Жан‑Клод отодвинулся, выпустив мое лицо из сошедшихся ладоней. И очень грустными стали у него глаза. Я схватила его за руку:
– Не надо.
– Что не надо, ma petite? Не надо переставать скрывать, кто я? Я не могу быть человеком, ma petite, даже для тебя. Я думал, будто самое худшее в том, что мы притворялись людьми, ты и я, был ущерб для нашей силы, но не это ранит мне сердце.
Я выпустила его руку. Мне не хотелось задавать следующий вопрос, но я знала, что это надо сделать, или получить клеймо труса. Сглотнув пересохшим до боли горлом, я спросила:
– А что ранит тебе сердце?
Это был едва слышный шепот, но вопрос я задала. Очко в мою пользу.
– Что ты от меня отворачиваешься из‑за такой мелочи. Я слизнул твою кровь с пальцев, и ты не хочешь целовать меня.
– Я бы поцеловала тебя.
Он покачал головой:
– Но тебе не хотелось.
С этим я спорить не могла. Отчасти жалела, что не могу, отчасти нет.
– Что ты хочешь от меня услышать? – спросила я.
– Я хочу, чтобы вы с Ричардом приняли сами себя, каковы вы есть, и мне уже некогда ждать этого чуда.
– Что это должно значить? – спросила я.
– Ты обещала накормить ardeur от Реквиема, если он вырвется из‑под твоей силы. Ты берешь свое слово обратно?
Я посмотрела на другого вампира, лежащего на груде подушек спиной к Жан‑Клоду.
– Пока что ardeur еще не поднялся ни для кого из нас. Я думала, нам следует за оставшееся время выработать стратегию.
– Стратегию чего, ma petite? Это не битва ножей и пистолетов. Она куда более тихого сорта, хотя в результате не менее опасна.
Я все качала головой, и первая струйка крови потекла у меня по горлу. Не от покачивания, а оттого что пульс у меня забился быстрее.
– Мы не будем кормить ardeur до того, как это будет нужно.
|
|
– Твоя сила растет, и ты все больше походишь на Белль Морт, – сказал Реквием.
– О чем это ты?
– Белль обычно обещала напитать на нас ardeur, а потом говорила, что имела в виду не сейчас, а потом. Всегда потом. И это могло быть очень потом, когда она хотела играть в свои жестокие игры.
– Я не играю, – возразила я, – я боюсь.
– Если ты сейчас будешь питаться от него, и он снова окажется околдован, то ты не сможешь питаться ни от кого из кандидатов в pomme de sang. Мы им покажем, в каком состоянии Реквием и скажем, что ты слишком сильна стала для таких игр.
– А если он не подпадет снова под мои чары?
– Тогда некоторых из кандидатов ты сможешь попробовать без секса.
Я все мотала головой.
– Ardeur растет, ma petite, и ты должна это признать. То, что мы видели сегодня и накануне ночью, убеждает, что притворство больше не поможет.
– Я не притворяюсь.
– Притворяешься.
– В чем я притворяюсь? – спросила я.
– Прости, мне очень жаль, но мы должны признать правду.
Я подползла к ногам кровати. Кровь текла струйкой по горлу, как щекочущие пальцы. Мне было так страшно, что на языке ощущался металлический вкус.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь.
– Ты суккуб моего инкуба, ma petite. Ты питаешься, как питаются вампиры, но сексом, а не кровью.
– Это я знаю, – сказала я злобно, потому что не хотела говорить испуганно.
– Ты говоришь, что знаешь, но знаешь ты здесь, – он коснулся моего лба, – а не здесь. – Он коснулся сердца. – Ты на самом деле не веришь, что ты вампир.
– Я не вампир.
– Не в традиционном смысле, нет, но только потому, что ты можешь черпать от Дамиана и Натэниела. Не черпая от них энергию, не кормя ardeur вовремя, ты станешь испытывать слабость.
|
|
– Ты годами обходился без кормления ardeur'а всерьез. Прежний мастер Сент‑Луиса ни за что не позволила бы тебе питать ardeur полностью.
– Oui, Николаос боялась той силы, которой я мог бы достигнуть. Мастер города, который меня ей продал, тоже боялся. И отослал меня к Николаос, рассчитывая, что ее детское тело я не стану соблазнять по своей воле.
– Она выглядела лет на двенадцать‑тринадцать. Есть места, где это разрешено законом.
Он покачал головой:
– Не для меня. – Его передернуло. – Ты ее видела, ma petite. Ты можешь себе представить, чтобы я добровольно привлекал к себе ее внимание в этом смысле?
Я покачала головой:
– Нет, она была просто жутью.
Он кивнул:
– Жуть – такое наименование подойдет, хотя есть и другие слова. – Он встряхнул головой, будто прочищая мозг от таких мыслей. – Будь ты другой, которая легче относится к своим связям, то быть суккубом моего инкуба было бы проще. Ты бы питалась от кого только захочешь. Ты – человек, применение вампирских фокусов для тебя не вне закона.
– Не так, – возразила я. – Запрещается использование магии или парапсихических способностей для вовлечения или завлечения колдовским способом в участие в половом акте. Это рассматривается как наркотик для изнасилования на свидании.
Он кивнул:
– Я не знал, что закон расширен и теперь это тоже включает.
Я пожала плечами:
– Слежу за новыми законами. Это часть моей работы.
Он снова кивнул.
– Но все же, ma petite, многие с охотой пришли бы на зов твоего тела. У тебя бы не было недостатка в пище, если бы ты пожелала питаться на чужих.
|
|
Я посмотрела на него хмуро.
Он чуть улыбнулся.
– Не хмурься, ma petite, я знаю, что ты в легкие связи не вступаешь. Ни у кого я такого серьезно отношения к сексу вообще не встречал. Ты вообще во всем смертельно серьезна.
– Это жалоба? – спросила я.
– Нет, но это правда.
Я кивнула, поднесла руку к горлу, чтобы кровь не попала на шелковый халат, и поискала взглядом Римуса:
– Дай, пожалуйста, марлю, а то придется это в химчистку отдавать.
Римус без единого слова подал мне бинт. Я попыталась остановить кровь, но она выплескивалась с толчками пульса. А я не могла достаточно успокоиться, чтобы он стал медленнее. Вот тебе и все мои упражнения по медитации.
– К чему ты ведешь? – спросила я.
– Что тебе в пищу нужны те, с кем ты знакома и не испытываешь неловкости. Pomme de sang для вампира не должен быть просто пищей. Это, скорее, еда, которая всегда под рукой, и ты об этом знаешь. Но предполагается, что вампир питается от многих людей.
– Вроде случайных связей?
– Oui.
– Извини, я в случайные связи не вступаю.
– Верно, и вот почему для тебя кандидаты в pomme de sang еще важнее, чем для обыкновенного вампира.
– Не улавливаю.
– Ты должна выбрать pomme de sang и другую пищу. И выбрать достаточно пищи, чтобы не быть опасной для других.
– Лепет какой‑то.
Он обошел вокруг кровати, хотел до меня дотронуться, но я отстранилась.
– Если ты снова околдуешь Реквиема, то тебе нельзя будет искать pomme de sang среди наших гостей. Пищу придется выбирать еще тщательнее и более скрытно, за кулисами, от очень немногих мастеров, которым я доверяю. Но лучше будет сделать это сейчас, пока у нас столько желающих принцесс для нашего Прекрасного Принца. Потому что выбрать ты должна, ma petite, должна.
– Я думала, что вся эта история с выбором pomme de sang – хитрость, чтобы заставить всех себя прилично вести. Никто не хочет ссориться с будущими родственниками – в этом роде.
– Анита! – По имени. Нехорошо. – Мы должны выяснить, насколько ты опасна, пока Огюстин еще не проснулся. Если ты напитаешься от Реквиема и его не зачаруешь, то сможешь освободить Огюстина. Но если Реквием не будет свободен, то и он, и Огюстин будут как люди, которых мы отпустили, но знаем, что можем призвать в любой момент. Мы снимаем чары с их разума, чтобы не напрягать людскую полицию, но знаем, кто остался настолько нашим, что мы можем во сне ему шептать. И всегда можем позвать их обратно. – Он встал в ногах кровати, я видела, как он испуган, но под этим испугом проглядывала заинтересованность. – Если мы не сможем это контролировать, значит, мы сильнее, чем в самых смелых моих мечтах. Если мы не сможем это контролировать, значит, мы опаснее, чем в самых глубоких моих страхах. Если Реквием снова падет перед ardeur'ом, нам придется все отменить. Я даже не посмею привести тебя на балет, где будет столько вампиров.
– А если ничего с Реквиемом не случится?
– Тогда сила контролируема. Невероятно, неимоверно мощная, но управляемая. Такая, которой будут бояться и жаждать наши враги и союзники, но бояться не слишком сильно, и жаждать не любой ценой. Есть разница между оружием, которое можно использовать, и оружием, которое никогда не посмеешь пустить в ход.
– Как ядерные бомбы, – сказала я.
Он кивнул:
– Oui.
Я наморщила лоб:
– Уточни, что значит – «питать ardeur»?
Он то ли хмыкнул, то ли языком прищелкнул.
– Питать, питать, ma petite. Реквием не урод. Питайся на нем полностью, не пробуя осторожно, не сдерживаясь никак. Кормись, и если он это выдержит, то сегодня будет балет, а потом прием.
Я оглянулась назад, на Реквиема. Он пытался сохранить безразличный вид, но это плохо ему удавалось.
– Давай проверим, правильно ли я поняла: ты хочешь, чтобы я совершила акт любви с другим мужчиной и напитала от него ardeur?
– Да, – ответил Жан‑Клод.
Будь здесь Ронни, она бы застрелилась – или меня застрелила. Я не собиралась оставлять Реквиема при себе, это намечалось приключение на одну ночь. Но мне не верилось, никогда у меня ни с кем не было секса всего один раз.
– Я не могу заводить еще одного постоянного мужчину, Жан‑Клод. Не могу.
– А ты о нем думай, как думаешь о Джейсоне. Как он называет, что у вас с ним? Дружеский трах?
Я приподняла бровь, потом повернулась к Реквиему:
– Ты слышал?
– Да.
– Ты понимаешь, что означает этот термин?
– Означает твоего друга, с которым иногда бывает секс, но это не отношения. Хотя я это называю ДПК.
– ДПК?
– Друзья По Койке.
– Так красивее, конечно, – согласилась я. – Ладно, тебя устроит быть моим другом по койке?
– Твое сердце тянется к другим, Анита, я это знаю. Мое ни к кому больше не тянется. Но тут речь не о сердцах, а о плоти и крови. – Он протянул ко мне руку. – Иди ко мне, Анита, прошу тебя. Ради этого шанса быть с тобой я сбросил твои шелковые цепи, не отвергай же меня.
Может, дело в манере разговора Реквиема – сплошь поэзия да высокие чувства. Я девушка современная, к такому не привыкла. Жан‑Клод умел красиво говорить, когда хотел, но он у меня возлюбленный всерьез, а вот слышать такое от мужчины, который предполагается разовым приключением – это как‑то было неправильно. Вроде как слова не подходили к ситуации. Насчет шелковых цепей – разве можно такое говорить не всерьез? Друзья по траху такого друг другу не говорят ведь? Конечно, мой опыт в этой области был весьма ограниченным, так что я могла и ошибаться. Много в чем ошибаться.
Я глядела на Реквиема – и не чувствовала ничего. Он был красив, но этого мне никогда не было достаточно. Я была почти счастлива сейчас в своей личной жизни, впервые за долгое время. И не хотелось мне все это ломать, а я уже знала, что каждое новое добавление дает шанс взорвать все к чертям.
Реквием уронил поднятую руку.
– Ты просто меня не хочешь? – спросил он, и голос его звучал куда печальней и потерянней, чем когда он был под моим гипнозом.
Не знаю, что бы я ответила, но меня спасла открывшаяся дверь. В нее вплыл Ашер – будто действительно его ноги под золотым атласным халатом не совсем касались земли. Волосы рассыпались по плечам, и сверкающая ткань была посрамлена их цветом. Глянув на кровать, Ашер широко улыбнулся:
– Отлично, я вовремя, чтобы посмотреть.
Я глянула на него недружелюбно.
Он пожал плечами и улыбнулся, куда как собой довольный.
– Элинор мне сообщила, что здесь происходит. Когда я проснулся рано, то понял, что если проснулся я, то и Менг Дье тоже.
Тут мы остановились все, обернулись к нему. Римус даже шагнул прочь от стены, будто собрался куда‑то бежать.
Ашер махнул ему рукой.
– Она все еще в гробу, хотя хочет выйти. Согласилась себя прилично вести.
– Она поклялась меня убить или так изуродовать, что Анита меня не захочет, – сказал Реквием.
Ашер подошел к Жан‑Клоду, все еще стоящему возле кровати, обнял его сзади, положил голову ему на плечо, подставив свету щеку со шрамами.
– Да, я присутствовал, когда она высказала эту конкретную угрозу. Она тогда посмотрела на меня и добавила: забыла, что Анита любит шрамы.
Он попытался ничего не выразить лицом, но не сдержался – гнев мелькнул в бледной синеве глаз, сверкнувших ледяными сапфирами на свету.
Жан‑Клод прижал к себе руку Ашера, лежащую у него на груди, прильнул щекой к его волосам и спросил:
– И как же ты уговорил Менг Дье быть разумной?
– Она сказала, что ради такой силы, которую она ощутила, когда вы имели Огюстина, она согласна дальше жить девственницей. Всегда можно найти другого любовника, но сила такого рода – редкость.
Я посмотрела на двух переплетенных мужчин, светлого и темного. В этот момент до меня дошло, что никогда раньше я такого не видела – чтобы Ашер, войдя в комнату, просто подошел к Жан‑Клоду и вот так к нему прикоснулся. Никогда не видела, чтобы они обнимались, не говоря о чем другом. Прикосновения у них бывали, но никогда столь откровенные.
Они так делают, когда меня нет? Или еще что‑то? А мне это интересно? Может быть. Но что именно – что они любовники, или что это у меня за спиной? Без меня?
Жан‑Клод высвободился из объятий. Ашер еще секунду подержался, потом убрал руки с выражением досады на лице, но не попытался его удержать. Просто дал Жан‑Клоду подвинуться ближе к кровати, ко мне.
Я хотела сказать: «Вам не надо скрываться», но не была в этом уверена. Не совсем понимала свои чувства, когда они так друг с другом воркуют. Но мысль, что при мне они стесняются друг друга трогать, тоже мне не нравилась. Вздохнув, я повесила голову. Боже мой, сама себя сконфузила, без чьей‑либо помощи.
Кровать шевельнулась. Я подняла глаза и увидела, что Реквием с нее слезает. Он встал осторожно, видно было, насколько он серьезно ранен, но держался он прямо, просто с военной выправкой, как большинство старых вампиров. Они происходили из тех времен, когда хорошую осанку в тебя вбивали – иногда буквально.
– Куда ты? – спросила я.
Он повернулся всем телом, а не одной головой, будто знал, что иначе будет больно.
– Я видел, как ты смотрела на Ашера и Жан‑Клода. Я сказал, что ты меня не хочешь, и так оно и есть. У тебя это на лице написано, и в отсутствии реакции на меня тоже проявляется. Ирония судьбы, Анита: столько женщин меня хотели за эти века, а я их не хотел. Теперь мой черед гореть, когда никто не унимает пламени.
– Non, – сказал Жан‑Клод. – Ты останешься.
Реквием показал здоровой рукой:
– Посмотри на ее лицо, услышь, как у нее редок пульс. Ее тело на меня не реагирует. Она даже меня не видит в этом смысле.
– Анита тебя видит, или тебе никогда не пришлось бы дважды питать ее ardeur.
С этими словами Ашер обошел Жан‑Клода по широкой дуге, чтобы взобраться ко мне на кровать. На его лице было выражение, которого я еще не видела – стремление, почти яростное, но не так чтобы несчастное.
Он тронул меня за лицо, и прикосновение было прохладным – он не питался еще сегодня.
– Впервые с тех времен, как я умер, я проснулся до полудня. – Он потянулся ко мне, будто для поцелуя. – Столько силы бежит в моих жилах, даже без крови. Чудесное ощущение.
Он остановился, чуть не дойдя до моих губ, так близко, что неправильным казалось не сократить дистанцию до поцелуя. Я так и сделала.
Я думала, что это просто будет утренний приветственный поцелуй – приятный, но не сексуальный. Но, чтобы поцелуй получился целомудренным, нужно согласие двоих, а у Ашера настроение было ну никак не целомудренное.
Губами и языком он входил мне в рот, и я таяла в его поцелуе, танцевала языком по острым кончикам клыков, скользила между ними, глубже, глубже ему в рот. Он прижимал нас друг к другу, руки шарили по моему телу, одна развязала мне пояс халата, и наши обнаженные спереди тела вдруг коснулись друг друга. Я даже не успела заметить, когда он свой халат распахнул, но соприкосновение наших обнаженных тел бросило мои руки под ткань его одежды, гладить спину и ягодицы. И когда я ладонью охватила эту скользящую гладь, он отодвинулся заглянуть мне в лицо, и то, что там он увидел, мелькнуло яростной улыбкой у него самого, и голос его прозвучал хрипло и с придыханием.
– Дай мне крови.
Я ответила просто:
– Да.
Он запустил руку мне в волосы, да так, что даже больно стало – чуть‑чуть. Я даже ахнула, но совсем не только от боли. Это было от ощущения, что одним этим резким жестом он может обнажить мне шею и держать обнаженной, пока будет пить. Пусть я никогда не признала бы этого вслух, но именно немножко грубой силы вот такое со мной делало. Ашер запустил руку глубоко мне в волосы, дернул, заставил меня тихо вскрикнуть. Не совсем от боли.
Свободная рука нашла мои запястья, сдвинула их вместе у меня за спиной, халат соскользнул у меня с плеч. Ашер оттянул мне голову вбок, и его лица не стало видно, но я видела нас с ним в большом зеркале на той стороне комнаты. Халат темной рамой охватывал белизну моего тела. Он покрывал наши руки, но мало что еще, и в зеркале казалось, что руки у меня связаны. От этого зрелища мне захотелось вырваться, и Ашер сжал руку, чуть‑чуть травмируя мне запястья, лишь настолько, чтобы я ощутила, что мне не вырваться. Я ему доверяла. Доверяла настолько, что позволяла так держать.
Какое‑то движение в зеркале – там отразился Жан‑Клод. Халат на нем был застегнут и завязан, но глаза горели полночным огнем.
– Многовато публики для ma petite.
– Она не возражает, – ответил Ашер.
– И ты не находишь это странным?
Ашер, казалось, попытался подумать, но потом сказал:
– Не знаю. Кажется, мне трудно думать, держа ее в объятиях. – Он оглядел комнату. – А от их присутствия думать еще труднее.
– Все охранники или кто‑то из них? – спросил Жан‑Клод.
– Римус… – Ашер глянул в дальний угол, – и вот этот новый.
– Пепито? Ты его ощущаешь так же сильно?
Из мышц Ашера стало уходить напряжение, мне этого не хотелось. Я хотела, чтобы он пил. Мне это нужно было.
– Не останавливайся, – попросила я, – пожалуйста, не останавливайся.
Ашер посмотрел на меня своими горящими глазами. Будто искал на моем лице какой‑то знак.
– Ты хочешь, чтобы я взял тебя сейчас, на глазах у охраны?
Я еще как хотела.
– Да, Боже мой, да!
Он посмотрел на Жан‑Клода:
– Что‑то здесь не так.
– Не так, и все так, – ответил Жан‑Клод. – Он подошел к краю кровати. – Ты завладел ею полностью. Ты можешь сейчас делать с ней все, что хочешь, но когда она протрезвеет, она тебе этого не простит.
Ашер повернулся ко мне. То, что он увидел, его успокоило, убрало свет из его глаз.
– Анита, ты здесь?
Сперва вопрос показался мне бессмысленным, а потом я ответила:
– Я здесь, Ашер, здесь.
Какой‑то частью сознания я услышала собственные слова, и подумала, что уже это где‑то слышала. Я закрыла глаза, стараясь не видеть лица Ашера, и это помогло – отвернуться. Я поняла, где я слышала эту фразу: от Реквиема. Я повторяла слова Реквиема, когда он был под моим гипнозом. Ашеру случалось подчинять меня раньше, но никогда так, никогда так сильно.
Воспоминание о Реквиеме помогло мне думать яснее, но закрыть глаза – это помогло больше. Я слишком была большой рыбой, чтобы взгляд Ашера мог меня удержать, но от взгляда в его глаза я просто потеряла себя. Когда я глядела в глаза Огюстина, это меня не унесло, так почему же у Ашера взгляд оказался сильнее, чем у мастера города с возрастом в две тысячи лет? Я должна была быть иммунной к взгляду вампира. Моя некромантия и метки Жан‑Клода должны были охранить меня.
Ашер отпустил мои руки. Я почувствовала, как он отодвигается от меня. Тогда я открыла глаза и запахнула на себе халат.
– Что происходит? – спросила я.
Жан‑Клод спросил, не двигаясь с места:
– Ma petite, ты пришла в себя?
– Кажется, да. – Я посмотрела в лицо Ашера, но он отвернулся, закрылся водопадом золотых волос. – Ашер, гляди на меня.
– Я не хотел зачаровывать тебя взглядом. Даже не знал, что мой взгляд может тебя захватить.
– Раньше он не был на это способен, – согласилась я и посмотрела на Жан‑Клода. – Что происходит? Я была зачарована, как Реквием до того, как я его освободила.
– Non, ты смогла вырваться, когда поняла, что случилось.
– Да, но почему это вообще случилось? Что случилось и почему? И не уходи от моего вопроса, Жан‑Клод, я хочу знать.
Он то ли наклонил голову, то ли пожал плечами – одновременно и извинение, и жест «я‑не‑знаю».
– Недостаточный ответ. Ты знаешь, что случилось.
– Я знаю, что, по моему мнению, случилось.
– Хорошо, так скажи нам.
Я слезла с кровати, чтобы лучше поправить халат.
– Все наши набрали силы от того, что мы сделали с Огюстином. Ашер очень давно уже мастер вампиров, но никогда у него не было многих из тех сил уровня мастера, которые среди нас считаются сами собой разумеющимися.
– Его взгляд стал на несколько делений сильнее, это я поняла.
Жан‑Клод покачал головой:
– Non, ma petite, не только взгляд. Какая у Ашера самая сильная из вампирских способностей?
Я подумала пару секунд:
– У него укус приносит оргазм.
Жан‑Клод едва заметно улыбнулся:
– Это для тебя может быть самой заманчивой из его сил, но она не самая мощная.
Я задумалась сильнее.
– Притягательность. Он для тебя становится неотразим после того, как он от тебя пил. А после любви с ним – это вроде любовных чар, но действует так, как никакие любовные чары не могут.
– Я думаю, что его способность притягивать тоже выросла в силе.
Я посмотрела на Ашера – он все так же сидел на кровати, тщательно избегая на меня смотреть. Я покачала головой и подошла к нему ближе.
– Ашер, пожалуйста, посмотри на меня.
– Зачем? – спросил он очень ровным голосом, все так же старательно на меня не глядя.
– Я хочу знать, вообще ли твой взгляд меня подчиняет, или это было потому, что я не защитилась от тебя.
Он чуть не глянул на меня, но остановился, показав только совершенный профиль и разлив сверкающих волос.
– В каком смысле – не защитилась от меня?
– Я тебе доверяю, поэтому не ставлю от тебя щиты. Я хочу, чтобы твоя сила захватила меня. Но до сих пор у меня был выбор. Сейчас я хочу знать, остался ли еще выбор, или ты просто стал сильнее меня.
– Дай ей полный вес твоего взгляда, mon ami, и мы посмотрим.
Ашер повернулся, и по самому этому повороту его тела видно было, насколько ему не хочется. Его лицо обратилось ко мне, спокойное и непроницаемое, какое я у него редко видела. Много лет назад я совершенствовалась в искусстве смотреть в лицо вампира, не встречаясь с ним взглядом. Сейчас я несколько растренировалась, стала самоуверенной из‑за возросшей силы, но доведенные до автоматизма умения никогда не уходят совсем.
Я изучала закругление его губ, потом подняла глаза, медленно, встречая его взгляд. Глаза его были красивы, как всегда – такая светлая‑светлая голубизна. Чистая, прозрачная голубизна, только светлая, как зимний рассвет. Пристально глядя в эти глаза, я не ощущала ничего.
– Ничего не получится, если ты не будешь пытаться захватить меня взглядом.
– Я не хочу тебя захватывать.
– Врешь.
Он попытался сделать обиженный вид.
– Не дури мне голову, Ашер, ты слишком любишь игры с силой. Ты любишь тот эффект, который на меня производишь. Тебе нравится делать со мной такое, чего не может Жан‑Клод. Ты в восторге от того, что ты единственный вампир, который может со мной вампирствовать.
На его лице ничего не отражалось.
– Я никогда тебе ничего подобного не говорил.
– Твое тело говорило за тебя.
Он облизал губы – давнее движение, которое прорывалось у него, когда он нервничал.
– Что ты от меня хочешь, Анита?
– Правды.
Он покачал головой, и вид у него был мрачный.
– Ты очень часто просишь правды, но редко когда именно ее ты хочешь.
Мне хотелось бы с этим поспорить, но я не могла – если хотела играть честно.
– Ты прав, может быть, более прав, чем мне хотелось бы осознавать, но сейчас, пожалуйста, попробуй поймать меня взглядом. По‑настоящему попробуй, чтобы мы знали, насколько я должна быть при тебе осторожной.
– Я не хочу, чтобы ты была при мне осторожной.
Я покачала головой:
– Ашер, пожалуйста, мы должны знать.
– Зачем? Чтобы ты могла от меня закрыться? Отказать мне во взгляде твоих собственных глаз?
– Ашер, пожалуйста. Давай просто попробуем.
– Я попрошу тебя как друг, – сказал Жан‑Клод, – но следующая просьба будет исходить от мастера. Сделай, как она просит.
Очень печально прозвучал его голос. Настолько печально, что я посмотрела на него – у меня было чувство, что я что‑то упустила.
Когда‑то я бы не обратила внимания на это мелькнувшее в голове предостережение, но я уже научилась задавать вопросы.
– Я прошу что‑нибудь плохое? Потому спрашиваю, что вы оба очень обеспокоены. Я упустила из виду что‑то такое, что может потом извернуться и за жопу тяпнуть?
Жан‑Клод улыбнулся, почти засмеялся.
– Ах, ma petite, как ты изящно формулируешь!
– Да‑да, но ответь на вопрос.
– Мы боимся твоей возможной реакции, если Ашер действительно сможет тебя подчинить взглядом.
Я перевела взгляд с одного на другого. Жан‑Клод тщательно сохранял вежливое лицо. Ашер – непроницаемую надменность. Поодаль стоял Реквием, и лицо его было такое же непроницаемое, как у них, но не благожелательно‑вежливое, как у Жан‑Клода или надменное, как у Ашера: он просто старался ничего на нем не выразить. Торс его все еще был украшен ранами, полученными от Менг Дье. Впервые возникла у меня мысль: если бы я напитала от него ardeur, раны бы зажили? Мне случалось исцелять метафизическим сексом. Нахмурившись, я повернулась обратно к Жан‑Клоду.
– Ты ведь не по одной причине хотел, чтобы я питала ardeur от Реквиема?
– Ты же этого не будешь делать, так какая разница?
Чуть слышный привкус злости ощущался в этих словах.
Я посмотрела на него. Вежливая маска сменилась чем‑то вроде той надменности, за которой прятался Ашер.
– Я знаю, что со мной трудно, но давай притворимся, что это не так. Притворимся, что я не такой уж большой геморрой. Просто поговорим. Скажи мне свои соображения.
– Соображения о чем, ma petite?
Я подошла к нему, говоря на ходу:
– Все причины, по которым мне стоило сейчас питаться от Реквиема. И причины твоей нервной реакции на то, что Ашер может подчинить меня взглядом. – Я теперь стояла перед ним и сообразила, что он успел отойти от кровати, а я этого сперва не заметила. Слишком была занята глазами Ашера. – Просто скажи мне. Я обещаю не паниковать. Обещаю не убегать прочь. Говори со мной так, как если бы я была разумным человеком.
Он посмотрел на меня – очень красноречиво. Дал мне увидеть, как мысли сменяют друг друга у него на лице, но наконец сказал:
– Ашер прав, ma petite. Ты просишь правды, но часто наказываешь нас, когда мы ее говорим.
Я кивнула:
– Я знаю, и прошу за это прощения. Могу только сказать, что изо всех сил постараюсь не быть таким геморроем. Постараюсь слушать и не психовать.
– Намерения благие, ma petite, но ты знаешь старую поговорку.
Я снова кивнула:
– Ага, ими вымощена дорога в ад. – Я коснулась одной из его рук, скрещенных на груди. Даже языком жестов он не хотел себя выдать. – Прошу тебя, Жан‑Клод, мне кажется, сейчас не время ублажать мои комплексы. Если мы провалимся в этот уикенд на глазах всех прочих мастеров, я не хочу, чтобы причиной этого был ваш страх быть честными со мной. Не хочу, чтобы катастрофа была на моей совести. Я понятно говорю?
Он расплел руки, погладил меня по лицу.
– Какая искренность, ma petite. Что на тебя нашло?
Я подумала и сказала вслух:
– Я боюсь.
– Чего?
Я положила ладонь ему на руку, прижала к своему лицу.
– Что мы все провалимся только потому, что мне не хочется, чтобы что‑то оказалось правдой.
– Ma petite, это не так, не совсем так.
Я отвела взгляд от его вдруг все понимающих глаз.
– Наверное, тут дело в ребенке. – Я заставила себя поглядеть ему в глаза. Это было и легче из‑за мудрой нежности в них, и труднее. – Если мы действительно это сделаем, сохраним ребенка, то должны до того все наладить. Все исправить. И я не могу себе позволить роскоши быть занозой в заднице, если от этого нам вред.
– Ты всего несколько часов как узнала, и вдруг ты готова на компромисс. – Он посмотрел на меня серьезно, изучающе и нежно – одновременно. – Мне говорили, что беременность меняет женщину, но чтобы так быстро?
– Может быть, мне просто не хватало последнего сигнала.
– Сигнала о чем, ma petite?
– Я твердила Ричарду, что приняла свою жизнь, но он прав, я все еще на какие‑то ее аспекты закрываю глаза. Вы… – я оглянулась на Ашера, – все еще ходите вокруг меня на цыпочках, опасаясь того, что я сделаю? – Я снова повернулась к Жан‑Клоду. – Так ведь?