В доме у озера они провели три дня. Дали отдохнуть коням и сами хоть немного перевели дух. А нынче простились с хозяином и его нечаянными гостями – и все‑таки отправились дальше.
«Чем скорее уедете, тем скорее пришлете людей в подмогу, – сказал отец. – Сам видишь, нам вчетвером тут придется нелегко».
Он теперь все чаще морщился от боли и надолго замолкал. Руки кровили, приходилось несколько раз в день менять повязки. От Стерха помощи было мало: он большую часть времени бродил вдоль берега, замкнутый, задумчивый. Учитель сильно похудел, а побледнел настолько, что порой казалось – еще немного, и превратится в призрака. Если к нему обращались, он кивал, отвечал односложно, с растерянной улыбкой на устах. Казалось, он истратил все слова, какие знал; излил их на бумагу.
Все понимали: Стерху недолго осталось.
Принцу было стыдно, однако он даже подумал: ну что ж, мол, это к лучшему. Мастеру и Ласточке придется заботиться только об одном калеке.
Принц пообещал отправить сюда верных слуг – сразу же, как только окажется в более‑менее крупном и законопослушном городке. Не целителей – обычных крепких парней, которые помогут по хозяйству. А в случае чего и защитят.
«И еще, – подумал он, – столяра не забыть, чтобы залатал им лодку. Или сразу новую прислать; никуда ведь нынешняя не годится».
Это он проверил прошлой ночью – самолично…
***
Под ногами плескалась вода. Принц сперва примеривался сесть туда, где посуше, но в конце концов отказался от этой мысли. Мокро было везде.
– Ну, поехали, – сказал мастер дороги.
Он выгреб в сторону, чтобы не задеть руки с мечами, и повел лодку в туман. На мгновение по спине принца пробежал холодок. Если что‑нибудь случится… никто ведь даже не узнает.
– Править‑то умеешь? – спросил мастер.
Он побрился – оставил только небольшую бороду и усы, и теперь принцу казалось, что перед ним сидит отец. Сходство было разительным и тревожным.
– Да мы не раз с Ронди рыбачили, так что… – Он сообразил наконец, о чем именно спрашивал мастер, и осекся.
Тот греб, роняя на поверхность серебристые, ртутные капли. Луна покачивалась над головами, словно клубок под лапой котенка. Вдали, по ту сторону тумана, кто‑то ходил и вздыхал.
– Так умеешь? – спросил мастер. – А то ведь, если хочешь… мы тут как раз с твоим отцом обсуждали это. Нас, представь, путали с самого детства. Порой, когда ему очень хотелось сбежать в Нижний город, я получал свои пять золотых и шел на урок вместо него. Если честно, в последние годы учебы – все чаще.
– И никто не догадывался?
– Всем было наплевать.
– А ему? Ему сейчас тоже наплевать?
Мастер сложил весла и потянулся, аж хрустнуло в спине.
– Ему – не наплевать, поэтому мы и обсуждали такую возможность.
– Поехать с нами вместо моего отца? Выдать себя за короля?
Мастер подхватил качавшийся на поверхности буек, потянул и вытащил вершу. В сети плескались несколько рыб и выгибался, щелкая клешнями, могучий рак.
– Подай‑ка ведро. А что до поездки – ну, ты ведь сам говорил, что не хочешь носить венец. «Не готов еще», «слишком рано», «не справлюсь»… Чуть ровней держи. Ну вот, к чему рисковать целой страной? Может, вдвоем и справимся.
Он говорил, не глядя на принца; ловко вытряхивал в ведро упругие рыбьи тела, ухватил двумя пальцами и бросил в отдельный мешок рака.
– Отличная идея, – медленно кивнул принц. – Прекрасный способ отомстить за все эти годы несправедливости, унижения, забвения – верно?
– А если и так? – с любопытством протянул мастер. Взялся за весла и двинул лодочку к следующему буйку. – В конце концов, справедливость будет восстановлена, страна – спасена. Это ли не главное?
Принц задумался. Потом спросил, чуть подавшись вперед:
– Чего вы хотите на самом деле?
– Помочь.
– Нет, этот разговор – зачем он? Вы же не думали, что я поверю… ну, то есть я поверил сперва, но надолго вам меня одурачить не удалось бы. Конечно, ни о каком возвращении в столицу и речи не идет. Дело даже не в ваших ногах, копыта можно было бы скрыть, надеть сапоги, длинный плащ… Но ведь кто тогда останется с моим отцом и Стерхом? Ласточка?
– Можем оставить Ронди, – предложил мастер. – Думаю, он даже будет рад.
Принц покачал головой:
– Чепуха. Так зачем мы здесь на самом деле? И почему вы позволили той колонне упасть? Зачем дали нам знать о том, что это были вы?
– Как много вопросов. Подержи‑ка ведро. У тебя ведь нет выбора, мальчик. Держи‑держи, ровнее. Ну вот представь: ты в лодке, а вокруг тебя целый мир беспорядка и тьмы. Лодка, в общем‑то, скверная: протекает, плавает медленно, да еще вдобавок ко всему в ней сидит злой, дерзкий напарник, который много сильнее тебя. А в лодке рыба, и ее, рыбу, нужно довезти до берега, иначе все зря.
Он наклонился вперед и заглянул принцу прямо в глаза.
– Раньше ты играл по другим правилам, применял логику ястреба, держался молодцом. А вот теперь вернулся. Причем без мудрого наставника и без всевластного отца – один. И куда ты денешься? Как поступишь? Неужели начнешь бороться со мной, рискуя раскачать и перевернуть лодку? Да нет, конечно: ты подчинишься и примешь правила игры. Ведь ходить по воде ты пока не умеешь, а значит…
Он говорил и глядел на принца с усмешкой, и в конце концов усмешка эта сделалась такой наглой, что хотелось врезать по ней, вот прямо ведром и врезать, со всего размаху. Но это было бы хуже, чем даже признаться в собственной слабости.
– Или умеешь? – уточнил мастер. – Умеешь ходить по воде?
– Мне это не нужно, – процедил сквозь зубы принц. Он накинул на ведро кожаную крышку и защелкнул застежку. Рыба внутри забилась сильнее, все десять или одиннадцать вытащенных рыбин.
Мастер вскинул левую бровь и наблюдал за ним с язвительным, обидным любопытством. Дескать, что еще выкинет наш малыш?
– Мне это не нужно, – повторил принц. Вдохнул поглубже и прежде, чем успел передумать (или даже задуматься), – оттолкнувшись, прыгнул вбок, подальше от лодки. Упал и сразу же ушел под воду, но руку не разжал и ведро не выпустил. Вынырнул, отплевываясь, – и услышал за спиной глухой всплеск – это лодка все‑таки перевернулась.
Он не был уверен, что получится, и теперь даже не слишком обрадовался.
– Я умею плавать! – крикнул он прерывающимся голосом в темноту. – Слышите?! Мне это не нужно – я умею плавать!
Ответом ему был плеск волн, пару раз что‑то стукнуло по дереву, как будто копытом.
А потом раздался смех – раскатистый, громогласный, задорный.
– Вот так‑так! Эй, твое высочество, ты же чуть двоюродного дядюшку не угробил. Рыба‑то хоть при тебе?
– Я…
– К берегу давай, к берегу, хватит на сегодня болтовни. К лодке я прицепил буек, завтра, как рассветет, вытащим. Вот тогда уж наплаваешься вдосталь.
***
– …тех, кто на самом деле сможет помочь. Твой отец все‑таки собрал вокруг себя достойных людей, согласись. Вот из них – совет или что‑нибудь вроде; собственно, он ведь совет и оставил править на то время, пока мы сюда…
– Этого мало, – сказал вдруг принц.
– Что, прости?
– Совет – это хорошо, но нам нужно другое. Если уж выпрыгивать из лодки… – (Ронди скривился.) – Вот что – ты читал «Книгу Стерха»?
– Ну‑у‑у… проглядел, скажем так.
В лучшем случае – проглядел: Ронди большей частью путался у всех под ногами, стараясь быть незаметным и в то же время не терять из виду Ласточку. У него, видимо, и разговор с ней случился, по крайней мере, накануне вечером Рифмач вызвался помочь ей с водой, а поздней, весь задумчивый и печальный, убрел куда‑то вдаль по берегу. Это, в свою очередь, позволило ему оказаться в нужном месте в нужное время; решив, что принц с мастером тонут, Ронди бросился их спасать. Промок до нитки, едва не утопил обоих, безнадежно загубил лучший свой плащ.
Некогда ему было «Книгу» читать.
– А ты прочти. Внимательно, как «Книгу Предчура». И задумайся вот о чем: это ведь только половина правды. Ты хочешь, чтобы о случившемся судили только по ней?
Рифмач потер обгорелую на солнце шею.
– Так, – сказал, – и дальше что? Предлагаешь ее потерять по дороге? Все‑таки Стерх старался, писал… проделана большая работа.
– Да ну что ты, довезем в целости и сохранности! Но – помнишь, мастер говорил о законах природы и прочем всяком вздоре? Будто бы к Темени имели шанс доехать лишь те, кому… ну, роли были расписаны, назначены цели. Стерху следовало написать новую «Книгу» и заложить основы очередной традиции. Отцу и мне… – тоже понятно. А ты, Ронди, – зачем здесь, в этой истории, ты? Ну не Ласточку же охмурять.
Рифмач промолчал – то ли обиделся, то ли задумался.
– И к чему клонишь? – спросил наконец.
– К тому, что ты и так знаешь. Людям плевать на то, как все было на самом деле. Напиши свою историю. Пять своих историй – и все разные! И чтобы каждая была правдивей истинной правды! То, что мы совершили здесь, – ничто, Ронди. Если ты все‑таки откроешь «Книгу Стерха», увидишь: это не книга, а летопись, скупое перечисление фактов. Половина из тех, кто когда‑нибудь возьмет ее в руки, уснет прежде, чем дочитает до конца. – Он посмотрел на Рифмача со странной усмешкой. – На самом деле мы ничего не совершили, Ронди. Вообще ничего. Ты хоть понимаешь, какая тебе выпала уникальная возможность? Предчур всеблагий, да ты ведь не догадываешься даже! Вспомни наш сон, Рифмач!
– Хотел бы я его забыть.
– Устои, Свод небес – все это появилось позже. Мы вынуждены поддерживать их… механически, да, механически, вот верное слово! Весь этот миропорядок, жертвы, мастера дороги, кровь, огонь в чашах – это костыли, Ронди, подпорки. Нам нужна другая традиция. Я уже все придумал. Люди, Рифмач, нам нужны люди! – Он поглядел в небо, прищурившись, как будто пытался увидеть нечто далекое, может, еще и не существующее. – Камень прочнее плоти, но… на самом деле все наоборот. Мы с тобой возьмем лучших из лучших: доблестных, смелых, искренних, – и создадим… я не знаю… гильдию или круг, для начала – хотя бы двенадцать. Чтобы разъехались во все уголки земли, чтобы несли с собой огонь, который хранится вот здесь, в груди. Сердца будут их чашами, кодекс – устоями. И отныне люди будут держать Свод небес, а может, вовсе его отменят, сделают ненужным. Никаких жертв, Ронди, никаких!.. Вот что имел в виду мастер, когда обрушил ту колонну. Вот чему он пытался научить меня в лодке. Сейчас у нас есть шанс, понимаешь? – именно сейчас! И ты… ты напишешь свои поэмы, дружище, – о том, что здесь случилось, но – придумаешь все сам.
Они ехали по дороге, Рифмач слушал, сперва молча, затем стал перебивать и подхватывать на лету фразы, заканчивать их за принца и в какой‑то момент вытащил из кошеля на поясе книжечку с карандашом и принялся сразу записывать что‑то, бормоча себе под нос, хмыкая, кивая.
«Ну вот, – думал принц, – теперь все складывается как нельзя лучше, самое сложное мы совершили, а с остальным… с остальным справимся. Будет, конечно, непросто: после стольких бед и разочарований убедить людей, но – а что, если как раз это и поможет, им ведь сейчас очень важно во что‑то верить. Мы дадим им правду, которая выше истины, ясней и чище, и мы дадим пример, живых людей, а не убогие колонны. Мы… мы, во всяком случае, должны попытаться!»
Венец короля он вез в переметной суме: до официальной церемонии принц и не осмелился бы его носить, но вот сейчас, всего на миг, ему показалось, что венец уже на голове и давит на виски, на затылок, давит с чудовищной силой, и не сбросить его, даже на миг не приподнять. Представил свое будущее, год за годом.
Он побледнел и сжал губы, но промолчал: Ронди был слишком увлечен новой идеей, уже выстукивал пальцами ритм по луке седла, улыбался по‑дурацки, как ребенок. Да и что ему скажешь?
Чашу, возле которой они когда‑то встретили мастера, Рифмач объехал, даже не заметив. Он отпустил поводья, и конь просто шагал по плитам, заблудиться тут было невозможно.
Принц придержал своего каурого перед чашей и какое‑то время вглядывался в пламя. Как будто хотел запомнить, навсегда унести этот образ с собой.
Огонь уже почти погас, но принц знал, что мастер сюда больше никогда не придет.
Он обернулся – и увидел там, откуда они приехали, знакомый силуэт. Не мастера – Ласточки. Девушка стояла на дороге и смотрела им вслед… кому именно, задумался он, с кем из нас двоих она пришла попрощаться?
Принцу удалось перемолвиться с ней всего‑то парой слов – как раз перед тем, как мастер позвал проверять верши. Ласточка несла в руках клубок почти невесомой нити – серебристой, едва сиявшей в лунном свете. Принц заметил девушку издалека и пошел навстречу… ну, чтобы помочь, наверное.
– Да нет, спасибо, я и сама справлюсь. – Губы ее дрогнули, как будто Ласточка изо всех сил сдерживала улыбку. – Это… тонкая материя, ее легко порвать или запачкать, особенно если нет сноровки.
– «Цикады и сверчки»? – вспомнил он. – А я тогда подумал… ну…
– Что я слегка не в себе? – Ласточка все‑таки не выдержала и улыбнулась. – Наверное, это странно: попасть туда, где все устроено иначе. Я вот тоже думала: как это, когда летать можешь только во сне, очаг разжигать – с помощью огнива и никак иначе, когда, если потерял руку или ногу, – навсегда остаешься калекой. Страшно, наверное?
– Думаю, пока не проверишь, не узнаешь. – Он кашлянул и отчего‑то вдруг смутился. – Собственно… вы… ты… я ведь толком не поблагодарил даже, а если бы не ты и не твой отец… Словом, если я могу чем‑нибудь помочь, сейчас или потом, – только скажи. И речь не о людях, которых я пришлю, это само собой! – поспешно добавил он – и обрадовался, что сейчас была ночь. Щеки залило багрянцем.
– Спасибо, но… я не очень понимаю, о чем вы, ваше высочество.
– Ты… вы… ведь ни разу нигде не были, никуда отсюда не выезжали, верно? Может, вы согласитесь погостить в столице – не сейчас, конечно, через месяц‑другой, когда все уляжется. Убедитесь, что это не так уж страшно: жить в мире, где летать можно только во сне.
– О, но я бывала во многих местах – именно благодаря тому, что могу летать не только во сне. Папины птички…
– Ваше высочество! – Мастер вышел на крыльцо и смотрел на них – черная фигура на фоне темного неба. – Поможете мне с уловом?
– Да, конечно.
Вопрос на самом деле вопросом не был, и они оба это знали.
– Ну, – повернулся принц к Ласточке, – если когда‑нибудь…
Она мягко коснулась его левого плеча. Пальчики были в сияющей пыльце… или что там остается от пряжи из цикадовых песен?
– Благодарю, ваше высочество. Конечно, я с удовольствием навещу вас в столице.
Принц потом то и дело косился на плечо: кажется или оно действительно чуть светится?
Но после купания в озере, конечно, если и была пыльца, то вся смылась.
А прозвучало ли что‑то большее, чем вежливость, в голосе Ласточки? Он не знал ни тогда, ни сейчас.
Но теперь, встретившись с девушкой взглядом, – кивнул и приложил руку к левому плечу, а после отвернулся и пустил коня вскачь, чтобы догнать Рифмача.
«Ну да, – думал он, – да, в конце концов я приеду за ней. Вернусь, обязательно вернусь. Или, если совсем одолеют дела, пришлю своего верного спутника, надо будет только придумать ему какое‑нибудь звучное имя, ну что это за Рифмач, пусть будет, например, Озерный, в честь вчерашнего чудесного спасения, да, точно, Ронди Озерный, воин без страха и упрека, защитник слабых, ниспровергатель подлых, хранитель Пламени, первый из равных. Мы – все мы, вместе! – создадим новую историю, о которой будут помнить столетия спустя. Историю, которой будут гордиться, которую раз за разом станут повторять, очищая и обновляя мир. Историю, которая превратится в истину».
Ему показалось, что где‑то снова скрипит перо и некий взгляд с усмешкой опять следит за ним с небес, но на этот раз принц не стал оборачиваться.
Примечание автора
Это самая свежая повесть, я закончил ее незадолго до того, как пришло время сдавать сборник в редактуру и верстку. «Мастер» оказался долгостроем – причем долгостроем мучительным. Так бывает: знаешь что, о чем и как, – но все равно работа двигается крайне медленно. Писался он почти два года, причем к концу пришлось ускориться, и я до сих пор не знаю, пошло ли это на пользу тексту.
А вот в чем уверен – так это в том, что повести «Мастер дороги» не было бы, если бы в свое время в руки мне не попали «Страж перевала» и «Многорукий бог далайна» Святослава Логинова. К тому времени я, разумеется, уже был инфицирован фэнтези – но в основном фэнтези западным, публиковавшимся в желтообложечной серии «Северо‑Запада». А здесь я вдруг увидел совершенно другие подходы, другие возможности и языковые средства; не всегда я был с ними согласен, но в том‑то и фокус: вы не учитесь у мастеров делать один в один то, что уже сделали они сами, – вы заимствуете приемы и приспосабливаете их к своим художественным задачам.
Годы спустя мы познакомились со Святославом Логиновым; еще через несколько лет я имел честь сотрудничать с ним как редактор‑составитель антологии (он презентовал нам для нее свою новую повесть). Ну и, разумеется, я продолжал и продолжаю по сей день читать его новые книги. «Мастер дороги» был вдохновлен лучшими произведениями Логинова, хотя, надеюсь, не является ни пародией, ни пустым подражательством.
Второй значимый для «Мастера» автор – Джозеф Кэмпбелл с его работами по сравнительной мифологии. Некоторые идеи легли в основу повести, хотя, конечно, в очень вольной трактовке.
Вкус к знаниям
Он вошел ровно со звонком. Закрыл за собой дверь в аудиторию – и словно острым лезвием отсек медное, требовательное дребезжанье. Это был один из маленьких трюков, которые Шахх использовал во время занятий. Еще один штрих к его образу – образу занятника.
Внимание аудитории следует сосредоточить на себе – сразу, с первой же секунды. Он знал занятников, которые, нарочно опоздав, распахивали дверь с оглушительным грохотом, знал тех, кто любил соленое словцо, частенько кривлялся или же каждый раз менял наряды, прическу, даже тембр голоса… «В этой битве все средства хороши», – говорил Шахху его наставник. Шахх так не считал: шутовство рано или поздно приводит к тому, что тебя начинают презирать. А это – верный путь к гибели.
Он поднялся на кафедру и резким властным движением смахнул с нее несуществующую пыль. Мрамор приятно холодил кожу; под пальцами, едва ощутимые, угадывались буквы. Он помнил каждую из них, в особенности – тот характерный ржавый оттенок в стершихся за века бороздках. Иногда они снились Шахху, и это были не самые лучшие его сны.
Где‑то на «верхотуре» заржали. Зашелестел пакет, наверняка – промасленный, наверняка – с куском мясной запеканки. Одна из девиц визгливо рассказывала другой, как вчера ходила со своим на пляски.
Пахло прелыми листьями, гнилыми грибами и стойлом. Хотя – Шахх точно знал – с утра здесь прибирались.
Он скользнул взглядом по полукружьям рядов. Иногда они напоминали ему соты, иногда – скалу со множеством гнезд, древний птичий базар, где перья, осколки скорлупы и дерьмо давно перемешались, слиплись, срослись в нечто монолитное и вечное. Шары‑светильники, покоящиеся на полых трубках, вписывались в общую картину как нельзя лучше. Некоторые еще жили, но многие были разбиты или попросту выдохлись – разбитые яйца, давно покинутые птенцами.
С «верхотуры» кто‑то уронил сандалию, на нижних рядах ее словили и зашвырнули обратно.
– Во имя Всемогущей, Чернозракой, Пронзающей и Очищающей, начнем, – тихо сказал Шахх, ни к кому конкретно не обращаясь.
Но его услышали.
И замолчали.
– Итак, на чем мы остановились в прошлый раз?
– На городе Тысячи Колонн! – выкрикнул с первого ряда вихрастый улыбчивый парень. Этот всегда все помнил, рассказы Шахха слушал жадно, прищурив глаза и чуть приоткрыв рот. Ловил каждое слово. С азартом отмечал любую его ошибку.
– Верно, – согласился Шахх. – Тош‑Ловкач с Красоткой, чудом избежав гибели, добрались наконец до затерянного города Тысячи Колонн. По лестнице, на которую сотни лет не ступала нога человека, они спустились глубоко под землю. И нашли там Оракула‑Из‑Глубин.
По аудитории пронесся едва слышный вздох. Оракул был одной из ключевых загадок всей истории. Многие приходили сюда для того, чтобы узнать, о чем сказал Оракул Тошу. Ну и, конечно, – услышать, чем все закончилось.
– Оракул ждал их в полутемном зале с низким потолком. С потолка свисали клочья то ли паутины, то ли ползучих растений; свет проникал туда через отверстия в стенах…
– Это как? Город же глубоко под землей! – встрял вихрастый.
Шахх пожал плечами:
– Древние владели знаниями, которые нынче утрачены. Их светильники жили сотни лет, питаясь мраком и влажными испарениями. А может, и подземными червями, кто знает… Так или иначе, но многие из светильников еще излучали свет, когда Тош‑Ловкач и Красотка вошли в Покои Оракула.
– И их вот так запросто взяли и впустили?! – хмыкнула девчонка с третьего ряда, лупоглазая и с землистой кожей. Шахху рассказывали о ней: дурная наследственность, вдобавок – несчастье, случившееся с городом, в котором она жила прежде. Отсюда и скверный характер: желание доказать всем и вся собственную значимость.
Шахх не был против: пусть доказывает. Но не за его счет.
– Если бы вы чаще ходили на занятия, то знали бы, о чем я говорил в прошлый раз. Разумеется, «запросто» ничего в этой жизни не бывает. Тошу‑Ловкачу пришлось сразиться со стальными истуканами, а затем – решить загадку Трех Одноглазых Близнецов. Итак, напоминаю, загадка звучала следующим образом…
Шахх повторил то, чем закончил прошлое занятие: формулу загадки, – а затем спросил, кто из присутствующих нашел ответ. Вверх взметнулось несколько рук. С легкой улыбкой на устах он обвел взглядом аудиторию, словно раздумывал, кого же вызвать.
В этом и была суть занятий. Вынудить их хоть как‑то работать мозгами. Хоть что‑нибудь узнать о мире… о том мире, который существовал давным‑давно и которого больше не будет никогда. Говорят, прежде на занятиях юнцы и девицы чему‑то учились. Теперь они приходили развлекаться – и только если рассказы Шахха оказывались занятными, можно было рассчитывать на интерес со стороны аудитории.
Поэтому – бесконечная история о Тоше‑Ловкаче и его подружке. Поэтому – схватки, погони, древние тайны – все то, что пока еще этих увлекало.
Как и многие до него, Шахх ухитрялся вплетать в ткань истории небольшие задания и давать хотя бы немного информации о мире. Если задания были простыми и рассказ не содержал сложных слов, эти иногда что‑то запоминали и на что‑то отвечали. Шахх служил для них одним из немногих источников знаний; они не умели читать, как не умели читать их отцы и деды, но те по крайней мере имели доступ к хитроумным механизмам и владели мнемотехниками. Нынешнее поколение не желало разбираться ни в чем и ни к чему не стремилось. Редкие исключения лишь подтверждали правило. К тому же – были чрезвычайно опасны.
Об одном таком Шахха сегодня предупредили. Он отыскал взглядом новичка, которого заприметил давно, едва лишь вошел в аудиторию, – отыскал и кивнул:
– Слушаю вас.
Тот встал, одергивая мешковатые штаны и часто моргая. Круглолицый, чуть полноватый, с неестественно длинными передними зубами. «Видимо, врожденный порок. Впрочем, для нынешних физические отклонения, скорее, норма».
Передернув плечами, новичок принялся отвечать. Загадка Трех Одноглазых Близнецов требовала умения считать и природной смекалки, но длиннозубый раскусил ее на удивление ловко. Для своего возраста – блестяще.
В планы Шахха это не входило. Быстрый и правильный ответ обесценивал вопрос. Более того, новичок объяснял все чересчур сложно, большинство из сидящих не понимали, о чем он говорит, – следовательно, не могли усвоить материал.
Хуже того – некоторые, заскучав, снова принялись что‑то жевать, почесываться или болтать. По аудитории разлился едва заметный приторный запах.
«В иные времена, – с горечью подумал Шахх, – я бы радовался этому новичку. Я сделал бы из него блестящего мыслителя, ученого, который дал бы человечеству много новых…»
Он оборвал себя и рассмеялся снисходительным, обидным смехом:
– Вы совершили ошибку. Но не страшно: не всем же быть такими умными, как Тош.
Юнцы заржали, девицы захихикали. Длиннозубый дернул головой, словно отгоняя мух:
– Я прав. – И принялся повторять все то же, что уже один раз объяснял.
Не желая выслушивать его до конца, Шахх отмахнулся:
– Чепуха! Можно только порадоваться за Красотку, что с ней был Тош, а не… – многозначительная пауза, – кто‑нибудь другой.
Свист, хлопки, улюлюканье. Сандалия совершила еще одно путешествие вниз‑наверх.
– И вот Ловкач, справившись с загадкой Трех Одноглазых Близнецов, оказался наконец перед Завесой Незримого. За нею его с Красоткой ждал Оракул.
Абсолютная, космическая тишина. Даже пакетом с запеканкой не шелестят.
– Что представляла собой Завеса Незримого? Нетрудно ответить – это был огромный полог, отгораживавший дальнюю часть зала. За пологом и скрывался Оракул. Никто – ни человек, ни зверь, ни птица – не мог нарушить уединения, в котором пребывал за Завесой Оракул. Никому не дано было узреть его и остаться в живых. Оракул же, разумеется, знал все о просителях задолго до того, как они переступали порог зала…
Шахх рассказывал с легкостью человека, в сотый раз повторяющего одно и то же. Историю о Тоше и Красотке он придумал, когда был молодым и наивным… когда верил, что этот мир еще можно спасти. Но если из года в год наблюдаешь за тем, как деградируют поколения, и каждый раз думаешь: вот он, предел, ниже которого опуститься невозможно… а потом приходят следующие – и ты понимаешь, насколько заблуждался!..
Рано или поздно тебя начинают одолевать сомнения: а может, все зря?
Потом осознаешь: да, так и есть.
Нередко Шахх ловил себя на том, что перестает вплетать в историю о Тоше что‑нибудь познавательное. Все чаще он забывал значение редких слов.
Этого не замечали – некому было замечать.
Сейчас он рассказывал – и впервые почувствовал, что в зале есть тот, кто не просто следит за приключениями Тоша и Красотки. Длиннозубый новичок не спускал с Шахха глаз. Это был взгляд… Шахх сперва даже не понял, какой именно. Не обиженный, нет. Не предвкушающий (как у вихрастого) и не безразличный (как у большинства), даже не азартный, хотя сейчас занятник рассказывал об Оракуле.
Это был – сообразил вдруг Шахх – взгляд, полный презрения. Длиннозубый знал, что правильно решил загадку.
Стоя посреди загаженного, воняющего потом и прелыми листьями зала, Шахх вдруг понял, каким же никчемным он стал. Он, Шахх, знает больше, чем все юнцы и девицы, сидящие сейчас перед ним, когда‑либо узнают! Неужели до конца своих дней он так и будет развлекать это жующее и пердящее стадо?!
– «Но как, – спросил Тош, – нам победить захватчиков? Где найти легендарное Оружие Древних?»
«Оно ничем тебе не поможет, – ответил Оракул. – Ибо – взгляни на себя. Ты силен и хитер – но разве мудр?»
«Если есть добрый клинок – зачем мне мудрость? Мои предки знали множество языков и умели читать. В их распоряжении было немало умных машин; они умели управлять погодой, создавали псевдоживых существ, путешествовали в глубины космоса. И что, помогло им это против захватчиков?»
«Захватчики ни при чем! – отрезал голос из‑за Завесы Незримого. – Дело в них самих, в твоих предках. Многие пророки сулили человечеству гибель от катастроф и эпидемий. Никто и представить не мог, что людей погубит не беда, а благо. Не болезни и природные катаклизмы уничтожили вас, но – пресыщенность! Когда все стало достижимо, вы растерялись. Вы перестали к чему‑либо стремиться, забыли, для чего созданы. Человек – хозяин Земли, он должен управлять ею, мудро и справедливо, а для этого необходимо развиваться. Твои предки достигли того состояния, когда любое знание становится доступным почти мгновенно. И что же? Они спутали возможность получить знание с самим знанием. Стоя у распахнутых дверей оружейной комнаты, ты можешь войти и взять любое оружие. Но ты не обладаешь им».
«А что, есть разница?»
«Когда рядом окажутся головорезы, ощутишь ее на собственной шкуре. Много ли толку в оружии, лежащем в пяти шагах от тебя, если к твоему горлу уже приставлен клинок?..»
Шахх понимал, чем и насколько рискует. Незримый клинок всегда находился у его горла, но сейчас Шахх сам, сознательно, давил на него изо всех сил. То, о чем он говорил, было слишком сложным для аудитории. Он использовал простые слова, но вот абстрактные понятия этим всегда давались с трудом. Приторный запах усилился.
И все‑таки – они слушали! Эти юнцы и девицы впервые за многие годы слушали его, затаив дыхание! Может, кое‑кто из них наконец задумался о том, кем является и для чего существует на этой планете…
Может, все еще не безнадежно! Ведь, поняв, они могли бы…