На другой день Ильин уже сидел за лабораторным столом. Ученый взял верх над конспиратором.
Маша не препятствовала ему. Она только спросила:
— Ты всерьез хочешь заняться?
— Проверю отдельные детали, не больше. Понимаешь, это так интересно.
— Может быть, лучше спросить разрешения у Фихтера?
— Я это сделаю.
Фихтер пришел неожиданно. Увидев Ильина возле приборов, он сразу же понял, что имеет дело с опытным человеком. Ильин смутился и встал.
— Любопытно, — протянул Фихтер. — Чем вы интересуетесь, коллега?
— Я биолог, герр Фихтер. Знаете, давно уже не приходилось бывать в лаборатории. Простите, что без разрешения.
— Понимаю вас. Лабораторные занятия помогут коротать время. Ну, как нога?
Когда Фихтер собрался, уходить, Ильин спросил:
— Могу ли я продолжать мои ученические опыты?
— О да! Я надеюсь, что взрывчатку вы не станете делать?
Ильин рассмеялся. Если бы Фихтер знал, над чем он хочет работать! За динамитом или толуолом фон Ботцки не стал бы так гоняться.
С каждым новым днем Аркадий Павлович проделывал все более и более сложные опыты. Он загорелся. По ночам, закрыв черными шторами окна, он садился за стол и работал почти до утра.
Ильин вдруг почувствовал, как он отстал, как много забыл из того, над чем трудился еще до войны. Наладить приборы, отрегулировать аппараты, вспомнить схему опытов — все это давалось ему не легко. Биолог нервничал, раздражался, впадал в отчаяние. Торопливость мешала ему еще больше.
В спокойной обстановке мирных лет, когда Ильин только начал работать над интересующей его темой, он казался удачником. Академик Максатов, обративший внимание на молодого ученого, был поражен уже первыми выводами своего талантливого ученика, доказывавшего возможность совмещения двух очень далеких друг от друга материй природы красных кровяных шариков крови животных и ярко-зеленого хлорофилла растений. Доказательства были очень вескими, они подтверждались делом. Ильин развернул перед ученым остроумную схему своих опытов, в основе которых лежала новейшая теория превращения вещества путем внутриатомных изменений.
|
|
Русские ученые-физиологи уже давно установили родственность хлорофилла растений и гемоглобина крови животных. Биохимик Нисский, физиологи Сеченов и Тимирязев, выдающиеся исследователи Палладии, Коржуев и Вериго в своих трудах не один раз останавливались на родстве важнейших для жизни веществ. Но ни один из них не делал даже попыток сблизить хлорофилл и гемоглобин. Двадцатый век, когда физиология, химия и особенно физика сделали большой скачок вперед, позволил взглянуть на эту проблему иными глазами. Возможность заменить в сложной молекуле отдельные атомы стала предметом работы лабораторий. Фантастическое теперь уже не отпугивало энтузиастов науки, одним из которых был Аркадий Павлович Ильин.
Максатову на первых порах пришлось сдерживать нетерпеливого ученика.
«Знаете, Аркадий Павлович, — говорил он, — в таких серьезных вещах нельзя быть поспешным».
«Я жду возражений», — парировал Ильин.
«Они будут, не сомневайтесь. Но сейчас я хочу сказать о другом. Убедительные выводы, которые я слышу от вас, дают основание предполагать, что вы находитесь где-то очень близко от истоков великой тайны природы, на грани между наукой и фантастикой. Близко, но не рядом. Все это, конечно, страшно любопытно, и я с удовольствием помогу вам и советом и возражениями. Истина рождается в споре. Продолжайте свои опыты, ищите, действуйте смело, но, ради бога, не увлекайтесь гипотезами, не отходите от фактов и не спешите с выводами».
|
|
Максатов находился тогда рядом с ним. Он приходил к Ильину в минуты радостных находок, поддерживал в часы отчаяния и давал дельные советы.
В налаженной лаборатории института истина, казалось, была совсем рядом. Еще миг — и он схватит ее. Ильин сделал серию очень сложных опытов, ему помогали способные физики и химики. Дело двигалось вперед — он получил массу интересных обнадеживающих фактов. Опыты продолжались долгие месяцы. Один эксперимент сменялся другим, еще более сложным, чтобы уступить дорогу третьему, четвертому, двадцатому… Наконец биолог получил препарат, сделал опыт на животном. Морская свинка позеленела. Это была победа. Максатов именно так оценил опыт Ильина. Но потом свинка потеряла благоприобретенные качества.
«Не отчаивайтесь, Аркадий Павлович, — успокаивал Максатов. — Вы на верном пути. Попробуем вот так…»
Они начинали ход рассуждений сызнова и проводили за опытами длинные недели и месяцы.
Какая-то неуловимая помеха мешала дойти до конца. Молодой ученый не раз в сердцах бросал работу, уходил ночью в степь и бродил по темной равнине за институтским садом, обдумывая всевозможные варианты, так и этак анализируя свою работу. Скоро он опять приблизился к старым опытам Тимирязева, где и удалось найти еще одну разгадку. Теперь уже свинка не теряла новых качеств длительное время. Но через три недели она снова стала есть. Хлорофилл в тканях кожи перестал кормить ее.
|
|
Перед самой эвакуацией институт должен был получить несколько новых аппаратов. Дальнейшие события, о которых нам уже известно, помешали Ильину. КСГ[ери-мент остался незавершенным.
В лаборатории фон Ботцки были такие аппараты. Ильин едва сдерживал себя, чтобы не испытать их, не попробовать. Но он тогда ни на минуту не забывал, что малейший шаг вперед мог открыть его тайну. Он вытерпел, устоял.
Сейчас он снова сидит перед новейшей аппаратурой. Кто помешает ему проверить себя? Рядом ведь только Маша. Утром, когда придет Фихтер (а может, и не придет), можно расстроить схему, запутать ее, а вечером наладить и продолжать эксперимент. Время… Оно так дорого!
Фихтера, конечно, нельзя было провести. Когда он пришел и посмотрел на смонтированное оборудование, ему стало ясно, что беглец из лагеря занят далеко не пустяками и не школьными опытами. Чем же в таком случае, позвольте узнать? Директор забеспокоился. Если он предоставил людям убежище из самых гуманных побуждений, то это вовсе не значит, что они могут организовывать под его крылышком какую-то тайную лабораторию.
— В чем дело? — строго спросил он Ильина. — Я вижу, что тут не ученические опыты.
Аркадий Павлович смутился. Но быстро нашелся. Он сказал:
— До войны я занимался изысканиями в области пищевых белков. Ваша аппаратура очень похожа. Я не удержался. Осахаривание клетчатки…
— Зачем вам это?
— Я все забыл, герр профессор. Я не хочу терять время и профессию. Если вы позволите…
Фихтер задумался. Объяснение в общем-то его устраивало. Опыты с осахариванием древесины ему известны. Как же поступить? Фихтер знал, что его подопечный пробудет здесь недели две-три, не меньше. Не выгонять же больного! Да и охрана… А что, если он предложит ему свою работу?
Он сказал:
— Уж если вам не терпится поработать, я мог бы вам предложить. Займитесь антибиотиками. Исходный материал я вам представлю. Для заповедника с дикими животными это очень важная тема.
— Согласен, профессор. Что угодно! Вы только покажите мне…
— Ну конечно. Вам с фрейлейн Марией придется пробыть здесь еще недели две-три. Куда вы пойдете зимой? Да еще с такой ногой.
Ильин проводил Фихтера до дверей и вернулся к Маше с сияющей улыбкой на лице.
— Ты понимаешь, он дает мне тему! Простенькие опыты. Значит, я смогу продолжать и свои.
— Не боишься?
— Его? Ничуть. За две-три недели я смогу сделать очень многое!
Фихтер принес схему опытов, исходные материалы и очень обстоятельно разъяснил Ильину, как проводить работу. Маша слушала директора с особенным вниманием.
— А когда вы подготовите антибиотики, я принесу несколько мелких животных, и вы испытаете на них.
Вечером Ильин снова уселся за приборы. Задание Фихтера стала делать Маша.
Через несколько дней биолог подошел к самому важному. Удастся ли ему с помощью сложнейших манипуляций выбить из молекулы гемоглобина атом железа и заменить его атомом магния, не нарушив при этом жизнеспособности сложнейшего вещества?
Первые три попытки не увенчались успехом. Гемоглобин разрушался, он не хотел воспринимать новое качество. Еще несколько ночей просидел Аркадий Павлович над приборами, испытывая разные катализаторы и среды. И снова неудача. Он пришел в отчаяние. Неужели все забыто? Или успех и талант изменили ему?
Он кусал губы от досады. Зачем же тогда все муки, все переживания? Зачем годы пыток и страха перед гибелью?
Маша не успокаивала его, на первый взгляд она казалась совсем безучастной.
Ильин с удивлением смотрел на нее:
— Тебя не волнует моя неудача?
Она спокойно ответила:
— Не узнаю тебя. Всегда такой упрямый, решительный… Неужели у тебя осталось так мало воли, Аркаша?
Он с досады махнул рукой и пошел, прихрамывая, к своему столу. Ну нет! Он еще никогда не сдавался перед трудностями, ты это увидишь, Маша!..
Поздно ночью он разбудил ее. Маша протерла глаза, увидела лицо Аркадия Павловича и сразу все поняла.
— Получилось?
— Красное стало зеленым. Гемоглобин принял новое качество. Наконец-то вышло!
Рассвет он встречал у окна.
Убраны аппараты и реактивы, до блеска натерты столы лаборатории, воздух в комнате проветрен, ничто не напоминает об упорном ночном бдении. Усталое лицо Ильина было взволнованно. Он стоял у окна и смотрел на лес.
Всходило зимнее солнце. Вековые дубы, ели и бук, густой серый орешник и мрачные высокие пихты, осыпанные снегом, наливались красноватым веселым светом. Снег на ветках заискрился, лес разом ожил. Еще выше поднялось солнце, еще веселей стал выглядеть лес: лучи плавились на бронзовых стволах сосен, пронзали густые заросли орешника. Снег осветился до самой земли и стал прозрачным, как слюда.
Ильин счастливо и глубоко вздохнул: лес напоминал ему о родине.
Они пройдут где угодно, но встретятся со своими!..
Мария Бегичева выполняла поручение Фихтера с тем прилежанием, которое всегда отличало ее на работе в институте. Фихтер был очень доволен, что у него в заповеднике делается еще одна научная работа.
Аркадий Павлович тем временем весь отдался своему делу. Первый успех окрылил его. Он уже не мог остановиться на полпути. Через несколько дней они уйдут отсюда. Славно было бы унести с собой уверенность, что восстановлена по памяти вся сложнейшая схема эксперимента и получен конечный результат.
О конечном результате он ни на минуту не забывал в эти последние дни их заточения в лаборатории.
Что такое для него конечный результат?
Это две-три ампулы с зеленым препаратом, который можно было бы испытать на тех самых животных, что возились в клетках вивария. Фихтер прислал несколько пар мышей. Среди них имелись и белые. Для опытов с антибиотиками в лабораторный виварий он поместил, кроме того, восемь морских свинок и две прелестных косули — неразлучную пару с романтическими именами Джу и Ром. Кажется, есть все для исследователя. Нет только готового препарата, этого самого загадочного и желанного «вещества Ариль».
Нога почти зажила. Ильин лишь слегка прихрамывал, да и то, когда думал о ней. Если Маша видела, что Ильин идет по коридору совершенно ровно, не припадая на больную ногу, она точно могла сказать, что у Аркадия новая удача и он начисто забыл о боли; если же он прихрамывал и по-стариковски сутулился — значит, что-то опять не получалось.
На этот раз он подошел к ней твердым шагом с широкой улыбкой на лице.
— Смотри… — сказал он и разжал кулак.
На ладони лежали четыре ампулки. В них переливалась мутноватая жидкость.
— Зеленый препарат?
— Он самый.
Маша испуганно огляделась. Она боялась этого препарата. Столько мук перенесли они из-за него.
— Разбей. Теперь ты умеешь.
— Нет, мы испытаем их.
— Где?
— На свинках. На косулях.
Она вспомнила, как давным-давно в институте был сделан первый опыт с препаратом; как взяла она в руки странную свинку с зеленой кожей и зелеными глазками. Безотчетный страх перед огромной тайной, открывшейся в виде этого странного существа, овладел тогда ею. Она до сих пор помнит неизъяснимое состояние. И вот снова препарат.
— Может быть, не будем, Аркаша? Разбей их.
— Что ты! А вдруг что-нибудь не так. Я должен быть уверен.
Она задумалась, помрачнела.
— Ах, как мне не хочется! — произнесла Маша с какой-то тоской в голосе.
Разумеется, Ильин настоял на своем.
В тот же день он сам сделал инъекцию вещества двум свинкам, четырем белым мышам и двум косулям. У него остались еще две ампулы. Ильин положил их в карман пиджака.
— Если не удастся, проверим другие дозы.
Ни он, ни Мария Бегичева не подозревали, какую страшную роль сыграют эти две ампулы в их дальнейшей жизни.
Ильин был полон самых радужных надежд. Маша только и думала о том, как они уйдут из гостеприимного заповедника; она откладывала на дорогу хлеб, чинила одежду, Лиззи помогала ей готовиться к трудному и долгому пути.
Теперь уже скоро.
К счастью, прошла полоса теплых дождей. Снег растаял, сошел ручьями. Лес посерел, постарел, зимние краски слиняли. Опять начались туманы, холодные росы, плаксивая и мрачная южная зима.
Такая погода только на руку беглецам. Темные ночи, вода под ногами — поди сыщи их.
Ильин и Маша каждый день спрашивали Лиззи, посещавшую их по утрам, не ушла ли охрана.
Однажды Лиззи объявила:
— К нам в контору приходил офицер. Заявил, что на днях они уходят. Герр Фихтер заверил господина офицера, что заповедник и лаборатория прекрасно обойдутся без помощи солдат. Они, кажется, поняли друг друга. Будь при том разговоре я, офицерик так бы просто не ушел. Я бы высказала ему все, что думаю о них.
Лиззи несколько покривила душой. Она присутствовала при разговоре. И она действительно ругательски ругала длинного, белобрысого офицера с лошадиными зубами, который улыбался, как волк при виде овец.
Но все филиппики она произносила, разумеется, про себя.
Маша и Аркадий Павлович переглянулись. Обстоятельства складывались как нельзя лучше. Охрана уйдет, результат действия препарата будет известен завтра-послезавтра, и тогда — прощай, Шварцвальд! Они пойдут на восток, к своим.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Вильгельм фон Ботики находит нового хозяина. Решающие сутки. Животные не зеленеют. Перед дорогой. Ночной арест. «Вещество Ариль» у врага
Вильгельм фон Ботцки приехал в ближайший к заповеднику городок Рейнбург и встретился там с Габеманном.
И тот и другой были не в духе.
Смутные и тревожные слухи приходили сюда из центра. Все рушилось. Империя Гитлера трещала по швам. Германия горела с двух сторон. Ужасной силы удары наносил Восточный фронт. Русские стояли на Одере, они уже ворвались в Померанию, обходили столицу райха с юга и с севера. Война еще шла, еще уносила каждый день тысячи жизней, но даже слепые видели близкий ее конец.
Крупные чиновники гибнущей империи расползались по нейтральным странам. Исчезали золотые запасы, банки перебирались в Швейцарию и за Пиренеи. На тайных аэродромах стояли самолеты, готовые к долгому полету в Южную Америку. В фешенебельных квартирах прятали вещи и собирали чемоданы. Сильных мира обуяло одно желание: бежать, бежать!
Фон Ботцки получал многочисленные и весьма противоречивые указания из научно-исследовательского центра Гиммлера. В одних приказывалось продолжать работу во что бы то ни стало. В других предписывалось собрать все денные бумаги, относящиеся к открытиям и изобретениям, все патенты и чертежи и заранее подыскать место для, их захоронения. В третьих категорически запрещалось уничтожать материалы, имеющие хоть какое-то военное значение. Для сведения сообщалось, что наиболее осведомленные ученые-иностранцы будут в скором времени убраны.
А что делать ему?
В распоряжении профессора фон Ботцки находились ученые, занятые самыми разными проблемами. Да еще Ильин со своей так и не открытой тайной зеленого препарата. Распустить ученых? Вывести на улицу и сказать: «Идите с миром?» Они с удовольствием уйдут, в этом он уверен. Но через короткое время весь мир узнает о рабском труде в лаборатории фон Ботцки, о страшных «научных» темах, над которыми он заставлял их работать. Покончить с ними? Но это уж не его функция: подобная «грязная» работа пусть выполняется другими.
На запросы фон Ботцки ответа не поступало. Он уже подумывал, как бы свалить ответственность на своего помощника и уйти заблаговременно в тень, но в это время судьба наконец сжалилась над растерявшимся полковником и послала ему ангела-хранителя.
Посланец небес предстал перед Вильгельмом фон Ботцки в виде довольно молодого человека, одетого в гражданский костюм.
— Я от герра Кирхенблюма, — представился он. — Меня зовут Август…
Имя известного физика подействовало на фон Ботцки.
— Я польщен… — произнес он и слегка покраснел от волнения. — Как здоровье вашего уважаемого шефа?
Август не стал терять времени на вступительные фразы. Он спросил, нельзя ли уединиться, и тут же повел речь, сущность которой заключалась в приглашении профессора фон Ботцки на работу.
— Это частная фирма, не зависящая от правительств — настоящих и будущих, — подчеркнул посланец.
Фон Ботцки понял, что ему предлагают спасение.
Август сказал:
— Вы возьмете с собой только тех ученых, чьи исследования близки нам и так или иначе соприкасаются с деятельностью фирмы.
Не откладывая дела в долгий ящик, гость и хозяин тут же отобрали семь фамилий. В числе их оказался Ильин.
На прощание Август сказал:
— Мой совет, профессор. Бросьте носить этот мундир. Гражданский костюм вам будет больше к лицу.
— Я понял вас, — ответил он.
Адрес, куда надо было доставить ученых и явиться самому, приятно поразил фон Ботцки: загородная дача близ Мюнхена. Знакомые места.
Когда Август ушел, Вильгельм фон Ботцки перекрестился. Всевышний не оставил его в беде.
Он тут же начал хлопотать о переводе своих подопечных, собирать нужные материалы. Уже ночью дал телеграмму Габеманну и, не выспавшись, не отдохнув, уехал в Рейнбург решать вопрос с «этим проклятым Ильиным».
— Ну, что у вас нового? — спросил он майора.
— Судя по всему, птичка собирается лететь. Вероятно, поправился. Я сообщил Фихтеру, что охрана уходит. Старый дуралей не мог скрыть своей радости.
— Это мой друг, майор…
— Прошу прощения. Но герр директор так откровенно обрадовался, словно его самого досрочно освобождали из тюрьмы. Служанка Фихтера вчера ходила в особняк три раза, что-то носила. Мои ребята уверены, что она готовит беглеца в поход. Не знаю, интересуют ли вас животные.
— Какие животные?
— Третьего дня Фихтер распорядился доставить в особняк двух косуль, свинок и еще что-то.
У Вильгельма фон Ботцки блеснули глаза. Неужели для Ильина? Ведь если так, значит, он уже создал препарат и теперь испытывает его! Все-таки три недели.
— Вот что, Габеманн, — сказал он дрогнувшим голосом. — Сегодня вы арестуете Ильина. Фихтер ничего не должен знать и слышать. Сами вы тоже оставайтесь в стороне, не надо, чтобы Ильин вас видел. Сделайте так, чтобы застать беглеца врасплох. Ну, это вы умеете, не мне вас учить. Обыщите все кругом как можно тщательнее. У него, возможно, есть интересующая меня жидкость в пузырьке, в ампулах или пробирке. Ее надо взять и сохранить, понимаете?
Габеманн кивнул:
— Можете быть уверены, полковник.
— Ильина доставьте в Мюнхен вот по этому адресу. Да-да, в тюрьму. Прежде чем мы возьмем его в лабораторию, он переживет еще одну неприятность. Итак…
Фон Ботцки уехал, даже не повидавшись со своим «старым другом». Габеманн в тот же час направился в заповедник.
Тем временем Ильин и Маша готовились покинуть гостеприимный особняк. Ильин ходил по лаборатории с пылающими от волнения щеками. Каждые полчаса он вытаскивал на свет морских свинок, разглядывал их, потом брался за косуль, за белых мышей и с досадой отворачивался. Животные не зеленели. Они чувствовали себя нездоровыми, они вяло ходили по клеткам вивария, мало и нехотя ели, много пили воды, но признаков развития хлорофилла в их организмах еще не наблюдалось.
— Третий день, черт возьми! — негодовал Ильин. — Пора бы.
— Может быть, доза мала? — утешала его Маша. — Подождем до вечера.
Вечером никаких изменений. Пришел Фихтер. Лиззи сказала ему, что пленники лаборатории ночью уйдут. Маша передала директору заповедника материалы по антибиотикам, указала, какие животные подвергались опытам, и… заплакала. Она была так благодарна этим добрым людям.
Фихтер погладил ее по белым мягким волосам:
— Будем надеяться, что у вас все обойдется хорошо. Мы еще встретимся.
Ильин в последний раз осмотрел животных и вдруг решительно сказал:
— Мы останемся еще на один день.
— Что-нибудь случилось? — спросил Фихтер.
— Нужно подождать результата.
— Не понимаю вас.
— Я сделал один опыт, профессор. Я не могу вам сказать о нем, но это очень важный опыт. Завтра будут результаты. Должны быть. Позвольте остаться еще на сутки. Вы так добры к нам.
— Извольте. Я не гоню вас. Я только досадую по поводу тайны.
— Поверьте, герр Фихтер, вас эта тайна нисколько не затрагивает. Я скажу вам завтра.
— В таком случае никаких неясностей у меня не останется. Завтра так завтра. Спокойной ночи. Идемте, Лиззи.
Когда Фихтер и Лиззи ушли, Маша сказала:
— Мы рискуем, Аркаша.
— Один только день. Надо же узнать! Конечно, рискуем. Мы уже четыре года рискуем с тобой, Машенька. И свободой и самой жизнью. Но игра стоит свеч.
Утром чем свет Аркадий Павлович был уже возле клеток. Белые мыши едва ползали, глаза у них закрывались, вялость усилилась. Они болели. Но зелень не выступала. Свинки были бодрее. Косули пережевывали сено, как обычно.
Прошел долгий томительный день. Изменений так и не было. Пришла Лиззи. Она горестно вздыхала.
— Герр Фихтер не поднялся сегодня с постели. Простыл. Мы послали за доктором в Рейнбург. Он просил передать вам поклон и пожелание удачи.
Вечером все было готово. Маша и Аркадий Павлович оделись по-дорожному, приготовили рюкзаки и уселись еще раз над маленькой картой Баварии, чтобы проследить свой путь. Леса покрывали эту провинцию более чем наполовину, горы шли до самой австрийской границы.
Ближе к полуночи в домах заповедника погасли последние огни.
— Пора? — спросила почему-то шепотом Маша.
— Сейчас. Я открою дверь.
Ильин осторожно подошел к входной двери. Тишина. Он повернул ключ. Ему послышалось, что на крыльце скрипнула половица. Он постоял, прислушался. Тишина. И он взялся за дверную ручку.
Резкий рывок — и Ильин очутился на крыльце. Чьи-то руки схватили его, заткнули рот.
— Ну вот и все. Чисто, — сказал кто-то и засмеялся. — Пошли, ребята, давайте его сюда.
В это время из комнаты вышла Маша. Она увидела гестаповцев и остолбенела.
— О, здесь еще фрейлейн!
Маша дико вскрикнула, бросилась назад, но ее схватили.
— Спокойно, фрейлейн, мы не ожидали вас встретить.
Ввели Ильина. Взгляд его блуждал. Увидев лежавшую Машу, он рванулся, ударил конвойного ногой, но тут же свалился сам.
— Ты, мерзкая свинья, — сквозь зубы процедил офицер. — Веди себя спокойно; а не то с живого сдеру шкуру. Обыскать! — приказал он.
Ильина раздели, прощупали каждую складку его одежды.
Офицер повертел в руках пистолет и удивленно сказал:
— Это оружие Райнкопфа. Вот метка. Значит, ты его убил, мерзавец?
Ему показали две ампулы.
— Что это?
Ильин хотел выбить ампулы из рук гестаповцев, но промахнулся. Он тут же увидел глаза Маши. Она смотрела на ампулы с безотчетным испугом.
«Вещество Ариль» попало в руки врагов.
Если бы оно оказалось недейственным! Как он теперь хотел этого!
Когда обыск закончился, офицер приказал:
— Отправляйтесь.
Он последним вышел из комнаты, по-хозяйски оглядел помещение, тщательно запер двери и исчез в темноте. Автомобили стояли возле леса. Ни один звук не нарушил тишины уснувшего заповедника.
Утром, как обычно, в особняк пришла служанка Лиззи с ведром и щеткой. Она открыла дверь в комнату Маши. Тихо. Лиззи громко сказала в сторону леса:
— Пусть вам будет хорошо!
А через день в заповедник совершенно неожиданно приехал Вильгельм фон Ботцки.
Фихтер уже вставал, но еще не выходил из комнаты. Он с радостью приветствовал Вилли.
— Плохо выглядишь, старина. — Вилли покачал головой. — Устал? Заботы?
— Нет, вульгарная простуда. Знаешь, как скверно действует такая погода. То морозит, то оттепель. А ты словно бы посвежел, Вилли.
— Стал лучше спать. Тревога прошла. Я теперь убежден, что не все еще потеряно, Ганс. Мы проиграли войну, это факт. Но Германия возродится из праха, как Феникс из пепла.
— Только без Гитлера и без нацистов! — заметил Фихтер.
Вильгельм фон Ботцки промолчал.
— Как наша лаборатория? — спросил он. — Сходим посмотрим?
— Сходи один. Лиззи тебя проводит.
Фон Ботцки не стал терять времени. Ведь он и ехал из-за этого. Лиззи открыла ему дверь.
— Так, — сказал фон Ботцки, обходя кабинеты. — Так, так. Все чисто, все в порядке. Можно подумать, что здесь работали, настолько разумно расставлены приборы. Спасибо, Лиззи.
Служанка молчала. Фон Ботцки прошел в виварий. Животные интересовали его куда больше, чем лаборатория. Лиззи с недоумением наблюдала, как толстый профессор брал в руки мышей и свинок, осматривал их в очках и без очков, что-то бормотал про себя и вдруг спросил:
— Они больны?
— Не знаю, герр профессор, — ответила она и тут же добавила, конечно же про себя: «А тебе-то какое дело, толстый боров. Уж больно ты любопытен…»
— Зачем Фихтеру эти животные? — Вопрос был задан уже не в адрес служанки, а просто так.
Лиззи промолчала.
В комнате Фихтера фон Ботцки сказал:
— Ты работал в лаборатории?
— Да, немного. Выдались два свободных дня.
— А животные зачем?
— Испытывал на них антибиотики. Не смог провести опыт до конца, заболел.
— Вот что! — В голосе фон Ботцки послышалось разочарование. А он-то думал…
Они проболтали еще час-другой. В конце беседы Вильгельм фон Ботцки удостоверился, что Фихтер ничего не знает о ночном аресте и обыске. Видно, убежден, что Ильин благополучно скрылся.
Распрощались они друзьями.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
В тюрьме. Разговор Габеманна с профессором. Два страшных приговора. Фон Ботцки испытывает препарат. Предложение фирмы и ответ Ильина
Ильина и Машу разъединили сразу же после ареста. Когда Аркадия Павловича вели к машине, он увидел, как другая машина уже выруливала на дорогу. Вероятно, Маша была там.
— Прощай… — сказал он едва слышно и проводил глазами красный огонек стоп-сигнала.
Три здоровых солдата усадили Ильина в тесную клетку черного, зловещего даже с виду вездехода и увезли вниз, в долину.
Всю дорогу конвоиры, сидевшие по бокам арестованного, не проронили ни слова. Автомашина пролетела через Рейнбург, выскочила на магистральное шоссе и, прибавляя скорость, помчалась на север. Они ехали остаток ночи и весь следующий день. Вечером, когда в маленькое зарешеченное оконце автомобиля Аркадий Павлович увидел бледную звезду, загоревшуюся на потемневшем небе, походная тюрьма остановилась. Открылись двери. Машина стояла почти впритык с распахнутыми железными воротами большого здания.
— Выходите, — коротко приказали Ильину.
Его шаги гулко простучали по цементному полу длинного коридора. По обеим сторонам мрачного каменного тоннеля на равном расстоянии друг от друга краснели двери с круглыми глазками посредине. «Тюрьма», — понял он и почувствовал, как непонятная тяжесть подкашивает ему ноги, холодом хватает за сердце. Опять все сначала… Пересиливая себя, он продолжал шагать вперед. Скрипнула дверь. Ильин почти машинально переступил порог.
Он находился в маленькой камере с высоким потолком, откуда тускло и будто нехотя светила желтая лампочка. Под самым потолком темнел сырой срез подоконника, а где-то там, за окном, мир уже накрыла черная ночь, отделенная от него пыльным стеклом и двойной решеткой. Стояла тишина, мрачная, давящая тишина, настороженная, чем-то постоянно угрожающая всем, кто здесь находился.
Ильин постучал в дверь. Ни звука. Тогда он постучал сильнее. За дверью послышался шорох, в глазке что-то мелькнуло, и тихий голос произнес:
— Шуметь нельзя.
Глазок закрылся. Ильин беспокойно зашагал взад-вперед. Ударил ногой в дверь, решительно крикнул:
— Слушайте, какого черта я здесь?
С той стороны ответили:
— Шуметь нельзя. Иначе карцер.
Аркадий Павлович понял, что требовать чего-либо бесполезно. Он сел на койку и предался размышлениям.
Вот она, цена ошибки. Когда находишься среди врагов, любая самая крошечная оплошность может уничтожить тебя. Одни сутки опоздания, и он снова в руках гестапо. И Маша. И — что самое страшное — его препарат у врага. Поразмыслив, он пришел к выводу, что сам препарат еще далеко не открытая тайна. Химики могут сколько угодно анализировать «вещество Арилъ», но секрет его производства не будет сразу разгадан. Опаснее другое: гестаповцы теперь знают, что он может создать препарат. Может, но не хочет. Значит, они будут опять принуждать его. Опять пытки? Мучения? Если бы он был один! Маша… Что сделают они с ней?