– Ты научила нас осторожности, ma petite.
Он попытался меня обнять, но я отступила.
– Не надо меня успокаивать, Жан‑Клод, давай говорить.
Он вздохнул:
– Ты ведь понимаешь, ma petite, что такие требования полной честности, которые время от времени на тебя находят, – это просто другой способ быть занозой в заднице?
Я не могла не улыбнуться.
– Нет, до сих пор не понимала. Я думала, это значит быть разумной.
– Non, ma petite, это не значит быть разумной. Это другой способ быть очень требовательной.
– Ну, тогда, черт побери, скажи мне, что делать, потому что никакой другой у меня быть не получается.
– Ты, как говорится на современном языке, «сложна в обслуживании». Но я это знал еще до того, как мы стали парой.
– Ты хочешь сказать, знал, во что влезаешь.
Он кивнул.
– Насколько это вообще может знать мужчина, который решает полюбить женщину. В каждой любовной истории есть загадки и сюрпризы. Но я действительно несколько представлял себе, во что влезаю. И сделал это своей охотой и с радостью.
– Трудности побледнели перед – чем? Силой, которую ты мог набрать?
Он нахмурился:
– Вот видишь, ты уже злишься. Ты хочешь не правды, ma petite. Но и лжи ты тоже не хочешь. И не даешь нам даже намека, как нам пройти твои рифы.
– Никогда не слыхала от тебя морских метафор.
– Может быть, встреча с Сэмюэлом напомнила мне о путешествии в эту прекрасную страну.
– Может быть, – сказала я и сама услышала свои подозрительные интонации.
Ашер издал какое‑то грудное хмыканье.
– Ты ищешь причины разозлиться, чтобы обвинить нас и сбежать.
– Как Ричард сегодня хотел затеять ссору, – сказала я.
Ашер кивнул.
Я задумалась на пару секунд.
– Дело в том, что мы с Ричардом не слишком отличаемся. Во многом мы похожи.
|
|
Жан‑Клод посмотрел на меня так, будто я наконец‑то дошла до того, что он давным‑давно знал.
– Слишком похожи очень во многом, но ты больше способна на компромисс, и ваше сходство характеров заставляет его все время пытаться вынудить тебя к тем же решениям, что принял он. Он в тебе видит свое отражение и еще даже меньше тебя понимает, почему ты не видишь его правоты во всем.
– Может быть, этим он меня и раздражает. Он ведь так похож на меня, почему он не может принимать те же решения, что и я?
– Oui, ma petite, я думаю, в этом отчасти причина вашей столь великой злости друг на друга.
– Он прав. Я пытаюсь сделать из него кого‑то другого, а он то же самое делает со мной. Черт побери!
– Что такое, ma petite?
– Терпеть не могу, когда так торможу в вещах, настолько очевидных.
– Очевидны они только тогда, когда их заметишь, – сказал он.
– Не уверена, что поняла смысл, но ладно. Я ж не говорю, что мне понравится это слышать, но скажи, почему ты так обеспокоился, когда Ашер на меня подействовал взглядом.
– На это отвечу я, – сказал Ашер. Он подошел ко мне, халат его был по‑прежнему распахнут. Мне понадобилось больше усилий, чем я признала бы вслух, чтобы смотреть ему в глаза, а не ниже. – Если я тебя захвачу взглядом, мы оба тогда боимся, что ты изгонишь меня из своей постели. Своей и Жан‑Клода.
– За постель Жан‑Клода я не отвечаю. Вы спите вместе в твоей постели, когда я днем залегаю в его.
Мужчины обменялись взглядом, которого я не поняла. Я тронула Ашера за руку, привлекая его внимание к себе:
– В чем дело?
Он посмотрел на меня, закрыв золотыми волосами шрамы на лице. Вообще‑то он уже перестал от меня прятаться.
|
|
– Так что, ты думаешь, делаем мы с Жан‑Клодом в моей постели, когда ты спишь вот в этой?
Я нахмурилась, потом отвела взгляд от его слишком уж откровенных глаз. Вампирская сила не заставит меня отвести глаза, а вот смущение – может.
– Ты прав, я не хочу честности. Я только думаю, что хочу.
– Ты покраснела, – заметил Ашер с довольным смехом. – Ты думаешь, что мы любовники?
Я так покраснела, что от прилива крови закружилась голова, и появилось такое чувство, что Ашер выставляет меня на посмешище. Так что – да, я рассердилась. Скрестив руки на животе, я ответила:
– Да.
Ашер посмотрел на Жан‑Клода:
– Она верит про нас, чему все верят.
Наконец‑то я взглянула на Жан‑Клода – ничего, совсем ничего на его лице не отражалось. Мне пришлось облизать вдруг пересохшие губы, чтобы сказать:
– Вы хотите сказать, что этого не делаете, когда меня нет с вами?
– Все прикосновения, которые мне дозволены – это только когда ты с нами, – сказал Ашер. Его очередь была говорить сердито. Но гнев окрасил его голос жаром.
Я все смотрела на Жан‑Клода.
– Ты нам не веришь? – спросил он.
– Не то чтобы… – Я попыталась вложить это в слова: – Как ты можешь быть вот так близко к нему и ему отказать?
– Спасибо за такие слова, – сказал Ашер.
– А что бы сделала ты, ma petite, увидев нас в объятиях друг друга?
– Я… не знаю. Наверное, зависит от того, что ты понимаешь под «объятиями».
– Секс, ma petite. Секс.
Я открыла рот, закрыла, не зная, что сказать.
– Не знаю.
– Я знаю. Тебя смело бы прочь. Ты бы оставила мою постель, разрушила бы нашу силу, наш триумвират. Ты бы могла сбежать к нашему столь консервативному Ричарду, или бы бросила нас обоих. Ты была бы так шокирована, так не готова принять подобные вещи.
|
|
– Может быть, но я же не психовала насчет тебя с Огюстином.
– Там ты участвовала. Мы делили его с тобой. Если бы ты увидела нас только вдвоем, восприняла бы по‑другому.
– Ну, во‑первых, он нам чужой…
– Погоди, – перебил Ашер. – Ты хочешь сказать, что готова делить со мной Жан‑Клода?
– Мы и так все друг другом делимся.
Он покачал головой:
– Мы делим тебя, Анита, а друг друга едва ли касаемся.
– Не надо об этом сегодня, Ашер. Я тебя прошу и как твой друг, и как твой мастер. Когда наши гости уедут, вернемся к этому обсуждению.
– Даешь слово? – спросил Ашер.
– Даю слово.
Я кивнула.
– Когда не будем сидеть по самую задницу в аллигаторах, и когда у меня будет несколько дней переварить эту новость.
– Для тебя это новость – что я хочу быть его любовником? – спросил Ашер.
Я покачала головой:
– Честно говоря, я думала, что вы у меня за спиной как кролики. Знаешь, страусиная политика: «не спрашивай – не скажут». Мне и в голову не приходило, что все ваши прикосновения – только при мне.
– Я думал, что ты в этом увидишь с нашей стороны нечестность, – сказал Жан‑Клод.
– С другой женщиной – да, но у меня аппаратура не та. В смысле, что если мужики с тобой такое будут делать, то у меня просто нужных частей нет. Но я думала, что делю тебя не с какими‑то мужиками, а с Ашером. Это же не просто первый попавшийся хмырь с улицы.
– Ты хочешь сказать, что для Ашера ты делаешь исключение из правил?
– Я даже не знаю, есть ли у меня правила, но я не хочу делить тебя ни с кем, не больше, чем ты хочешь меня с кем‑нибудь делить. Но я предполагала, что вы с Ашером любовники – в мое отсутствие.
Наконец‑то, вот она, правда.
– И почему ты так думала?
Я показала на Ашера:
– Посмотри на него. Посмотри, как он на тебя смотрит.
Ашер засмеялся:
– Ты хочешь сказать, я так прекрасен, что мне никто не может отказать?
– Именно так, – кивнула я.
Лицо его смягчилось, он встал рядом со мной.
– Анита, ты возвращаешь молодость моему сердцу.
Я взяла его за руку:
– А ты иногда заставляешь меня чувствовать себя просто младенцем.
– Pourquoi?
– Потому что я могу взять в постель вас обоих, но предполагала, что вы любите друг друга у меня за спиной, чтобы пощадить мои чувства. Это мне казалось аккуратным и чистым решением. Мне не надо было разбираться в своих чувствах насчет того, что вы пара, зато каждый получал, что ему нужно. А оказалось, что Жан‑Клод вел себя очень, очень хорошо, а ты чувствовал себя заброшенным.
– Отвергнутым, – поправил он, мрачно глядя на Жан‑Клода.
Я взяла его за лицо, повернула к себе.
– Это была моя вина, а не его. Он прав, Ашер. Ты меня знаешь. Я могу не замечать слона в гостиной, пока не вляпаюсь в навоз по самые уши, но если заставить меня посмотреть на это, пока до ушей еще не дошло, я могу это плохо принять. Если бы я застала вас вдвоем, я бы сделала из этого повод сбежать ко всем чертям. Жан‑Клод в этом прав.
– А теперь? – спросил он.
– Не знаю. И это действительно правда. Пока я не видела, как Жан‑Клод целует Огги, пока не участвовала в этом, я бы точно сказала «нет». Не просто «нет», а «нет, черт побери!» – Я опустила глаза, не зная, от смущения, от недовольства или просто мне так свойственно. – Но я хочу, чтобы счастливы были все, кого я люблю. Это я знаю. Я хочу, чтобы все мы были счастливы и перестали убегать. – Рукой я коснулась своего живота, столь красивого и плоского от упражнений. – Перестали притворяться, что мы какие‑то не такие, как есть на самом деле. – Я взглянула на него. – Никто не спросил, каковы твои чувства насчет ребенка. В смысле, у тебя те же шансы, что у Жан‑Клода. В смысле, шансы быть отцом.
Он улыбнулся:
– Я – эгоист и сволочь. Проснулся пьяный от силы и забыл, что с тобой творилось эти несколько часов. Прости.
Я покачала головой:
– Я игнорировала эту проблему куда дольше.
– Я в постели двоих, которых я люблю, и проблемы в этом нет. Мне повезло больше, и я счастливее, чем мог даже мечтать быть снова.
– Но…
Он положил пальцы мне на губы:
– Тише. Ты хочешь спросить, каковы мои чувства насчет твоей беременности. Ну какие они могут быть, кроме счастья, что будет в нашей жизни маленькая ты или маленький Жан‑Клод? Джулианна сожалела, что не подарила мне ребенка.
Впервые он назвал ее имя без этой болезненной печали.
Я поцеловала его пальцы и отодвинула руку, чтобы сказать:
– Ты этой беременностью счастлив?
– Не счастлив и не несчастлив, но я очень счастлив сейчас быть рядом с тобой. Я горд, что могу назвать себя твоим любовником. Ты воистину хочешь, чтобы мы все были счастливы, Анита. И ты понятия не имеешь, насколько это редко для двоих быть в таких отношениях, когда по‑настоящему хотят счастья друг другу, но ты жонглируешь многими сердцами и желаешь счастья для всех. Редчайший случай – такое желание.
– Как же можно любить кого‑то и не желать ему счастья?
Он улыбнулся мне, волосы упали назад. Улыбался он так широко, что клыки показывал, а это с ним редко бывало. Улыбка столь широкая растянула на нем шрамы, заставила его вспомнить, какая у него тугая кожа – но не улыбался он из‑за действия его улыбки на других, из‑за их восприятия. Я помнила эту улыбку по тем векам, когда еще не была рождена. Эта улыбка была у него до того, как погибла Джулианна, до того, как избороздили его святой водой в попытке изгнать дьявола. Я улыбнулась ему в ответ, потому что у меня стало легче на сердце при виде этой улыбки. И я почти была уверена, что это облегчение – не мое, а Жан‑Клода, но ощущалось оно как свое.
Ашер обнял меня, прижался лицом к животу и застыл неподвижно, будто слушая. Я погладила его по волосам – всегда неожиданное ощущение, потому что они у него были мягкие и пышные, не такие мягкие, как у Жан‑Клода, а такие, как у меня. Ведь не могут же быть такими мягкими волосы, похожие на золотую пряжу?
Он что‑то сказал тихо по‑французски, я уловила только слово bebe. Младенец. Наверное, я ожидала, что разозлюсь, но единственная мысль, пока он что‑то шептал мне в живот, была такая: как же это все мило! И мысль эта была очень мне не свойственна. Оглядевшись, я увидела Жан‑Клода, и лицо его выражало именно это чувство. Я поняла, кто решил, что это мило, и это была не я, но когда столько эмоций Жан‑Клода меня захлестывали, я не могла не согласиться.
Я протянула руку Жан‑Клоду, другой гладя волосы Ашера. Жан‑Клод принял мою руку и обнял меня сзади, прижался телом к рукам Ашера, обхватившим меня за талию. Так он был счастлив, Жан‑Клод, так счастлив, и это счастье наполнило нас обоих, теплое, приятное, как если тебя завернут в любимое одеяло и прижмут к любимой груди. Я прильнула к рукам Жан‑Клода, он поцеловал меня в шею. Ашер поднял голову и улыбнулся нам обоим. Вдруг он стал моложе – таким, как был сотни лет назад, когда был живым.
Счастье это было реальным, ощутимым, а потом в мысли Жан‑Клода закралась тончайшая струйка сожаления. Я уловила ее прежде, чем он успел ее спрятать: такое счастье долго не длится. В прошлый раз, когда он был так счастлив, все кончилось ужасом.
Он ткнулся лицом мне в изгиб шеи, чтобы не выдать эту мысль Ашеру. Я погладила его лицо, обернулась к нему глазами, дала понять, что «услышала» его мысль, и что это нормально. Вполне нормально ждать Большой Беды, потому что я сама тоже в Большую Беду верила.
Когда я была моложе, хотелось мне: пусть мне кто‑нибудь пообещает, что все будет хорошо и больше никогда не случится ничего плохого. Теперь я понимала, что желание это детское. Взрослые могут стараться, но обещать не могут – обещать и надеяться выполнить обещание.
Я стояла между ними двумя, и знала, что сделаю все, чтобы с ними ничего не случилось, чтобы они были счастливы. Я давно уже была готова убивать ради тех, кого люблю. Сейчас я была готова ради них жить.
Глава двадцать восьмая
Все, кого я считала бойфрендами или любовниками, ушли. Я хотела немножко побыть одна, но по‑настоящему одна – это было бы слишком опасно. Реквием и кое‑кто из охранников остались. Я оделась в ванной, что казалось глупым, так как все меня уже видели голой. Но хотелось какого‑то уединения.
Пока со мной были Жан‑Клод и Ашер, я насчет ребенка абсолютно была спокойна, даже довольна. Как только они ушли, тут же вернулась паника. Один из них, не знаю кто, воздействовал на меня вампирскими хитростями. Или, может быть, я просто восприняла чьи‑то эмоции. Черт, со столькими мужчинами я была метафизически связана, что это даже не обязательно были эмоции Жан‑Клода. Я только точно знала, что не мои.
Я оделась в запасную одежду, которую держала у Жан‑Клода на всякий случай. Джинсы, черная футболка, кроссовки, хороший кожаный пояс и достаточно белья, чтобы под все это надеть. Ремень помогал держать наплечную кобуру, и ее знакомая тяжесть была мне приятна. Как‑то увереннее с ней было, и не потому увереннее, что можно кого‑нибудь застрелить. Большинство народу, осложняющего мне жизнь, я любила и убивать не собиралась. От пистолета лучше было психологически, а не практически. Пистолеты полезны только против тех, кого хочешь убить, а если убивать не хочешь, то пистолет создает ложное в некотором смысле чувство безопасности. И еще посеребренные ножи на запястьях – тоже ради этого чувства. Большинство из тех, кто меня окружает, вполне может выдержать удар ножом, если только не в сердце. Я не ожидала ни с кем из них спора такого накала, но от наручных ножен мне тоже было спокойнее. Из ванной я вышла одетой и вооруженной. Так мне было куда лучше.
И еще одну штуку я надела, которую хранила у Жан‑Клода – запасной крест. Его я вытащила из прикроватного столика. Спрятанный под рубашкой, он приятно холодил кожу.
– Я здесь единственный монстр, которого может остановить крест, – сказал Реквием. – Ты настолько мне не доверяешь?
Это замечание заставило меня взглянуть на Римуса и нового гиенолака, сидящего возле камина.
– Ничего личного, Реквием. Меня сегодня посетили Белль Морт и Марми Нуар. Крест помогает держать их на расстоянии.
– У них страшная сила.
– Ага.
Я порылась в сумке, нашла свой сотовый и пошла в ванную.
– Можешь говорить при мне, Анита. Я не болтун.
– Ты связан с Жан‑Клодом клятвой крови, и все, что он хочет, ты ему расскажешь. А если честно, я просто хочу побыть одна. Опять‑таки ничего личного, Реквием.
Я вздохнула, потому что из‑за такого вот, в частности, я и отвергала его в качестве pomme de sang. Он был эмоционально распущен – ну, не собран, во всяком случае. А мне эмоционально растрепанных мужчин и так хватало.
– Слушай, так не пойдет, если все ты будешь воспринимать настолько лично. Друзья по траху столько между собой не перетирают.
Лицо его зарылось той же непроницаемой красотой.
– О’кей, – сказал он, одним этим словом давая понять, что его чувства задеты. Блин, как мне этого не надо!
Я закрыла за собой дверь и позвонила своему гинекологу. До меня наконец дошло, что этого пластикового кусочка мало. Он точен на девяносто девять процентов, а мне нужно было сейчас сто. Почти пять минут я уговаривала секретаршу, что мне нужно говорить с сестрой или с доктором. Доктор, разумеется, был занят с пациенткой, но пять минут ожидания дали мне наконец сестру.
– В чем проблема? – спросила она голосом наполовину приветливым, наполовину нетерпеливым.
– Насколько точны эти домашние тесты на беременность? В смысле, я знаю, что написано на упаковке, но как оно на самом деле?
– Очень хороши, очень точны.
Голос ее слегка смягчился.
Я с таким шумом сглотнула слюну, что она наверняка услышала.
– Так что если он дает положительный результат, то…
– То поздравляю вас, – сказала она.
– Но это же не сто процентов?
– Нет, но ложноположительные очень редко бывают, миз Блейк, очень редко.
– А есть что‑нибудь вроде анализа крови, что дает сто процентов?
– Есть анализ крови, но обычно врачи вполне доверяют домашнему тесту.
– Но если бы я хотела сдать анализ крови, для полной уверенности, это можно было бы?
– Вполне.
– Сегодня.
– Миз Блейк, если вы так беспокоитесь, сделайте повторно домашний тест, но вряд ли он вам даст иной ответ. Ложноотрицательные нам встречались, но ложноположительные ответы очень редки.
– Насколько редки? – спросила я.
Слышно было, как она шуршит бумагами.
– Какая была последняя менструация?
– Первая неделя сентября.
– Точной даты не помните?
– Нет.
Я старалась не злиться. Да кто вообще запоминает даты менструаций?
– Миз Блейк, Анита, я думаю, надо вас записать на предродовой осмотр.
– Предродовой? Нет… то есть да… а, черт…
– Анита, мне с многими женщинами приходится разговаривать. В основном они счастливы от таких известий, но не все. Судя по вашему голосу, вы не обрадованы.
– Нет.
– Доктор Норт сейчас подойдет, я передаю ему трубку. – Молчание, шорох, шуршание ткани, потом мужской голос: – Здравствуйте, Анита! Как поживает моя любимая охотница на вампиров?
– Не слишком сегодня.
Сама услышала, какой у меня тихий и огорченный голос.
– Обидно слышать. Давайте запишем вас на прием.
– Я не хочу быть беременной.
Он секунду помолчал.
– У вас небольшой срок, Анита. Еще есть варианты.
– Вы имеете в виду аборт?
– Да.
– Не могу, если там нет чего‑нибудь совсем плохого. Я в смысле, что надо провериться на синдром Влада и на синдром Маугли.
– Синдром Влада – понимаю, но на синдром Маугли надо проверяться только если у вас был секс с оборотнем в образе зверя.
Я приложилась головой к холодным плиткам стены.
– Я знаю.
– О… – начал он слишком энергично, как говорят это «о» когда хотят сказать на самом деле «О Боже мой!». Но он быстро взял себя в руки – врач все‑таки. – Пегги, я буду говорить из кабинета, переключите, будьте добры. Анита, погодите, лучше нам поговорить наедине. – Мне пришлось послушать аккорды «музака» – слава богу, недолго, потом он взял трубку: – О’кей, Анита, надо посмотреть вас как можно быстрее. – Шуршание листов бумаги, потом он сказал: – У нас отмененный визит сегодня на два часа дня.
– Не знаю, смогу ли я.
– Будь это плановый предродовой осмотр, Анита, я бы сказал: «ладно, приходите на той неделе», но если надо проверять на оба эти синдрома, и вы говорите, что есть ненулевой шанс, особенно для синдрома Маугли, то нужно кровь брать сейчас.
Я хотела сказать, что только один раз у меня был секс с ликантропом в животной форме, всего один раз, но, как говорится, одного раза достаточно.
– Док, я читала про синдром Влада. Про второй я мало что знаю. Я в смысле, что если я беременна, то это ведь сейчас всего лишь комочек клеток? То есть ну никак не больше двух месяцев, да? И нет шанса, что младенец попытается прогрызть себе путь наружу?
Просто от этих слов у меня свело живот. Может вообще не быть варианта что‑нибудь сохранить.
– У людей для млекопитающих довольно долгий период вынашивания. Оборотень, о котором идет речь, – млекопитающее?
– Да. А есть разница?
– Может быть. Видите ли, опасность синдрома Маугли в том, что иногда зародыш растет с животной, а не человеческой скоростью.
Я быстренько пролистала в уме все курсы биологии, которые слушала, но о периоде вынашивания леопарда не упоминалось нигде. Тема не возникала.
– Анита, вы меня слышите?
– Я здесь, док, я просто… я знаю, что если это синдром Влада, то надо прерывать. Ребенок все равно не выживет, но попытается меня с собой забрать. Но насчет второго синдрома я не знаю, он куда более редкий.
– Очень редкий, в этой стране вообще зарегистрировано всего десять случаев. Если обнаружится худшее, и это будет синдром Влада, то у нас будет время его устранить. Если синдром Маугли – тогда зависит от того, какой зверь. – Я услышала стук клавиш компьютера. – Вы знаете, что это был за оборотень?
– Это было только один раз, и… – я прекратила оправдываться и просто сказала: – Леопард. Да, леопард.
Бог мой, невозможно было поверить, что я веду такой разговор.
Снова заклацали клавиши.
– У леопарда беременность от девяноста до ста шести дней, в среднем девяносто шесть.
– И что?
– У человека – двести восемьдесят дней.
– Да, ну так что?
– Так вот что: я полагаю, что у вас нет выраженного синдрома Маугли, или вы бы уже знали. Вы были бы уже близки к родам.
– Вы шутите?
– Нет, – ответил он, – но у вас его явно нет. Может быть, синдром Маугли в стертой форме. Если так, то беременность может вдруг пойти ускоренно, и вы от самого начала беременности вдруг окажетесь в нескольких днях от ее конца.
– Вы шутите.
– Пока мы говорим, я смотрю литературу. Потрясающая штука – Интернет, иногда. Два случая в этой стране синдрома Маугли в ослабленной форме. Даже если сделать тест, мы сможем только сказать вам да или нет. Как с синдромом Дауна: можно сделать тест и сказать, есть он или нет, но без амниоцентеза никто не скажет, насколько он выражен.
– Синдром Влада означает аборт автоматически. А синдром Маугли? – спросила я.
Он помолчал, потом сказал, тщательно подбирая слова:
– Автоматически – нет. Но врожденные дефекты могут быть… гм… очень серьезные.
– Я никогда не слыхала раньше, чтобы вы нервничали, доктор Норт. Чего я не знаю, из‑за чего вы заговорили таким тоном?
– Если у вас стертая форма синдрома Маугли, то в понедельник зародыш может на ультразвуковом исследовании оказаться больше срока, до которого в этом штате разрешен аборт. При этих возможных врожденных дефектах, Анита, вам не хотелось бы лишать себя вариантов.
«Да‑а», – подумала я.
– Значит, в два часа?
– Приезжайте в больницу св. Иоанна, прямо в отделение акушерства.
У меня сердце забилось в глотке:
– Отделение акушерства? Вы тут не забегаете вперед, доктор?
– У меня в кабинете пришлось бы брать кровь и отправлять на анализ. В больнице все результаты будут намного быстрее. Если по результатам захотим посмотреть подробнее, то в больнице есть УЗИ, которое нам понадобится.
– Ультразвук и у вас в кабинете есть, – напомнила я.
– Есть, но у них аппарат чувствительнее. Мы быстрее получим информацию, а быстрота здесь действительно существенна, Анита.
– О’кей, будут там в два.
– Отлично.
– Кстати, сегодня у вас очень жесткая манера общения с больными.
Он засмеялся:
– Я вас хорошо знаю, Анита. Если вас не напугать, вы найдете предлог не приехать.
– Вы специально для этого преувеличиваете? – спросила я.
– Увы, нет. Я просто выложил вам все более прямо, чем сказал бы другой пациентке. Но других моих пациенток не надо тащить за шиворот, чтобы они просто в кабинет приехали.
– Вы не в кабинете меня ждете, док, а хотите, чтобы я приехала в больницу. Я туда попадала только когда бывала ранена на службе.
– Это вы уже на попятный пошли?
Я вздохнула:
– Нет, приеду. – Подумала об одной вещи и решила, что надо спросить. – Я могу привести с собой сопровождающих в отделение акушерства? Сейчас не так, как в моем детстве, когда все запрещено?
– Можете привести друга держать вас за ручку, если хотите, но так как нам может понадобиться УЗИ малого таза, это должен быть близкий друг.
Блин, еще и УЗИ…
– По крайней мере один будет настолько близкий, чтобы находиться при мне. Остальные могут подождать за дверью.
– Остальные? – спросил он.
– По крайней мере один бойфренд, если не больше, и охранники.
– Охранники? Вам грозит опасность?
– Почти всегда, но это не… это не то что за мной гоняются враги или что. Скажем так: этот визит может вызвать у меня сильный стресс, а в обозримом будущем мне не следует подвергаться стрессу без сопровождения.
– Загадки загадываете? – спросил он.
– Не намеренно.
– Обычно вы чертовски прямолинейны, Анита.
– Извините, это такая вещь, которую я по телефону объяснить не могу.
– О’кей. Вся эта ситуация – она сказывается на вашем здоровье?
Я подумала и ответила:
– Может быть. Думаю, что да. – До меня тут дошло, что если я перекинусь по‑настоящему, то потеряю ребенка, и вся эта ситуация разрешится раньше, чем мы даже ее обдумаем. Но я просто не могла найти короткое объяснение, что со мной происходит. – Так я могу привести с собой людей?
– Если я скажу «нет»?
– Тогда у нас проблема.
– Сколько человек?
– Надеюсь, что не больше четырех… – Я быстро прикинула в уме. Двое телохранителей и по крайней мере по одному представителю от каждого зверя, который во мне есть. – Пять.
– Пять, – повторил он.
– Из них по крайней мере двое – это бойфренды.
– Потенциальные отцы?
– Да.
– Если будут вести себя прилично, то ладно.
– Если кто и будет вести себя неприлично, то это я, – сказала я и повесила трубку.
Грубо, конечно, но у меня уже нервы не выдерживали разговоров на эту тему. Мне было страшно, так страшно, что кожа холодела… Холодела? Я потрогала себе лоб, пытаясь понять, действительно ли мне холодно. Если да, то я подвергла опасности Дамиана, моего бедного слугу‑вампира, первого из мужчин, из которых я метафизически выкачивала энергию, если между кормлениями проходило слишком много времени. Я его не высасываю до смерти, так что он уже из гроба подняться не сможет? Мне удалось укротить ardeur, чтобы он не был таким требовательным, я могла отодвинуть его на несколько часов, но цена за это была высока. Иногда она поднималась почти до жизни Дамиана. Теоретически после смерти Дамиана я начала бы высасывать Натэниела. Только мне никогда не хотелось проверить эту теорию экспериментом.
Я посмотрела на часы: десять утра. Господи, какое длинное, черт бы его побрал, утро. Невероятно рано, чтобы столько вампиров Жан‑Клода уже поднялись. Пока что только мастера проснулись, а Дамиан в это число не входит. Но все‑таки… может, я уже его высасываю, только потому что не накормила ardeur и сама не позавтракала? Настоящая еда помогала сдерживать другие виды голода, от ardeur'а и до зверей. А я еще даже чашки кофе не выпила. Еще не время было для этого, но сколько же я уже бодрствовала не евши, что это стало ошибкой. Может быть, мы вчера достаточно хорошо попировали на Огюстине, но рисковать я не могла. Нужно поесть. Только вопрос, какой голод утолять первым. Так секс или кофе? Хм… подумать надо.
Глава двадцать девятая
Оказалось, что кофе прежде. Реквиема в спальне не было, а Мика вошел в дверь, неся поднос с завтраком. Он не сказал, что я слишком затянула с едой, подвергла опасности Дамиана, могла пробудить зверей с риском для себя или для ребенка, не сказал, что я пренебрегаю своим здоровьем, что ardeur от этого может стать неконтролируемым, – он просто принес завтрак и поставил его на столик. Две чашки кофе, круассаны, сыр и фрукты. Всю еду в «Цирк» приносили, потому что кухни здесь нет. Прежний мастер города не держала при себе много людей, и плевать ей было, удобно им или нет. Жан‑Клод первым делом перестроил ванные – приоритеты. Хорошую еду можно заказать, и ее принесут, но приличную ванну тебе не принесет никто. И все же, глядя на этот поднос, я в который раз подумала: «Нам нужна кухня».
Первым делом я съела кусочек чеддера – мы выяснили, что белок лучше всего поддерживает уровень энергии. Ну, некоторые среди нас просто не предназначены быть вегетарианцами.
– Как ты, Анита? – спросил Мика. – Вид у тебя очень… – он попытался найти слово, и не нашел.