Вильгельм фон Ботцки с любопытством осматривал горы, лес и луга. Давно он не был в таких местах. Городской житель. Глаза его приятно отдыхали на нежной зелени, наслаждались игрой света и тени в скалах, уши улавливали блаженную тишину первозданной природы. Какое-то давно не испытанное чувство покоя охватило его. Хотелось лечь на траву, закрыть глаза и лежать так долго-долго, забыв о человеческой суете.
Полковник нахмурился. Что это его тянет на сантименты? Впереди серьезные дела, а он расчувствовался. И вдруг он понял: дело не в Фихтере и не в этом пейзаже. Дело даже не в Ильине. Все это частности. Дело в войне. Если говорить честно, она проиграна. Может быть, вот сейчас, сию минуту, русские уже пошли через Одер на Берлин. И нет больше Гитлера, нет нацистов, а он — большой, уверенный в себе, сильный фон Ботцки, как сирота, без папы и мамы. И кто знает, что ждет его завтра? Не потянут ли его, полковника нацистской армии, к ответу вместе с Габеманном и другими воинами Гиммлера?
Скверно чувствовать себя покинутым. Очень скверно. Надо искать выход. Не пора ли подобрать нового хозяина взамен тонувшего. Но ведь к новому хозяину, кто бы он ни был, с пустыми руками приходить не следует. Разве это не ясно?
И он снова вспомнил Ильина.
Надо, чтобы получилось с зеленым препаратом!
Вильгельм фон Ботцки вышел на территорию заповедника. Это был небольшой благоустроенный поселок на семь или восемь семейств, расположившийся на большой высоте над уровнем моря в зоне лесов и субальпийской растительности. Добротное здание, выстроенное в виде буквы «П», с удобством объединяло на своих полутора этажах служебные помещения, кабинеты и библиотеку. Средняя часть дома с надстроенным вторым этажом являлась в то же время квартирой директора заповедника. Окна гостиной выходили во внутреннюю сторону буквы «П», из них хорошо были видны оба крыла дома и чудесный пейзаж близких и дальних лесистых гор, на многие десятки километров уходящих к глубокой долине большой европейской реки.
Между крыльями дома, чуть выдаваясь вперед, стоял одноэтажный особняк. Это была лаборатория, гордость Фихтера. Когда-то профессор проводил в особняке долгие часы, занимаясь биохимическими исследованиями. В последние годы лаборатория, по существу, пустовала. Два химика-биолога ушли на фронт. Сам Фихтер был слишком загружен директорскими обязанностями; он с трудом преодолевал трудности военного времени, когда штат стал вдвое меньше, а работы в заповеднике вдвое больше. Где уж там заниматься химическими исследованиями! Лабораторные окна не светились по ночам; Лиззи раз в месяц заходила в особняк, чтобы смахнуть со столов пыль да вытереть пол. Кроме нее, там никто не бывал.
По сторонам служебного здания стояли четыре жилых коттеджа.
Вильгельм фон Ботцки одним взглядом охватил мирный пейзаж заповедника и уверенно направился к служебному помещению.
Его встретил, сам Фихтер.
Он долго смотрел на улыбающегося, полного господина, обратил внимание, как оп вежливо снял шляпу, как дрогнул его круглый подбородок и поплыли в сторону толстые складки на щеках, как протянулись к нему, к Фихтеру, руки, и только тогда узнал старого товарища.
— Вилли, разве это ты? — сказал он, досадуя на непрошеные слезы и на дрожь в пальцах рук, которые уже сжимал его гость.
— Ганс, как я рад!.. — пробормотал искренне взволнованный фон Ботцки. Он хлопал легонько по тощей спине Фихтера и прижимался щекой к его острому плечу.
— Ну подожди, дай я посмотрю на тебя, — говорил Фихтер, вытирая глаза. Потом, отойдя на два шага, стал снова удивленно осматривать гостя. — На чем ты добрался?
— Пешком. Вспомнил наши прогулки, взял палку и…
— Пойдем же, пойдем, я усажу тебя, накормлю и с удовольствием буду слушать, что привело тебя в нашу глушь. Лиззи! Милая Лиззи, где вы там?
— О, ты зовешь фрау Фихтер?
— Нет, друг мой, только служанку. Всего только служанку. Фрау Фихтер давно уже в лучшем из миров.
Пока фон Ботцки молчал, отдавая дань памяти покойной Фихтер, добрая Лиззи металась по соседним комнатам, схватив за руку Машу, и никак не могла придумать, куда бы скрыть девушку подальше от глаз постороннего. Бог его знает, кто он такой. Наконец она бросилась в спасительную кухню, оттуда проникла к черному ходу. Отомкнув чулан, Лиззи запрятала туда девушку и строго наказала сидеть тихо, пока она сама не откроет дверь. Маша покорно кивнула головой, услышала, как щелкнул замок, поморгала глазами в темноте и свернулась калачиком на старой лавке. Страха она не испытывала: рядом с Лиззи она чувствовала себя спокойно.
Лиззи вошла в комнату, когда Фихтер и фон Ботцки уже сидели друг против друга, хлопали один другого по коленкам и говорили наперебой, через каждые десять слов по-молодому выкрикивая: «А помнишь?», «А это помнишь?..»
Лиззи отметила про себя, что гость, должно быть, живет неплохо, коли весь лоснится от жира. Она быстро принесла закуску и, так как была тактичной женщиной, вышла, оставив мужчин одних предаваться воспоминаниям.
Когда первые расспросы кончились и старые друзья немного успокоились, Фихтер проговорил:
— Я встречал твое имя в газетах. Ходишь в больших чиновниках?
Фон Ботцки досадливо махнул рукой:
— Это как напасть. Заставили служить, осыпали почестями. Вот уже несколько лет мне действительно приходится тянуть лямку. Но я остался верен только одному кумиру — науке, нашей славной и вечной науке.
Фихтер промолчал. Не особенно верил. Тогда фон Ботцки сказал:
— Милый Ганс, я всегда завидовал твоей способности находить себе место по душе. Хорошо тебе, уединился вот здесь и избавился… А я остался рядом с нацистами. Надо же было как-то жить. Хочешь не хочешь — пришлось идти на уступки и чем-то пожертвовать. Я думаю, ты поймешь меня, друг, и не очень строго осудишь.
— Но твое продвижение…
— Воля случая.
Фихтер задумчиво почесал голый подбородок:
— Ну, а теперь?
— Все то же. Видно, придется до конца оставаться с ними.
— До конца?
— Ты же не ребенок, Ганс. Все понимают, что конец скоро.
— Хорошо, хоть вспомнил обо мне.
— Честно тебе признаюсь, с корыстью, друг мой. У меня к тебе дело…
Фихтер озабоченно посмотрел на фон Ботцки:
— Говори.
— Надо спасти мою личную лабораторию. Что бы ни случилось, я не могу подвергать опасности разрушения такую ценность. Созданная годами труда… Ты понимаешь меня?
— На это я согласен. Но чтобы твои соратники…
— Ни один! Просто привезу к тебе ценные приборы, реактивы. Кончится весь этот ад, останемся мы живы, и я приеду пожать тебе руку, Ганс, и отдамся любимому делу.
— Не забывай, что и здесь не так уж безопасно.
— Ты получишь охранный документ. Никто не рискнет даже близко подойти к твоей лаборатории.
Фихтер наклонил голову и улыбнулся. Он подумал о беглянке. Не так уж плохо заполучить подобный документ. Им всем будет спокойней.
— А сам ты? — спросил Фихтер.
— Останусь на службе. А после войны я снова займусь своей темой, Ганс. Мечтаю о спокойной работе в лаборатории где-нибудь в тихом, уютном городке. Какое счастье!..
— Чем ты хочешь заниматься?
— Исследование хлорофилла. Майер, Тимирязев…
Фихтер расчувствовался. В такое время Вилли не забывает о мирной физиологии! Он положил руку на колено друга:
— Мой дом и моя лаборатория всегда открыты для тебя, Вилли. Благородная цель науки — мое божество. Кончится твоя страшная служба, пощадит судьба — приезжай и трудись.
— Спасибо, старый товарищ.
Когда Вильгельм фон Ботцки, сославшись на занятость, расцеловался с Фихтером и ушел по дороге в Рейнбург, Лиззи спросила:
— Кто это был у вас, Фихтер, если не секрет?
— Мой старый товарищ, Вилли.
— Я так испугалась за Марию!
— О, она теперь в безопасности. Мой друг обещал прислать документ, по которому нас не могут даже обыскать. Табу для нацистов.
— Он высокий чин?
— О да. Но он все-таки несчастный человек, Лиззи.
Фихтер не кривил душой, когда говорил так. Он действительно верил, что фон Ботцки несчастен и раскаивается теперь в ошибках, которые совершил по нестойкости характера.
А Вильгельм фон Ботцки шел в это время вниз по лесной дороге, насвистывал, играя палкой, и улыбался. Как просто было провести Фихтера и поймать на крючок! Расплылся от доброты, даже всплакнул и на все согласился. Спасибо тебе, старый друг! Выручил. Спасибо, хоть и жаль тебя. Теперь-то ты поработаешь на нас. Поздно? Лучше поздно, чем никогда.
План удался.
В тот же день автомобиль доставил в лабораторию Фихтера несколько ящиков с приборами и реактивами. Молчаливые техники собрали приборы, поставили современный холодильный шкаф, виварий и, раскланявшись с Фихтером, уехали.
А ночью явился специальный курьер и под расписку вручил директору заповедника конверт. В нем лежало охранное свидетельство, подписанное начальником войск безопасности (СД) в Мюнхене. В нем говорилось:
«Предписывается местным органам власти и начальникам войсковых частей СА, СС, СД и гестапо во время операций в районе заповедника Шварцвальд обеспечить безопасность и неприкосновенность научной лаборатории профессора Фихтера на территории заповедника».
— Ого! — сказала Лиззи, заглянув в бумагу с внушительной печатью.
— Вот видите! — удовлетворенно произнес Фихтер, бережно складывая бумагу. — Теперь мы можем спокойно поселить фрейлейн Марию в особняке. Там есть хорошая внутренняя комната. Вы, конечно, ее знаете, Лиззи?
— Я бываю там два раза в месяц, герр профессор, вот уже восемь лет подряд, — с чувством достоинства ответила служанка, оскорбившись вопросом Фихтера. Как будто она не знала своих прямых обязанностей!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Беглецы в осаде. Туманный день. Бегство и гибель товарищей. Странный коридор в лесу. Последнее прибежище
Солдаты, осаждавшие беглецов, лениво постреливали. Эти редкие выстрелы служили напоминанием о прочно сжатом смертном кольце, из которого не было выхода. Ильин и его товарищи не отвечали на выстрелы. У них было очень мало патронов. Еще меньше было у них пищи и совсем не было воды.
— Измором хотят взять, подлецы, — сказал кто-то, облизав высохшие губы.
Так прошли ночь, день и еще ночь. Иногда выстрелы становились чаще, вероятно, солдаты просто развлекались, слушая, как поют пули, отскакивая рикошетом от скал, среди которых притаились беглецы.
Второй день занялся туманный, холодный. Заключенные напряженно всматривались в туман и проклинали своих преследователей.
— Даже в тумане боятся выползти, гады, — сказал Ильин. — А что, если нам самим, товарищи? Все равно хуже не будет.
— Согласны, — сказали двое.
— Согласны, — ответили, помедлив, остальные.
С отчаянием обреченных бросились шесть храбрецов вперед. Они почти вплотную подбежали к засаде, первыми открыли стрельбу и схватились врукопашную с тремя охранниками, которые встали им па дороге. Ильин бежал первым. Он видел, как вскинул один из гестаповцев автомат, но очередь почему-то прошла мимо него, хотя стрелял солдат всего в пяти метрах. Аркадий Павлович разрядил пистолет в другого солдата, перепрыгнул через его тело и, проскочив засаду, скользнул в темный, мокрый от тумана лес. Правая нога у него горела огнем.
Остановившись, он увидел рядом с собой только двоих.
Из тумана снова раздались выстрелы, и еще один товарищ без звука и без стона повалился на землю.
Еще очередь. И снова целились не в Ильина, хотя он стоял ближе. Хотят взять живым?.. Последний товарищ споткнулся, упал сперва на колени, потом неуклюже уткнулся лицом в траву.
Ильин, сжимая в руке пустой пистолет, оглянулся и, превозмогая боль в щиколотке, бросился вправо. Трассирующая очередь прошла сбоку очень близко и заставила его кинуться в другую сторону. Но оттуда тоже засверкали железные огоньки пуль. Тогда Ильин лег на землю и пополз. Он полз, прижимаясь к мокрой земле, и чувствовал, что сейчас умрет. Сердце выскакивало из груди, оно билось так, что Ильин ощущал его удары в голове, в руках, в пальцах, в каждой клетке своего измученного тела. Он лег, раскинув руки, и опустил голову на холодную землю. Щека его ощутила мягкий влажный мох, по телу разлился покой. Сердце стало биться ровнее.
Немного отдохнув, он приподнялся и прислушался. Сзади, откуда он полз, слышался говор. Впереди было тихо. Когда голоса стали приближаться, Ильин поднялся, нашел какую-то палку и, покачиваясь от усталости и придерживаясь свободной рукой за стволы деревьев, пошел вперед.
Слева и справа стали чаще стрелять. Он шел словно по огненному коридору, подгоняемый сзади голосами облавы. «Ищут, — пронеслось у него в голове. — Может быть, думают, что всех убили? Когда найдут только пять трупов, хватятся меня…» Он попытался ускорить шаг. Впереди ничто ему не угрожало, и беглец шел и шел, не думая о том, куда приведет его этот странный огненный коридор.
Ильин остановился и лег под кустом можжевельника. Впереди лес редел, виднелась опушка. Идти туда невозможно. Сразу заметят и пристрелят. Он лежал и всматривался в светлое пространство за деревьями.
Недалеко от последних черных пихт он видел дома, те самые краснокрышие дома, которые наблюдал днем раньше со скал. Какой-то лесной поселок. Кто там живет? Ближе к лесу, между крыльями большого дома, построенного в форме буквы «П», стоял отдельный флигель с широкими окнами. Из трубы его не вился дымок, окна не светились. Может быть, нежилое помещение. Или склад.
Аркадий Павлович стал ждать темноты. Он дрожал от холода и никак не мог согреться. Одежда промокла, нога заметно распухла и страшно болела. Встать бы, походить. Но разве можно!
Он видел, как правее, а потом левее его из леса вышли галдящие солдаты. Они сходились кучками, размахивали руками, показывая на дома. К ним подошли три офицера в плащах. Они прошли мимо Ильина довольно близко, не осматриваясь по сторонам, закинув автоматы за спину. Похоже было, что азарт охоты у них уже прошел.
Затем все вместе — и солдаты и офицеры — кучкой пошли к домам.
Ильин видел, как навстречу им неторопливо вышел высокий человек. Офицер что-то сказал ему и рукой показал на дома. Другой офицер, не дожидаясь конца разговора, отдал приказ, и солдаты с автоматами наизготовку стали окружать поселок. «Будут искать. Значит, они меня хватились», — подумал Ильин.
Он оглянулся назад. Разве уйти, пока они будут заниматься обыском? Самый верный ход-
Ильин приподнялся. Но в это время сзади послышались громкие голоса, и он снова сжался в густом можжевельнике.
Переведя взгляд на поляну, он стал смотреть, уже не отрываясь.
Что-то случилось за эту минуту. Высокий человек вынул бумагу, показал ее офицеру. Остальные два офицера тоже заглянули в нее и вдруг все трое отдали человеку честь, вытянувшись, как перед генералом. Видно, это был большой чин. В ту же секунду отряд карателей построился в колонну по два и тронулся дальше через поселок.
Аркадий Павлович облегченно вздохнул.
Стало быстро темнеть. Голоса сзади стихли. В лесу установился ночной покой.
Когда совсем стемнело, он кое-как поднялся, вышел на опушку и прислонился спиной к дереву. Стоять ему было трудно. И тут он увидел огоньки. Оказывается, солдаты не ушли. Они окружили поляну кольцом дозоров и разожгли костры. Значит, облава не кончилась, его ищут. Завтра чуть свет солдаты снова разбредутся по лесу. Скорей назад! Только назад!
Припадая на больную ногу, натыкаясь на деревья и падая, пошел он прочь от заманчивого поселка, от опасности.
А спустя немного времени он уже ковылял к нему снова. В лесу по-прежнему шарили солдаты, впереди он увидел костры. Выхода нет. В кольце.
И снова Ильин стал на опушке; ноги едва держали его, хотелось кричать от боли. Утром он уже никуда не пойдет, просто свалится здесь от усталости и истощения, и его возьмут живого.
Мысль о спасении мелькнула у него в голове при взгляде на дома. Как он не догадался об этом раньше! Ведь если отряд карателей не стал обыскивать дома в лесном поселке сегодня, то они не сделают этого и завтра! Ну конечно! Он может укрыться в поселке.
Он стал вглядываться в домики. Везде горел свет. Только особняк не был освещен. Значит, он пустой. И если скрываться, то только в нем.
Аркадий Павлович еще раз внимательно огляделся и направился к особняку, доплелся до дверей, остановился, прислушался. Тишина. Толкнул дверь, потом посильнее. Заперта. Как же проникнуть внутрь?
Осмотревшись, он увидел лестницу на чердак. Собрав все силы, Ильин забрался по лестнице в слуховое окно и очутился на темном чердаке. На худой конец можно переждать опасность и здесь. Но голод…
Он метр за метром ощупал потолок, натыкаясь на старые корзины с бутылями, посуду, какие-то ящики. Сдецифический запах химических реактивов преследовал его. Неужели здесь, под ним, лаборатория? Это и хорошо и плохо. Можно найти прибежище. Но людей, видно, в доме нет, а голод уже мутит рассудок… Наконец он нащупал люк, ведущий вниз. Немного труда, и люк открылся. Снизу потянуло теплом. Есть ли лестница? Ильин долго всматривался в звенящую темноту, спустившись в люк, пошарил здоровой ногой. Лестница была. Боже, как она скрипит! Впрочем, дом пустой, никто его не услышит.
Да, это лаборатория. Он тенью ходил из комнаты в комнату, держась за стены, видел в тусклом освещении ночи стеклянные шкафы, вытяжные трубы, блестевшее оборудование, столы, ощупывал сушилки и баллоны, бесшумно открывал дверь за дверью и всюду чувствовал чистый воздух лаборатории, так знакомый ему.
Одна дверь не открывалась. Он долго дергал ее, царапал, нажимал на замок, но она так и не поддалась. Значит, здесь что-то другое. Ильин обыскал все замки в других дверях, нашел три ключа, попробовал один, другой. Не подошли. Когда он хотел вставить в замочную скважину последний ключ, изнутри раздался какой-то слабый звук. Потом все стихло. Но ему показалось, что за тонкой дверью кто-то стоит и сдержанно дышит… Аркадий Павлович опять стал вставлять ключ. Он не влезал. Догадка обожгла его: кто-то изнутри вставил свой ключ.
С внезапно забившимся сердцем он отступил от таинственной двери и сел на пол. Кто там? И почему не выходит? Если это хозяева, то они хотя бы подали голос. Может быть, испугались?
Голова у него кружилась. Он совсем лишился сил. А не все ли равно! И он сказал, не подымаясь с пола:
— Откройте. Не бойтесь. Здесь человек, нуждающийся в помощи…
Послышался щелчок отомкнувшегося замка. Дверь открылась. В щель просунулась голова. Сильный свет электрического фонарика ослепил его, заставил зажмуриться.
Кто-то крикнул высоким, срывающимся, таким знакомым голосом:
— Аркаша!..
За окнами пустой лаборатории тянулась долгая тусклая ночь. Мрачной стеной стояли окутанные туманом деревья, едва мерцали холодные звезды, по краям высокогорной поляны догорали сторожевые костры карателей.
В домах заповедника гасли огни. Полночь.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
План Вильгельма фон Ботики. Зима в горах. Лиззи идет в лабораторию. Фихтер узнает все. Заблуждение
Секретная лаборатория профессора Вильгельма фон Ботцки по распоряжению свыше была переведена в другое, более безопасное место в окрестностях города Мюнхена. Холмы возле сожженного лагеря режимных заключенных опустели.
Сам полковник устроился в Мюнхене, откуда он мог ежедневно ездить в лабораторию. Надзор за Ильиным он поручил майору Габеманну.
Майор сообщил по телефону:
— Птичка прилетела в точно указанное место. С остальными покончено, лес очищен. Мой помощник сам видел, как интересующее вас лицо пробиралось в особняк. Увильнуть в сторону ему не удалось. Мы устроили огневой коридор. Ни вправо, ни влево. Теперь он там. Охрана надежно блокировала поселок, уйти он не сможет.
— Очень хорошо! Спасибо, майор! Я доволен сделанным. Пожалуйста, следите за особняком круглые сутки. Но ни в коем случае не будьте назойливы. Смотрите сами не попадайтесь ему на глаза. Увидит вас — сразу поймет нашу игру. Это хитрая бестия, и, чтобы провести его, нужно быть вдвойне осторожным.
— Какие будут распоряжения еще?
— Предоставьте событиям развиваться спокойно. Я уверен, что наш подопечный с голоду не умрет. Фихтер слишком добр, чтобы оставить нового квартиранта без поддержки. Пусть себе… Что касается дальнейших действий, о них я вам сообщу позже. Сейчас от вас требуется обеспечить охрану, и только.
Положив трубку, фон Ботцки потер от удовольствия руки. Замечательно получилось! Его план — в действии. Ильин считает себя в относительной безопасности. Девять шансов из десяти, что он не утерпит и станет работать. Какой ученый сможет сидеть без дела рядом с лабораторией? Тем более Ильин. Уж кто-кто, а фон Ботцки знает характер этого одержимого человека. Вы отказались работать даже под страхом смерти, Ильин? А в своем новом положении, когда у вас никто не стоит за спиной, будете тоже бездействовать? Ну, положим, вы удержитесь от соблазна день-другой. А потом? Не потянет ли вас взяться за опыты хотя бы для того, чтобы проверить отдельные части своего эксперимента или просто от скуки? Тем более, что бояться вам некого, вы один во всем доме. Вот только как узнает о вас Фихтер… Вдруг не догадается навестить особняк и вы умрете там с голода? Ну нет, мы сейчас направим герра Фихтера.
Он тут же сел и написал своему «милому старому другу» коротенькое письмецо: «Если тебе не трудно, Бане, проверь, пожалуйста, все ли мои приборы удачно размещены. Что же касается моего положения, то я просто в отчаянии, дорогой Ганс. Слишком много скверных событий. Слишком много! Надежды на улучшение тают с каждым днем, и я не уверен, удастся ли мне в ближайшее время встретиться с тобой…»
В эти дни по всей южной Германии выпал глубокий снег и установилась тихая пасмурная погода. На ветках повисла белая снежная бахрома, столбики пушистого снега основательно присели на пеньках, каменных глыбах и дымовых трубах. Тишина залила окрестные холмы и горы. В ущельях под снегом бормотали ручьи, по утрам хлопали крылья испуганного глухаря, поднявшегося спросонок из густого куста дикой розы. Усадьба заповедника выглядела уютно и мирно. Чернели запотевшие стекла в окнах. Из труб подымались легкие дымки. Неторопливо действуя широкими лопатами, рабочие расчищали двор и дорожки, на деревьях щебетали снегири, мир казался заново сделанным, свежим и чистым.
Вдоль лесной опушки, в двух-трех сотнях метров от заповедника выросли зеленые палатки охраны. Всякий входящий и выходящий был под надзором.
Служанка Лиззи, подобрав широкие юбки, самоотверженно, не дожидаясь рабочих, протоптала к дверям лаборатории узенькую тропу и на виду у всех, поставив ведро и щетку на крыльцо, открыла скрипучую дверь. Пусть видят, как она аккуратна. Даже в пустом доме у нее должен быть образцовый порядок.
Маша встретила своего ангела-хранителя как-то смущенно; Лиззи вынула из ведра и передала девушке завтрак. Обмахнув для порядка окна и столы, Лиззи направилась в комнату Маши, чтобы посудачить с милой девушкой. Но Маша поспешно вышла ей навстречу, прикрыв за собою дверь. Ее настороженные глаза следили за каждым движением Лиззи.
— Что за солдаты на опушке? — спросила Маша.
— Весь день от них покоя нет. Хотели даже обыск у нас делать, но доктор Фихтер запретил. Кого-то ищут. Из лагеря убежали. Вчера стреляли в лесу. Ужас!
— Они охраняют вас?
— Чего нас охранять? Разве боятся беглецов? Господи, кто нас тронет? Вы, Мария, очень испуганы. Успокойтесь. Никто вам не угрожает. Вот уйдут солдаты, вы поправитесь, и тогда я вас отпущу. У вас мама жива? Ну вот, видите. Как она ждет вас, наверное! Будьте терпеливы, деточка.
— Спасибо вам, фрау Лиззи, Не знаю, что я стала бы делать без вас. Вы хотите взять посуду? Я сама, я сама, я сейчас… я еще не поела, если можно, оставьте завтрак. Спасибо. Большое вам спасибо!
Лиззи ушла. Маша облегченно вздохнула, заперла за ней дверь и вернулась в комнату.
— Узнает, — сказала она Аркадию Павловичу. — От нее не скроешься.
— Ты ей веришь?
— Посуди сам: она поставила меня на ноги. Необыкновенно добрая женщина.
— Не выдаст?
— Убеждена.
— Я говорю о себе.
— Не знаю, Аркаша. Как ей сказать, кто ты? Я и сама еще не приду в себя. Ты ли это? Такое стечение событий, как в приключенческом романе. Встретились… Ну кто мог подумать! Судьба, видно. Если скажу ей, ни за что не поверит.
— А Фихтер, как он?
— Тоже не знаю. Он мало говорил со мною. Кажется, он просто жалеет меня, и все. Порядочный человек, но боюсь…
— Пожалуй, лучше уходить отсюда как можно скорее.
— Ты забываешь, что тебя ищут. Фон Ботцки так легко не расстанется с тобой. А тут еще снег. Все видно как на ладони. И охрана вокруг поселка. И твоя нога… Нет, милый, уходить сейчас нельзя. Будем ждать и благодарить добрых людей.
— Думающие немцы… — сказал Ильин, вспомнив слова Франца Кобленца.
Аркадий Павлович не верил в свое счастье. Маша… Она снова приходит ему на помощь в самое страшное время. Ведь сутки назад он уже был готов покориться неизбежному и умереть. И вдруг…
Они опять вдвоем. Ничего не страшно! Пусть кругом враги, а впереди опасности и неизвестность. Вдвоем они сильнее не вдвое, а в десять раз. Пройдут насквозь всю Германию, всю Европу, по вырвутся к своим. Лиззи говорила Маше, что русские уже близко от Берлина. Значит, скоро конец войне, Гитлеру, всем этим ботцки и габеманнам! Жить здесь? Ну что ж, если иного выхода нет, они продержатся в этом доме, как в крепости, пока не снимут охрану или хотя бы пока не подживет нога!
Он посмотрел на ногу. Вся ступня была синей, распухла, он не мог даже пошевелить ею. Что-то надо делать, а что, ни он, ни Маша не знают.
В этот день они так ничего и не сказали Лиззи.
На другой день фрау Лиззи явилась не одна. Вместе с ней пришел Фихтер. Он получил письмо Вилли и не мешкая решил осмотреть лабораторию.
Ильин затаился в комнате Маши. Если бы не нога, он бы залез на чердак. Но он не мог встать. И не успел.
Фихтер обошел комнаты, осмотрел приборы. Маша, занятая с Лиззи уборкой, следила за ним. Сердце у нее упало, когда Фихтер толкнул дверь ее комнаты… Что-либо предпринимать было уже поздно.
Едва освободившись, она кинулась к себе.
…Фихтер сидел на кровати и, наморщившись, с деловым видом ощупывал ногу Ильина. Тот лежал бледный как бумага, капли пота выступали у него на лбу.
— Почему не сказали раньше, фрейлейн? — с упреком взглянул на девушку Фихтер. — Попросите Лиззи, чтобы она приготовила горячей воды.
Когда Маша вышла, Фихтер спросил:
— Это вас ищут?
— Да.
— Вы знали, что ваша соотечественница обитает здесь?
— Нет, не знал.
— Странно. Как вы проникли сюда?
— Через чердак.
— Испугали Марию?
— Нет. Дело в том, что Маша — моя невеста.
Фихтер опустил ногу больного и встал:
— Молодой человек!
— Клянусь вам.
Фихтер промолчал.
— Не верите?
— Вот что. Вы очень больны. Вам не стоит много говорить, не надо волноваться. Я все узнаю у самой фрейлейн… Будьте спокойны, у меня вам нечего опасаться.
Фихтер и Маша говорили долго. Фихтер был расстроен, Маша плакала, Лиззи не знала, что случилось, и беспрестанно задавала вопросы. Фихтер обратился к ней:
— Что один, что два, не правда ли, Лиззи? Если вы еще не поняли, пойдемте, я покажу вам жениха Марии. За ним придется поухаживать, он нуждается в этом.
Фихтер вместе с Лиззи шел по тропинке к своему дому и бормотал:
— Бедный Вилли и не догадывается, как пришлась кстати его охранная грамота… — И засмеялся, очень довольный своей хитростью.
— Вы что-то сказали, герр профессор? — спросила Лиззи.
— Я сказал, что бог послал мне хорошую служанку.
Низкое зимнее солнце пробило наконец холодный туман и осветило лес и горы красноватым негреющим светом. В то же мгновение свежий снег заиграл красными, синими, зелеными и фиолетовыми огоньками. На него нельзя было смотреть — так ярко и многокрасочно светился и блестел он, словно хотел отблагодарить солнце за его щедрую доброту.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Ильин в лаборатории. Искушение. Фихтер в затруднении. Задание герра Фихтера. Спешная работа. «Вещество Ариль»
Ганс Фихтер и Лиззи вдвоем довольно удачно начали лечить ногу Аркадия Павловича Ильина. Через три дня он уже мог ступать на нее.
Боясь залежаться, Ильин вставал с постели как можно чаще. Опираясь на самодельный костыль или на руку Маши, он отправлялся по комнатам большого дома, останавливался у окон, смотрел на лес и видел иной раз караул, обходивший заповедник.
В первые часы прогулки Ильин старался не замечать лабораторного оборудования, он даже побаивался его. Приборы внушали ему страх, они слишком напоминали лабораторию фон Ботцки и все то, что было потом. Но профессиональное любопытство скоро взяло верх. Он стал останавливаться около приборов и с большим интересом присматриваться к ним.
— Ты видишь, — говорил он Маше, — этот электронный микроскоп. Махина как две капли воды похожа на ту, что стояла в лаборатории фон Ботцки. Именно на таком аппарате я впервые получил фотографию молекулы хлорофилла; она напоминала гроздь винограда с более крупным шариком магния в середине. Уже тогда я понял, что это вещество нельзя отнести ни к аморфным, ни к кристаллическим телам… А вот спектроскоп. Смотри, как он изумительно сделан! Это последнее слово техники, Маша…