Его радость несколько померкла:
– Почему? Сейчас же утро. Ты уже поспала.
Я кивнула:
– Да, обычно это пробуждает ardeur. – И посмотрела на Жан‑Клода: – А почему сейчас у меня совершенно не ардерное настроение?
– Я тоже очень сыт.
– Вы пировали в эту ночь, – напомнил Реквием. – На Огюстине и его подвластных.
Я оглянулась на Жан‑Клода:
– Он прав? Действительно пища была такой силы, что мы теперь долго можем голодать?
– Возможно.
– Не слышу уверенности.
– Ardeur не всегда предсказуем, ma petite. Нужно еще несколько пиров такого размаха, чтобы можно было точно указать это как причину.
– А может быть, – сказала Элинор, – надо попытаться сообразить, насколько мощная пища тебе нужна, чтобы успокоить ardeur. Каждый день пировать на мастере города и его подчиненных – не получится. – Она подалась вперед на кресле, вся – кружева и атлас, но миленькой она не казалась. Слишком собранный у нее был вид для слова вроде «миленькая». – Может быть, нужна постоянная пища высокой силы.
– Мало кто из мастеров согласится стать постоянным pomme de sang для Аниты или для меня. Тем более если у них хватит силы править собственной территорией.
– А если у них не будет выбора?
Она показала на Реквиема.
– Ты мне предлагаешь намеренно ловить других мастеров вот так, как я случайно поймала Реквиема?
– Это решило бы множество проблем, – сказала она.
– Это было бы… – Я поискала слово, и не нашла ничего лучше: – Злом.
– Я думала, ты прагматичнее, Анита.
– Так поступить – это то же самое, как если бы мы согласились на просьбы – которые каждую неделю к нам приходят, – отдать тебя в поцелуй какого‑нибудь мастера его любовницей. Мы даем тебе выбирать, Элинор. Как же ты можешь предлагать лишить кого‑то того же права выбора?
|
|
– Я бы не была зачарована, Анита. Я бы каждую ночь, когда он бы касался меня, на меня ложился, знала бы, что я его ненавижу. Реквием тебя обожает, и будет обожать, пока не найдет – если это случится – истинную любовь. А до того он будет в постели женщины, которую обожает, будет наслаждаться потрясающим сексом и радоваться каждой минуте его. Это не то же самое, Анита, можешь мне поверить.
– Но это вроде метафизического наркотика для изнасилования на свидании – когда тебя вот так используют. Оттого, что ты радуешься изнасилованию, оно изнасилованием быть не перестает.
– Ты так думаешь, ma petite?
Я покачала головой:
– Для Реквиема уже поздно, я это признаю. Так что я попытаюсь питать на нем ardeur.
Он поцеловал мне руку:
– Благодарю тебя, госпожа!
– Без «госпожи», – сказала я. – Анита, просто Анита.
– Благодарю тебя, Анита, – повторил он и снова поцеловал мне руку.
– Пожалуйста, Реквием, встань с пола.
Он встал.
– Я бы очень был рад сесть рядом с тобой.
Я вздохнула и кивнула.
Он сел рядом со мной по другую сторону от Жан‑Клода, но так плотно, что его ноги меня коснулись. Ну‑ну, только этого мне сейчас не хватало.
Глядя на его грудь, где остались раны от ножа, почти оказавшиеся смертельными, я спросила:
– Что будем делать с Менг Дье? Она показала, что очень опасна, и в команде играть совсем не хочет.
– Убить, – предложила Элинор.
Я посмотрела на Жан‑Клода.
– Я бы предпочел найти другое решение, но, быть может, придется.
– Ты слишком сентиментален, Жан‑Клод. Чувствуешь свою вину, что украл ее смертную жизнь. Но это великий дар, а не проклятие.
|
|
– Уж что чувствую, то чувствую, Элинор.
– Проследи, пожалуйста, чтобы из‑за твоих чувств нам всем не погибнуть. – Она посмотрела на меня. – Итак, я думаю, что если Анита действительно будет оборотнем‑универсалом…
– Быстро расходятся вести, – сказала я, глядя на Жан‑Клода.
– Я хотел услышать мнение кого‑нибудь достаточно сильного, чтобы иметь свое мнение.
Хотела я поспорить, но не могла. Элинор сейчас была самым сильным вампиром в его группе. Видно хотя бы из того, что она проснулась первой.
– Как я уже сказала, если Анита действительно будет оборотнем‑универсалом, то это могут быть не просто львы, волки и леопарды, кого она привлекает – это могут оказаться все оборотни, или многие из них. Почти все приехавшие мастера привезли своих подвластных зверей, так что эту теорию нам надо проверить до того, как подпускать ее к ним. Огюстин, я думаю, спустит такое оскорбление, поскольку одержим вами обоими, да и напал первым. Нарушение протокола на его совести, а не на нашей. Но если Анита переманит от мастера еще какого‑нибудь оборотня, тот может и не простить.
– Согласен, – сказал Жан‑Клод, – и мы должны проверить, как мастера вампиров не из линии Белль реагируют на ardeur Аниты.
– И где мы достанем мастеров вампиров и других оборотней для проверки наших теорий? – спросила я.
В дверь постучали.
– Жан‑Клод, это я, Римус.
Римус вошел и закрыл за собой дверь. На этот раз он смотрел прямо на нас и смотрел сердито – я решила, что этим и объясняется прямой взгляд.
|
|
– Я вам говорил, что если сюда еще придут, я не впущу никого без присутствия меня и моих охранников.
– Я помню, – ответил Жан‑Клод.
– Я говорил о любом другом вампире, но уж эти двое точно сюда не войдут, если у вас не будет телохранителей по эту сторону двери.
– Какие двое? – спросила я.
– Истина и Нечестивец пришли, – сказал Римус.
– Истина и Нечестивец, – повторила Элинор. – Вот это интересно. Они сильны, и они не из линии Белль.
Я покачала головой:
– Истина уже отведал вкус ardeur'а, когда я привязала его к Жан‑Клоду. И он не бегает за мной вот так.
Я ткнула пальцем в сторону Реквиема.
– А ты питала ardeur от Истины? – спросила Элинор.
– Нет.
– Тогда надо попробовать.
– Нет, – отказалась я.
– По крайней мере, предложи им, – настаивала она.
– Нет, – ответила я с чуть большим жаром.
– Они клялись в верности Жан‑Клоду. Они не покидают нас.
– Нет, – сказала я. – Нет – и все.
– Хорошо, не кормись от них. Пусть посмотрят, – предложил Жан‑Клод.
– Что это может значить? – спросила я.
– Сэмюэл смотрел, как ты питаешься, и его не тянуло так сильно ни к тебе, ни ко мне. А Хэвена притянуло так, что его пришлось оттаскивать, почти как Огюстина. Быть может, если Истина и Нечестивец будут в той же комнате, где ты питаешь ardeur, это нам подскажет, выходит ли эффект за пределы линии Белль.
– И еще нужен будет кто‑то в той же комнате из линии Белль, близкий по силе. – Я посмотрела на Элинор.
Она улыбнулась мне:
– У меня любовь, Анита, настоящая любовь. На меня не подействует.
– Некоторые виды ardeur'а все равно действуют, – сказала я.
– Очень ненадолго. Но то, что я сейчас влюблена, делает меня непригодной для испытания.
В дверь снова постучали. Римус открыл, кому‑то что‑то сказал и обернулся к нам, на этот раз уже не глядя прямо.
– Там Лондон. Он из линии Белль, если не ошибаюсь?
– Да, – подтвердила Элинор.
– Так что, – спросила я, – я буду питать ardeur, а они скажут, насколько их тянуло?
– Такой вот способ тестирования без слишком большого напряжения твоих нравственных чувств, – сказала Элинор.
– Ага, просто заниматься сексом в комнате, где на меня будет глазеть целая группа мужчин?
Жан‑Клод покачал головой и улыбнулся:
– Можно просто питать ardeur, ma petite. Это не обязательно должен быть секс, если ты его не хочешь.
– Стыдно как‑то вызывать нарочно ardeur, когда я не голодна, – сказала я.
Он вздохнул:
– Может быть, но куда лучше вызывать его сейчас, когда мы можем его контролировать, чем потом, когда прибудут гости, а контролировать мы не сможем.
В такой формулировке это имело смысл, но…
– А от кого мне кормиться?
Жан‑Клод показал на Реквиема:
– Он уже попал под огонь.
– Класс. Я теперь еще и огонь.
– А питание от крови столь сильной, как твоя, поможет ускорить заживление его ран.
И это было правдой, но…
– Хорошо, но только если ты объяснишь каждому условия эксперимента. Участники должны согласиться, иначе я не стану этого делать.
– Разумеется, ma petite. Я ни за что не поступил бы по‑другому.
Глядя в это красивое и непроницаемое лицо, я была почти на сто процентов уверена, что это ложь.
Глава двадцать шестая
Пройти тест согласились все. И даже каждый был довольнее, чем я. О’кей, каждый, кроме Римуса и некоторых из охранников. Наверное, они просто не сомневались, что какая‑нибудь разразится фигня, а им потом подбирать куски. Я с ними была согласна.
Отчасти я надеялась, что когда‑нибудь перестану так чертовски смущаться подобных групповых сцен, отчасти надеялась, что не перестану. Второе – благодаря той же части моей личности, что горевала насчет того, что я теперь могу убивать и не переживать по этому поводу. Вот та же самая часть личности думает, что заниматься метафизическим сексом на публике, по любой причине, – это еще один шаг по скользкой дороге к погибели. Но если альтернатива – это взрыв ardeur'а как метафизической бомбы посреди сегодняшней вечеринки, – то приходится из двух зол выбирать меньшее. И все же хорошо было бы хоть раз для разнообразия не иметь выбора из двух зол. Хотя бы раз – нельзя ли выбирать меньшее добро?
Реквием лег навзничь на свежие простыни, волосы рассыпались вокруг торса темным ореолом. В свои рабочие дни – точнее, в рабочие ночи, – он был стриптизером в «Запретном плоде». По телу его это было видно, но сейчас я видела только раны. Менг Дье очень, очень близка была к тому, чтобы навсегда погасить ему свет. Когда я провела пальцами по порезу под грудиной, он судорожно вздохнул – не знаю, от боли или от удовольствия.
Обычно я умела читать по лицу Реквиема, но сегодня это лицо ничего не выдавало. Он смотрел на меня как на величайшее чудо света; это было на ступеньку выше – или ниже – любви. Поклонение – вот единственное для этого слово. У меня сердце сжималось от такого выражения на его лице. Совершенно ничего не осталось в нем от Реквиема – Реквиема с его меланхоличными, красочными речами. Он свое имя заработал за поэтичность, но весьма угнетающего свойства. А теперь в нем не осталось совершенно силы личности, ничего, кроме этого всепоглощающего голода.
– Помоги мне Боже, – сказала я.
Жан‑Клод подошел ко мне, к кровати.
– В чем дело, ma petite?
– Скажи, что он будет лучше, чем сейчас, – сказала я.
– Лучше – в каком смысле, ma petite?
– Посмотри на него.
Жан‑Клод придвинулся, задев мой рукав рукавом своего халата, и стал смотреть на Реквиема вместе со мной.
Взгляд Реквиема на секунду метнулся на него, тут же вернулся ко мне, будто все остальное не имело значения. Но Жан‑Клода он заметил, потому что сказал:
– Неужто заставишь ты меня разделить свою благосклонность с другим, Анита? Или я буду как небо, раскинувшееся меж жаром солнца и холодным поцелуем луны? В том же блаженстве, что пришлось испытать Огюстину?
– Ну, хотя бы он снова многословен и поэтичен, – заметила я. – Уже что‑то.
– Он предложил себя одновременно тебе и Аните? – спросила Элинор, все так же свернувшаяся в кресле.
– Думаю, что да, – ответил Жан‑Клод.
– Реквием не любит мужчин, – заметил из угла Лондон. Он, как всегда, занял самый темный, самый неосвещенный угол. Не только за черноту коротких кудрей и пристрастие к черной одежде прозвали его «Темный Рыцарь». – Против этого он всегда сильнее всего сопротивлялся.
– Да, – подтвердила Элинор. – Он непреклонен был в том, что с мужчинами он не спит.
– Белль наказывала его за отказ обслуживать мужчин. – Жан‑Клод смотрел на Реквиема с грустью и сожалением.
– Тогда он не должен был бы предлагать нам такого, – сказала я.
– Да, не должен был.
Жан‑Клод глянул на меня и на миг показал свои истинные чувства. Это было как укол в сердце. Боль, мука, что он сюда привез Реквиема, чтобы спасти его, а вышло так, что поработил его куда сильнее, чем это удалось Белль.
Кровать шевельнулась, и моей спины сквозь халат коснулась рука. Я повернулась, но знала, чья это рука – Реквием сел, несмотря на все раны в груди и в животе, чтобы до меня дотронуться. Я поискала в его лице что‑нибудь знакомое, и наконец спросила:
– Реквием, ты здесь?
Он коснулся моего лица.
– Я здесь.
В эти слова он вложил столько чувства, что они стали значить куда больше, чем должны были.
Я отвела его руку от своего лица, придержала, чтобы он пока что меня не трогал, и посмотрела на Жан‑Клода.
– Это ужасно. Как нам это исправить? Есть способ побыстрее, чем найти его истинную любовь?
– Почти так, как если бы она его зачаровала, – сказала Элинор. – Как если бы она была вампиром, а он – человеком.
– Ладно, давайте считать это вампирским ментальным фокусом. Как мне его убрать?
– Иногда мастер вампиров может разрушить такую околдованность, – сказала Элинор.
Я посмотрела на Жан‑Клода:
– Помоги ему.
Лондон вышел из угла почти на свет:
– Но это же не ardeur Аниты, а ardeur Жан‑Клода действует через ее посредство. Разве может он снять действие собственного ardeur'а?
– Не знаю, – сказала Элинор, оглядела комнату и обратилась в сторону дальней стены: – Истина, Нечестивец, вы всю эту дискуссию промолчали. Есть у вас предложения?
Два брата вышли к кровати, на свет. С первого взгляда они не были настолько уж похожи. Оба высокие, широкоплечие, но в остальном – противоположные. Волосы у Нечестивца тонкие и очень светлые, длинные, обрамляют лицо – сплошь лепные скулы, ямочка на подбородке таких размеров, что никак я не могла решить, восхитительна она или раздражает. Глаза – чистого и ровного голубого цвета, и не будь у меня для сравнения глаз Жан‑Клода и Реквиема, я бы назвала их потрясающими. Одет в современный сшитый на заказ костюм коричневых и кремовых тонов, и выглядит чем‑то средним между преподавателем колледжа из снов юной студентки и жиголо на ответственном посту в крупной компании. Таков Нечестивец.
Истина явно в своей одежде спал. Сляпана она была из кусков кожи, но не как модная клубная одежда, а скорее как вываренная шкура, заношенная до мягкости и гладкости. Штаны заткнуты в сапоги такие ободранные, что Жан‑Клод предложил Истине их заменить, но тот отказался выбрасывать старые. Одежда годилась бы для любого века с тринадцатый по пятнадцатый. Прямые каштановые волосы доходили до плеч, но висели прядями, будто давно тосковали по расческе. Бороды как таковой на нем не было, скорее щетина, будто он давно забывал побриться. Но под этим безобразием костная структура была та же самая, тот же подбородок с ямочкой и те же голубые глаза. Глаза у Нечестивца всегда светились слегка циничным весельем, а у Истины выглядели усталыми и настороженными, будто он каждую секунду ожидал от нас разочарования.
– Чего вы от нас хотите? – спросил Истина так, будто сразу был готов спорить.
Элинор развернулась, встала с кресла и подошла к Жан‑Клоду с другой стороны – не совсем туда, где стоял Лондон, но так, чтобы видеть братьев яснее.
– Вы были лишены мастера дольше любого другого мастера вампиров. Наверняка за все эти столетия какой‑нибудь сильный мастер пытался подчинить себе великих воинов Истину и Нечестивца. Когда‑нибудь бывали вы зачарованы, как сейчас Реквием?
Нечестивец рассмеялся:
– Элинор, не нужно лести, мы поможем, если это в наших силах. Пусть только Анита нам скажет по‑простому, чего от нас хочет.
Он обратил ко мне смеющиеся глаза, и мрачные глаза Истины обратились следом за взглядом брата.
Я встретила их взгляды. Нечестивец смотрел так, будто все это – отличная шутка; как поняла я наконец, это была его версия непроницаемого лица. Истина выглядел спокойнее, лицо его было еще неподвижнее, но он уже был готов во мне разочароваться. То, что я не оправдываю его ожиданий, читалось на лице ясно.
– Вам нужен приказ Жан‑Клода? – спросила Элинор.
Истина покачал головой. Нечестивец сказал:
– Нет.
– Нет, – сказал Жан‑Клод.
– Нет, – повторил Нечестивец и позволил себе едва заметную довольную ухмылку.
– Кто ваш мастер? – спросила Элинор.
– Они, – ответил Истина, показывая сразу на меня и на Жан‑Клода.
– Так почему же вас не устраивает приказ Жан‑Клода? – спросила она.
– Не он зачаровал Реквиема, это она, – пояснил Истина.
– Вы не согласны с Лондоном, что в ее крови течет ardeur Жан‑Клода?
Они оба покачали головой, и это движение было так синхронно, что видно стало, насколько они почти идентичны.
За обоих ответил Нечестивец:
– Воля Аниты и ее намерение – вот что нам нужно. – Он посмотрел прямо на меня. – Какова твоя воля, Анита?
– Освободить его от меня.
– Ты хочешь отменить клятву на крови и прогнать его обратно к Белль Морт? – спросил Нечестивец.
Реквием вцепился в мою руку:
– Пожалуйста, госпожа, только не это!
Я потрепала его по плечу:
– Нет, Реквием, ты не вернешься к Белль. Мы такого никогда не допустим.
Он почти сразу же успокоился, а ведь не должен был. Такой сильный панический страх не мог исчезнуть так быстро. Еще один признак, насколько глубоко он околдован.
– Осторожнее со словами, – предупредил Истина, – потому что они опасны.
Перед тем, как заговорить снова, я сначала подумала.
– Я хочу, чтобы у него был выбор. Не хочу, чтобы он настолько был лишен свободной воли.
– Почему? – удивился Нечестивец. – Почему для тебя так страшно, что ты его зачаровала?
Я посмотрела в лицо сидящего рядом Реквиема – он смотрел на меня с абсолютным обожанием. У меня в животе собрался ком. Сама мысль, что кто‑то может быть так на кого‑то завязан, была невыносима, а от того, что я случайно сделала такое с ним, меня начинало подташнивать.
– Я люблю Реквиема. Он отличный парень, тем более для вампира. И не хочу, чтобы он был вот такой – как раб какой‑нибудь. На это просто смотреть жутко.
– Лучше бы он был мертв? – спросил Нечестивец.
– Нет, – быстро ответила я. – Нет.
– Тогда что ты хочешь от нас? – спросил Истина.
– Я вызвал твое неудовольствие? – спросил у меня Реквием.
Я схватила его за здоровое плечо:
– Я знаю, что ты где‑то здесь, Реквием. Возвращайся к нам. Услышь меня, Реквием, слушай мой голос, и вырвись на свободу.
– Я не хочу на свободу, – ответил он просто.
Я отодвинулась, он попытался меня удержать. Так что пришлось буквально отбросить его руку шлепком. И вид у него был очень… обиженный.
– Анита, прошу тебя, чем я тебе не угодил? Я сделаю все. Что угодно, что ты попросишь, если только будешь питать от меня ardeur.
– Что угодно, – повторила я.
– Что угодно. Ты только скажи, и я сделаю.
– Освободись.
– Не понимаю, – сказал он голосом таким же озадаченным, как его лицо.
– Именно этого я и хочу, Реквием. Чтобы ты освободился от того, что я с тобой сделала. – И в тот же момент я поняла, что говорю правду – именно этого я и хочу. – Ты – мастер вампиров. Мог бы быть мастером города, будь у тебя чуть больше честолюбия. Ты можешь с этим справиться. – Я смотрела ему в лицо, пытаясь увидеть, понимает ли он мои слова. – Вернись к себе, или я не буду питать на тебе ardeur.
– Анита, я… я не…
– Ты сказал, что сделаешь что угодно, что я просила. Вот это и есть «что угодно», и это то, чего я прошу.
– Быть может, ты просишь то, что не в его силах, – сказал Нечестивец.
– Я ощутила его собственную версию ardeur'а – или какого‑то дара от Белль, который не называется ardeur. Реквием силен. – Я глядела в его лицо и пыталась показать ему свою уверенность, полную уверенность, что он это может. – Я хочу, чтобы из этих глаз на меня смотрел Реквием, а не какой‑то околдованный идиот. Будь сильным мужчиной, которым ты можешь быть. Вырвись из‑под чар настолько, чтобы говорить со мной. Я никогда к тебе не притронусь, никогда больше, если ты не дашь согласия. – Он глядел так потрясенно, так загнанно, что я опустилась на колени и взяла в ладони его лицо. – Ты когда‑то сказал, что свой талант считаешь способностью к изнасилованию, потому что он действует на тело, не трогая разума. Ты помнишь свои слова, Реквием?
Он нахмурился, но прошептал в конце концов:
– Да.
– Если я возьму тебя вот так, это тоже будет изнасилование, а я такого не делаю.
Я смотрела на борьбу чувств у него на лице.
– Анита… я не знаю, как разорвать эти мягкие цепи. Когда‑то на это хватило силы у любви, но без нее – пусть я буду в твоих шелковых оковах. Свяжи меня, и пусть притянет меня к сладости твоего тела.
С этими словами он потянулся меня поцеловать, и мне пришлось отодвинуться. Я слезла с кровати, от него. Хотелось удрать, вопя от досады, блин.
– Если бы Реквиема зачаровал другой мастер, что бы ты сделала, ma petite?
Я подумала, морща брови.
– Попыталась бы разбить чары. Вызвала бы некромантию и попыталась бы их разбить.
– Exactement.
– Но ведь это сделала я. Свои‑то чары разве я смогу разбить?
– А почему нет?
Я снова задумалась.
– Ну, потому что… ну…
– Не твоя некромантия зачаровала его, ma petite, а твоя сила, полученная через вампирские метки, через меня. Воспользуйся некромантией, чтобы освободить его, как использовала свою связь с волком, чтобы освободиться от Марми Нуар.
В этом был смысл, но…
– Я не знаю.
Он тихо заговорил прямо у меня в голове:
– Ты освободила Вилли Мак‑Коя от Странника, когда он завладел телом Вилли. Ты некромантией прогнала Странника прочь.
Вилли был одним из самых маломощных наших вампиров. Работал он менеджером в «Смеющемся трупе», нашем комеди‑клаб. Странник – вампир из Совета. Он явился в город «лично», только он путешествовал, перепрыгивая из тела в тело. Мог использовать тело любого вампира, недостаточно сильного, чтобы ему противостоять. Вилли он подчинил и попытался его использовать, чтобы ранить меня. Я тогда, используя собственную кровь и свою связь с Вилли, нашла его в той темноте, куда запрятал его Странник, нашла и вызвала обратно в его тело.
Я осторожно, потому что с этим общением умов никак не могла освоиться, промыслила:
– Я случайно когда‑то подняла Вилли из гроба в дневное время. У меня уже образовалась с ним связь, которой нет с Реквиемом.
Он мысленно шепнул мне:
– Ardeur дает тебе с ним связь, которой не было с Вилли.
– Как же я буду использовать некромантию, чтобы освободить его от ardeur'а, когда я рассчитываю на ardeur как на свою связь с ним? Бессмыслица.
– Некоторый порочный круг имеется, ma petite, но что ты теряешь? – Он наконец заговорил вслух. – Посмотри на него.
Я как можно сильнее прижалась к Жан‑Клоду, потом обернулась и посмотрела на Реквиема. Он смотрел на нас, как умирающий от жажды в дюймах от прохладной глади озера, будто между ним и водой – стекло. Наконец‑то до меня дошло кое‑что.
– Он же не просто ardeur'а жаждет, ему кровь нужна. Он ранен, и ему нужна кровь.
Жан‑Клод успокаивающими движениями провел руками по моей спине.
– Oui, но ardeur пересиливает другую жажду.
– Я думала, это невозможно.
– Я это видел у Белль. Видел, как она отдавала ardeur вампирам, которые пренебрегали ради этого жаждой крови, пренебрегали до тех пор, пока однажды ночью не оставались в гробах, не в силах из них выйти.
– Она это делала намеренно.
– Ей хотелось посмотреть, может ли ardeur сам по себе поддерживать других вампиров. Ей хотелось путешествовать с нами по Европе, но взятие крови оставляет следы и выдает нас. Ardeur следов не оставляет.
Я посмотрела на Реквиема:
– Физических следов.
– Oui, знаки есть, но ничего такого, что могли бы распознать власти. Ничего, что могло бы выдать ее план.
– Но у нее не вышло, – сказала я.
– Она умела делиться ardeur'ом с другими, и они питались им. Она умела поддерживать саму себя с его помощью достаточно долго, как могу я, но если ardeur – не истинно твой дар, которым ты владеешь, то надолго его не хватает.
– Странник… – начала я.
Он остановил меня поднесенной ко рту рукой и сказал у меня в голове:
– Тише, ma petite.
Я подумала:
– Ты сказал не говорить мысленно, потому что некоторые из других мастеров вампиров могут нас подслушать.
– Они все еще мертвы для мира, но в этой комнате нас могут услышать.
– Ты им не доверяешь?
– Я не хотел бы широко оповещать о том, что ты смогла заставить что‑то делать члена совета.
В этом был смысл. И я подумала медленно и тщательно:
– Странник брал у меня кровь, когда я вызвала Вилли. Я его вызвала кровью.
– Тогда накорми нашего Реквиема.
Эта идея не показалась мне удачной.
– Когда‑то он брал у меня кровь. Что если наша проблема отчасти связана с этим? Ашер считает, что любого вампира, бравшего мою кровь, влечет ко мне.
– Ты очень вкусна, ma petite.
– Дело не только в этом, тут еще что‑то есть.
– Мы хотим, чтобы наши вампиры были к нам привязаны, ma petite, вот почему привязываем их клятвой на крови. Мы только не хотим доводить их до такого уровня рабства.
Я была у него в голове достаточно близко, чтобы ощутить, что он в это верит. Ему не нравилось видеть околдованного Реквиема.
– Тебе это внушает почти такую же жуть, как мне. Почему? Ведь это же укрепляет нашу власть и силу?
– Может быть, но я не приглашал в наши земли Реквиема или кого бы то ни было, чтобы поработить. Я предлагал кров, но не оковы.
– Огги сказал, что ты бываешь сентиментален себе во вред.
Он сказал вслух:
– Может быть. Но ты мне показала, что сентиментальность – это не всегда плохо.
Я посмотрела в это невероятно красивое лицо и ощутила, как растет во мне любовь почти как физическая сила. Она заполнила меня, раздуваясь вверх, пока не заболело в груди, не перехватило горло и не стало жечь глаза. Послушать, так глупо, но я любила его. Любила его целиком, но более всего то, что любовь ко мне сделала его лучше. От его слов, чему я научила его насчет сентиментальности, мне захотелось плакать. Ричард каждый раз напоминал мне, что я холодна и кровожадна. Если бы это было так, я не могла бы научить Жан‑Клода тому, что он сейчас сказал. Нельзя научить тому, чего не знает сам учитель.
Он поцеловал меня, поцеловал нежно, одна его рука скрылась у меня в волосах. Отодвинувшись, он прошептал:
– Никогда не думал, что увижу у тебя такой взгляд, такой взгляд, когда ты смотришь на меня.
– Я люблю тебя, – сказала я, касаясь его руки у меня на лице.
– Я знаю, но есть разные виды любви, ma petite, одинаково реальные, но… – Он улыбнулся. – Я думал, такую ласковую нежность ты оставляешь для других.
– Каких других? – спросила я, не в силах оставить это без прояснения.
Он глянул на меня укоризненно, будто я знала ответ, и – да, наверное, знала. Ричард почти до отчаяния ревновал к Мике и Натэниелу, но впервые я сейчас поняла, что и Жан‑Клод тоже ревнует. А ревность – это всегда больно. И мне стало жаль, что я дала ему повод сомневаться, как сильно я его люблю. Он никогда не стал бы держать меня за руку в родильном зале или пылесосить полы, но в пределах его образа жизни я могла просить его о чем угодно.
– Не хотел бы прерывать этот праздник любви, – сказал Лондон таким тоном, что ясно было: он как раз хотел бы прервать, и, быть может, грубо, – но не попытаться ли тебе освободить Реквиема? Или ты не собираешься этого делать, и все – пустые разговоры?
– Лондон! – произнесла Элинор, сумев вложить в одно слово достаточно серьезное предостережение.
– У меня есть основания для такого цинизма, Элинор. Слишком много раз у слишком многих мастеров я напарывался на разочарование.
– Как все мы, – отозвался Нечестивец.
Я посмотрела на них на всех хмуро, и даже тесное прикосновение Жан‑Клода перестало избавлять меня от чувства неловкости.
– Спасибо, ребята, а то у меня совсем не было чувства тревоги перед выступлением.
– Мы не хотим тебе затруднять дело, – сказал Истина, – но, как и все вампиры, кроме тех, кто все время существовал под одним и тем же мастером, мы испытали жесткую и жестокую эксплуатацию со стороны тех, кому полагалось о нас заботиться.
– Смысл феодальной системы в том, чтобы те, кто наверху, заботились о нуждах тех, кто внизу. Но я редко видел, чтобы было именно так, – добавил Нечестивец.
– Ага, – согласилась я. – Это как Рейганомика, экономика просачивающегося вниз богатства. Такая система хороша, когда у власти действительно достойные люди.
Братья кивнули, будто я что‑то мудрое сказала. Может, действительно сказала.
Я поцеловала голую грудь Жан‑Клода, погладила чуть более скользкую кожу на крестообразном ожоге. Отодвинувшись от него, я направилась к кровати, по дороге молясь: «Пусть он станет свободным, но пусть я не причиню ему вреда».