Только на этом фоне становится понятной сцена очищения Храма, которая, если верить евангелистам, стала исходной и решающей точкой Страстей Иисуса, но, помимо этого, ясно раскрыла всю глубину Его миссии. Без этого события другие тексты о постройке и о камнях живых не увидели бы света, В целом мы слишком заурядным образом представляем себе рассказ о торговцах животными и менялах, изгнанных из Храма. У нас возникает впечатление, что Иисус, охваченный святым гневом, действовал как человек, бросившийся на этих торговцев предметами благочестия и менял и вознегодовавший на подобное злокачественное смешение веры с торговлей. Но на самом деле не все так просто. Дело в том, что римские монеты с изображениями языческих божеств или обожествленных императоров не могли использоваться в Храме. Поэтому нужны были места для обмена мирских денег на деньги Храма. Это был совершенно законный демарш, так же как и подготовка жертвенных животных, которой требовал культ Храма. Значение действия Иисуса здесь гораздо глубже и существеннее. Это действие продолжает собой ту же линию, что и исполненная смысла фраза, сказанная самарянке: «Истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине» (см Ин 4, 23), а не на горе Гаризим или Сион. Жест Иисуса направлен на само существование Храма, это символический пророческий акт, предвосхищающий разрушение Храма. От Мессии ожидали реформы культа (см. Мал. 3,1-5; 1,11), и очищение Храма — это ее пророчески символическое осуществление.
Но какова цель этого действия? Как выглядит новый культ и новый Храм, который Иисус Своим пророческим жестом хочет приблизить? Согласно синоптическим Евангелиям, Иисус сопроводил Свои действия словами из Исайи (56,7) и Иеремии (7,11). У Исайи (56, 7) мы находим слова: «..дом Мой назовется домом молитвы для всех народов». Не нужно забывать, что очищение Храма произошло в hiеrоп, на дворе язычников. Тогда как члены избранного народа могли участвовать в жертвенном культе Израиля, находясь в naos, на широком дворе, вокруг которого должно было быть место для всех народов, чтобы они вместе с Израилем молились Богу всего мира. Это место молитвы народов впоследствии стало торжищем, где продавали животных и меняли деньги. Культ Закона заглушил значение Слова, призывавшего всех людей. Ложный позитивизм послушания Закону украл у народов место для молитвы, которое было для них предназначено. Очищение Храма в позитивном смысле есть открытие Храма народам; это пророческое предвосхищение паломничества народов навстречу Богу Израиля, предмету обетовании. Но объяснение, которое Сам Иисус дает Своему действию, перекликается также со Словом Божиим из Иеремии (7,11): «Не соделался ли вертепом разбойников в глазах ваших дом сей, над которым наречено имя Мое? Вот, я видел это, говорит Господь». У Иеремии эти слова направлены против слепой политики Израиля, который, неразумно переоценив свои силы, не уважал власть Вавилона и рисковал войной, полагая, что Бог неба и земли защитит Свой Храм, что бы ни случилось: не может же Он лишить Себя жилища и места, где Его почитают. Бог становится фактором неразумного политического расчета, Храм — «вертепом разбойников», где люди чувствуют себя в безопасности здесь, на земле. Эта политика привела к первому разрушению Храма и первому рассеянию Израиля. Иисус повторяет предостережение Иеремии в час, когда уже надвигаются похожие политические авантюры и когда, как и Иеремию, Его постигнет участь мученика, потому что Он защищает истинное жилище Бога против его захвата людьми ради земных целей.
Это позволяет также понять загадочный ответ Иисуса иудеям из Евангелия от Иоанна, когда те просят Его дать знак, который подтверждал бы Его власть изменять культ: «Разрушьте [lysate] храм сей, и Я в три дня воздвигну его» (2,18). Иисус неявным образом предвещает конец Храма, а значит, и Закона и, наконец, Завета в существующей форме. Но это столь же таинственным образом переплетается с Его собственной судьбой. Очищение Храма становится возвещением Его смерти и обещанием Его Воскресения. Эта фраза, как бы она ни была точно выражена, была столь несказанно дерзкой, что три первых евангелиста не решились привести ее прямо. Они упоминают ее лишь косвенно, она звучит в устах лжесвидетелей во время суда над Иисусом и в устах тех, кто насмехался над ним около Креста (Мк 14, 58 и Мф 26, 61; Мк 15, 29 и Мф 27, 40). Таким образом, мы знаем, что культовое богохульство, нападка на Храм — сердце религии и поклонения Богу — сыграло важнейшую роль в мученической смерти Иисуса. Стефан, первый мученик в истории Церкви, тоже был убит, потому что затронул Храм, а это показывает, до какой степени это был чувствительный пункт. Но, кроме того, становится также понятно, почему синоптики не решились прямо вложить такие слова в уста Иисуса: это значило нанести смертельный удар попыткам примирения всего Израиля в вере в Иисуса, примирения, в которое первые христиане очень долго верили. Дерзость этих слов смягчалась из стремления к миру. Что же касается Иоанна, то он может себе позволить вернуться к изначальной их остроте, потому что по его мнению, разрыв уже непоправимо свершился.
Но что же в действительности сказано этой фразой? Она предсказывает, что Храм из камня будет заменен живым телом, прошедшим через смерть. Она говорит, что время Храма из камня прошло, что он будет заменен Тем, Кто, пройдя через смерть, воскреснет к новой жизни. Она возвещает, что Он, отвергнутый камень, станет краеугольным в новом доме Божием. Распятое Тело Иисуса, раскинувшего руки, открывшего объятия всему миру (см. Ин 12, 32), — это место встречи Бога с Человеком. Воскресший — это постоянное «обитание» (inhabitatiо) человека в Боге и Бога в человеке; Он есть Истина, сменившая Собой образы; Он есть источник духа, дающий возможность «поклоняться в духе и истине». Именно через Него Бог возводит Свой дом. Если отсюда мы вернемся к исходному пункту пророчества Нафана, мы признаем, что на самом деле Иисус не разрушает Ветхий Завет, а только устраняет лишние наслоения, чтобы высвободить ядро, — то есть исполняет обетование в самой его сути. Но, чтобы стать живым камнем в новом доме, нужно пройти через Страсти. Участь краеугольного камня раскрывает общий план здания. Нужно было выстрадать, вплоть до смерти, этот разрыв с позитивизмом и национальной обособленностью Закона. Новое измерение не может быть достигнуто без страдания совершающейся метаморфозы. Когда впоследствии, в проповеди первой Церкви общину называли новым Храмом, зданием Божиим, Телом Христовым, то люди опирались в этом на огромный труд размышления, проделанный, например, в Кумране, где уже известно было это определение общины как Храма. Но только благодаря смерти Иисуса Христа этот взгляд мог обрести реальное значение. Из стилизованного образа он стал реальнее всякой реальности. Духовный храм больше не был духовной манерой выражаться; он стал реальностью, за которую было заплачено Телом и Кровью, Реальностью, Чья животворящая сила сохранится во все века.
2. Как прийти к христианскому строительству Церкви?
Однако настало время спросить себя: разве все это очевиднейшим образом не противоречит тому, что мы делаем здесь? Разве мы не празднуем юбилей постройки из камня, где снова пытаемся привлечь Бога в мир, совсем по-старому?
Не впали ли мы со времен Константина в те излишества, которые Христос Своими Страстями и Воскресением преодолел? Не отдалилась ли Церковь от простоты Иисуса, не пошла ли вспять от пути, на который Он ее пригласил? Не выдаем ли мы за христианское то, что на деле является знаком его упадка? Не должны ли мы вместо того, чтобы праздновать юбилей постройки из камня, мужественно и решительно оставить застывшее прошлое и строить новую общину, которая почитала бы Бога, радикально повернувшись к человеку, сделав его центром наших забот? Не был ли прав автор, который очень умело выбрал заголовок для своей книги по катехетике — «Дом человека», — чтобы побудить нас отвернуться от домов Божиих и обратиться к дому человеческому, какой нам следовало бы строить, чтобы поистине следовать за Христом? Или не должны ли мы, хоть и не так радикально, по крайней мере подумать, что же именно празднуем мы, отмечая тысячелетие того или иного собора? Как должны мы праздновать, чтобы остаться в русле того пути, который ведет от пророчества Нафана к пророчеству о Храме Иисуса, краеугольном камне, отвергнутом строителями?
Прежде чем попытаться ответить, следует рассмотреть, как это выглядело в рождавшейся Церкви. Какие следствия извлекала она из слов и действий Иисуса? Как случилось, что ко времени победы Константина уже существовал тип церковной постройки, готовой для использования? Как это понимали люди? Как согласовались друг с другом дух и камень? По всем этим вопросам написано немало трудов, результаты которых находятся на разных уровнях и частично еще являются спорными.
Я затрону здесь только три темы.
1. Апостолы, как и Сам Иисус, любили Храм как место молитвы. Деяния Апостолов сообщают (3, 1), что «Петр и Иоанн шли вместе в храм в час молитвы девятый» (три часа пополудни), конечно, не для того, чтобы принять участие в вечернем жертвоприношении Тамида, а потому, что это час, когда истинная жертва Тамида и Пасхи умирает обескровленной и они, вместе с общиной, восхваляют за это Отца «жертвой уст». Здесь видны одновременно преемственность и разрыв: в противоположность Кумранской общине они остаются вместе с молитвенной общиной Завета Божия. Но в противоположность прежней, устаревшей форме Закона они молятся в ограде Храма, не участвуя в жертвенном культе. Храм для них — дом молитвы; они идут в ту его часть, которую можно рассматривать как своего рода синагогу, отправную точку синагоги как таковой. Жертвоприношение было связано с Иерусалимом, но дом молитвы мог существовать повсюду. Таким образом, от Храма сохраняется то, что в нем является предвещением будущего: место собрания, место провозглашения Слова, место молитвы. Так, с одной стороны, он утрачивает свой характер исключительности, но, с другой, в нем сохраняется все, что есть в нем всеобщего и что может быть воспринято повсюду. Так Храм перестает по сути отличаться от синагоги — здания, собирающего людей, чтобы вести их к Богу Завета, к Богу Иисуса Христа. Он сохраняет особое значение как первоначальная ячейка всякого собрания, как знак единства истории Божией, совершающейся в веках, но везде, где есть собрание, оно подобно Храму, это и есть Храм. Именно так эта постройка утратила всякую исключительность, хотя никакой измены истории веры, выражавшейся в святилище Иерусалима, при этом не произошло: в нем видят место молитвы всех народов, предвосхищение вселенскости Церкви. Внешне этот поворот наиболее ясно выражается в перемене обращенности молящегося: иудей, где бы он ни находился, молится лицом к Иерусалиму: Храм — это ориентир для всякого религиозного акта, так что отношения должны всегда проходить через Храм, будучи связаны с ним хотя бы обращенностью к нему во время молитвы. Христиане молятся не лицом к Храму, а лицом на восток: восходящее солнце, торжествующее над мраком, символизирует Воскресшего Христа, и вместе с тем христиане видят в нем знак Его возвращения. Своим положением во время молитвы христианин выражает свою устремленность к Воскресшему, Который является подлинным связующим звеном между его жизнью и Богом. Поэтому в течение веков обращенность на восток стала основным законом строительства христианской церкви. Это выражение вездесущности объединяющей силы Господа, Царство Которого, подобно царству восходящего солнца, распространяется на весь мир. Теперь понятно, что становящаяся Церковь никоим образом не отвергала пространство молитвы, место собрания, для того чтобы приобщиться к Слову и к истории веры. Она расширила границы Храма и тем самым открыла новые возможности созидания. Сосредоточенность на притворе Соломона и открытость всему миру не означает конца священных зданий, напротив: поскольку живой дом, который теперь созидается, должен собирать всех людей, то предназначенные для таких собраний дома, места молитвы словно вырастают из земли по всему миру.
2. Когда Константин обнародовал свой эдикт о терпимости по отношению к христианам, строительство церквей уже приобрело вполне определенный вид. Евсевии сообщает, что «...здания, которые прежде были разрушены нечестивыми тиранами, как бы вновь оживали, восставая из долгого смертного опустошения. Мы видели, как из руин храмы снова возводились на бесконечную высоту и обретали красоту, много превышающую красоту тех, что были некогда разрушены». Прежде «дьявол в своей ненавистнической зависти, [...] подобно бешеному псу, [...] обратил свою дикую ярость на церковные камни, думая, что таким образом лишит нас церквей». Поэтому то, что мы видим при Константине, является воссозданием, а не переходом от религии духа к религии камня. Но мы можем спросить себя, на какой идее основывался замысел этих древних построек. Что придает ей смысл и согласовывает с прежним наследием? Учитывая следовавшие друг за другом разрушения, вследствие которых сохранились лишь небольшие фрагменты, этот вопрос остается и, вероятно, останется спорным.
Наиболее убедительным мне кажется тезис, объясняющий самую древнюю конфигурацию христианской базилики богословием мучеников: в своем основном замысле она соответствует приемной зале, где бог-кесарь предстает в обличье, призванном означать епифанию, явление Божественного. Для христиан этот спектакль, устраиваемый императором, был неприемлем: они противопоставляют императорскому притязанию на божественность Царство Божие в Распятом и Воскресшем Христе. Он один поистине является Тем, Кем императоры лишь притязали быть. Так место собрания христиан, где Господь продолжает отдавать Себя Своим в преломленном хлебе и излитом вине, становится для них местом их царского культа — «приемной залой» истинного Царя. Они умирают за эту антитезу. Мученичество как бы оказывается включено в этот план постройки. Если слова Иисуса, относящиеся к притвору Соломона и к синагоге, прежде всего подчеркнули обетование о доме молитвы для всех народов, то теперь подчеркивается, что Бог строит Свой Дом живой через страсти Своих верных. Здесь находит свое выражение то, что отличает христианское ekklesia от еврейской синагоги: ее центр тяжести — не свиток Торы, а Живой Господь; Он созидает ее, и на Нем она зиждется. Христологический момент, делающий Церковь чем-то большим и иным, нежели синагога, вторгается, если можно так сказать, в конфигурацию пространства, проявляет в сфере водимого внутреннее существо Церкви.
3. В ходе истории темы и виды множатся. Конечно, появляются и менее важные, более вторичные и даже негативные. Мне кажется, что здесь позитивно присутствуют две идеи. Первая — это мотив воплощения. Иоанн говорил о плоти Иисуса как о скинии Слова (1, 14). Плоть Иисуса — это Храм, Скиния, Шехина. Парадоксальным образом, для Иоанна плоть Иисуса — это истина и Дух, приходящие на смену прежним постройкам (из камня). Но в христианстве рождается идея о том, что Воплощение Бога — это как раз Его вхождение в материю, начало великого процесса, где вся материя должна стать вместилищем Слова, а значит, и о том, что Слово должно высказать Себя в этом Своем вхождении в материю, что Оно должно отдаться ей, чтобы ее преобразить: отсюда радость, порождаемая тем, что делает веру видимой, радость возведения в мире материи ее знаков. А эта идея влечет за собой вторую: идею прославления, попытки сделать всю землю, даже камни ее, песнью хвалы, предвосхищающей будущий мир. Здания, в которых выражается вера, уже в сердце нынешнего дня являются как бы присутствующей надеждой и полным доверия выражением того, что может наступить.
3. Последствия для нашего времени
В заключение вернемся к вопросу, который мы уже ставили раньше: какие отношения связывают между собой дом из камня и дом из живых камней? По-христиански ли это — праздновать постройку собора? И если да, что именно в таких случаях мы празднуем? Как нам праздновать, чтобы это было действительно по-христиански? Я хотел бы дать четыре ориентира.
1. Камни возводит в постройку Дух, а не наоборот. Дух не могут подменить ни деньги, ни история. Там, где строит не Дух, камни немеют. Там, где Дух не живет, не действует и не парит, соборы становятся музеями, историческими памятниками прошлого, обладающими печальной, потому что мертвая, красотой. Таков, можно сказать, урок этого праздника собора. Ни величие нашей истории, ни наши финансовые возможности не приносят нам спасения; они могут стать обломками, под которыми мы задыхаемся. Если Дух не строит, напрасно тратятся деньги. Только вера может сохранить соборы живыми, и этот тысячелетний собор вопрошает нас: есть ли у нас та сила веры, которая одна может дать ему настоящее и будущее? В конце концов, не служба охраны памятников — как бы важна она ни была — поддерживает собор, а Дух, Который его создал.
2. Дух возводит камни в постройку, а не наоборот — но это также значит, нравится нам это или нет, что все церкви сущностно взаимозаменяемы и обладают равным достоинством Как только люди объединяются по призыву, как только Он дарует им свое Присутствие в Слове и в Таинстве, исполняется то, что сказано о доме молитвы для всех народов, а также обетование «горницы», места Вечери. Разница «ранга» между разными церквями возникает только на втором уровне строения. Однако она тоже имеет свое значение, даже если оставить в стороне историю искусства Религиозное здание может считать себя особым в двух качествах. Этот особый «ранг» происходит из истории веры и молитвы, которая в нем как бы кристаллизуется. Совсем не безразличен тот факт, что мы молимся в тех же церквях, где наши предки в течение веков возносили к Богу свои прошения и чаяния. В церкви Людгери в Мюнстере я всегда чувствую себя глубоко взволнованным при мысли о том, что в этом месте Эдит Штайн боролась за свое призвание. А ведь это только небольшая кроха истории веры и молитвы, истории грешников и святых, которую запечатлели в себе наши великие старые церкви. Поэтому они являются также выражением веры на протяжении всей истории, выражением верности Бога, о которой свидетельствует преемственность Церкви. И разве можно не быть тронутым при мысли, что тысячу лет назад в своем соборе епископ Майнца произнес те же слова освящения, используя при этом тот же миссал, что и его сегодняшние последователи? Другая черта, которая может отличить храм, — это его место в порядке живой общины, которой является Церковь. Именно это объясняет особое положение кафедрального собора, потому что он — престол епископа, вокруг которого объединяется собрание. Кафедральный собор — это материализованное в камне выражение того, что Церковь — это не аморфная масса общин, что жизнь ее происходит из переплетения, связывающего каждую отдельную поместную общину с Церковью в целом благодаря сплоченности епископального чина. II Ватиканский Собор, так твердо напомнивший о епископальном устройстве Церкви, кроме того, настойчиво и совершенно закономерно подчеркнул значение кафедральной церкви. Отдельные Церкви отсылают к ней, они как бы построены вокруг нее и этим порядком и этой согласованностью участвуют в собрании и единстве Церкви. По той же причине епископальная церковь епископа всего христианского мира — Латеранский собор и собор Святого Петра в Риме — нам особенно дороги: не потому что Бог присутствует там больше, чем в какой-нибудь другой, в том числе деревенской, церкви, а потому что она является выражением собрания, единственности Дома Божия во всех бесчисленных Его домах, разбросанных по Земле. Отвергать эти связи, отрицать эту координацию церквей между собой значило бы отрицать как раз обетование дома Божия для всех народов. Оно исполняется именно в том, что апостольский порядок церковного собрания отражен в координации мест, где отдельные собрания происходят, становясь единым домом.
3. Это значит, что все дома Божии должны быть открыты всем, что они принадлежат всей Церкви — или же вообще не являются церквями. Чтобы сохранить свою христианскую обоснованность, чтобы быть «кафолической» в изначальном смысле слова, церковь должна быть местом, где каждый верующий, откуда бы он ни был, чувствовал бы себя дома. На самом деле эти слова являются выражением миссии Церкви, которая отправилась в свой путь с девизом «стать домом молитвы для всех народов». В одной их своих первых работ, рассказывая о путешествии в Прагу, Альбер Камю совершенно потрясающе говорит о том, что он пережил на чужой земле, о чувстве изолированности, о том, как в городе, где он не понимал языка, он подобен был изгнаннику; и даже удивительная красота церквей была нема и не могла утешить. Для верующего так не должно быть: там, где есть церковь, где есть Евхаристическое присутствие Господа, он чувствует себя в своей отчизне. Но для того, чтобы так было, нужно, чтобы вера проживалась как единение, как единство. Нужно, чтобы люди, вступающие на землю веры, оставили то, что представляет собой только их личную отъединенность, и в живом процессе дали сформировать в себе кафоличность, единение с целым. Нужно, чтобы они стали чужды духу времени и бесчисленным формам шовинизма, чтобы отстранились от этого в той мере, в какой это необходимо, чтобы повсюду церковь стала отчизной для целого, чтобы во всех местах человек находил как бы тот же дом. И тут нам хочется спросить: а как обстоит с этим дело в действительности? Могут ли работающие у нас иностранцы чувствовать себя в наших храмах как дома? Найдут ли они там людей, которые их поймут? Если попытаться понять это как следует, то преодоление себя, которое присутствует, полностью связано с богословием Страстей, с которым мы встретились в начале нашего христианского пути: только тот, кто вступил на путь освобождения от своего «я» и кто сделал в этом направлении хотя бы несколько шагов, может, встретившись с чужеземцем, открыть ему двери дома, который есть его дом. Отцы приводили прекрасный образ: чтобы стать зданием, сочетаться друг с другом, камни должны быть обтесаны, и этот труд не минует людей, которые хотели бы стать домом живым.
4. Вернемся еще раз к главному вопросу о духе и камне, о живом доме и о доме из камня. То, что имеют в виду слова Христа и что продолжит затем первая Церковь, — это то, что мы должны определить как «спиритуализацию», «одухотворение». Но если бы речь шла только об этом, христианство не поднялось бы выше тенденции, которая в эпоху Иисуса существовала по всему средиземноморскому бассейну, как в иудаизме, так и в эллинистическом мире. Особенность христианства как раз в том, что одухотворение в нем есть вместе с тем воплощение. Павел прекрасно сказал об этом: «Господь есть Дух» (2 Кор 3, 17). Именно это отличает христианскую спиритуализацию от любой философской или чисто мистической. Дух, в Котором преобразуется все, что было до сих пор, — это тело Христа Поэтому подлинное раскрытие христианского источника должно противостоять всякой плоской пропаганде одухотворения, подразумевающей Дух без тела и тем самым разрушающей Самого Духа. Кроме того, мы должны, конечно, отвергнуть и обратную ошибку, заключающуюся в том, чтобы ставшее расхожим слово «воплощение» делать оправданием любой формы обмирщения и институционализации веры. В качестве апогея такого богословия воплощения некоторые доходили до того, что считали нужным «крестить» земные вещи. Да, но в таком случае нельзя забывать, что быть окрещенным — значит пройти через трансформацию смерти или вступить в нее, чтобы таким образом устремиться навстречу Воскресшему Христу. Для христианина одухотворить — значит воплотить, но воплотить — значит одухотворить, передать все мирское грядущему Христу, подготовить к будущему состоянию всех вещей, а тем самым приуготовить будущее Бога в мире. У Иринея мы встречаем прекрасную мысль о том, что смысл воплощения состоял в том, чтобы в Иисусе как бы приучить Дух — Святой Дух — к плоти. Можно сказать и наоборот: смысл продолжающегося воплощения может заключатся лишь в том, чтобы приучить плоть к Духу, к Богу, сделать ее способной к Духу, приуготавливая таким образом ее к будущему.
Но что все это значит в нашем контексте? Думаю, что сначала это приводит нас к самому простому, к тому, что находится в сердце всех утверждений Нового Завета: на самом деле прежде всего Сам Бог строит Свой дом, или, говоря более доступным нам языком, сами мы не можем это делать. Подобное утверждение противостоит как убеждению в том, что достаточно определенного объема строительных работ, так и тем людям, что стремятся в перегонных кубах своей пастырской деятельности создать совершенно новую, «химически» чистую Церковь. Дом строит Бог, иначе говоря, он не может быть возведен там, где люди хотят все планировать, все делать и совершать сами. Он не может быть возведен там, где в расчет принимается только успех и где все «стратегии»
измеряются исключительно им. Он не может быть возведен там, где люди не расположены открыть Богу пространство и время своей жизни; там, где люди строят сами и для себя самих. Но там, где люди позволяют «захватить» себя ради Бога, они найдут для Него и время, и место. Они могут дерзнуть воспроизвести сегодня грядущее, жизнь Бога с нами и наше единение Им, делающее нас братьями и сестрами одной семьи. Тогда мы так же естественно принимаем и признаем право на красоту, на прекрасное. И только в таком одухотворении мира — совершающемся в ожидании Христа Грядущего — прекрасное являет всю свою преобразующую и утешающую силу. Тогда мы становимся свидетелями чуда: Дом Божий — это истинный дом человеческий. Более того: он тем больше становится домом человеческим, чем меньше стремится им быть, а просто построен ради Бога. Представим себе на минуту, чем была бы Европа без церквей. Она была бы пустыней утилитаризма, где сердцу не оставалось бы места. Как только люди хотят жить на Земле одни, она становится необитаемой. Ничего не возникает там, где люди хотят созидать только сами и только для себя. Но там, где они соглашаются не занимать все место, подарить часть своего пространства и времени, там возникает дом общины, там рождается нечто от утопии, нечто невозможное на Земле. Красота собора не противоречит богословию Креста, она является его плодом, рождаясь из готовности не строить свой город лишь самим для себя. Конечно, здесь не исключены злоупотребления. Ни одна церковь не является обетованием вечности, ни одна не является незаменимой, любой из них мы лишаемся, если угасает живая сила, питающая ее существование.
«Созидать из камней живых»: если бы прежде не существовали камни живые, то и этих камней здесь не было бы. Но теперь они говорят с нами. Они приглашают нас строить живой собор из камня, быть живым собором, чтобы он жил и действительно возвещал будущее.
VI. ПОДГОТОВКА К ПРЕСВИТЕРСКОМУ СЛУЖЕНИЮ
Обширные реформаторские идеи II Ватиканского Собора уже содержали в себе зачаток обновленной формации для пресвитерского служения. Но конец шестидесятых годов, когда эта программа должна была стать реальностью, во всем западном мире был отмечен разразившимся повсюду кризисом духовных основ, который уже давно назревал. В перспективе Собора обновление подразумевает одновременно преемственность и изменения, но в революционной атмосфере тех лет казалось, что только изменения несут надежду; а все то, что относилось к традиции, было сочтено бесполезным шлаком, препятствием и угрозой, от которых надо наконец избавиться. Именно таким образом час обновления прежде всего проявился как кризис Люди спрашивали себя, обладает ли еще семинария смыслом, а само ее предназначение — подготовка к священству — многим казалось непониманием Нового Завета: это было словно возвратом к прежнему, прошедшему, отжившему свое время, к тому, что нужно было наконец превзойти.
С тех пор мы уже стали свидетелями первых реакций. Пришлось заново осознать, что человек не может жить устремленным в будущее и развиваться, если не признает преемственности: рост предполагает наличие корней, и новое открытие способно созревать, только если человек не утратил памяти. Вспоминать историю, отмечая годовщины, — вовсе не означает страдать бесплодной романтической ностальгией. Эти празднования плодотворны, когда побуждают нас поразмышлять о том, что пребывает неизменным, способствуя при этом поиску пути, который поведет вперед.
1. Дайте «устроить из себя дом духовный»: подготовка, которая вводит в семью Божию
Когда я в 1977 году был назначен архиепископом Мюнхена и Фрайзинга, я почувствовал себя брошенным в гущу кризиса и брожения. Число кандидатов в священство в епархии упало. Будущие священники жили в региональной семинарии Бавьера, основанной в 1494 году герцогом Георгием Богатым, при Университете Ингольштадта, впоследствии перенесенном в Мюнхен. Для меня с самого начала было ясно, что одной из самых насущных моих задач было вновь дать епархии свою собственную семинарию, даже если многие задавались вопросом, имеет ли смысл подобное начинание в преобразованной Церкви. Незадолго перед тем, как снова покинуть свою первоначальную епархию, я имел счастье в день святого покровителя епархии, св. Корбиниана Баварского — 20 ноября 1981 года, — в дождливую погоду заложить первый камень здания, которое обещало быть красивым, и таким образом сделать это предприятие уже необратимым.
Думая, какие слова высечь на этом камне, я напал на восхитительные строки из Первого послания Петра, где все благородные титулы Израиля переносятся на народ крещеных: «...устрояйте из себя дом духовный, священство святое, чтобы приносить духовные жертвы, благоприятные Богу Иисусом Христом» (1 Петр 2, 5). Возможно, эти строки были частью крещальной новозаветной катехезы. В них применяется богословие завета и избранничества, которое в Ветхом Завете объясняет событие на Синае новой общине Иисуса Христа.
Они просто определяют, что значит быть крещеным и как Церковь, Дом Божий, живет, обретает форму и возрастает в этом мире. Но может ли семинария для будущих священников иметь более великую и возвышенную цель, чем приведение молодых людей к полному проживанию крещения, к статусу учеников, с тем чтобы они всецело стали живой Церковью? Поэтому мне казалось, что эти строки Петра, обращенные к крещаемым, говорили также обо всем самом существенном, чего можно ожидать от семинарии. Мне кажется, что эти слова совершенно подходят для определения программы и могут служить краеугольным камнем подобному зданию в целом.
Для чего нужна семинария? Как сегодня должна происходить подготовка к священству? Наш библейский текст говорит сначала о постройке духовного дома, созданного из живых камней. В Библии «дом» обычно меньше означает здание из камня и гораздо больше — родню, семью; у нас тоже сохранилось такое словоупотребление, например, когда мы говорим об Австрийском или о Лотарингском доме. Будучи изначально чужими друг другу, христиане должны стать семьей, семьей Божией.
Это преобразование должно было бы очень конкретно происходить в семинарии, с тем чтобы будущий священник был впоследствии способен своей деятельностью собрать людей в единую семью, в общину жизни Божией — в своем приходе или любом другом месте. Такой дом и определяется как «духовный». Это вовсе не означает, как можно было бы подумать, что речь идет о доме в смысле чисто воображаемом, нереальном и неподходящем Слово «духовный» отсылает здесь к Святому Духу, то есть к творческой силе, без которой абсолютно ничто не было бы реальным. Поэтому только будучи духовным, воздвигнутым Святым Духом, дом может считаться реальным Родство, исходящее от Святого Духа, достигает гораздо большей глубины, оно более сильное и живое, чем обычное кровное родство. Люди, которые объединились оттого, что их коснулся Святой Дух, ближе друг другу, чем могли бы быть в силу любого другого родства. В этой перспективе Евангелие от Иоанна говорит о тех, кто верит во имя Слова и благодаря этому обретает иное происхождение: «...которые ни от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога» (1,13). Таким образом, он устанавливает отношение с Тем, Кто был зачат не от хотения мужа, но от силы Духа Святого: с Иисусом Христом. Мы становимся «домом духовным», если принадлежим к дому, к семье Иисуса. Вот что дает внутреннее согласие, тот новый образ и новый смысл жизни, что сильнее всех естественных различий и что создает подлинное внутреннее родство.
Как Церковь и как всякая семья, семинария всегда находится в процессе созидания. Она становится единым целым в той лишь мере, в какой люди позволяют Иисусу Христу наполнить их и сделать их домом живым.
Поэтому мы можем попросту сказать, что главная функция семинарии для будущих священников — это предоставить им пространство, в котором всегда могло бы совершаться духовное строительство. Оно обязано быть местом встречи с Иисусом Христом, местом, которое так связывало бы людей с Иисусом, чтобы они могли впоследствии стать Его голосом в наше время. для сегодняшнего мира и людей. Этот основной тезис станет яснее, если мы еще раз вернемся к нашему тексту. Цель — это дом. Чтобы его воздвигнуть, нужны камни — живые камни, поскольку речь идет о живом доме. В нашем стихе глагол «строить», «устроять» стоит в пассивной форме: вы, живые камни, дайте устроить из себя дом духовный. Наша потребность в действии побуждает нас переходить к активной форме: созидать Царство Божие, созидать Церковь, созидать новое общество и т. д. Новый Завет иначе видит нашу роль. Строитель есть Бог или Святой Дух. Мы — камни; для нас строить — значит быть использованным при постройке. Старинный гимн на освящение храма говорит об этом очень выразительно:
Выточенные Божественным резцом,
Отшлифованные ударами шлифовального молота,
Камни образуют здание
И, скрепленные воедино,
возносятся до вершины,
до того, что становятся все сообща
великим строением Нового Иерусалима.
Здесь мы касаемся чего-то очень важного: строить — значит быть «устрояемым». Если мы хотим стать домом, каждый из нас должен согласиться принять участь камня, который должен быть обтесан. Чтобы пригодиться в строительстве, мы должны позволить обтесать себя для того места, на каком мы можем быть полезны. Тот, кто хочет стать камнем в едином целом и для целого, должен дать встроить себя в это целое. Он больше не может делать или не делать то, что приходит ему в голову и что кажется ему полезным. Он больше не может безнаказанно идти, куда хочет. Он должен согласиться, чтобы другой опоясал его и повел, куда он сам не хочет (см. Ин 21,18). Евангелие от Иоанна дает нам по этому поводу еще один образ: чтобы принести плод, виноградная лоза должна быть подрезана; она должна позволить себя подрезывать. Путь наибольшей плодотворности проходит через страдание, через очищение (Ин 15, 2).
Наш первый вывод относительно формации будущих священников — тот, что она должна предоставлять больше места воспитанию подлинно человеческого существа. Для этого необходимо прежде всего серьезное обучение тем добродетелям, без которых никакая семья долго не продержится. Для священника это тем более важно, что он должен быть способен не просто жить в семье своего пресвитериума, поместной Церкви и Церкви в целом. Долг его — собирать и сближать в общине верующих людей, которые чувствуют себя чужими друг другу из-за разного происхождения, темперамента, жизненных обстоятельств. Он должен пробудить в людях способность к примирению, прощению и забвению обид, к тому, чтобы они терпели друг друга и были друг к другу великодушны. Он должен помогать им принимать других в их инаковости, быть терпеливыми по отношению друг к другу, проявлять доверие и разумность, сдержанность и открытость, поддерживая нужное равновесие; и многое другое. Кроме этого — и прежде всего — он должен быть в состоянии помогать людям в страдании — как в страдании физическом, так и во всех разочарованиях, унижениях и тревогах, которых никому не избегнуть. Как он будет это делать, если прежде не научится этому сам? Способность принимать страдание и превосходить его — важнейшее условие осуществления человеческого пути; там, где совсем не было случая научиться этому, <