Гнедой сделал первый шаг – и лесная тишина, будто тонкой пленкой накрывавшая их всех, – треснула, рассыпалась осколками птичьих трелей, отхлынула шорохом крон в поднебесье, – и Стерх, тряхнув головой, как будто снова приободрился. А Рифмач опять полуприкрыл глаза и потянулся пальцами к вискам, хотя это ему ни разу за все время пути не помогло.
Принц ехал последним; минуя чашу, он заглянул в нее: огонь снова плясал ровно и весело, как ни в чем не бывало. На самом краешке застыли три капли: бордовые на алом.
Он никогда не вникал в то, каким образом мастера заботятся о дорогах и об огне в чашах. Точней, был твердо уверен, что в их ремесле нет ни толики Высокого искусства, которым владел Стерх. С другой стороны, принц и в способности Стерха до последнего времени верил очень условно.
Да ведь и не было их, этих способностей!
Он снова оглянулся на огонь в чаше – и последовал за спутниками в зеленый коридор из плотно переплетенных стволов. Над головой их ветви смыкались, образуя узорчатый, прорастающий цветами и диковинными плодами свод.
Ничего подобного принц в жизни не видел; только в старинных книгах, но в них о чем только не пишут, какие только чудеса не изображают: от дев с единорогами до летучих островов.
Эта мысль – мысль о книгах – отчего‑то показалась ему крайне важной. Так иногда кажется поутру важной приснившаяся фраза: кажется, а потом оборачивается пустышкой.
А еще через неделю или год вдруг понимаешь, что же она значила на самом деле…
– Вот здесь я и живу.
От замшелых плит вправо, в брешь меж стволами, уходила тропка – узкая, ровная. Пришлось спешиться.
Тропка вывела их к озеру. Дальний берег отсюда не был виден, скрытый за серой пеленой. Над ближним стояли, свесив ветви в воду, ивы. Вечерело; багряные лучи солнца едва пробивались сквозь туман.
Оглушительно, нагло перекрикивались лягушки. Бирюзовая стрекоза зависла перед мордой королевского коня, затем бесшумно метнулась куда‑то вправо, скрылась из виду…
Дом стоял у самой воды, на деревянном помосте. Волны‑ладони лениво оглаживали хребтины почерневших свай. Принц ждал и здесь дивных див: дворца, или изысканного храна, или пряничной избушки… но дом был самым обыкновенным. Простоял он явно не один десяток лет и хозяев сменил трех‑четырех, не меньше.
«Но ивы, – подумал принц, – ивы, и ветви, и вода, и вечер… что‑то во всем этом есть; вон Ронди снова морщится».
– Ты ведь знал о нас, – внезапно сказал король, не глядя на мастера дороги.
– Знал, – кивнул мастер.
– Откуда?
– Птички нашептали. – И он зашагал вперед, посохом раздвигая высокую, по колено, траву.
Шли цепочкой, коней вели в поводу. Те, кажется, уже привыкли к мастеру. Порой один какой‑нибудь вскидывал голову и всхрапывал, но тут же и успокаивался.
А может, они попросту устали, вымотались, как и всадники.
Окна дома были темны, лишь у ближнего стояла зажженная свеча. На перилах крыльца, на ступеньках, на коньке крыши, на ветвях яблоньки, что росла под окнами, – сидели птицы. Сорокопут, горихвостка, пищуха, лазоревка, парочка стрижей, славка‑завирушка, пять или шесть канареечных вьюрков и даже черноголовый коростель.
Некоторые вспорхнули, когда гости подошли ближе, другие даже не шелохнулись.
– С той стороны – лужок, – махнул рукой мастер, – стреножьте коней, пусть пасутся.
Ступеньки заскрипели, застонали, когда он поднялся на крыльцо и отворил дверь.
– Сейчас натаскаем воды, умоетесь с дороги. Времени мало.
Он шагнул и растаял во мраке, но тут же и вернулся с двумя внушительными ведрами. Одно сунул в руки принцу, со вторым направился к колодезному срубу.
Проходя мимо яблоньки, принц наконец‑то рассмотрел птичек. Все они были вырезаны из трутовика, как и та, на дороге.
– Давно вы здесь? – спросил он, чтобы не молчать.
– Крепче держи. – Мастер вскинул колодезную бадейку и вылил воду в ведро. – Всю эту жизнь.
– «Эту»?
– Пойдем, времени мало. До темноты нужно управиться.
На обратном пути принц заметил, что птичек на яблоне стало меньше: куда‑то пропали завирушка и сорокопут. Он глянул себе под ноги, но в траве фигурок не было. Только покачивались растянутые между тонкими стебельками тенета паука‑лабиринтника…
Умывшись, мастер с принцем вошли наконец в дом. Внутри пахло травами и сушеными грибами, в дальнем углу, над камином, стоял деревянный образ Предчура.
Мастер дороги накрыл небольшой изящный стол скатертью, кивнул Стерху, чтобы помог расправить дальний край.
– Садитесь, – велел он, – в ногах правды нет, – и отвернулся к шкафу достать посуду. Плащ мастер так и не снял, даже не расстегнул. Видимо, очень торопился завершить все дела во дворе до наступления темноты.
Гости устроились кто где. Король встал у окна и смотрел, как снаружи бьется о слюдяную пластинку мохнатый мотылек. Ронди рухнул на лавку прямо возле двери, вытянул‑раскидал ноги в поношенных сапогах и закрыл глаза. Принц… принц, смутившись, потоптался у входа и отошел к черному камину высотой с человеческий рост. Хотел рассмотреть Предчура. Лик был вырезан как бы небрежно, черты едва обозначены, но казалось – живой, казалось – смотрит‑следит за каждым твоим шагом.
Точнее, подумалось принцу, – за каждым шагом Стерха. Вот уж кому не сиделось! Заложив руки за спину, учитель прошелся вдоль полок с самым разным скарбом, от толстенных книг до заготовок для поплавков. Пригибался, чтобы не задеть головой свисавшие с потолочных балок рыбацкие сети. Пару раз останавливался и вглядывался в содержимое полок, а впрочем, вряд ли он многое там рассмотрел. Единственная свеча – та, что на подоконнике, – скорее сгущала полумрак в доме.
Мотылек продолжал размеренно биться в окошко. Король встал и потянулся к свече – может, переставить, а может, поджечь другие свечи.
– Не нужно, не трогайте, – тихо, но твердо сказал мастер. – Рано еще.
Рифмач вскинулся, заморгал и удивленно посмотрел на принца. Тот пожал плечами: и сам не понимаю.
– Это могилы? – спросил после паузы король. – Там, за домом. Чьи?
– Когда я прибыл сюда, они там уже были… многие из них. – Мастер говорил и быстро, аккуратно расставлял тарелки. – Потом я похоронил там жену и сына.
– Она… – король запнулся, – она умерла? Давно?
– В прошлом году, в ночь, когда на дальнем берегу впервые зарыдала Пламенная Выпь.
Учитель принца раздраженно покачал головой:
– Пламенная Выпь – это лишь досужие выдумки. Вот она, примета нашего времени: одни не верят в древние истины, другие распространяют дичайшие небылицы!..
– Помолчи, – оборвал его король. – Каково ей жилось здесь, мастер?
Тот обернулся, уперся кулаками в столешницу. В полумраке лица его было не разглядеть.
– Это уже… – Но договорить мастер не успел.
Скрипнула дверь, в дом вошла молодая женщина.
Король при виде ее побледнел.
– Что так долго? – спросил мастер. – Я ведь волнуюсь.
– Сам знаешь, цикады уже неделю как поют неохотно. А сверчки и вовсе норовят оборвать на полуфразе, тушуются, а может, им страшно. Пока успокоишь…
Она была невысокая, с бледноватой кожей и черными волосами, заплетенными в косу. В руках держала моток чего‑то серебристо‑белого, воздушного, похожего на шерсть небесной овцы.
– А чего вы в темноте‑то сидите? Я бы и так дорогу нашла.
Она положила на подоконник двух вырезанных из трутовика птичек, завирушку и сорокопута, взяла с полки металлический сундучок и присела перед камином.
– Не стоило их посылать, пап.
Надев висевшую возле камина прихватку, откинула крышку сундучка. Под крышкой оказалось растрепавшееся, рыжеватое с бурыми крапинками перо. Девушка осторожно провела им по поленьям, что лежали в камине.
Огонь вспыхнул мгновенно, словно поленья были пропитаны маслом. Стало жарко и светло, и мысли у принца как будто немного прояснились.
Он подумал: «Что за наваждение? Мы сидим здесь и молчим… как детишки, да, как робкие детишки, которых привели во дворец, на прием в тронный зал… ерунда какая».
Но это был чужой дом, и они находились здесь в гостях, даже если отец и знал хозяина.
Поднявшись, девушка повернулась к ним:
– Простите, я, наверное, вела себя невежливо. Папа говорил, что у нас сегодня будут гости… а я даже не поздоровалась. Ваше величество, – поклонилась она королю. – Ваше высочество, – принцу. – Господа, – кивнула Стерху и Ронди.
Принц был почти уверен, что Ронди сейчас ответит одной из своих медовых шуточек, на которые он мастак (и которые заставляют сердца девушек биться сильней). Но Рифмач лишь склонил голову и покраснел.
Зато король – по‑прежнему бледный, будто по его могиле проехал торговец гвоздями, – вскинул руку:
– Тебе не за что извиняться.
Никогда прежде принц не видел отца таким растерянным и беззащитным.
Голос его дрогнул, и девушка спросила:
– Господин, я вас чем‑нибудь огорчила?
– Вы очень похожи на свою мать, – произнес король.
Он смешался, кашлянул и, чтобы сбить паузу, шагнул к креслу с высокой спинкой, что стояло во главе стола. Шагнул туда почти одновременно с мастером дороги.
Они оба замерли, и принц снова удивился. Чтобы отец – и бездействовал, хмурился и отводил глаза?! Это он‑то – который одним взглядом усмирял обезумевших ирбисов!..
Несколько мгновений король и мастер дороги стояли друг напротив друга, и сейчас, когда горел огонь в камине, стало видно, насколько они похожи. Мастер был ниже ростом и шире в кости, но взгляд – королевский, и уверенные движения, и даже манера говорить ровно и твердо, не сомневаясь, что послушаются и сделают как велено.
– Садитесь, – сказал мастер. – Вы в гостях. И давайте уже есть, пока не началось. Разговоры и прочее – все на потом, будет еще время.
Стерх трубно прочистил горло, покивал и примостился на лавке под окном, где раньше горела свеча. Ронди был как будто пьян, он поднялся и, стараясь не смотреть на дочку мастера, шагнул к столу; конечно, тут же и столкнулся с ней (несла из погребка какую‑то бочечку), покраснел пуще прежнего, заизвинялся, предложил помощь.
Мастер ходил по комнате, зажигая свечи.
Принц подошел к нему и спросил вполголоса:
– А кони?
– Что кони?
– С ними ничего?.. когда это ваше начнется?..
– Коней он не тронет, – без тени усмешки сказал мастер. – Вы что, – спросил, повернувшись к Стерху, – совсем ничего им не объяснили?
– Послушайте… – вмешался Ронди.
– Я, – сказал Стерх, – не думаю, что…
– Послушайте, – повторил Рифмач. – Тише… Слышите?
Сперва ничего не было, только с упрямой обреченностью бился снаружи мотылек. Потом принц понял – и прошептал:
– Лягушки.
Все несметные полчища лягушек уже какое‑то время молчали. И молчали сверчки. И ночные птицы.
Только ветер шуршал на берегу камышом.
А потом вдруг откуда‑то со стороны озера, с дальнего его берега, раздался протяжный и тоскливый стон. Звук ширился и разбухал – и вдруг оборвался на звенящей одинокой ноте.
Стерх сидел бледный, помертвелый. Не мог оторвать взгляда от сундучка, в котором лежало растрепанное рыжое перо.
– Ну, – сказал мастер, – ужин на столе. Приятного аппетита.
Луна катилась по угольному небу, сочилась мертвенным светом. Была похожа на оторванную великанью голову.
Из озера ей салютовали сотни воздетых кверху мечей. Капли сверкали на зеркальных лезвиях, руки, что сжимали рукояти, были белесы и морщинисты. Со своего места за столом принц видел их отчетливо: туман отогнало ветром… хотя лучше бы ветра не было, а туман остался.
Ужинали молча. Угощение на столе было, конечно, не сравнить со столичным, но после нескольких недель дороги, после трактиров с подгоревшей, слипшейся кашей, тошнотворного пива, мяса, похожего на недожаренную подошву ботинка, – да, угощение было поистине роскошным!
Даже торчавшие из озера руки не портили аппетита: торчат себе и торчат, мало ли…
Уже принимаясь за фрукты, принц подумал, что все это неправильно. Не руки (хотя и руки, конечно, тоже), нет – дело в другом. Цель путешествия как‑то позабылась, выцвела, растеряла смысл. И сами они тоже как будто чуть поблекли, что ли… Исказились.
На дальнем берегу озера снова родился надрывный стон. Когда он оборвался (все так же неожиданно), мастер кивнул дочери:
– Ну что, прибирай со стола. И давай‑ка, доча, за работу.
Спросил у короля:
– Так когда пойдешь… ваше величество?
Король повертел в руках увесистое, золотистое яблоко, зачем‑то оторвал листок с хвостика.
– Рассказывай, – хмуро посмотрел на мастера. – Если, конечно, хочешь.
– Ваше величество, – откашлялся Стерх, – я полагаю, следует прояснить…
Мастер тем временем потянулся к ближайшей полке, положил перед собой недлинный нож с широким лезвием. Кажется, тот самый, которым он пускал себе кровь там, возле чаши.
С другой полки мастер взял кусок гриба‑трутовика.
– Прояснить, – сказал он, – следует. Вы чем вообще думали, когда ехали сюда? На что рассчитывали?
– Когда Устои расшатаны и мир дошел до Предела, король, наследник Предчура, должен отправиться к Темени. Там он свершит все необходимое, чтобы восстановить порядок, усмирить беззаконие, вдохнуть новую жизнь в извечные истины.
– Ага, – кивнул мастер. Руки его двигались будто сами по себе: соскабливали, откраивали, подчищали… – «Книгу Предчура», стало быть, вы прочли. А дальше?
Стерх сложил свои руки на груди – как будто боялся, что тоже потянутся к ножу, начнут вырезать…
– А дальше его величество собрал отряд из верных ему людей, и мы!..
– Что? – оборвал мастер. – «Отряд»?! О Предчур всемилостивый, сколько ж вас было‑то?
– Какое, – спросил король, – какое это сейчас имеет значение?
– Верно: никакого. Ну ладно… ладно. Вот вы здесь. Что вы дальше хотели‑то?..
Принц откинулся на спинку стула, рассеянно наблюдая за тем, как дочь мастера, закончив с посудою, пододвинула к камину прялку, взяла серебристо‑белый моток и… он даже и не знал, как это все называется, крутились на языке какие‑то «ровницы», «рогульки», «кудель» какая‑то… В общем, девушка пряла нить, тонкую, почти прозрачную, которая, однако, ни разу за все это время не порвалась.
Размеренные, плавные движения зачаровали его, и мысль, некоторое время крутившаяся на языке, вдруг оформилась – и поразила своей простотой и очевидностью. И как он раньше не додумался?!.
– Ну вот вы здесь, – повторил мастер. – И дальше‑то что вы будете?..
Принц изумленно покачал головой:
– Так значит, это вы – Темя! Не место и не предмет, а человек, да?
Ронди присвистнул, Стерх поперхнулся, а отец очень аккуратно положил яблоко на столешницу.
Мастер посмотрел на принца с любопытством и даже, казалось, с уважением.
– А сын у тебя умен, ваше величество.
Он улыбнулся в усы:
– Нет, молодой человек, я – не Темя. Но мыслишь ты правильно. Только так здесь и можно: не как все, не так, как размышляет обычный человек всю свою жизнь.
Он поставил перед ними только что вырезанную из трутовика фигурку. На сей раз не птицы – вола с понуро опущенной головою и роскошными, широченными рогами.
– Мой учитель – из той, прежней жизни, – сказал бы, что обычные люди руководствуются логикой вола. Это разумно и полезно с точки зрения человека, который не верит в чудо… который не сталкивается с ним ежедневно. И мир постепенно привыкает к такому взгляду на себя, подстраивается… выстраивается вокруг обычных людей в обычный предсказуемый мир. Эта логика позволяет быть сытым и счастливым здесь и сейчас. Твердо стоять на земле. Думать о мире как о хлеве и поле. Не понимаете? – усмехнулся он, глядя на Стерха и короля. – Если можно не рисковать – не рискуй. Едешь за тридевять земель – возьми с собой побольше гвардейцев и мешок с золотом. Отправляешься на битву с чудовищем – вооружись до зубов, а лучше вовсе никуда не иди, сиди дома. Вот это – логика вола. Надежная, прочная, проверенная опытом.
Он взял с полки следующий трутовик и снова принялся отскабливать, резать, счищать.
– На таких людях, – сказал мастер, – держится мир. Благодаря таким людям прочно стоят Устои и не колеблется Свод небес. Но вол – это вол. Он ест, и пашет, и гадит, и в конце концов земля становится бесплодна и мертва. И тогда… тогда ей не обойтись без кого‑нибудь, кто сможет поколебать основы мироздания. Взлететь и пролиться на землю животворным дождем. Нарушить все правила – и создать новые. Обновить то, что слишком долго пребывало в нерушимом покое. Потому что, – добавил он, с жалостью глядя на Стерха, – потому что мир содержит в себе все: и порядок, и неразбериху, покой и вечное движение, жизнь и смерть. И когда жизнь превращается в смерть… тогда вол ничего не добьется.
Мастер отряхнул на пол стружки и раскрыл ладонь; на ней сидел, воздев крылья, ястреб.
– Тогда, добрые гости, миру нужен другой человек. Тот, кто мыслит по‑иному.
– Логика ястреба, – протянул Рифмач.
– Логика ястреба, – кивнул мастер.
И подбросил фигурку в воздух.
И она не упала.
– Если едешь туда, куда долетают лишь ястребы, забудь о прежних правилах, – мастер поднялся из‑за стола. – Их нет. Если будешь держаться за них – погибнешь.
Он протянул руку и легонько толкнул ястреба, зацепившегося кончиками крыльев за сеть. Ястреб полетел‑закачался. Но не упал.
– В столице, – сказал мастер, – все это имело значение. Ваша рассудительность, предусмотрительность, ваш житейский опыт. Хотя уже и там мир стал слишком туго стянут всеми этими соображениями, – последнее слово он произнес с гадливостью: так хозяин берет за хвост, чтобы вынести из дому, дохлую крысу. – Когда Предчур строил дороги, он хотел привнести в мир порядок и надежность. Но не учел, что чрезмерный порядок приведет к обратному – к разрушению. Дороги сдавили грудь земли: ни вдохнуть, ни выдохнуть. Предчур это понял, но слишком поздно, когда уже не мог ничего изменить. Почти не мог… и он поехал сюда, к Темени, вдвоем со своей женой, которой и надиктовывал по дороге «Книгу». Не хотел рисковать чужими жизнями. Но не мог оставаться в стороне.
– Отказался от логики вола, – кивнул Рифмач. Принц видел, что ему очень хочется произвести впечатление на дочь мастера.
– Точно – отказался. – Мастер в упор посмотрел на короля. – И только поэтому совершил то, что совершил. Понимаешь… ваше величество?
– А мы, значит, взяли с собой гвардейцев и тем всё загубили?
– Не всё, – покачал головой мастер. – Пока не всё. Только самих гвардейцев.
– Но это вздор! – вскинулся Стерх. – Как вы можете знать?.. откуда?!. Нелепые случайности… вот они и погибли.
Мастер посмотрел на него с жалостью:
– Ты же словесник, ты читал «Книгу». И умеешь кое‑что, я видел. Плохо, но умеешь. Ну какие «случайности», добрый человек? Какие тут могли быть случайности, о чем ты?
А ведь мастер прав, подумал принц.
Сперва странная история на перевале Гнутой Пики. Перешел почти весь отряд – и вдруг сверху посыпались камни, завалили тропу. С той стороны осталось трое гвардейцев, замыкавших колонну. Трое гвардейцев и пять мулов с припасами.
Завал было не разобрать, близилась ночь, где‑то вдалеке истерично хохотали сырные шакалы…
Тогда король принял решение двигаться дальше. Ничего другого не оставалось, а время… отец боялся, что времени у них очень мало.
Чтобы пополнить припасы, пришлось задержаться в следующем городке, еще в незапамятные времена получившем право на самоуправление; никто уж и не помнил – за какие заслуги перед Круком. Шел дождь, в городке было слякотно и скверно, и жители косились хмуро, а градоправитель долго, фальшиво извинялся перед нежданными гостями за неудобства, за неповоротливость советников, и что бы вам не отдохнуть пару‑тройку деньков? – а мы подберем самых лучших мулов и снабдим самыми лучшими припасами…
Стерху все это не нравилось, и он настороженно вертел шеей и все равно прозевал момент, когда началось. Градоправитель вдруг куда‑то делся («погляжу, чего они так долго‑то!»), и оказалось вдруг, что под пустой ратушей собралась толпа, молчаливая, ощетинившаяся разномастными пиками, алебардами, кольями…
Король все понял первым – раньше и Стерха, и капитана гвардейцев Альбрима Худого, – понял и начал действовать. Вот тогда принц увидел, каким отец был давно, в молодости, еще до того, как надел венец; каким он был, когда усмирял баронов‑бунтовщиков из рода Козодоев…
Они заперли дверь изнутри, и отец велел Стерху: «Ищи. Куда‑то ведь этот хорек ускользнул».
Это была одна из самых кошмарных ночей. Принц и сейчас не мог бы вспомнить всего, что тогда случилось. Но одно врезалось в память навсегда: как они уходили по волглому, смердящему туннелю, уходили во тьму, оставляя за спиной семерых гвардейцев на входе в тоннель и толпу, которая наконец прорвалась в ратушу…
Случайность на перевале? – А что же еще!
А в городе? – А в городе наоборот, все вполне закономерно, с их‑то всегдашним бунтовщицким норовом да с тем, как жилось стране последнее время.
Но скорпион, не пойми откуда взявшийся среди хвойного леса и заползший в сапог? Но молния, что ударила именно в ту осину, под которой спрятались от дождя двое гвардейцев? Но неведомая болезнь, настигшая еще одного у переправы через Бурливую? А озерное чудище, которое не тронуло коней, не позарилось ни на принца, ни на короля, ни на Стерха с Рифмачом, а выцепило именно Альбрима Худого?..
Сейчас принц совершенно ясно понимал: никаких совпадений не было – и случайностей тоже.
– Но что это? Почему?.. Какая такая сила?..
Мастер посмотрел на него с одобрением, как на старательного, хоть и глуповатого ученика.
– Та самая сила, которая не дает Своду рухнуть на землю. Та сила, что движет солнцем и звездами, устремляет реки из верховий в низины – и никогда наоборот. Вы, главное, не обманитесь, – добавил он с усмешкой. – Этой силе нет никакого дела ни до вас, ни до меня, ни до самого Предчура. Некоторые книжники – в той, прошлой моей жизни – называли ее «законом природы». Ложь. Законы можно изменить, судей – обмануть. А здесь… здесь такое не проходит.
– Откуда ты все это знаешь? – спросил король.
– Долгая история, ваше величество. Даже нынешней ночи на нее не хватит. А вам нужно отдохнуть и выспаться. Да и поразмыслить… утро вечера мудренее.
Снова с озера донесся одинокий крик, надрывней прежнего.
– Постелю вам на полу, уж не обессудьте, – сказал мастер, поднимаясь. – Ну‑ка, помогите… – кивнул принцу с Ронди, и втроем они сдвинули стол со стульями в дальний угол. Ронди, правда, по‑прежнему ну очень старался не смотреть на дочь мастера, так что ушибся коленом и теперь вдобавок мужественно пытался не хромать. Девушка, не переставая прясть, поглядывала на него с любопытством.
В соседней комнате стояли две кровати – большая и поменьше, – а также детская колыбелька. В колыбельке был сложен всякий хлам: игрушки, одежда, какой‑то посох…
Мастер сдернул с кроватей шкуры, сунул в руки принцу и Ронди: несите, мол.
Постелились, легли.
– Чем раньше заснете, – сказал мастер, – тем лучше.
– А что, – спросил, приподнявшись на локте, Стерх, – дочке ты отдохнуть не позволишь? Она ведь, наверное, устала за день.
– А прясть ты будешь? – беззлобно проронил мастер. Он задул свечи, оставил только огонь в камине. Дверь в соседнюю комнату не закрывал, слышно было, как он в темноте ворочается на пустой широкой постели.
Постукивала прялка, трещали поленья в камине. Бился о слюдяную пластинку неугомонный мотылек.
Принц заснул почти сразу – как будто соскользнул в мягкую, убаюкивающую бездну.
Заснул – и тотчас проснулся: Стерху не спалось, он покашлял, перевернулся с боку на бок, аж половицы под ним скрипнули; потом встал и раздраженно шагнул к окну, бормоча себе под нос: «Ну ведь невыносимо же!.. впустить его, или отогнать, или ставни наконец закрыть!..»
Шагнул – и замер, видимо, не зная, что именно предпринять.
«Сложно мудрецу перемудрить законно тяготеющего ко свету мотылька», – в полусне подумал принц. Легкая, понятная мысль. И почему Стерху это неясно?
Сон накатывался волнами, тянул на дно…
– О Предчур благодатный!.. – прошептал учитель.
– Что там? – тихо спросил король. Похоже, и он не мог заснуть этой ночью.
– Вы только взгляните!..
Это было сказано таким тоном, что принц мигом стряхнул с себя остатки сна и вскочил на ноги.
По‑прежнему горел в очаге огонь, сидела за прялкой дочь мастера, бился в окно мотылек. И руки – белесые, усеянные капельками росы руки – все так же недвижно возвышались над гладью озера, и сияли в лунном свете клинки мечей…
И сиял, величаво ступая по траве, снежно‑белый конь. Колыхалась пышная грива, черные глаза смотрели с затаенной печалью. Изящный витой рог вздымался еще одним мечом, братом тех, из озера.
– Вы видите? – дрожащим голосом произнес Стерх. – Предчур всемилостивый, я всегда полагал, что уж они‑то – выдумка, уж их‑то быть не может!..
Он придвинулся к окну, снова замер, боясь шелохнуться, затем повернулся к выходу.
– Я должен…
Рифмач застонал и тоже метнулся к двери.
Успел первым. Упал на колени перед ведром, и его вырвало.
– Молодец, – донесся из полумрака голос мастера. Из комнаты тот так и не вышел, но слышно было, как встает с постели. – Молодец, Рифмач. Правильно тебя выбрали… уж не знаю, кто и выбирал.
– При чем тут «кто выбирал»?! – вскинулся Стерх. – Вы посмотрите…
– Да уж нет, это вы посмотрите наконец. Внимательно, вдумчиво. Хорошо виден единорог? В деталях? В подробностях? С такого расстояния? Через слюдяную пластинку?
Король взял свой плащ и накинул на гвоздь, вбитый над окошком.
– Просто расскажи, – попросил устало. – Хватит загадок. Что это за тварь?
– Единорог, – ответил мастер. – Настоящий единорог.
– Тогда в чем дело? Что не так?
– Сними плащ, ваше величество, – и посмотри внимательней.
– Я не буду больше играть в эти игры, – твердо сказал король. – Думаешь, то, что когда‑то произошло, дает тебе власть надо мной? В другой раз… может быть. Может быть, при других обстоятельствах – да. Но сейчас есть дела поважней. Если ты способен помочь, я встану на колени и попрошу тебя о помощи. Если попытаешься помешать… Лучше не пытайся.
– Отлично, – сказал мастер. Без насмешки и без смущения, как будто этого и ждал. – Вот теперь – посмотри в окно, ваше величество.
Стерх сам потянулся к плащу, с первого раза не сумел снять, дернул снова – раздраженный, с пылающим лицом.
Принц подошел и помог ему.
Мотылек метнулся к окну.
На полпути его смяли мощные челюсти. Обрывок крылышка медленно, плавно затанцевал в ночном воздухе.
Тварь за окном облизнулась гибким фиолетовым языком. Зевнула – и принц удивленно подумал, что ну никак ведь не могут такие клыки поместиться даже в этой вот пасти.
– Ронди, – бросил, не оборачиваясь король, – подай‑ка мой меч. И постарайся потише…
Тварь повернула голову, как будто услышала его.
«А ведь похожа, – подумал принц. – Такие же вытянутые челюсти, как у единорога, и изгиб шеи, и рог… Но только цвет кожи – ядовито‑желтый, и сама кожа морщинистая, с какими‑то то ли чешуйками, то ли бляшками, и глаза – с вертикальным зрачком, громадные, налитые кровью.
А рог скорее похож на бивень – ровный, весь в сколах, трещинах и засохших бурых пятнах. Выбить им окно легче легкого. Да и дверь, пожалуй, вышибет в два‑три удара, она здесь хлипкая, рассохшаяся…»
– Вот это, – сказал из полумрака мастер, – и есть настоящий единорог. Эй, юноша, меч положи. И сядь куда‑нибудь, не суетись.
– Он нас не тронет? – спросил принц.
– Если выйдете к нему – с превеликим удовольствием. А в дом не сунется.
– Почему вы так уверены?! – (Принц впервые слышал, чтобы учитель одновременно пытался шептать и кричать.) – Если он способен вот так, запросто, обернуться в… в то, что мы видели.
Мастер промолчал. А вот дочь его неожиданно попросила:
– Расскажи им, отец.
– Да придется, иначе ведь не заснут. – Скрипнули доски кровати, стукнули каблуки. – Там, откуда вы приехали, все просто и понятно… по крайней мере, было просто и понятно до недавнего времени. Мир устроен так, как он устроен: заколдован тем, как люди его себе представляют. Они уверены, что знают все о миропорядке, – и таким образом сами этот миропорядок устанавливают. А затем уже он довлеет над людьми. Но здесь, – сказал мастер, – все не так. Здесь в силе древние, извечные правила – и только они.
– Более древние, чем те, которые удерживают Устои от падения? – спросил Стерх. Он потер своими длинными пальцами виски, тряхнул головой. – Более древние, чем те, благодаря которым звезды светят на Своде небес?! Нет, мастер, мир просто болен. Что‑то не заладилось, пошло не так. Тебе не дано знать, ты – всего лишь мастер дороги. Ты одичал здесь, уж прости. Одичал и забил себе голову досужими выдумками, а то, что в последние годы миру худо, проявляется и в этих краях. Эта тварь за окном, руки эти, Выпь… это всего лишь признаки болезни. А ты убедил себя… Откуда тебе знать? – повторил он уже увереннее.