Норман Норелл
Именно в это время он решил сменить фамилию и стал «Нореллом». Как будет он пояснять позднее, первая буква в его новой фамилии означала «Норман», последняя «Л» – «Левинсон», а ещё одна «л» – «look» («образ»).
Его карьера в мире моды началась сразу после окончания образования, в 1922 году. Первым местом работы оказалась нью‑йоркская студия кинокомпании «Парамаунт Пикчерз». Так, в частности, Норман делал костюмы для актрисы Глории Свенсон в фильме «Заза» и Рудольфа Валентино в фильме «Святой дьявол». Студия, однако, долго не просуществовала, и через год ему пришлось искать новую работу. Он нашёл её на Бродвее, и среди прочих шоу, для которых он создавал костюмы, были, в частности, необыкновенно популярные тогда «Девушки Зигфельда» – тщательно отобранные красавицы в умопомрачительных сверкающих нарядах.
Затем он работал у Чарльза Армора, который занимался производством мужской одежды, и в первый раз съездил в Европу. А с 1928 года началось его долгое сотрудничество с Хэтти Карнеги, у которой он стал главным дизайнером. Впоследствии Норман Норелл говорил: «Всё, что я знаю, я выучил у неё». Он, как и Хэтти, ездил в Париж, учился у французских мастеров Высокой моды, набивал руку и понемногу разрабатывал собственный стиль. Но пройдёт ещё немало времени, прежде чем он сможет самостоятельно воплощать его в жизнь. Имя Норелла не появлялось нигде, и его, как ни странно, это вполне устраивало. В 1940 году он, наконец, расстался с Карнеги, но не потому, что ему надоело оставаться безвестным; это касалось творческих разногласий. Хэтти казалось, что платье для актрисы Гертруды Лоуренс в одной из бродвейских постановок нужно переделать, а Норелл отстаивал свой труд, полагая, что ничего менять не нужно. Этот, не такой и значительный, как казалось бы, эпизод привёл к тому, что Норелл решил начать самостоятельную карьеру, тем более что он получил предложение от другого человека.
|
|
Энтони Трайна, специализировавшийся тогда в основном на производстве одежде больших размеров, предложил ему место главного дизайнера. Как позднее будет рассказывать Норелл, Трайн дал ему возможность выбирать – или имя Норелла не упоминается, и тогда он получает большую зарплату, или упоминается, но тогда зарплата будет меньше. Норелл выбрал второй вариант, он и так слишком долго как бы и не существовал для мира моды, несмотря на все свои труды.
Они с Трайном должны были выпускать готовую одежду, но Норелл решил пойти по тому же пути, что и Высокая мода, то есть регулярно выпускать целые коллекции, а не отдельные модели, как это делали раньше. И, как будут о нём писать, «проложил таким образом мостик между высокой модой и прет‑а‑порте».
Его первая коллекция была показана в 1941 году. Впоследствии о ней писали так: «Главное, чего достиг Норелл своей первой же коллекцией, это то, что он дал американской моде – и производителям, и потребителям – почувствовать себя свободной от зарубежных источников вдохновения. Американская индустрия поняла, что у неё может быть собственная мода, собственный стиль».
Так началась слава модельера Нормана Норелла, которая держалась десятилетиями, благодаря высочайшему качеству его работ, их изысканности, сравнимых с работами его парижских коллег, однако в то же время своеобразных. Когда его попросят описать свой вклад в моду, Норелл ответит, что особое внимание уделял деталям, ставя на них акцент. Например, он предпочитал небольшие круглые вырезы: «Я терпеть не мог вырезы. Мне казалось, что они делают женщин старше. Поэтому я начал делать маленькие воротнички в стиле Питера Пэна или же обходился вообще без воротников. Простой круглый вырез, без всякой ерунды… Мне кажется, одежда в результате стала выглядеть по‑другому». И никаких изменений в последний момент, как это часто делали другие дизайнеры, – если уж он одобрял очередную модель, то её выпускали именно такой.
|
|
Его вдохновляли 1920‑е, которые были одним из его самых любимых периодов в истории моды, морская тема (воспоминания о матросском костюмчике, который он носил в детстве), мужской костюм – преломившаяся в его творчестве профессия отца, мужского портного, и многое другое. Что бы ни создавал Норман Норелл, его требования к ткани, к крою, к деталям, к отделке были не менее высоки, чем если бы он работал в одном из парижских домов Высокой моды. Строгие платья из шерстяного джерси или роскошные, усыпанные блёстками вечерние платья «русалочьего» силуэта, костюмы, состоявшие из прямой юбки, жакета без рукавов и блузки с бантом, твидовые жакеты с атласными воротниками… Он полагал, что костюм не должен затмевать владельца и что внимание, если уж оно падает на костюм, должно быть сосредоточено лишь на чём‑то одном. Норелл привнёс в прет‑а‑порте элегантность «от кутюр».
В 1960 году Энтони Трайна отошёл от дел по состоянию здоровья, и Норелл стал единоличным хозяином компании. К тому времени слава его вышла за пределы Америки, и уже парижские дома моды готовы были заимствовать его идеи. А Норелл считал, что уж если его модели копируют, то пусть хотя бы делают это правильно, и даже продавал желающим эскизы одной из своих самых популярных моделей.
|
|
Он был первым, кто предложил в 1961 году в качестве вечернего костюма комбинезон, с 1963 года начал выпускать женские брючные костюмы. Некоторые из его моделей принимали холодно, но только потому, что они опередили своё время… Как он говорил, «я полагаю, что можно продумать, каким, следуя логике и естественному ходу событий, будет следующее направление в моде».
Главным в его жизни была работа. Он общался в основном с близкими друзьями, отгораживаясь от блистательного, но шумного «высшего общества». Он часто бывал в школе Парсонс, помогая студентам, решившим посвятить себя моделированию одежды, постигать это искусство.
Будучи совершенно не амбициозным человеком, он стал «деканом американской моды» – основателем и первым президентом Американского совета дизайнеров моды, первым, кто получил премию «Коти». Список всех его наград был длинным, и, заметим, он принимал их, только если считал это уместным. Когда выяснилось, что судьи, присудившие ему одну из премий, даже не рассматривали работы претендентов, Норелл отказался от неё. Когда в 1963 году Руди Гернрайх, чьи модели были весьма смелыми, даже провокационными (так, изобретённый им купальник «монокини» полностью обнажал грудь), получил, как и он, премию Зала славы Коти, Норелл, в знак протеста, отослал свою обратно.
В 1972 году должна была состояться выставка его работ в Метропо‑литен‑музее, но ему не суждено было её увидеть. За день до открытия у него случился инсульт, а через десять дней Норман Норелл, один из самых влиятельных дизайнеров, которые когда‑либо знали в США, скончался.
Что ж, его вполне можно было бы называть «отцом американской моды». Но к званиям он не стремился…
Норман Хартнелл
(1901–1979)
Чтобы описать его заслуги перед модой, наверное, лучше всего будет обратиться к словам той, которая имела возможность долгое время любоваться его работами вблизи – супруге кузена Елизаветы II, принца Майкла Кентского: «Норман Хартнелл не просто создавал моду. Что более важно, он создавал гламур. Когда женщины носили его платья, они чувствовали себя прекрасными – чего, увы, уже нельзя сказать о сегодняшних модельерах…» Его платья могли превратить женщину в принцессу, хотя многим из его клиенток в этом не было нужды – они и так были принцессами, ведь долгие годы он одевал британскую королевскую семью. И волшебные картины, на которых дамы в умопомрачительных платьях ведут сказочную (как положено принцессам из сказок) жизнь, в немалой степени обязаны своим блеском именно ему.
Норман Бишоп Хартнелл родился в 1901 году. Его будущая мать, Эмма, оставшись вдовой, вышла замуж за Генри Хартнелла; вместе с новым мужем они держали паб – сначала в центральном Лондоне, а затем в одном из пригородов, Стэтхеме, – именно там, и появился на свет один из самых прославленных британских кутюрье. Можно сказать, что название родительского паба, «Скипетр и корона», оказалось в какой‑то мере пророческим… Семья была большой – четверо детей Эммы от первого брака, и двое от второго – Норман оказался самым младшим. Что ж, ему повезло – симпатичного малыша обожали и баловали все, и родители, и брат, и сёстры. Родительский бизнес считался не очень почтенным занятием, зато он был достаточно прибыльным, так что Хартнеллы вскоре переехали в Суссекс, где Генри занялся оптовой торговлей алкоголем. Доходов хватало на то, чтобы дать детям приличное образование.
"Мой интерес к моде появился вместе с коробкой цветных карандашей», – вспоминал позднее Норман. «Все мои учебники по математике, геометрии и алгебре были сплошь изрисованы – эскизами платьев и подобиями портретов тогдашних ведущих актрис. Я покупал и тщательно изучал так много открыток с их изображениями, что потом мог рисовать их самих или их наряды по памяти». Помимо рисования, он увлекался музыкой, пением, участвовал в школьных театральных постановках, а затем, когда в 1919 году поступил в Кембриджский университет, в Магдален‑колледж, жизнерадостный характер, обаяние и, главное, интерес к искусству помогли ему найти своё место в кругу студентов, большую часть которых составляли представители богатых и знатных семей.
Норман Хартнелл
Норман, как предполагалось, должен был изучать там языки, однако на самом деле он уделял внимание не столько учёбе, сколько театру, став членом кембриджского театрального клуба. «Я пытался быть полезным, рисуя афиши и программки, делая декорации и костюмы». Он так увлёкся всем этим, что забросил учёбу, и в результате, когда отец отказался вносить плату за очередной учебный год, полагая это не очень осмысленным, Норман покинул Кембридж, так и не получив диплома. Однако нельзя сказать, чтобы он потратил в университете время совсем уж даром – именно там проявился его талант, пусть и не в области языков, и не в архитектуре (о таком будущем он тоже подумывал). Когда в 1922 году клуб отправился в Лондон, чтобы там, в одном из театров Вест‑Энда, представить один из своих спектаклей, поставленный по мотивам знаменитой «Оперы нищих», который оформлял Норман, великолепные костюмы привлекли внимание даже искушённой лондонской публики, а колумнистка «Ивнинг Стандард» даже написала: «Мне бы не хотелось давать студенту советы по поводу его будущего, но костюмы «Оперы уборщиц» кембриджского театрального общества «Футлайтс» [т. е. «Огни рампы»] заставили меня задуматься о том, уж не собирается ли мистер Хартнелл покорить лондонских дам своими незаурядными нарядами».
Что ж, именно это он и решил сделать, и устроился работать в один из лондонских домов моды. Однако… «Опыт, который я получил, работая в течение трёх месяцев, убедил меня в том, что я не хочу быть портным. Я никогда не считал себя таковым, и не считаю сейчас. Я дизайнер!» – писал он позднее в своей автобиографии. Более того, в доме Люсиль, где он работал, воспользовались его эскизами и опубликовали их, не указав авторства, так что Норман подал в суд и выиграл дело. Однако ему стало ясно, что дальше он хочет двигаться самостоятельно. И весной 1923 года, в день святого Георгия Победоносца, покровителя Англии, открыл собственный салон. Матери к тому времени уже не было в живых, но отец, сестра Филлис и некоторые из его друзей активно поддержали молодого человека, веря в его талант. И весной 1924 года начинающий модельер Норман Хартнелл представил свою первую коллекцию. Тогда и зародилась традиция – каждому костюму и платью давать своё собственное имя, что и соблюдалось на протяжении всех долгих лет существования его дома.
Первыми клиентками Хартнелла стали матери и сёстры его кембриджских приятелей, однако вскоре круг его клиентов начал постепенно расширяться. Не будучи портным, он не тратил время на то, чтобы представить, как будет воплощаться его очередная идея, не занимался кроем, примерками и прочим, а полностью отдавался на волю своей богатой фантазии. Такое было возможно, конечно, только при условии, что рядом будут те, кто сможет воплощать эти фантазии в жизнь. И такие люди рядом с Хартнеллом были, его верная мадам Жермен Давид, французская портниха, и мисс Догерти, которая работала до этого в доме моды капитана Эдварда Молине. Позднее Хартнелл писал: «С помощью этих дотошных леди, которые оценивали предложенные мною эскизы и давали советы по стилю и покрою, я стал смотреть на свою работу по‑другому. Я начал понимать, какое расстояние лежит между созданием эскиза платья, чем я наслаждался, до его воплощения в жизнь, которое купила бы какая‑нибудь дама».
Мадам Давид, которую у Хартнелла называли «Мамзель», поясняла начинающему модельеру, почему его платья распродаются не так быстро, как ему хотелось бы, – потому что лондонским дамам нравится всё французское. И если бы не потрясающая красота его нарядов, то вообще не удалось бы продать ни одного. Парадокс – он работал для англичанок, будучи англичанином, и это было скорее недостатком. Вот если бы он был французом!.. Именно в Париж отправлялись те, кто мог себе это позволить, чтобы обновить гардероб. И Норман стал ориентироваться не столько на зрелых дам, привыкших к парижским туалетам, а на их дочерей, более восприимчивых к новому.
В 1927 году он показал свою очередную коллекцию в Париже – довольно смелый поступок, ведь к английской моде в столице моды мировой относились скептически. Коллекция, однако, имела успех, правда, не коммерческий. И редактор французского «Вога», Мейн Бокер (тоже будущий знаменитый модельер), пояснил Хартнеллу, почему так произошло: «Я никогда не видел столько невероятно красивых платьев, при этом настолько ужасно пошитых». Хартнелл навсегда запомнил этот урок. Он вернулся в Лондон, нанял новых закройщиков, новых швей, и через два года, в 1929‑м, повторил попытку, снова показав свои наряды Парижу. На этот раз они были сделаны безупречно, и он получил множество заказов, в том числе от американских крупных магазинов. Он открыл в Париже собственный салон, а заодно предложил и новую моду – более длинные, чем раньше, платья и юбки. Что ж, Чарльз Фредерик Ворт оказался не единственным англичанином, сумевшим показать французам, что английская мода тоже кое‑чего стоит.
К началу 1930‑х годов Норман Хартнелл стал модельером, одевавшим сливки британского высшего света, а также женщин куда более скромного происхождения, однако известных и популярных – британских и американских актрис. Он создавал для них повседневные и вечерние наряды, сценические костюмы и чувствовал при этом себя в родной стихии. Его доходов уже хватало на то, чтобы обставить своё ателье в сердце Вест‑Энда, красивый георгианский особняк, роскошно, но при этом изысканно, так, чтобы ничто не отвлекало внимания от предлагаемых клиентам моделей, и приобрести загородный дом, который на много лет станет его любимым местом. И когда из‑за финансовых проблем Хартнеллу придётся с ним расстаться, это станет для него сильным ударом. Но до этого было ещё много лет, и пока что он много и очень плодотворно работал.
Тем временем его молодые клиентки конца 1920‑х годов взрослели, обручались, выходили замуж, обзаводились семьями. Их свадьбы, создавать наряды для которых они охотно поручали модельеру, становившемуся благодаря своему изысканному вкусу всё более и более популярным, оказались обширнейшим полем деятельности, открыв Хартнеллу множество возможностей. Очень многие дамы, придя к Хартнеллу в первый раз после того, как имели возможность полюбоваться созданным в его доме моды свадебным платьем подруги, оставались, становясь его преданными клиентками. Порой он создавал целые семейные ансамбли, делая платье не только для главной героини торжества, невесты, но и для её подружек, матери, матери жениха; ему нередко заказывали приданое и целый гардероб для свадебного путешествия… И именно очередной свадьбе было суждено, как оказалось, сыграть огромную роль в жизни Хартнелла и, можно сказать, полностью её изменить.
Осенью 1935 года он узнал о помолвке герцога Глостерского, третьего сына короля Георга V, и написал письмо его невесте, леди Алисе Монтегю‑Дуглас‑Скотт, предложив создать эскиз для её свадебного платья. Она навестила его ателье, а заодно там побывала и жена второго сына короля, герцогиня Йоркская. Она заказала платья для своих дочек, Елизаветы и Маргарет Роуз, которым предстояло быть подружками невесты. Никто тогда не знал, что вскоре герцогу Йоркскому предстоит стать королём, а Елизавете – королевой… Великолепное свадебное платье леди Алисы из бледно‑бледно‑розового атласа и хорошенькие платьица двух юных принцесс получили полное одобрение королевской семьи, и Хартнелл даже удостоился похвалы от строгой супруги короля, Марии Текской. Но даже это, вероятно, ещё не позволяло ему предполагать, что он станет одевать королевскую семью.
В 1936 году король Георг скончался, и от герцогини Йоркской Хартнелл получил ещё один важный заказ – придворные траурные костюмы. А в 1937 году старший сын Георга, унаследовавший трон, Эдуард VIII, отрёкся от престола, женился на американке Уоллис Симпсон, и трон перешёл к его младшему брату, герцогу Йоркскому. Тот стал королём Георгом VI, его супруга – королевой‑консортом, а маленькая Елизавета и её сестра – наследницами престола. Коронационный наряд новой королевы, правда, заказали не Хартнеллу, но к нему обращались всё чаще и чаще, и вскоре уже именно он был в основном ответственен за гардероб королевы и принцесс.
В 1938 году его мастерство подверглось достаточно строгому испытанию – предстоял официальный визит во Францию, а мать королевы Елизаветы скончалась. Королева не хотела отменять визит, но появляться на публике в чёрном тоже не хотела, ведь эта поездка должна была, что называется, укрепить дружеские отношения между двумя странами, особенно в такое сложное для Европы время, и чёрный цвет задал бы определённое, мрачное настроение… И Хартнелл нашёл блестящий выход из положения – белый королевский траур (в частности, белые траурные одеяния носили французские королевы, в том числе и шотландка Мария Стюарт). Как говорил впоследствии Кристиан Диор, который, как и Пьер Бальма, тогда познакомился и подружился с английским дизайнером, «когда я пытаюсь представить себе что‑нибудь особенно прекрасное, я вспоминаю те очаровательные наряды, которые господин Хартнелл создал для вашей прекрасной королевы, когда она навещала Париж». Всё, абсолютно все предметы гардероба, из самых разных тканей, было белым. Это был великолепный, очень изящный ход, который упрочил положение Хартнелла как кутюрье королевской семьи.
Ещё до этого король Георг VI показал ему великолепные портреты кисти Франца Ксавье Винтерхальтера, хранившиеся в Королевской коллекции. «Король художников и художник королей» оставил множество изображений прекрасных дам середины XIX века в роскошных нарядах той поры, в пышных юбках, покоившихся на огромных куполообразных кринолинах. А как было верно замечено одним из биографов Хартнелла, несмотря на то, что он родился в эдвардианскую эпоху, в душе он был викторианцем. Именно искусство и мода времён королевы Виктории были для него одним из главных источников вдохновения. И задолго до того, как пышные юбки вернутся в женскую моду после Второй мировой войны, Хартнелл создавал великолепные наряды с юбками на кринолинах, пусть и небольших, ещё в конце 1920‑х годов. Этот силуэт, использование роскошных тканей и великолепная вышивка станут отличительными чертами нарядов, которые создавались в его доме моды. Его повседневная одежда была элегантна и достойна английской королевы, но вечерняя… вечерняя была достойна королевы сказочной.
Однако сказке суждено было прерваться, пусть и на время. В 1939 году началась Вторая мировая война, и Хартнелл, которого не взяли в действующую армию – он не подошёл по возрасту, ему было уже тридцать восемь, – хотя и продолжал работать, но теперь должен был, как и все, соблюдать строгие ограничения, которые накладывались буквально на всё, в том числе и на одежду. Сколько ткани использовалось для платья, какой ширины должны были быть воротничок и пояс, дозволенная отделка – королева, вспоминал он, а вслед за ней и принцессы соблюдали правила точно так же, как и их подданные.
Вместе с главами нескольких других домов мод Британии Норман Хартнелл вступил в организацию, созданную по образцу парижского Синдиката Высокой моды. Он продолжал работать, создавая новые модели для своих клиентов с учётом правительственных ограничений, либо переделывал старые. Кроме того, Хартнелл принял участие в разработке военной формы, и один из его эскизов получил королевское одобрение; разве что модельера попросили изменить цвета на серый и красный, поскольку форму предстояло носить членам корпуса специалистов медицинской вспомогательной службы имени королевы Александры (а это были её цвета). В 1944 году всю Британию объездила выставка, на которой, помимо прочего, были представлены созданные им костюмы двадцати стран Латинской Америки – её целью было собирать средства на благотворительность и повышать популярность южноамериканских государств. А кроме того, Хартнелл, осознавший важность готовой одежды, стал первым из известных модельеров, занявшихся её выпуском (под маркой «Беркертекс»).
Нельзя сказать, чтобы успех его дома моды после войны целиком базировался на работах, создаваемых им для королевской семьи. Индивидуальный подход к каждому клиенту, высочайшее качество исполнения, богатая фантазия – Хартнелл следовал не столько за модными тенденциями, сколько за ней… Однако нельзя отрицать, что всемирную славу ему принесло именно то, что он создавал гардероб молодой королевы, включая наряды, за которыми особенно пристально следил весь мир, – свадебный наряд в 1947 году, когда она была ещё принцессой, и коронационный в 1953‑м, когда она заменила на троне своего покойного отца. Говорят, когда Хартнелла известили о том, что именно ему предстоит создать свадебное платье Елизаветы, он засомневался – может ли сорокасемилетний мужчина воплотить мечту молодой девушки? Но решения королевы, матери невесты, не обсуждались, и он взялся за работу. В своей автобиографии он писал: «Я обходил лондонские музеи, вдохновляясь классической живописью, и, к счастью, нашёл то, что нужно – девушка с картины Боттичелли в струящемся вдоль тела шёлке цвета слоновой кости, усыпанном цветами жасмина, аспарагусом, и крошечными бутонами белых роз. Я подумал, что всю это флору на современном платье можно воссоздать с помощью хрустальных бусин и жемчуга» (речь идёт о платье Флоры на картине «Весна»). При создании одного из самых известных платьев в истории свадебной моды были и свои находки, и скандалы (когда заподозрили, что для шёлковой ткани были использованы итальянские, то есть «вражеские» шелковичные черви), и переживания. Но в результате наряд получился достойным наследницы британского трона, и в «Нью‑Йорк таймс» писали, что платье получилось столь же «неземным, сложным и романтическим, как великолепное музыкальное произведение», И, заметим, при этом Хартнелл смог соблюсти всё ещё существовавшие правительственные ограничения на пошив одежды!
А в 1953 году в его доме моды создали целый ряд костюмов, связанных с коронацией Елизаветы, от специальных одежд, в которые облачают монарха во время этой торжественной церемонии, и специальных нарядов супруг пэров до роскошного платья новой королевы. Хартнелл долго работал в Лондонской библиотеке и различных музеях, изучая коронационные одеяния её предшественников, и в результате создал фантастически сложный в отделке и вместе с тем элегантный наряд. Белое атласное платье с пышной, расширяющейся книзу юбкой, было покрыто вышивкой, при этом каждая деталь узора была символом одной из стран Британского содружества. Когда Елизавета увидела платье, то сказала: «Великолепно!»
Платьем восхищался весь мир, а Хартнелл тем временем занялся бесчисленным множеством нарядов, которые Елизавете предстояло надевать во время визитов в страны Британского Содружества и остального мира – ни один из них она не могла надеть дважды, это просто сочли бы проявлением неуважения по отношению к очередным радушным хозяевам, так что у модельера было очень много работы. Однако эти наряды не были «модными». Как пояснял Хартнелл, ни королева, ни королева‑мать не являются законодательницами мод – это занятие они оставляют тем дамам, у которых нет более важных дел. А они… они должны быть просто безупречно элегантными. Он создал великолепное свадебное платье сестры Елизаветы, принцессы Маргарет Роуз – «самое простое платье в истории королевских свадеб», и оно стало последним нарядом, созданным для свадьбы такого уровня, а последним важным событием в жизни королевы, для которого он работал, был серебряный юбилей королевы на британском троне в 1977 году. А ведь Елизавета стала его клиенткой, когда ей было всего девять лет… Целую модную вечность назад!
Помимо заказчиц из королевской семьи у него было множество других, и Хартнелл стал одним из первым британских дизайнеров, получивших всемирную известность. В течение почти шести десятков лет – необыкновенно долго! – он занимал одну из верхних ступенек в британской (и не только) моде. Его заслуги были признаны – в 1977 году он стал командором Викторианского ордена, и был первым представителем мира моды, который получил подобную награду. И вручила ему орден сама королева‑мать, его любимая клиентка.
Заметим, что успех и признание не означали, что финансовые дела Хартнелла шли столь же успешно – его наряды стоили дорого, но и тратил он немало, так что в 1960‑х он лишился своего любимого загородного дома, а после смерти не оставил заметного наследства. Сердечный приступ забрал его в 1979 году, и на пышных похоронах присутствовало множество дам, которым он отдал весь свой талант, все свои силы. Среди них, в частности, были герцогиня Аргилл, для которой он много лет назад разработал великолепный гардероб юной дебютантки, и знаменитая писательница Барбара Картленд, чьё платье для представления при дворе Хартнелл создал более полувека назад. Раз надев платье от Хартнелла, забыть это ощущение было невозможно…
А он мечтал о мире, где все женщины носят волшебно‑прекрасные платья.
Жан Дессе
(1904–1970)
Сегодня его имя мало кто помнит, но от его работ всё так же перехватывает дыхание – если, конечно, вам посчастливится их где‑нибудь увидеть. Впрочем, в последние годы звёзды порой появляются на красных дорожках, одетые в удивительные платья; эти наряды с изысканными драпировками сочетают в себе изысканность середины XX века и изысканность куда более древнюю, античную. И при этом ничуть не устарели – разве может устареть божественная классика?
Жан Димитр Виржини, который войдёт в историю моды под именем Жана Дессе, родился в Египте, в городе Александрия, в 1904 году. Карьера, которую ему уготовили родители‑греки, была достойной – дипломатическая служба, и Жана отправили в Париж изучать право. Однако вскоре выяснилось, что молодого человека куда больше интересовала мода. Он начал рисовать эскизы, и их охотно покупали в небольшом доме моды «Жане» на престижной рю де ля Пэ. В 1925 году он оставил учёбу и поступил туда на работу. Так началась его карьера в мире моды, но до того, как его работы заметят, пройдёт едва ли не четверть века…
Жан Дессе
В 1937 году он, наконец, открыл собственный дом моды, на авеню Георга V (на этой улице были расположены дома мод таких известных кутюрье, как Мейнбокер и Кристобаль Баленсиага). В ту пору и были заложены основы его стиля, который принесёт ему популярность в послевоенные годы. К одежде и ткани Дессе относился так же, наверное, как скульптор к статуе и мрамору. Такой «скульптурный» подход во многом роднил его с такими прекрасными мастерами, как Аликс Гре и Баленсиага, а также Мадлен Вионне. Дессе предпочитал, чтобы красота наряда проистекала не из отделки поверхности деталей одежды, таких, например, как вышивка или аппликация, а из самой его формы, и если использовал отделку, то объёмную – драпировки, складки, воланы. Любимыми его материалами были джерси и креп.
После войны Дессе много путешествовал, и впечатления от поездок находили отражение в его работе. Прежде всего, он обратился к своим корням – так, коллекция 1946 года была посвящена Египту (ещё раз к этой теме он вернулся позднее, в середине 1950‑х). Постоянным же источником вдохновения для него служила родина его предков, Греция, а если быть точным – античная Греция, где основу костюма составляли куски ткани, задрапированные самым разным образом. Вместо крепа и джерси Дессе стал использовать шёлковый шифон, и именно вечерние платья со сложными драпировками и принесли ему известность.
Надо заметить, что, как и мадам Гре, признанный мастер драпировки, он создавал вещи куда более сложные, чем относительно простые одеяния древних греков. Обычно у платьев была вполне жёсткая основа, которая очерчивала фигуру в соответствии с послевоенной модой – подчёркнутые грудь, тонкая талия и бёдра – словом, «песочные часы», и крой был достаточно сложным. Пресловутые драпировки могли располагаться очень по‑разному – например, облегать грудь и переходить в бретельки, окаймлять декольте, быть поперечными или продольными, украшать собой всё платье или только юбку и какую‑то деталь корсажа, расходиться шлейфом, увенчиваться бантом и так далее. Зачастую один наряд представлял собой сочетание множества мелких складок, которые на разных его деталях были уложены по‑разному. Словом, это была сложнейшая работа очень высокого класса, поскольку результатом было восхитительное единое целое. Что касается цвета, то гамма, которой пользовался Дессе, была очень сдержанна – обычно он использовал нежные, пастельные оттенки, однако иногда прибегал и к сочным цветам. Нередким было использование в одном наряде нескольких сочетающихся между собой оттенков или нескольких оттенков одного цвета. Естественно, вся эта красота могла создаваться исключительно вручную. Волшебные платья Дессе быстро привлекли внимание публики и прессы, и к концу 1950‑х годов их уже считали классикой.