Издалека донесся голос Куки:
– Что мне делать?
– Поцелуй ее, – сказал кто‑то.
Он меня поцеловал, и когда его губы коснулись моих, я отпустила львицу. Отпустила ее врезаться в него. С Натэниелом я пыталась зверя слегка удержать, но моя способность контроля на сегодня кончилась.
Больно было, когда она из меня вышла – будто мне в горло сунули лопату и выкапывают внутренности, вытягивают рваной горящей чередой. Я заорала ему в рот, он закричал в ответ, не отнимая губ от моих, хотя сам извивался от боли. Его руки впились вокруг меня в кровать, держали, держали, а рвущая, вспарывающая полоса силы терзала его тело. Не было этого мига скольжения костей, изменения формы. Только что он был человеком, и в следующую кожа его взорвалась, залив комнату дождем густых капель. Тело у меня под руками было шерстистым и сухим, щека, которой я касалась, покрылась бахромой густой золотистой гривы. Глаза мне залила липкая жижа, пришлось их протирать. И еще какие‑то сгустки, более вязкие, чем прозрачная жидкость. Сила в буквально смысле порвала его – у меня мелькнула мысль, уцелели ли татуировки, а потом я увидела его лицо.
Глаза стали золотистыми, лицо – бледно‑золотым, и грива мохнатым ореолом. Странная, изящная смесь человечьего и кошачьего была в этом лице. Плечи стали шире, чем у леопарда, все куда более мускулистое. Вдруг обнажившееся тело оказалось прижато между моих ног, но не выражало счастья, что оказалось там. Мелькнул позади хвост, а потом тело рухнуло, обмякнув, частью на меня, частью рядом.
Там, где вес пришелся на меня, мне стало больно, я пискнула, и он откатился в сторону, завалился на промокшие простыни. Похож был на первобытного бога, ставшего жертвой охотников. А я осталась лежать на месте, покрытая чем‑то, чего мне видеть не хотелось. Слишком оно было густое, слишком… ну, слишком, и все. Не хотелось мне ни на это смотреть, ни об этом думать. Меня усыпали кусочки его тела, и я знала, что ему больно, чертовски больно.
|
|
– Прости, – сказала я сорванным шепотом.
Он поднял на меня золотистые глаза:
– Блин, больно‑то как!
Мика подошел к краю кровати, взял меня за руку и осмотрел пальцы.
– У тебя кровь из‑под ногтей. Если бы он не успел принять твоего зверя… – Мика пожал плечами: – …могло бы быть поздно.
Это меня испугало. Мышцы живота напряглись невольно, и даже от этого возникла боль – я их перенапрягла раньше, сама того не заметив.
– Спасибо тебе, Куки, ты даже не знаешь, как я тебе благодарна.
Человеко‑лев посмотрел на меня:
– Как ты меня назвала, Куки?
– Извини. Понимаешь, волосы, синие, как у Куки‑Монстра, и татуировки…
– Хэвен. Меня зовут Хэвен. Хотя… – кажется, он улыбнулся, но по львиному лицу трудно было судить. – Хотя Куки‑Монстр подойдет отлично.
– Я же сказала только Куки, без Монстра.
– Ты еще меня в лучшем виде не видела, – сказал он и тут уж точно улыбнулся.
Я не поняла, и Мика мне пояснил:
– Он имеет в виду, что у него большой.
– А, – сказала я и улыбнулась Мике. – Не стоило бы ему хвастаться, пока он конкурентов не видел.
Лев повернул голову посмотреть на Мику – не ему в лицо. Мика сказал:
– Меня ты тоже не в лучшем виде видишь.
Даже на львином лице можно было различить надменность, когда он посмотрел на меня, не на Мику.
– Можешь мне поверить, я не спасую. Огги подбирает по размеру, не только по таланту.
|
|
Не знаю, что мне тут полагалось бы сказать. «Правда?», или «Бог ты мой!», или просто «Ну‑ну»? В обычной ситуации эта уверенность, что ему предстоит меня трахнуть, вывела бы меня из себя. Но – во‑первых – у меня не было сейчас сил злиться, и – во‑вторых – он меня спас. Нас спас, Мику, Натэниела и меня. Я могла бы попросить у нашего местного прайда львов для сопровождения, но сегодня, прямо сейчас, никого не было, кроме Хэвена, чтобы меня спасти. Я была у него в долгу. К тому же я его разодрала на части и причинила ему не слабую боль. Тут извинениями типа «простите, нечаянно» не отделаешься.
– Когда сможешь идти, – сказал Натэниел, – я тебя отведу туда, где кормимся.
У него мех мокро блестел, пострадав при превращении Хэвена больше, чем при собственном. Он спрыгнул с кровати и подошел на мягких лапах к Мике, который все еще держал меня за руку.
Мика поднес мою руку к лицу, и у него на щеке остался мокрый поблескивающий мазок. Мне опять придется мыться.
– Я могу идти. – Хэвен сполз с кровати – и рухнул на колени. – А, блин!
Натэниел помог ему встать.
– Ты тоже принял ее зверя? – спросил Хэвен.
– Да.
– И тебе не так сильно досталось?
– Нет.
Натэниел не стал пускаться в объяснения, что это было не так бурно, и никто другой тоже не стал. Я не знала, оставим ли мы Хэвена при себе, но если да, то Натэниелу надо будет установить с ним некую иерархию. И то, что Натэниел мог принять столько боли и не вырубиться, было в его пользу.
Хэвен прислонился к кровати. Натэниел продолжал держать его руку, золотые львиные глаза обратились ко мне.
|
|
– Не принимай это слишком лично или еще как‑нибудь, но черт побери, пусть побочные последствия будут получше.
– Будут, – пообещал Натэниел.
– Зависит от того, о каких ты последствиях, – сказала я.
– Секс, – ответил он, выпрямляясь медленно, явно преодолевая боль. – Ты из линии Белль Морт, с вами других не бывает.
Насчет последнего я спорить не могла, а вот насчет первого – вполне.
– Не стоит предполагать, что ты получишь секс, Хэвен.
Он посмотрел на меня:
– После всего этого я недостаточно себя проявил для секса? Девушка, что должен сделать мужчина, чтобы отвечать твоим стандартам?
– Когда выяснишь, дай мне знать. – Это сказал Ричард. Он остановился возле кровати и посмотрел на меня. – Ты могла бы быть моей лупой по‑настоящему, но не захотела. Выбрала его – их – вместо меня.
– Если бы я стала настоящей лупой, ты не хотел бы меня. Это я у тебя в голове увидела.
Он покачал головой:
– Ты могла бы быть моей лупой в лупанарии, со стаей.
– Но я бы потеряла ребенка.
Он не смотрел мне в глаза.
– Тебе невыносима мысль, что это может быть не твой ребенок?
– Да.
– Я и так твоя лупа, – сказала я. – И еще я Больверк. Ничего для тебя и меня не изменилось бы, стань я настоящей волчицей. Ты бы только усердней стал бы искать среди людей Истинную Подругу.
Он посмотрел на меня:
– Ты мне даже иллюзию оставить не хочешь?
Я попыталась сесть, и Мике пришлось мне помочь. Все тело окостенело, болела каждая жилка.
– Какую иллюзию, Ричард?
– Что мы могли бы быть вместе, парой, хотя бы с волками.
– А как бы шла моя жизнь вне полнолуний?
– А разве плохо было бы быть только со мной, без других?
Я посмотрела ему в лицо… может, я устала, физически, умственно, эмоционально… после всего, что было ночью, все утро, он думал только о себе, своих проблемах, своих страданиях.
– Ричард, все на свете вертится вокруг твоих переживаний? Это все, о чем ты можешь думать?
– Ответь, Анита, ответь. Так ли было бы плохо быть со мной вместе, парой? Ты да я, и никого больше? Так ли плохо?
Я еще раз попыталась уйти от ответа.
– Ричард, зачем тебе знать ответ?
Я оперлась на Мику, он меня поддерживал.
– Mon ami, – сказал Жан‑Клод, – оставь тему.
Он снова покачал головой.
– Нет, давайте до конца. Я думал раньше, что если бы он, – Ричард указал на Жан‑Клода, – не помешал бы, мы были бы парой и были бы счастливы. Но я вижу тебя с ним, – он показал на Мику, – и с ним, – на Натэниела, – и мне нужно знать. Нужно. Скажи мне правду. Я не разорву триумвират. Я не убегу. Но скажи правду, чтобы я знал, на каком я свете. Чтобы знал, насколько усердно мне искать Истинную Подругу. Скажи правду, и я, быть может, смогу жить дальше. Сейчас я знаю, что не могу стоять и смотреть, как ты выберешь еще одного любовника. Вот этого – не смогу.
Ричард присел на смятый, грязный край кровати. Лицо у него было похоронное.
– Если бы ты стала волчицей по‑настоящему, и тебе пришлось бы жить со мной, оставить Мику и Натэниела, было бы это плохо?
У меня заболело горло – но не от того, что мои звери натворили. Его просто перехватило спазмом, глаза жгло. Почему это от Ричарда мне всегда хочется плакать?
– Не вынуждай меня, – шепнула я.
– Скажи, Анита. Скажи.
Мне пришлось сделать два глотательных движения, и слезы полились у меня по лицу, когда я сказала:
– Да, это было бы плохо.
– Почему? Почему было бы плохо, чтобы мы жили вдвоем, растили нашего ребенка? Если он мой, я хочу присутствовать в его жизни.
Вот оно. Он вспомнил ребенка – и сразу слезы сменились злостью, которая у меня и так достаточно близко.
– Ты не видишь меня, Ричард. Видишь какой‑то идеал меня, а это не я. И никогда вообще я не была.
– То есть как – не вижу тебя? Вот ты, здесь сидишь.
– И что ты видишь, Ричард, скажи мне?
– Я вижу тебя.
– Я сижу голая на кровати, меня держит голый мужчина, и еще двое голых мужчин в этой комнате – мои любовники. Ты только что сказал, что не можешь смотреть, как я возьму очередного любовника, а сам знаешь, что мне нужно искать нового pomme de sang, чтобы питать ardeur.
– Я думал, ты не собираешься искать его всерьез, только делаешь вид.
Вот этого перед всеми говорить не надо было.
– Мне кажется, Ричард, что у меня сейчас уже нет выбора.
– В следующий раз, как придет волчица, просто не противься ей, и ты сможешь быть моей лупой. Мы будем вместе, потому что ты ни с кем больше быть не сможешь.
Ну, все, вот оно. Я сказала правду.
– Я не хочу быть только с тобой, Ричард. Не хочу терять ни Мику, ни Натэниела, ни Жан‑Клода.
– То есть если бы я сказал «выбирай», то потерял бы тебя.
Я подумала: «Ты давно уже меня потерял, Ричард». А вслух сказала:
– Я не могу быть только с одним мужчиной, Ричард, и ты это знаешь.
– И даже если ardeur остынет, ты не выберешь кого‑то одного из нас?
Мы глядели друг на друга, и так тяжел был его взгляд, так тяжел… Он по‑своему был упрям не меньше меня, и сейчас был момент, когда это взаимное упрямство могло бы нас погубить.
– Нет, Ричард, вряд ли выберу.
Он сделал глубокий, невероятно глубокий вдох – и выдохнул очень медленно. Потом кивнул, будто сам себе, и сказал, на меня не глядя:
– Вот что мне нужно было услышать. Не в эти выходные – я буду занят, но в следующие, если по‑прежнему захочешь, можешь пойти со мной в церковь.
Не зная, что сказать, я ответила:
– Ладно.
– А потом семейный обед, как всегда, – добавил он и пошел к двери. Там он остановился, обернулся, держа руку на дверной ручке. – И я найду кого‑нибудь, кто хочет той же жизни, что и я.
– Надеюсь, что найдешь, – прошептала я.
– Я тебя люблю, – сказал он.
– И я тебя люблю, – ответила я совершенно искренне.
– Я тебя ненавижу, Анита, – сказал он, почти не изменив интонацию.
– И я тебя ненавижу, Ричард, – ответила я совершенно искренне.
Глава двадцать четвертая
Новая грязь – новая ванна. Из‑за бурного превращения Хэвена не только у меня были сгустки на волосах и еще много где. Прибудь на место команда судебных медиков, Бог один знает, что бы они решили.
Со мной в ванну пошли Мика и Жан‑Клод. Натэниел повел Хэвена в кормильную – там держали живность – то есть я так думаю, что живность. Честно говоря, «кормления» я никогда не видела, но Натэниел и Джейсон мне говорили, что еда там не запрещенная, значит – животные. Среди оборотней есть такие, которые мне очень и очень нравятся, но смотреть, как они едят, мне не хотелось никогда. Некоторые зрительные образы мне просто не нужны.
Октавий и Пирс хотели вернуться к себе, но Клодия их остановила и спросила, где охрана, что стояла у них на дверях.
– Они пытались помешать нам с Хэвеном выйти из комнаты, – ответил Пирс.
– Это их работа, – сказала Клодия.
– Значит, не слишком они для нее годятся.
– Вы их убили?
Он опустил глаза, потом поднял.
– Когда мы ушли, они еще дышали.
Клодия послала Лизандро и Клея посмотреть, Грэхема оставила при себе, а Октавию и Пирсу велела остаться в ожидании известий. Оба крысолюда оказались живы, но были ранены, причем серьезно.
Из‑за проблем, которые у нас возникли с мастерами Кейп‑Кода и Чикаго, охрана была усилена, и в зале гробов оказались дополнительные охранники, что было удачно: Менг Дье расколола свой гроб, когда получила силу, которую набрали все наши от нашего секса с Огюстином. Менг Дье, получившая дополнительную силу. Не слишком хорошая новость.
Сейчас дополнительные охранники пригодились: Клодия приставила четверых к Октавию и Пирсу. Лизандро она поставила над ними старшим и дала приказ снестись с Фредо, который отвечал за зал гробов. Сама Клодия осталась с нами и Клея оставила при себе. Двое из них стояли у двери со стороны спальни, пока мы мылись. Клодия и Клей тоже перемазались, но им пришлось ждать своей очереди.
Жан‑Клод подтянул меня к себе через теплую воду, я положила голову ему на плечо:
– Неужто мы это сделали?
– Не совсем, ma petite, – выдохнул он мне в волосы.
Мика подвинулся к нам, стоя на коленях. Волосы прилипли к голове, казались прямыми и черными. Шартрезовые глаза выделялись на смуглом лице еще сильнее, когда волосы не отвлекали от них. Придвинулся он так близко, что прядь его волос задела мои, и иллюзия черноты исчезла, потому что его волосы даже мокрые не были так темны, как у меня или Жан‑Клода. Невероятно густой цвет, темно‑коричневый, но не черный.
– Да, не совсем, – шепнула я прямо в щеку Мики.
Мика меня поцеловал, потом оперся спиной на ванну, чтобы нас видеть.
– Ладно, отмылись, теперь подумаем: почему мы не могли разбудить тебя и Жан‑Клода?
– Я думала, Жан‑Клод все это время не спал.
– Только не в начале; он тогда отрубился так же, как и ты.
– А откуда ты знаешь, что он просто не был мертв для мира, как обычно?
– Он дышал.
Жан‑Клод рядом со мной шевельнулся, будто был удивлен.
– Дышал… интересно, – сказал он, тщательно контролируя голос.
– А не должен был дышать? – спросила я.
– Нет.
Я обернулась у него в руках, чтобы заглянуть в лицо. И на нем ничего не отражалось. Красивое и непроницаемое, как портрет, будто вместо лица с дыханием и движением это был застывший снимок – одиночный миг прекрасного лица. Когда Жан‑Клод старается скрыть как можно больше, он бывает таким.
– И почему то, что ты дышал, удивляет больше, чем то, что ты не умер на рассвете? – спросила я.
– Я еще и сны видел, – сказал он.
Я наморщила лоб:
– Но ведь ты спал. Когда спишь – видишь сны.
– Я снов не видел почти шестьсот лет.
– И что тебе снилось? – спросил Мика.
– Очень практичный вопрос, mon chat.
Я посмотрела на одного, на другого:
– Я чего‑то не поняла?
Жан‑Клод посмотрел на меня:
– Что снилось тебе, ma petite? Кто тебе снился?
Так же дружелюбно и мелодично звучал его голос.
– Ты спрашиваешь так, будто знаешь.
– Ты сама должна сказать, ma petite.
– Мать Всей Тьмы, – ответила я, понизив голос, будто от произнесения этого имени в ванной стало темнее.
– Марми Нуар, – кивнул он.
– Да, – сказала я, пытаясь прочесть что‑то за этой вежливой внешностью, и не смогла. – Тебе она тоже снилась?
– Oui.
– Вам обоим снилась глава совета вампиров?
– Она куда больше, чем только глава совета, – сказал Жан‑Клод. – Она – создатель нашей цивилизации. Наши законы – это ее законы. Говорят, что она была первым вампиром, и что она действительно мать нас всех.
Я прижалась к нему теснее, и он прижал меня рукой, как под крыло взял, так что я обняла его за талию. И почему‑то даже это было недостаточно близко, когда разговор шел о Матери Всей Тьмы.
– И что конкретно тебе снилось? – спросил Мика.
– Она пыталась ради меня прикинуться человеком, но Бог свидетель, это плохо у нее получалось.
– Я видел, как она склонилась над тобой, ma petite. Видел, как она стала уводить тебя от меня. И я не мог до тебя дотянуться, темнота держала меня, а она склонялась над тобой. – Он вздрогнул и сильнее прижал меня к себе. – Я не мог до тебя дотянуться, а ее голос издевался надо мной за мою беспечность. – Жан‑Клод поцеловал меня в макушку. – Но еще она говорила, что если бы я поставил тебе четвертую метку, она бы тебя убила, потому что, раз она не может тобой управлять, тебя следовало бы уничтожить.
Мика придвинулся к нам, приткнулся ко мне, зажав между нами руку Жан‑Клода, и свою руку положил ему на плечи. Сам он стоял на коленях возле меня, потому что их головы сошлись над моей, и у него хватало на это роста.
– Но ты проснулся раньше Аниты, – заметил Мика. – Почему?
– Я подумал, что если смогу прервать сон, это освободит ma petite. Это не получилось, но я сумел разорвать хватку Марми Нуар на моих мыслях. И это само по себе удивительно.
– Удивительно – это очень слабо сказано, – согласилась я. – Как ты смог вырваться?
– А как ты?
– Я вызвала единственного из живущих во мне зверей не из семейства кошачьих. Ей подчиняются только кошки. И я видела ее в той комнате, где лежит ее истинное тело. Оно дернулось, когда мой волк его укусил – я думаю, по‑настоящему.
Они стиснули меня сильнее, будто что‑то в моих словах их напугало. Понятно, что такое могло напугать, но…
– Ребята, я чего‑то не секу? Вдруг вы оба испугались сильнее.
– Способность посылать духовного зверя через сон и ранить кого‑то другого среди нас редка, ma petite.
– Среди вампиров, ты хочешь сказать?
– Oui.
– Среди нас тоже, – начал Мика, – но…
И он резко замолчал.
– Но что? – спросила я.
Не получив ответа, я отодвинулась от них, чтобы заглянуть в лицо Мики. Жан‑Клод, когда хотел, мог скрыть что угодно, но у Мики это получалось хуже. Если как следует всмотреться, что‑то заметить можно было.
Он опустил глаза, как будто понял, что я делаю.
– Так, Мика, в чем дело?
– Химера умел вторгаться во сны.
– И кому‑то наносить раны при этом?
– Нет… – Мика задумался. – Когда захватил мой тогдашний пард, еще не мог. Но за те годы, что мы были вместе, сила его выросла – может быть, научился? Спроси у захваченных им доминантов – тех, кто выжил. Спроси, умел ли он их ранить во сне.
– Для ликантропа это очень редкая способность – умение вторгаться в чужие сны, подобно вампиру.
– Химера сам был редкого сорта, – сказала я, вспоминая, как он был страшен. Он мертв, я его убила, но мало что я видала на свете такого страшного, как он.
Мика посмотрел на меня, и на лице его было такое страдание, будто собственные мысли казались ему чудовищными.
– Что такое? – спросила я.
– Месяц назад мы узнали, что ты – носитель львиной ликантропии. Очевидно, ты заразилась во время битвы с Химерой.
Я кивнула:
– Да, он был в виде человеко‑льва, когда нанес мне рану.
Мика облизал губы, будто они хоть как‑то могли пересохнуть в горячей, влажной атмосфере ванной.
– Что если ты взяла от него не только львиную ликантропию?
Я нахмурилась:
– Не совсем понимаю.
– Он хочет сказать вот что, ma petite: что если ты не просто ликантропию приобрела, а именно ту, которая была у химеры? Он не был оборотнем‑львом, он был оборотнем‑универсалом. С полдюжины разных типов ликантропии, так?
Мика кивнул:
– Леопард, лев, волк, анаконда, медведь, а потом он захватил предводителя кобр. Думаю, если бы он дожил до следующего полнолуния, был бы еще и коброй.
– Химера считал, что после его первой полной луны те животные, что в нем были, это и все, что он имел.
– И ты уверена, что это была правда? – спросил Мика.
– А ты уверен, что это не была правда? – ответила я.
Он покачал головой:
– Нет, но это бы объяснило, что происходит с тобой.
– В каком смысле – происходит со мной?
– Анита, сегодня ты почти перекинулась. Из‑под ногтей кровь шла. Осталось чуть‑чуть.
– Я не уверена, что я – оборотень‑универсал.
– Нет, но если так, ты не потеряешь леопардов, когда перекинешься.
Я покачала головой:
– Спасибо, конечно, но я, если буду перекидываться, выберу леопардов. Просто на всякий случай.
– Согласен, – сказал он, – но если ты – универсал, и так близко к превращению…
Он замолчал и опустил глаза.
– Ты думаешь то же, что и я, mon chat, и знаешь, что ей это не понравится, – сказал Жан‑Клод.
– И что? – спросила я.
Ответил Жан‑Клод:
– Если ты универсал, и есть шанс, что ты до своей первой перемены формы приобретешь новое животное, то у нас есть возможность набрать больше силы.
– О чем это вы говорите?
– Если ты будешь менять форму, то нет ли смысла добавить еще типов ликантропии? – спросил Мика.
– Смысла, – сказала я. – Нет, в этом нет смысла.
– Почему, ma petite? Ты призываешь львов, и они приходят на твой зов. Ты призываешь леопардов, и они тоже приходят. Ты призываешь волков, и я начинаю задумываться, от меня ли ты получила силу их звать, или тут что‑то другое.
– То есть вы говорите, чтобы я намеренно заразила себя другими видами ликантропии? – спросила я.
Они переглянулись.
– Если так ставить вопрос, то нет, – ответил Мика.
– Это только мысль, ma petite, всего лишь мысль.
– Ты всегда думаешь только о том, чем я могу усилить твою власть?
Он вздохнул:
– Мы должны быть сильны – и стабильны. Должны показать другим мастерам, что не представляем угрозу совету в Европе или кому бы то ни было.
– Сильными мы еще можем, но вот стабильными… – я пожала плечами. – Насчет этого не знаю.
– Мы не являемся угрозой совету, – сказал Мика, – но они могут так не считать.
– Могут, – согласился Жан‑Клод.
В дверь постучали.
– Кто там? – спросил Жан‑Клод.
– Римус.
– Тебе здесь что‑нибудь нужно, Римус?
– Клодия велела мне проверить, физически, как там у вас. Для смены охраны.
Жан‑Клод посмотрел на нас и протянул руку.
– Иди сюда, ma petite, чтобы тебя не увидели, и тогда мы разрешим ему войти.
– Не понимаю, зачем он должен входить.
– Мы его спросим.
Жан‑Клод обнял меня, ссутулив плечи, Мика передвинулся и сел передо мной. Я обхватила его сзади руками, притянула к груди. Да, меня закрывала вода, но Римус из новых наших охранников. Я не настолько хорошо его знала, чтобы сидеть в ванне, не стесняясь его присутствия.
– Можешь войти, – разрешил Жан‑Клод.
Дверь открылась. Римус шагнул внутрь, но руку оставил на ручке двери, будто ему не больше нашего хотелось, чтобы он тут появился. Глаза у него были серо‑зеленые, хорошие глаза – если он на тебя смотрел прямо. А этого никогда не бывало – по крайней мере, на Мику, на меня, на Жан‑Клода или Натэниела он прямо не смотрел. Почему? У Римуса лицо будто было когда‑то разбито на куски и потом собрано опять; не было такого, на что можно было бы ткнуть пальцем и сказать: вот это не на месте, но общий эффект был такой, будто оно собрано с перекосами, и смотреть было неприятно – как на неправильно склеенную керамическую маску.
Как‑то полностью уловить его лицо не получалось, потому что он на меня не смотрел. Очень подмывало ему сказать, чтобы смотрел в глаза, но этого я не могла сделать, не затронув тему, которая могла оказаться чувствительной и вообще не моим делом. Так что я молчала.
Одет он был в обычную черную форму охранников. Если под одеждой были раны, то они не были заметны, когда он двигался. А двигался он так, будто в худощавых мышцах его тела сидели стальные пружины.
– Клодия велела, чтобы тот, кто сменит при вас охрану, проверил, как у вас, лично проверил, своими глазами. Прямой ее приказ.
– Она не объяснила, зачем? – спросила я, потому что такого раньше не было.
Тут он поднял глаза и улыбнулся криво. На миг я увидела на его лице недоверие, потом он отвернулся.
– Она проинформировала меня о том, что здесь было. И велела, чтобы в одном помещении с вами было не менее двух охранников. Постоянно.
– Это вряд ли, – сказала я.
– Я ей так и сказал, что ответ будет такой. – Он еще раз на меня глянул. На миг я увидела эти серо‑зеленые глаза, полные злости, потом снова он отвернулся и опустил их. – Когда с тобой Мика, это не проблема, но если бы здесь был один только Жан‑Клод… – он пожал плечами. – Если ты перекинешься в первый раз, и это окажется волк, он, может быть, с тобой справится, но если это будет зверь, которым он не управляет, не съешь ли ты его?
– Он – мастер города. Как‑нибудь справится.
– Ты не поняла. – Римус шагнул в комнату, отпустив дверную ручку. Наконец он посмотрел на меня, выдержал мой взгляд. Поскольку я смотрела на него прямо, получилась игра в гляделки. Он моргнул, но глаз не отвел. И было приятно видеть для разнообразия его лицо. – Жан‑Клод мощен как вампир, но в рукопашной без оружия оборотни вампиров бьют. Если только им не удается затрахать наш разум, мы побеждаем.
Я глянула на Жан‑Клода – как он отреагирует. То же пустое, вежливое лицо. Я снова повернулась к Римусу:
– Так вам что, велено следить?
– Думаешь, мне это нравится? – сказал он, и сила его полыхнула горячим ветром. Он закрыл глаза и посчитал до десяти или что‑то в этом роде, потому что жар исчез. Успокоившимися глазами он смотрел на нас на всех, но знал, что главная его задача – убедить меня, и потому смотрел на меня в основном. И снова взгляд его стал злобным, с вызовом. – Ты понятия не имеешь, как опасна можешь быть при первом превращении. Ты будешь не просто ликантропом, что само по себе достаточно плохо; ты будешь обладать сверх‑противоестественной силой. Будешь оборотнем с властью над мертвецами. Если ты потеряешь контроль над одной силой, остальные тоже могут сорваться с цепи. Ты себе представляешь, что тогда может быть?
Я смотрела на него, испуганная, и мне это не нравилось. Так что я могла оставаться испуганной, а могла разозлиться. Угадайте, что я выбрала.
– Зверь блокирует некромантию. Как только я поддаюсь полностью одному голоду, остальные исчезают.
– Ты в этом на сто процентов уверена? – спросил он.
Ответ «да» застрял у меня в горле. Я засомневалась.
Ответил Мика, гладя меня по руке:
– Нет.
Это был честный, ответ, но…
– Так что мы будем делать?
– С тобой постоянно должен быть хотя бы один оборотень, достаточно сильный, чтобы справиться в чрезвычайных обстоятельствах.
– Как именно справиться? – уточнила я.
– Не дать тебе никого слишком порвать.
– И кто в списке сильных?
– Я, Клодия, Фредо, Лизандро, Сократ, Бронтес, Бобби Ли, Микки, Иксион. Среди крысолюдов много бывших военных и наемников. Однако некоторые лучше умеют убивать, чем минимизировать повреждения. – Он пожал плечами. – Списком распоряжаются Клодия и Бобби Ли, но я знаю, например, что тебя не оставят снова в обществе всего лишь Грэхема и Клея. Может, с кем‑то из них, но тогда в паре с кем‑нибудь опытным.
– Опытным в чем?
– Отставным военным, наемником или бывшим полицейским. Рафаэль набирает своих из крутых мест.
– А Нарцисс – нет?
Римус снова пожал плечами:
– Теперь – да. Он почти три сотни своих потерял, когда его захватил Химера. Их просто перебили. У Нарцисса было много здоровых ребят и спортсменов, но настоящих бойцов мало. И одна из причин, что гиенолаков завоевали такими малыми силами – это то, что они реально ничего из себя не представляли. Нарцисс тогда убедился, что увлечение боевыми искусствами настоящего бойца не сделает. Тут не олимпийские игры, любителям делать нечего.
– А ты не любитель, – сказал Жан‑Клод тем же безразличным вежливым голосом.
– Никак нет, сэр, – ответил Римус.
Глава двадцать пятая
Я на несколько минут вернулась в ванную, а когда вышла, оказалось, что Жан‑Клод уже не единственный в спальне вампир – у кровати стояла Элинор. Она была одета в белую ночную рубашку с высоким кружевным воротником и кремовый халат, и все это на ней выглядело изящно и совсем не как спальный наряд. Длинные светлые волосы белокурой волной струились вокруг тела, как второй халат, такие они были длинные. Просто видение в пастельных бледных тонах. Она посмотрела на меня – глаза были ледяные, светло‑голубые, не тот это был оттенок синего для такого нежного лица. Овал лица почти совершенный, тонкий и будто неземной, как если бы ее вырезали из чистого белого камня и вдохнули в нее жизнь. Если над этой красотой не работать, она смотрелась холодной. Если бы глаза были чуть поярче, думаю, тогда было бы теплее. Глаза выдавали ложь ее облика. Они были серьезные, осторожные, внимательные. Под одеждой скрывались округлые, мягкие изгибы тела. Поднятие тяжестей казалось Элинор ненужным занятием, совершенно неженственным, но тело у нее было так же прекрасно и желанно, как и лицо, пусть даже слишком округлое на мой вкус. Белокурая северная красавица, какой я мечтала быть в детстве. Так мечтала быть похожей на моего белокурого, синеглазого отца и его новых родственников.