— Занятно! — протянул майор.
— Так вот, у меня есть одна ампула… — напомнил Ботцки.
Габеманн заморгал:
— Сделать Ильина зеленым? Но он же тогда…
— Ах, не в Ильине дело! Как вы не понимаете!
— А в чем же, полковник! Я теряюсь…
— Ну, как вам сказать. Если близкий Ильину человек станет зеленым, что будет делать Ильин?
— Искать виновных, конечно.
Фон Ботцки как-то странно посмотрел на Габеманна. Все-таки он очень недалек. Очень.
— Он будет искать путей для излечения. Ну, теперь вы понимаете?
Конечно, будет искать. Но это же как раз наоборот, а не то, что нам надо.
Раздражаясь, фон Ботцки сказал:
— Для того чтобы искать пути излечения, ученый должен делать сотни экспериментов над животными, над зелеными животными. А чтобы иметь зеленых животных, надо сделать еще десятки таких ампул.
Габеманн широко улыбнулся:
— Ох, и голова у вас, герр профессор!
Именно после этого разговора майор стал проявлять особенную заботу о больной узнице. Он завел знакомство с тюремными врачами и сестрами, и через несколько дней Габеманн стал своим человеком в больнице. Медики считали, что майор специально приставлен к Бегичевой. Это было в порядке вещей.
— Когда вы ее выписываете? — спросил он однажды у врача.
— Послезавтра.
— Мне необходима ваша помощь, доктор.
— Готов, майор. Выкладывайте.
— Дело вот в чем. Мне надо развязать Бегичевой язык. Она знает явку одной подпольной группы, но упорно молчит. В следственном отделе мне дали лекарство, которое ослабит волю преступницы, сделает ее разговорчивой. В день выписки влейте ей лекарство в вену под видом какого-нибудь укола.
Врач пожал плечами. Пожалуйста! Он привык и не к таким фокусам. На то он и тюремный врач.
|
|
— Давайте ваше средство, майор.
Он повертел ампулу в руках, неопределенно хмыкнул и сунул ее в карман. «Что это такое? А не все ли равно. Даже если яд… Узница все равно приговорена, ей же лучше будет».
Майор ушел довольный.
А на следующий день доктор подошел к Бегичевой:
— Завтра утром мы вас выписываем. Вечером последний прием лекарства и — желаю вам здоровья, фрейлейн.
Маша ничего не ответила.
Перед сном пришла сестра и, как всегда молчком, с профессиональной ловкостью взяла руку больной, перегнув, нащупала вену — ив кровь Марии Бегичевой вошло содержимое ампулы.
И снова она попала в прежнюю камеру. Долгие дни, бессонные ночи, затаенное дыхание при каждом стуке за дверью и мрачная неизвестность. К этим привычным ощущениям неожиданно добавилась мучительная тоска, переворачивающая сердце. Маша не находила себе места. Хуже, чем в ночь перед казнью. Она металась по камере, судорожно плакала, часами сидела в состоянии полной угнетенности, а тоска грызла ее все сильнее и сильнее.
Через два дня она успокоилась. Снова начались недомогание, жар. Заключенная целые сутки провела в постели. Потом все кончилось. Выздоровела.
Надзиратели недоумевали. Больная ничего не стала есть.
— Второй раз забираем пищу нетронутой, — рапортовал тюремному начальству коридорный. — Голодовку объявила.
Когда об этом услыхал фон Ботцки, он понял, что дело сделано.
Марию Бегичеву навестил Габеманн. Она не узнала его. Или, может быть, узнала, но не испугалась и не удивилась.
Майор потребовал перевести Бегичеву в солнечную камеру.
Вскоре явился и сам фон Ботцки. Маша отнеслась к его появлению со странным спокойствием. Поглядела и отвернулась. Профессор взял девушку за плечи и повернул лицом к свету.
|
|
— Взгляните на меня, — приказал он.
Маша подняла глаза. Они были зелеными, как два влажных изумруда. В глазах девушки не было ничего — ни любопытства, ни гнева, ни ненависти. Они глядели на фон Ботцки с полной отрешенностью. Профессор не мог выдержать. Он даже побледнел и в ужасе отвел глаза.
— Черт знает что! — пробормотал он и быстро ушел.
В один из томительных долгих дней в камеру Аркадия Павловича Ильина вошел незнакомый штатский человек.
— Я врач, герр Ильин, — отрекомендовался он. — Пришел к вам по важному делу. Видите ли, мне в палату доставили одну заключенную. Она очень больна, причем болезнь ее неизвестна. Эта женщина, как мне сказали в канцелярии, ваша невеста.
— Бегичева? — У Ильина вспыхнули щеки.
— Мария Бегичева, совершенно верно. Повторяю, она очень больна, молчалива, замкнута, я не могу добиться от нее ни одного слова. Похоже на психическое расстройство. Не могли бы вы навестить ее, поговорить…
Аркадий Павлович выскочил из камеры. Врач едва поспевал за ним. Они поднялись на второй этаж.
— Сюда, пожалуйста.
Врач открыл дверь. В светлой комнате стояли одна кровать и столик. На кровати сидела больная. Она даже не повернулась к вошедшим. И только на крик Ильина: «Маша!» — обернулась к нему.
На Ильина равнодушно смотрели совершенно зеленые глаза. Лицо светилось слабой зеленью, ногти рук странно белели на светло-зеленых пальцах.
— Что это? — пробормотал он. — Ты — зеленая?.. Маша! Что с тобой! — неистово кричал он и тряс ее за плечи.
|
|
— Оставь меня. Больно, — тихо сказала она.
Ильин повернулся к врачу.
— Кто? — сдавленно спросил он.
Врач не успел ответить. Страшный удар, в который Ильин вложил всю злость к своим врагам, пришелся по лицу врача, и тот свалился как подкошенный.
В комнату вбежал надзиратель, за ним второй. Ильин буйствовал до тех пор, пока его не связали.
Маша Бегичева даже не встала.
Ильина унесли в камеру.
На другой день к нему явился господин, который предлагал ему сотрудничество с фирмой. Его лицо выражало истинную скорбь.
— Я слышал, что у вас большое горе, Ильин. Примите, пожалуйста, мое глубокое…
Аркадий Павлович не дал договорить ему.
— Скажите своим хозяевам, что я буду работать. И, пожалуйста, скорее дайте мне возможность выйти отсюда вместе с Бегичевой.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ДРАМА НА ОСТРОВЕ КРАСНЫХ КАМНЕЙ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В новых условиях. Фон Ботцки узнает об острове Красных камней. Встреча с Габеманном. Профессор размышляет
Второго мая 1945 года советские войска окружили Берлин, замкнули кольцо. Над дымящимся рейхстагом, над тусклым его куполом с выбитыми стеклами, над всем Берлином три солдата Советской Армии водрузили красное знамя.
Берлин был взят.
За два дня до окончания битвы, 30 апреля, кровавый маньяк Гитлер покончил с собой. Ближайшие сподвижники фюрера разбежались по стране в поисках спасения.
Последующая неделя была наполнена драматическими событиями.
Зажатые между быстро наступающими на запад советскими армиями и войсками союзников, которые приближались к Эльбе, деморализованные фашистские войска метались, как в ловушке. Выхода для них не было. Сдавались в плен целыми дивизиями и армиями. Пленных считали сотнями тысяч…
Наступательным броском танковые войска Советской Армии ворвались в Прагу, где еще сидели в обороне немцы, и смяли последний организованный пункт сопротивления. На Эльбу, на ее берега, вышли победители; нетерпеливые плыли через реку навстречу друг другу. Последние выстрелы великой битвы умолкали. Гремели залпы салютов.
9 мая 1945 года Советский Союз праздновал полную победу над гитлеровской Германией.
Империя Гитлера, просуществовав 13 страшных лет, исчезла. Территория Германии была оккупирована войсками союзников.
Но тишина не наступала. Спокойствия не было. Еще шла тайная, подпольная война.
Фашисты продолжали действовать, скрываясь в темных углах страны от гнева народов, они пытались, собрать силы, организоваться; кусали исподтишка, составляли союзы, выносили декларации, прятали награбленное, плели сложные интриги, стараясь столкнуть между собой победителей.
Когда и это не удалось, тайные силы фашизма перестроились. Теперь их задача состояла в том, чтобы исподволь работать для будущего. Разные союзы и фирмы, припрятавшие награбленные патенты и изобретения, искали окольные пути для открытой или нелегальной деятельности. Самые мощные из них готовились ковать новое оружие, восстанавливать арсеналы и силы, тайно строить базы и мастерские.
Эти были самые опасные.
Среди них конспиративно и умно действовала фирма «Эколо», в которой работали теперь профессор Вильгельм фон Ботцки и бывший майор Габеманн.
В одном из малоизвестных предместий Мюнхена в старой пивной по вечерам собирались за кружкой пива старые друзья. Эта пивная имела для собиравшихся особую притягательную силу. Именно здесь, в небольшом зальчике с серо-коричневыми стенками, на этих прочных, грубо сколоченных креслах, за тяжелыми дубовыми столами когда-то, в «добрые старые времена», сиживали мюнхенцы, которые потом, десятилетия спустя, взяли в свои преступные руки судьбу большой страны и почти всей Европы, а еще позже в национальном угаре бросились через границы на восток и залили кровью огромный материк. Все знают, чем это кончилось, хотя, впрочем, не очень многие из оставшихся в живых могут сказать, где дотлевают кости и где развеян пепел этих самых мюнхенцев, героев двадцать девятого — тридцать третьего годов. Но тень их витала над пивной и поныне, и оставшиеся в живых свидетели силы и бесславия предпочитали собираться именно здесь, где все так напоминало начало военного взлета и безграничной власти над умами местных обывателей.
Много хозяев сменилось в пивной за эти неспокойные и грозные годы. Часто дрожали узорные стекла в окнах от хриплого выкрика «хайль!» и громких строф из «Хорста Весселя», и от разрывов авиационных бомб на улицах города, и от вызывающего гомона чужеземных солдат, оккупировавших южную зону страны.
Но во все времена торговля шла, и пиво пенилось в больших фарфоровых кружках, и за столами по-прежнему звучала отрывистая речь разномастных посетителей.
Почетный профессор Вильгельм фон Ботцки всякий раз, когда ему приходилось бывать в Мюнхене, заходил в это заведение, зная, что наверняка встретит здесь кого-нибудь из своих старых приятелей. Сослуживцы фон Ботцки во время подготовки Нюрнбергского процесса старались не подавать признаков жизни по вполне понятным причинам: в памяти народов были слишком живы воспоминания об их делах. Но вскоре они осмелели. Снисходительность официальных лиц из нового правительства земли Бавария и оккупационных властей позволила им выползти на свет белый. И те же официальные лица закрывали глаза на организацию всевозможных союзов, партий и товариществ.
Фон Ботцки теперь жил в Мюнхене постоянно. Шеф фирмы пока еще не удостаивал профессора личным приемом. Но у Ботцки и без того было немало забот, и главной до сих пор оставался Ильин. Вильгельм фон Ботцки не знал, какие виды на русского ученого у шефа. Но по тому, как часто и подробно его расспрашивали обо всем, что касается зеленого препарата, фон Ботцки понимал, что фирма очень заинтересована работой Ильина.
В свободные часы Вильгельм фон Ботцки шел в знакомую пивную, чтобы там за кружкой пива и в разговорах с приятелями убить время и узнать новости, которыми буквально кишел воздух этого заведения.
Здесь, в этой пивной, он и услышал впервые об операции «Красные камни».
Говорили полушепотом, близко подвигаясь друг к другу, хотя знали один другого многие годы и не имели оснований не доверять своим товарищам.
— Где находится этот райский уголок? — спрашивали непосвященные, осторожно косясь на собеседника.
— Кажется, где-то в районе Мадагаскара, южнее или восточнее. А впрочем, черт его знает. Набирают добровольцев и везут. Связи с островом нет, письма не шлют. Платят хорошие деньги, но охотников мало. А кто обнаружил руду?
— Наши морские силы. Помните экспедиционное судно из Гамбурга? Кстати или некстати, но оно натолкнулось на этот забытый богом остров; команда высадилась на берег для разминки, устроила небольшую разведку в горах. Остров невелик, обследование провели быстро.
— Ну и что?
— Успех небывалый. Оказывается, там в горах огромные запасы радиоактивной руды. Уран или что-то в этом роде. Отто Кирхенблюм сказал, что это именно то, о чем он мог только мечтать. Первый же кусок руды, который ему доставили, он отправил в дело.
— Новость невелика. В Бельгийском Конго такой руды огромные запасы. Говорят, оттуда ее вывозят в железных бочках целыми транспортами.
— Но за океан, в другое полушарие, а не в Гамбург и не в Киль.
— Есть слухи, что и для нас скоро перепадет. Всему свое время.
— То-то и оно, перепадет. А если бы мы имели свои расщепляющиеся материалы, тогда по-другому заговорили бы.
— Во всяком случае, Кирхенблюм знает, что делает. А он ухватился за этот остров, как черт за душу Фауста.
— Но тогда в чем же дело? Организовать широкую добычу урана, и дело с концом. Разве у нас для этого не хватает сил? — Профессор фон Ботцки задал этот вопрос и показал себя явным новичком.
Его собеседник поморщился:
— Как вы отстали, Ботцки! Кто же разрешит побежденной стране заниматься добычей расщепляющихся материалов? Да еще сразу после окончания войны. Остров к тому же не наш, он принадлежит другой стране, хотя на нем никто и не живет. Суверенитет и прочие искусственные ограничения. Добычу руды приходится проводить в глубокой тайне, с огромными осторожностями. Малейшая ошибка может повлечь за собой провал всего предприятия, пойдут запросы, ноты протеста, шумиха в газетах и тому подобное. Вот почему надо быть исключительно осторожными.
Вильгельм фон Ботцки почувствовал, что он приятно взволнован. Не так уж плохи дела у его бедного отечества, если затеваются подобные мероприятия. Жизнь входит в свою колею.
В один из свободных вечеров фон Ботцки встретился в пивной со своим сослуживцем майором Габеманном.
Майор был одет в штатское и носил очки с затемненными стеклами. Ему надо было маскироваться. Ходили слухи, что польское правительство потребовало выдачи его как военного преступника. В Мюнхене сделали вид, что Габеманна не знают.
Высокий, худой, с длинным бледным лицом диккенсовского Урия Хипа, майор Габеманн и теперь оставался в одиночестве, на отшибе. У него никогда не было друзей, а в это неустойчивое время и подавно. Вот только разве фон Ботцки… Он был рад и этому. К тому же Габеманн имел поручение, касающееся профессора.
Профессор не знал, что его бывший подчиненный выполнял пикантные задания шефа, который считал не лишним проверить новых сотрудников, в том числе и фон Ботцки. Габеманн уже несколько раз встречался с Вильгельмом фон Ботцки, заводил разговор на разные темы и потом докладывал о своих наблюдениях шефу. Фирме нужны были люди абсолютно надежные. А поражение гитлеровского райха скверно повлияло на некоторые головы, куда более устойчивые, чем голова фон Ботцки. Неизвестно еще, о чем думает теперь этот бывший полковник. Но в общем профессором были довольны. Такому можно доверять.
— Что нового, Габеманн? — спросил профессор.
— Теперь только и говорят, что об острове. Новость номер один.
Фон Ботцки промолчал. Габеманну это понравилось. Он подвинулся к профессору:
— Как старому другу…
Они уселись в сторонке от всех, и Габеманн стал посвящать его в детали.
— …Открытое море, тяжелые подступы к берегам, а самое главное — почти невыносимые условия жизни: скудная растительность, жара, голые камни. Вот почему на острове никто и не живет. Понимаете? Кто же согласится в таких условиях работать? Да еще в шахте с радиоактивной рудой! Сначала удалось завербовать немного рабочих из «Союза фронтовиков». Вместе с ними привезли туда машинное оборудование, продовольствие, и все это ночью, скрытно, в глубокой тайне от всех. Лодки тотчас же ушли, а рабочие начали грызть и ковырять эту самую руду. И знаете, сколько они выдержали? Около двух месяцев. А потом устроили настоящий бунт, не согласившись ни на какие приманки и посулы, и фирме пришлось увозить их с острова.
— Куда?
— Домой. Ни деньги, ничто не могло удержать их. Мой друг, который побывал там, говорил, что это хуже Кайенны.
— А фирма не боится разоблачения?
— Этими людьми? О нет! Они и сейчас в надежных руках.
— Ну, а дальше?
— Вербуют еще одну партию. Кстати, здесь, в Мюнхене. Человек тридцать удалось собрать. Правда, не очень надежные, но что же поделать! Дней через двадцать их повезут в Гамбург. Там все готово к отплытию.
— И снова через месяц бунт? И снова возвращение? И снова опасность разоблачения? А что хоть сумели добыть на острове?
— Доставили первую партию руды. Отто Кирхенблюм потирает руки. Для его лаборатории необходимо расщепляющееся сырье, нужно организовать свое атомное производство, понимаете, свое! И как можно скорее. В этом деле заинтересованы большие люди, фон Ботцки. Наша фирма не так проста, как это кажется на первый взгляд. Одни связи чего стоят… — Он помолчал и вздохнул. Сказал горестно: — Мне поручили заняться набором людей.
— Я вам не завидую, Габеманн, — посочувствовал фон Ботцки. — Что вы будете делать? Неужели продолжите вербовку каторжников?
— Иного выхода нет. Люди всюду остаются людьми. Даже верные немцы не желают больше умирать за свой фатерланд. Им это надоело. Еще при Гитлере. — Он приложился к фарфоровой кружке с пивом, сделал глоток и добавил: — Кретинов, что ли, собрать по всей нашей милой стране? Слава богу, после войны их более чем достаточно.
Фон Ботцки забарабанил пальцами по столу. Значительно кашлянув, он проговорил:
— А почему бы не попробовать на этом деле русских?
— Из числа пленных?
— Да.
Габеманн засмеялся. Его длинное узкое лицо еще более вытянулось, тонкие губы раздвинулись и показали собеседнику крупные редкие зубы. Профессор недоуменно посмотрел на него поверх очков. Почему этот идиот смеется? Что тут смешного? Он лично не видит причины для смеха.
— Ну что вы! — сказал улыбающийся Габеманн. — Если немцы не хотят, то русские просто не станут и разговаривать. И потом, с точки зрения безопасности…
— Ну, если так… — Фон Ботцки замолчал.
Габеманн с интересом посмотрел на него:
— Вы чего-то не договариваете, герр профессор?
— Потом, потом, — ответил он.
Когда Габеманн ушел, Вильгельм фон Ботцки задумался. Этот разговор навел его на очень интересную мысль. Может быть, фирма как раз имеет в виду Ильина и его открытие? Следовало хорошенько все обдумать, прежде чем идти со своим предложением к шефу. Русские пленные…
Использование пленных на тяжелых работах не было новинкой в деятельности администрации всех трех зон Западной Германии, да и стран, оккупирующих эти зоны.
Но для такого серьезного дела, как у фирмы «Эколо», пленные не подходили. Кто знает, что у них на уме? Малейшая дерзновенная мысль могла вызвать возмущение, бунт и неминуемое разоблачение. Фирма «Эколо» не рискнет на такой шаг. Ей нужны безропотные, абсолютно надежные рабочие. А где их взять?
Может быть, действительно подумать в этой связи об открытии Ильина?
Фон Ботцки повеселел. Если он предложит своему шефу план, о котором только что размышлял, как повысятся его акции! Поистине, он умеет жить: он родился в сорочке — Вильгельм фон Ботцки.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Остров Красных камней. Первые рабочие в шахте. Фирма «Эколо» перед крахом. Наблюдения над Машей Бегичевой
Для того чтобы читатель уяснил себе, насколько нужен был Ильин ведомству Отто Кирхенблюма, придется заглянуть в другую часть нашей обширной планеты, в тот район мира, что расположен за экватором, в нескольких тысячах километров от Гамбурга, Мюнхена и лесов южной провинции Германии, — на остров в западной части Индийского океана.
Этот остров своим существованием обязан грозным вулканическим силам. Весь его облик свидетельствует о долгой и упорной борьбе двух титанических сил содрогающейся земли — огня и воды, в результате которой победил подземный огонь. Островок являлся его детищем, бородавкой на теле старого и грозного Плутона, скрытого под километровой толщей океанского дна.
Еще издали остров поражал человека высокими остроконечными горами, склоны которых местами падали в океан почти отвесной стеной из черных граней застывшей лавы. Океан свирепо бился денно и нощно о твердые скалы берега. Неумолкаемый гул грозного прибоя слышался далеко в открытом море. Белая пена с шумом налетала на камни, и трудно было различить — чайки бьются о берег или живые волны тщетно пытаются слизать хотя бы кусок неподатливого черного камня. Глубокие пещеры зияли в обрывах на уровне прибойной волны. Во время больших приливов океан с ревом вливался в таинственные ходы и затапливал их, глухим эхом отдаваясь в подземных залах.
Только в двух местах можно было подойти к острову.
Неглубокая долина с узеньким ручейком посредине спускалась к океану с юго-западной стороны. Дельта ручья образовала песчаный пляж крохотного размера. Океан был бессилен разрушить его: в километре от берега из морских глубин подымалось полукольцо коралловых барьеров. Естественный мол укрощал силу волн. Водная гладь между рифами и берегом почти всегда была спокойной и чистой.
По берегам ручья лежали красноватые, поросшие травой клочья почвы. Кое-где зелень пробивалась сквозь гранитные и скальные обломки и слегка украшала мрачный ландшафт долины. Редкая тропическая растительность раскинулась по склонам гор. Ее зеленые пятна были разбросаны среди красных камней. Почти на кромке воды, у самого берега, безжалостно раскачивались ветром два или три десятка самых неприхотливых в мире пальм цикад с красивыми крупными листьями. В тени этих пальм стояло несколько хижин, где по месяцу или два в году проживали темнокожие рыбаки, приплывающие с ближнего к острову архипелага ловить рыбу и крабов в спокойной лагуне.
Хижины были жалкие, полуразрушенные, с явной печатью запустения.
Океанский бриз свободно гулял в них, и солнце заглядывало внутрь сквозь редкие тростниковые стены.
Маленькие горные антилопы, кажется, единственные обитатели гор, спускались иногда в долину. Они не слышали никаких других звуков, кроме вечных ударов волны о берег да свиста унылого до боли ветра в горных ущельях.
Это безлюдное место не привлекало даже непритязательных туземцев из племени банту, расселившихся по мелким островам в пятидесяти — ста милях от острова Красных камней. Остров был необитаем.
Долина тянулась в глубь острова на два-три километра, все время подымаясь, и исчезала в морщинах гор, мрачно подступающих к ней со всех сторон. Выше были только голые горячие камни, слезившиеся по утрам капельками росы, из которых и брал свою воду тощий ручеек. Утренние слезы на красных камнях казались кровавыми.
Чуть дальше к западу, за пологим перевалом, лежала вторая, и последняя, долина острова. Она была еще меньше первой. Правда, и здесь струился ручеек с пресной водой, и здесь пять-шесть месяцев в году зеленели мхи, плауны, печеночники, а по склонам росли редкие кусты, но уже не было широколистых цикад, а скальные обломки валялись по берегам ручья до самого океана и украшали песчаный пляж живописными грудами выветрившихся останцев из лавы и кварца.
Здесь тоже далеко от берега океан был обуздан прибрежными рифами. В кольце их имелся проран, через который с шумом входила и уходила из лагуны вода. В этот проран когда-то и ухитрилось проскочить небольшое экспедиционное судно из Гамбурга.
Члены экипажа очень хорошо разбирались во всем, что касалось геологии. И, пока одни из них заправляли судно пресной водой, другие рассыпались по склонам гор и скоро обнаружили огромные запасы радиоактивных урановых руд.
После этого судно бросило второй якорь и осталось в бухте еще на несколько дней. А весь экипаж, исключая двух наблюдателей и хромого кока, двинулся по долинам и распадкам с инструментами, счетчиками Гейгера и всякой другой физической премудростью.
На острове осела небольшая колония. Новые островитяне решили не раздражать своим присутствием возможных посетителей острова. Они ушли в глубь долины, поставили палатку среди скал, очистили берег от всяких следов пребывания людей, помахали на прощание своему флагу, и судно ушло в океан. Остров остался таким же тихим и безлюдным, каким был до прибытия корабля.
Менее чем через месяц это судно снова появилось в виду острова. Ночью, словно призрак, проскользнуло оно через рифы и бросило якорь в тени высокой красной скалы.
С корабля поспешно сгрузили небольшой двигатель, передвижную электростанцию, перфораторы, компрессор, кучу разного инструмента, плотные брезентовые мешки и бочки. Вслед за этим на берег сошли те тридцать человек, которые были завербованы в Мюнхене. Ночью хозяйственные грузы перетащили в горы, а перед рассветом судно ушло. В долине колыхался мираж. Нещадно жгло солнце. Камни накалялись и лопались. Кроме бездонного неба с солнцем в зените, голубого безбрежного океана и молчаливого красного острова, никого не было вокруг на сотни километров.
А между тем на острове уже кипела жизнь.
Люди, которые остались здесь, не сидели сложа руки. В укромном ущелье они натянули новые палатки из рыжего брезента, поставили кухню, и уже к вечеру в пропасть полетели пустые жестянки из-под консервов и бутылки из-под вина. Лагерь начал жить. Застучал мотор, послышались тяжелые вздохи компрессора и треск отбойных молотков, нацеленных в грудь мрачной горы. Через день наметился штрек, а еще через два дня — горизонтальная шахта. В глубине ее сияли электрические лампочки. Изредка по ночам в спокойную лагуну стала приходить подводная лодка. С ее палубы перебрасывали сходни прямо на берег. Лодка покачивалась на волне, качался и трап, но это не мешало людям деловито сновать с берега на подводный корабль и обратно. С лодки сгружали горючее и продовольствие, а она поглощала брезентовые мешки с черной рудой.
Утром лагуна снова была девственно чиста, пустынна и молчалива.
Тайный промысел выдавал продукцию. Где-то в маленьком городке земли Бавария за лабораторным столом сидел старый человек с седой головой и выпуклыми глазами и довольно потирал руки. Физик Отто Кирхенблюм имел все основания радоваться. Его лаборатория и после окончания войны снова работала над созданием современного вооружения.
Все шло хорошо до тех пор, пока рабочие из первой партии на острове Красных камней не вспомнили, что они все-таки люди.
Началось, как часто начинается все непредвиденное, с обычной выпивки. Рабочие сидели в своих палатках, пили и скупо перебрасывались словами.
— Жарко, — сказал один.
— И скучно, — в тон ему ответил другой.
— Год покажется целой вечностью, — высказался самый многословный. — Когда-то нас сменят! Мы тут несколько недель, а уже все осточертело!
— Это бы ничего, да малярия…
Кто-то сказал:
— Какая там, к черту, малярия! Это, наверное, лучевая болезнь, ребята!
Все сразу смолкли. Страшный смысл сказанного поразил до глубины души.
— Так что ж, выходит, мы кандидаты на тот свет? Теперь понятно, почему нам дали так много денег!..
— Расценили жизнь по таксе. А мы продешевили.
— Стойте! Это надо точно выяснить. Может быть, в самом деле простая малярия, а лучевую болезнь мы выдумали.
— Давай врача!
Врач, прижатый к стенке, долго мямлил о том, что руда на острове не такая, как в других месторождениях, что она хотя и радиоактивна, но можно ведь найти средства защиты, и что он уже заказал для работы специальную одежду…
Кончилось тем, что врача избили и спустили под откос в долину, где он и провел ночь, жалуясь ночным совам на грубость своих соплеменников.
А у горняков отпала всякая охота лезть в пробитый штрек. Мешки с готовой рудой обходили стороной. Трое рабочих действительно лежали в бреду с высокой температурой. Хинин не помогал. Все с тоской и надеждой смотрели на голубой океан. Работы прекратились.
Ночью пришла подводная лодка. Рабочие столпились на берегу. Здоровые принесли больных. Движок в горах молчал.
Вместо, мешков по трапу пронесли больных. Остров мстил людям за нарушенный покой. Потом в лодку набились рабочие, и моряки удивленно уставились на их злые и решительные лица.
— В чем дело? — строго спросил капитан.
— Мы едем домой. Сидеть в этой красной печке нам не нравится. Мы хотим жить.
Представитель фирмы скандал подымать не стал. Решил «поговорить» с дезертирами на месте.
Остров Красных камней безмолвствовал больше месяца. Ветер трепал полы пустых палаток. Ржавчина покрывала дизель и компрессор. На берегу валялись отбойные молотки. Черепахи с опаской принюхивались к брошенным шахтерским каскам.
Фирма «Эколо» терпела крах. Лаборатория Кирхенблюма не работала. Виды на будущее стали мрачными. Где взять людей?
Профессор фон Ботцки посещал Марию Бегичеву по нескольку раз в день. Он часами просиживал вместе с ней в комнате. Врач по указаниям профессора делал бесконечные исследования крови больной, выслушивал и выстукивал ее, проверял работу сердца и легких. Сам же фон Ботцки больше интересовался психическим состоянием Бегичевой.
С удивлением отмечал он, что Бегичева забыла все, что с ней случилось месяц назад, год и десять лет назад, словно у нее вообще не было прожитых двадцати пяти лет.
Он спрашивал:
— Вы знаете меня?
— Да, знаю. Вас все знают.
— Как вы относитесь ко мне?
Она удивленно поднимала брови. Как можно относиться?