна ли я, но если да, то я не могу не сказать отцу. У меня близкие отношения с несколькими мужчинами. Я не замужем, но живем мы вместе. Живем одной жизнью. Такой выбор я не могу сделать, никому из них не сказав.
Ронни замотала головой:
– Ни один мужчина не захочет, чтобы женщина делала аборт, если у них серьезные отношения. Они всегда хотят, чтобы она ходила босиком и беременная.
– Такой разговор подошел бы твоей матери, но не тебе. Или уж не мне точно.
Она отвернулась, чтобы не смотреть мне в глаза.
– Я только могу тебе сказать, что бы сделала я. Извещать Луи в программу не входило бы.
Я вздохнула, уставилась в окошко над раковиной. Много что я могла бы сказать, но ничего такого, что стоило бы говорить. Наконец я выбрала такую фразу:
– Ладно, сейчас проблема не у тебя и Луи. Это у меня и…
– И? – спросила она. – Кто тебе брюхо накачал?
– Спасибо за формулировку.
– Я могла бы спросить «Кто отец?», но как‑то жутковато прозвучало бы. Если ты беременна, то там всего лишь крошечный, микроскопический комочек клеток. Это не ребенок. Это пока еще не человек.
Я покачала головой:
– Мы с тобой согласились, что по этому вопросу не согласны.
– Но ты же за свободный выбор?
– Да, – кивнула я. – Но я считаю, что аборт отнимает жизнь. Я согласна, что у женщины есть право выбирать, но также считаю, что все равно это отнятие жизни.
– Либо ты за выбор, либо ты пролайфистка. Но не то и другое сразу.
– Я за выбор, потому что никогда не была четырнадцатилетней жертвой инцеста, которую обрюхатил собственный отец. Не была женщиной, которая умрет, если не прервать беременность, или девчонкой‑подростком, которая наделала глупостей; жертвой изнасилования тоже не была. Я хочу, чтобы у женщин был выбор, но я все равно верю, что зародыш живой – особенно если такой большой, что может жить вне утробы.
– Католичка – это на всю жизнь, – сказала Ронни.
– Может быть, но думается, что отлучение меня могло излечить.
Папа объявил, что все аниматоры – те, кто поднимает зомби, – отлучаются от церкви до тех пор, пока не покаются, не оставят пути зла и не прекратят свое занятие. Чего Его Святейшество, похоже, не просек – так это что поднимать зомби – парапсихическая способность, и если мы не будем поднимать их регулярно за деньги, то в конце концов будем поднимать их случайно. В детстве я случайно подняла погибшую собаку, а в колледже – преподавателя‑самоубийцу. И всегда гадала, не было ли и других, которые меня не нашли. Может быть, некоторые из случайно поднятых зомби, которые иногда появляются, – результат чьих‑то нетренированных или вышедших из‑под контроля способностей. Я одно только знала: если бы Папа как‑нибудь в детстве проснулся, а в кровати у него свернулась клубком мертвая собака, он бы захотел научиться управлять своей силой. А может быть, не захотел бы. Может, он бы решил, что это зло, и молитвой можно его отогнать. Мои молитвы такого эффекта не возымели.
– Но ты же не хочешь на самом деле оставить это… этого ребенка, или что оно там.
Я вздохнула:
– Не знаю. Одно я знаю: я не могла бы уехать, сделать аборт и своим бойфрендам ничего не сказать. Никогда не сказать, что один из них мог иметь от меня ребенка. Просто не могла бы.
Она так затрясла головой, что волосы разлетелись у нее по лицу, закрыли глаза, и Ронни резко отвела их, будто дернула себя за волосы.
– Я пыталась понять, как это ты счастлива, живя не с одним мужчиной, а с двумя. Я пыталась понять, что ты любишь этого сукиного сына вампира – в каком‑то смысле. Я пыталась, но если ты станешь размножаться… на самом деле родишь ребенка, этого я просто не смогу понять. Не смогу.
– Тогда не надо. Тогда уходи. Если не можешь понять, уходи.
– Я не в том смысле. Я в том, что не могу понять: зачем тебе так усложнять свою жизнь?
– Усложнять жизнь? Что ж, можно и так назвать.
Она скрестила руки на груди. Ронни – она высокая, стройная и белокурая. Все, о чем я в детстве мечтала. Даже грудь у нее достаточно маленькая, чтобы скрещивать руки на груди, а не под грудью – это мне тоже недоступно. Когда она в юбке, ноги у нее просто бесконечные, а у меня… А, ладно.
– Хорошо, значит, ты хочешь им сказать? Так скажи Мике и Натэниелу, чтобы принесли тебе тест, и проверься.
– Только после теста. Не хочу, чтобы кто‑нибудь знал, пока я не знаю сама.
Она посмотрела на потолок, закрыла глаза и вздохнула:
– Анита, ты их обоих любишь. Спишь еще с двумя. Ты никогда не бываешь одна. Когда ты найдешь время купить тест, уж тем более уединиться, чтобы его сделать?
– Могу себе купить в понедельник, по дороге на работу.
Она на меня вытаращилась:
– В понедельник? Сегодня четверг! Я бы на хрен с ума сошла, если б мне надо было столько ждать. И ты сойдешь. Не выдержишь ты почти четыре дня.
– Может быть, у меня начнется. И к понедельнику мне уже не будет нужно.
– Анита, ты бы ничего мне не стала говорить, не будь ты уверена, что тест на беременность тебе нужен позарез.
– Когда Натэниел с Микой вернутся, они полезут под душ, потом оденутся – и прямо к Жан‑Клоду. Сегодня времени не будет.
– Тогда в пятницу. Обещай мне, что в пятницу.
– Попробую, но…
– Кроме того, если ты попросишь своих любовников снова брать презервативы, думаешь, они не сообразят?
– О Господи! – вздохнула я.
– Ага, ты же сама сказала: если использовать презервативы, это безопасно. И не говори мне, что ты не собираешься к ним вернуться, хотя бы на время. Сможешь ли ты заниматься теперь незащищенным сексом и получать удовольствие?
– Нет.
– Так что ты скажешь мальчикам насчет этой внезапной необходимости? Погоди, у Мики же вазэктомия была еще даже до встречи с тобой. Он, как бы это сказать, более чем безопасен.
Я снова вздохнула:
– Ты права. Будь оно проклято, но ты права.
– Так что купи тест сегодня, по дороге.
– Нет, я не испорчу Жан‑Клоду сегодняшний вечер. Он его несколько месяцев назад еще задумал.
– Ты мне этого не говорила.
– Не я задумала, он. Балет – это, честно говоря, не мое.
Честно говоря, он мне даже не сказал, пока мастера не стали съезжаться в Сент‑Луис, но про это я промолчала – только дала бы Ронни лишний повод заметить, что у Жан‑Клода есть от меня секреты. Он наконец признал, что сбор мастеров городов – не совсем то, что он намечал, по крайней мере, поначалу. Это стало платой за то, что вампирские танцоры смогли проехать по территориям различных вампиров без проблем. Жан‑Клод согласен был, что встреча – это хорошо придумано, но все же нервничал. Такого большого собрания мастеров городов еще не было в истории Америки. А столько большой рыбы собрать и не бояться нападения акул – нельзя.
– А как наш Клыкастый отнесется к идее стать отцом?
– Не надо его так называть.
– Прошу прощения. Как Жан‑Клоду мысль быть папашей?
– Вероятно, ребенок не его.
Она посмотрела на меня:
– У тебя с ним бывает секс – часто. Почему же не его?
– Потому что ему уже больше четырехсот лет, а такие старые вампиры не слишком фертильны. То же верно и про Ашера, и про Дамиана.
– Бог ты мой, – сказала она. – Я ж забыла, что еще и Дамиан.
– Ага.
Она прикрыла глаза рукой:
– Прости, Анита. Прости, что меня это так ужаснуло: моя твердо моногамная подруга вдруг спит не с одним, а с тремя вампирами.
– Это получилось случайно.
– Я знаю. – Она обняла меня, и я осталась стоять напряженно. Не настолько она утешала меня, чтобы расслабиться в ее руках. Она прижала меня крепче: – Прости. Я знаю, что была дурой. Но если это не вампиры, то кто‑то из твоих домашних мальчиков.
Я освободилась из ее объятий:
– Не надо их так называть. У них есть имена, а что тебе нравится жить одной, а мне – с кем‑то, не моя проблема.
– Хорошо. Значит, остаются Мика и Натэниел.
– Мика безопасен, ты же сама сказала. Так что не он.
У нее глаза полезли на лоб.
– Значит, Натэниел! Боже мой, Натэниел в роли будущего отца!
Секунду назад я бы с ней готова была согласиться, а сейчас это меня разозлило.
– А чем нехорош Натэниел? – спросила я, и спросила не слишком приветливо.
Она уперлась руками в бока и глянула на меня:
– Ему двадцать, и он стриптизер. Двадцатилетний стриптизер – хорошее развлечение на девичнике. А детей с ними не заводят.
Я перестала скрывать злость, пропустила ее в свой взгляд.
– Натэниел мне говорил, что ты не видишь в нем человека, не видишь личности. Я ему сказала, что он не прав. Что ты – моя подруга, и что такого неуважения к нему не проявила бы. Кажется, это я была не права.
Ронни не стала брать свои слова назад, не стала извиняться. Она тоже разозлилась и стояла на своем:
– В прошлый раз, когда я здесь была, Натэниел был для тебя пищей. Всего лишь пищей, а не любовью всей твоей жизни.
– Я не говорила, что он – любовь моей жизни. Да, он сперва был моим pomme de sang, но это не значит…
Она перебила меня:
– То есть «яблоком крови»? Это же и значит pomme de sang?
Я кивнула.
– Если бы ты была вампиром, то брала бы кровь у своего стриптизерчика, но из‑за того проклятого кровососа тебе приходится питаться сексом. Сексом, о Господи! Сперва этот гад делает тебя своей шлюхой крови, а потом ты становишься просто…
Она вдруг замолчала с пораженным, почти перепуганным выражением на лице – будто знала, что слишком далеко зашла.
Я смотрела на нее холодными, ничего не выражающими глазами. То есть выражающими, что моя злость из горячей стала холодной. А это всегда плохой признак.
– Продолжай, Ронни. Скажи это слово.
– Я не хотела такого сказать, – прошептала она.
– Нет, – ответила я. – Хотела. Что теперь я просто шлюха.
В голосе моем звучал тот же холод, что ощущали глаза. Слишком много злости и слишком сильная обида, чтобы осталось что‑то, кроме холода. Горячая злость – иногда приятное ощущение, но холодная защищает лучше.
И тут она заплакала. Я смотрела на нее, онемев. Что за черт? Мы ссоримся, нечего реветь в середине ссоры! Особенно когда это она вела себя так грубо. Чтобы посчитать, сколько раз Ронни вообще при мне плакала, хватило бы пальцев одной руки, и с запасом.
Я все еще злилась, но и недоумевала, а оттого злость чуть поумерилась.
– Разве не мне здесь полагалось бы рыдать? – спросила я, поскольку ничего другого на ум не пришло.
Я на нее злилась, и черт меня побери, если я собиралась прямо сейчас ее утешать.
Она заговорила – заикающимся, неровным голосом, как бывает после сильных рыданий.
– Прости меня, Анита. Ради Бога, прости меня. Я… я так завидую…
Тут уж у меня глаза полезли на лоб.
– Ронни, о чем ты? Чему завидуешь?
– Мужчинам твоим, – ответила она тем же дрожащим, неуверенным голосом. Как будто кто‑то другой говорил, или такая Ронни, которую она старалась людям не показывать. – Чертовым этим мужчинам. Мне придется бросить всех, всех, кроме Луи. Он потрясающий, но черт меня побери, были же у меня любовники! До трехзначных чисел дошло.
Я не считала, что это так уж хорошо – догнать число любовников до ста с лишним, но это тоже была тема, на которую мы с Ронни давно уже согласились о несогласии. Я не сказала: «Так кто же из нас шлюха» или что‑нибудь столь же обидное. Все эти дешевые уколы я оставила в стороне. Потому что Ронни плакала.
– А теперь я все это брошу, все на свете – ради одного только мужчины. – Она оперлась руками на шкафчик, будто ей трудно было стоять.
– Ты говорила, что с Луи секс отличный. Если я правильно помню, были слова «потрясающий» и «крышу сносит».
Она кивнула, и волосы рассыпались по лицу, на миг скрыв глаза.
– Так, все так, но он же всего только один мужчина. А если мне наскучит, или я ему? Ну как может быть одного достаточно? В прошлый раз каждый из нас пошел налево всего через месяц после свадьбы.
Она подняла глаза, и в них был страх.
Я как‑то беспомощно пожала плечами и сказала:
– Ты не у того человека спрашиваешь, Ронни. Я‑то мечтала о моногамии. Мне это казалось вполне подходящим.
– Вот я именно об этом! – Она резким, сердитым движением стерла с лица слезы, будто ощущение влаги еще больше выводило ее из себя. – Как вышло, что ты, моя подруга, у которой за всю жизнь было всего трое мужчин, теперь встречаешься и трахаешься с пятью?
На это я не знала, что ответить, и потому сосредоточилась на точности фактологии:
– С шестью.
Она нахмурилась, глаза стали задумчивые, будто она считает в уме.
– Я только пять насчитала.
– Одного забыла, Ронни.
– Нет. – Она начала загибать пальцы: – Жан‑Клод, Ашер, Дамиан, Натэниел и Мика. Вот все.
Я снова покачала головой:
– В этом месяце у меня был незащищенный секс с еще одним мужчиной.
Я могла бы сказать по‑другому, но если мы вернемся к обсуждению моего несчастья, то перестанем обсуждать «зависть к членам» у Ронни. Ей здесь нужен был лучший психотерапевт, чем я.
Она наморщила лоб – и тут до нее дошло.
– О нет, нет, только не это!
Я кивнула, с удовлетворением отметив по ее глазам, что весь ужас этой вести до нее дошел.
– Это было только один раз?
Я отрицательно качнула головой, еще раз, и еще раз.
– Не один раз.
Она посмотрела на меня так пристально, что я не выдержала взгляда. Даже со слезными дорожками на щеках она снова стала прежней Ронни. Той, которая умела играть в гляделки, так что я отвернулась к шкафу.
– И сколько же именно?
Я зарделась – ничего не могла сделать с собой. Черт побери.
– Ты краснеешь – нехороший признак, – сказала она.
Я уставилась на крышку стола, пряча лицо за длинными волосами.
Уже помягче она спросила:
– Так сколько раз, Анита? Сколько раз за этот месяц вы снова были вместе?
– Семь, – ответила я, все так же не поднимая глаз.
Очень неприятно было это признавать, потому что само число уже говорило, насколько я рада была снова оказаться в постели Ричарда.
– Семь раз за месяц, – сказала она. – Вау, так это же…
Я подняла глаза – и этого хватило.
– Прости, прости. Я просто… – Вид у нее был такой, будто она не знает, смеяться или печалиться. Взяв себя в руки, она сказала все‑таки грустным голосом. – Бог ты мой, Ричард.
Я снова кивнула.
– Ричард.
Она прошептала это имя с подобающим случаю ужасом. Который был здесь вполне уместен.
Мы с Ричардом Зееманом много лет уже то сходились, то расходились. В основном расходились – как‑то так получалось. Короткое время были помолвлены, пока он на моих глазах кое‑кого не сожрал. Ричард был вожаком – Ульфриком – местной стаи вервольфов. И еще он был учителем естествознания в старших классах и законченным бойскаутом. Если бы только бывали бойскауты шести футов с дюймом роста, мускулистые, поразительно красивые и с такой же поразительной способностью к саморазрушению. Он ненавидел себя за то, что он монстр, а меня – за то, что мне с монстрами было проще, чем ему. Он много что ненавидел, но мы восстановили отношения достаточно, чтобы последние месяца полтора заваливаться вместе в постель. Но, как учила меня бабуля Блейк, одного раза вполне хватает.
Из всех мужчин моей жизни худшим выбором для возможного отца был бы Ричард, потому что из всех из них только он попытался бы устроить нормальную жизнь за забором из белого штакетника. Нормальная жизнь – это для меня невозможно, и для него тоже, но я это знала, а он – нет. Не мог понять. Даже если я беременна, даже если я оставлю ребенка, замуж выходить я ни за кого не буду. Моя жизнь сложилась так, как сложилась, и мечта Ричарда о домашнем благоденствии – не моя.
Ронни резко засмеялась – и так же резко оборвала смех. Я посмотрела на нее сердито.
– Да ладно, Анита, имею право поразиться, что ты сумела семь раз с ним переспать всего за месяц. Я в том смысле, что вы даже не живете вместе, а секса у вас было больше, чем у некоторых моих замужних подруг.
Я продолжала смотреть на нее тем взглядом, от которого плохие парни прячутся под стол, но Ронни – моя подруга, а на друзей трудно произвести впечатление пугающим взглядом. Ссора угасала под тяжестью дружбы, а моя проблема была ближе, чем неразрешенные вопросы Ронни.
Она взяла меня за руку:
– Да ладно, это наверняка не Ричард. У тебя с Натэниелом секс чуть ли не каждый день.
– Иногда дважды в день, – уточнила я.
Она улыбнулась:
– Ну и ну… – и махнула рукой, будто чтобы не дать себе отвлечься. – Но ведь шансы – за Натэниела?
Я улыбнулась ей:
– Ты говоришь так, будто теперь этому рада.
Она пожала плечами:
– Знаешь, из двух зол…
– Спасибо, Ронни, на добром слове.
– Ты меня поняла, – ответила она.
– Ты знаешь, не уверена.
Кажется, я была готова разозлиться, что она считает, будто выбор среди мужчин моей жизни – это выбор меньшего зла, но мне не представилось такой возможности, поскольку двое из этих мужчин как раз входили в дверь.
Я услышала, как они ее отпирают, потом она открылась и послышались их голоса, немного запыхавшиеся после бега. Без меня они могли бегать быстрее и дольше. В конце концов, я всего лишь человек, а они – нет.
Мы с Ронни, стоя между кухонным островком и шкафом, двери не видели, только слышали, как они там смеются, подходя к кухне.
– Как это у тебя получается? – спросила Ронни, понизив голос.
– Что? – нахмурилась я.
– Ты улыбалась.
Я посмотрела, не понимая.
– Ты улыбнулась уже при звуке их голосов, несмотря на все это…
Я остановила ее, положив ладонь ей на руку. Вот что я точно понимала – я не хочу, чтобы они узнали, подслушав разговор. А слух у них был слишком острый, чтобы рисковать. Кстати, вот они уже оба два – мои живущие со мной возлюбленные.
Мика вошел первый, оглядываясь через плечо, смеясь и продолжая начатый разговор. Он был моего роста – низенький, и мускулистый – как бывают мускулистыми пловцы. Костюмы ему приходилось шить на заказ, потому что на такой размер готового не бывает. Появился он у меня загорелым, и загар поддерживался пробежками на улице, в основном без рубашки, в течение всего лета и осени. Сегодня к спортивным шортам он добавил футболку. Волосы у него были того сочного, богатого каштанового цвета, который бывает иногда у людей, начинавших жизнь блондинами. Темные волосы он завязал в свободный хвост, не скрывавший, насколько они волнистые, почти как у меня. Солнечные очки он снял, и когда я подошла обнять его, то видела шартрезовые глаза. Желто‑зеленые глаза леопарда на тонком человеческом лице. Один очень плохой человек заставил его когда‑то оставаться леопардом так долго, что он, вернувшись в человеческий облик, до конца вернуться уже не мог.
Мы поцеловались, и руки наши будто автоматически обняли друг друга, прижали нас друг к другу так тесно, как только можно в одежде. Вот так он на меня действовал почти с той секунды, когда я его увидела. Страсть с первого взгляда. Говорят, она долго не длится, но пока что уже полгода и все так, как было.
Я растаяла у него в руках и поцеловала его яростно, глубоко – отчасти потому, что всегда мне этого хотелось, как только я его видела, отчасти же потому, что мне было страшно, а когда я его трогала и он меня, мне становилось лучше. Не так давно я бы на людях вела себя скромнее, но сегодня не настолько хорошо было у меня с нервами, чтобы притворяться.
Он тоже не смутился, не сказал: «Ну, не на глазах же у Ронни!», как сказал бы Ричард, а поцеловал меня с той же поглощающей страстью, держа так, будто не собирался никогда выпускать. А потом мы отодвинулись друг от друга, запыхавшись и смеясь.
– Это было для меня представление? – спросила Ронни не слишком счастливым голосом.
Я обернулась, еще наполовину в руках у Мики, посмотрела в ее сердитые глаза – и вдруг почувствовала, что готова рассердиться в ответ:
– Не все на свете для тебя делается, Ронни.
– Ты хочешь сказать, что каждый раз вы так целуетесь, когда он домой приходит? – Злость вернулась, и Ронни ее использовала. – Его не было – сколько? – час? Я видала, как ты его встречала, когда он с работы приходит, и ничего не было похожего.