Ему хотелось найти виновника краха этого счастливого будущего – теоретически достижимого, но все же маловероятного. А считать источником всех бед одну лишь самоубийцу он не желал. Поэтому Абдул Шейх мечтал, чтобы суд признал Хусейнов виновными в ее смерти. Проблема была в том, что он не был уверен, как именно они обидели его дорогую половину. Он честно признался в этом во время допросов в полиции. Он был на работе, а когда вернулся, то нашел ее обгоревшей на полу хижины. Его дочери, правда, присутствовали во время конфликта. И они утверждали, что никто никого не бил. Однако отец считал, что девочкам это знание не на пользу. Разве хорошо, если они будут расти, понимая, что их мать сама подожгла себя, а перед смертью оклеветала других?
Нури и Хина теперь снова жили в Аннавади. Он забрал их от сестры Полетт, заметив синяки на их руках и ногах. Они с радостью покинули приют.
– Нас каждый день заставляли обращаться к изображению белого человека и говорить «Спасибо, Иисус», – рассказала младшая. – Нам все это так надоело!
После возвращения домой девочки ни разу не вспомнили о матери. Но Нури, которая видела через окно, как та полила себя керосином и чиркнула спичкой, сильно изменилась. Иногда она сознательно становилась посреди дороги, будто ждала, чтобы ее сбила машина. К тому же у нее появилась невротическая привычка жевать концы надеваемого на голову шарфа.
Но в тот день она была в отличном расположении духа, потому что ей было интересно прокатиться на поезде через весь город и побывать в зале суда. А когда она увидела телекамеры у здания, то пришла в восторг.
– Наверное, сегодня здесь будут слушать какое-то громкое дело, – объяснил Абдул Шейх дочерям, которые подбежали к одной из камер, чтобы улыбнуться в объектив и помахать рукой. В Аннавади говорили, что младшая, Хина, улыбается точно, как мать. Их отец считал, что здесь есть доля истины, хотя не мог толком припомнить, чтобы Фатима когда-нибудь одаривала его улыбкой.
– А что, нас покажут по телевизору? – спросила Нури, когда все трое проходили через низкую рамку металлоискателя. Отец повернулся, чтобы ответить ей, и больно ударился лбом об угол рамки. Через час, когда его вызвали для дачи показаний, он все еще чувствовал легкое головокружение.
В руках он сжимал мятый пакет, в котором лежали документы – свидетельство о смерти его жены, две ее фотографии (на них она была красиво одета – на одной в розовом, на другой – в голубом наряде) и удостоверение, подтверждавшее ее инвалидность, по которому она получила бесплатную помощь от государства – пару металлических костылей. Все эти бумаги, доказывавшие, что покинувшая этот мир женщина все же когда-то жила на свете, были покрыты плесенью, распространяли несвежий запах и содержали слова, которые вдовец не мог прочесть. И все же он хотел, чтобы они были под рукой, когда он будет обвинять Хусейнов, в надежде, что их посадят за решетку.
Судья приветливо улыбнулась ему, хотя мысленно кляла его на чем свет стоит. Но когда прокурор откашлялся и приготовился задавать вопросы, колени у Абдул Шейха дрогнули.
Ему пришлось схватиться за бортики кафедры, чтобы не упасть. Он никогда не бывал в подобном учреждении и не выступал перед такими серьезными и суровыми людьми. Даже самый первый, совсем простой вопрос обвинителя, который, как понял муж Фатимы, целиком на его стороне, поставил старика в тупик.
– С кем вы живете?
– С женой, – ответил вдовец так, будто она была жива.
А когда его спросили, сколько ему лет, он почему-то стал настаивать, что тридцать пять. Имена дочерей он вспомнил верно, а вот свой адрес назвать так и не смог. Он не понимал, куда надо смотреть. То ли на судью, которая спокойно взирала на все происходящее с высоты своего подиума, то ли на прокурора, стоявшего напротив свидетеля, на том же уровне, что и он. Потом Абдул Шейх зачем-то повернулся к адвокату, и это совсем сбило его с толку: защитник по какой-то непонятной причине широко улыбался судье.
В результате Абдул Шейх решил обращаться только к госпоже Чоан. Именно ей он стал рассказывать о том, как вернулся домой и повез жену в больницу.
– Была ли ваша супруга в состоянии говорить в тот вечер?
Это был первый важный вопрос, на который должен был ответить вдовец. Надо было собраться с мыслями и что-то сказать.
– Да, она могла разговаривать, – произнес он, сделав над собой усилие. Хорошо хоть, что все слова выговорил правильно.
– И что она вам рассказала по дороге в больницу Купер?
– Она сказала, что ее обозвали проституткой и пообещали оторвать вторую ногу, – начал он. Именно такие показания дал он полиции девять месяцев назад. Однако в суде этого было недостаточно: ничего особенного, обычные для повседневной жизни в Аннавади ругательства. Затем, после долгой паузы, муж Фатимы продолжил:
– Жена сказал, что соседи ее избили, – снова долгая пауза. Он поразмыслил, и добавил: – Ее схватили за шею и стали душить, а также били большим булыжником.
Вот они, ключевые слова. Свидетельство умирающей должны принять во внимание. Теперь дело предстанет в другом свете.
Обвинитель был доволен, и полицейские из участка Сахар тоже заулыбались.
Тут начал задавать свои вопросы защитник Хусейнов, всклокоченный и вертлявый человечек. К этому времени Абдул Шейх обрел прежнюю уверенность в себе. Нет, его жена не пребывала в депрессии с тех пор, как их дочь Медина утонула в ведре. Нет, она не поливала себя керосином дважды ранее. Наконец ему разрешили вернуться на свое место. Он практически упал на свой пластиковый стул, но при этом был удовлетворен: вот теперь он отплатил соседям за то, что они лишили его детей нормальной семьи.
– Кто следующий? – провозгласила судья Чоан. Пришло время заслушать последнего свидетеля из Аннавади.
Синтия Али, лучшая подруга Фатимы, люто ненавидела Хусейнов с тех самых пор, как мусорный бизнес ее мужа пошел ко дну. В ночь, когда Одноногая совершила самосожжение, а Абдул спрятался на складе, именно она пришла на майдан, чтобы призвать всех окрестных жителей пожаловаться на Хусейнов в полицию и обратиться к стражам порядка с требованием арестовать всю их семью.
Во время конфликта соседей Синтии не было рядом, но на следующий день она объявила следователям, что присутствовала на майдане. Затем через жену владельца борделя она передала Зерунизе угрозу: если ей не заплатят двадцать тысяч рупий, она даст такие показания, что всех ее родственников точно упрячут в тюрьму. Хусейны отказались платить и все эти месяцы со страхом ждали ее мести.
– У меня голова идет кругом, – сказала Зеруниза Абдулу вечером накануне очередных слушаний, когда они вместе стояли у весов и ждали, когда мусорщики принесут свой товар. Глаза у госпожи Хусейн были, и правда, безумные. Такое выражение на ее лице Абдул видел последний раз тогда, когда она приходила к окну неофициальной камеры в участке Сахар, чтобы навестить мужа и сына. – Как Синтия будет смотреть в глаза людям, если солжет в суде? – вопрошала Зеруниза. – Она потеряет лицо, лишится чести. Как после этого вернуться в Аннавади?
Абдул считал такую постановку вопроса просто абсурдной.
Перед явкой в суд Синтия вымыла голову и надела свое лучшее сари – лиловое с красивой, голубой с золотом, каймой. Привести в порядок гнилые зубы было невозможно.
Женщина представляла, что ее выступление в суде будет решающим и станет кульминацией всего процесса. Нечто подобное она видела в индийских фильмах.
Ей было очень горько смотреть, как растут доходы конкурентов, в то время как ее семья бедствует. Синтия считала, что Зерунизе просто повезло: она произвела на свет «сортировальную машину», то есть Абдула. Но Зеруниза, по мнению завистницы, вела себя высокомерно, будто считала себя самой умной. Кроме того, госпожа Хусейн любила пошептаться с другими женщинами о темных страницах биографии Синтии, которая некогда была танцовщицей в баре. Но та давным-давно оставила это занятие и приняла христианство. С недавнего времени Синтия стала именовать себя социальным работником: она пыталась пристроиться к какой-нибудь программе по борьбе с бедностью, наподобие тех, что курировала Айша. Правительство и иностранные инвесторы охотно вливали деньги в подобные проекты.
Когда госпожа Чоан вызвала ее к кафедре, Синтия вышла вперед и встала перед судьей, прямая, как струна. Она громко и уверенно назвала свое имя и недавно придуманный род занятий – координация социальных программ. Забеспокоилась она лишь тогда, когда обвинитель начал задавать вопросы.
Этот прокурор совсем не был похож на тех, которых она видела в кино. Он не пронзал ее горящим взором; вид у него был усталый и скучающий. Он вообще не поднимал глаз на свидетельницу, несмотря на то, что она облачилась в такое эффектное сари. Ему, как и судье, явно ужасно надоело дело, которое сейчас слушали.
Недовольная Синтия насупила брови. Зачем обвинитель торопит ее? Разве судья не хочет узнать все детали той ссоры, при которой свидетельница якобы присутствовала? Она сейчас поведает всем, как пыталась выломать дверь, чтобы спасти горящую подругу. Не успела она произнести несколько фраз, как прокурор закончил задавать вопросы и предоставил слово адвокату.
Тот подскочил со своего стула. Этот человек действительно был похож на юриста из фильмов. Он отнесся к лжесвидетельнице, последней на скучном слушании, внимательно и настороженно.
Да, призналась она в ответ на его вопросы, бизнес ее семьи потерпел крах, в то время как Хусейны благоденствовали.
Да, действительно, ее хижина находится на некотором расстоянии от дома обвиняемых, в другом переулке.
Да, ее дом довольно далеко от того места, где произошла ссора. Да, во время конфликта она готовила ужин, резала овощи.
– Так как же вы могли видеть, что произошло между соседями? – поинтересовался адвокат.
– Но я это видела! – заупрямилась Синтия. Ее лицо исказила гримаса. – Она же моя соседка!
– Не согласен, – возразил адвокат. – Это раньше вы говорили, что были свидетельницей ссоры. Но это не соответствует действительности. Вы тогда солгали.
В итоге судья продиктовала вечно отстающему от событий стенографисту некую несуразную комбинацию, соединив часть вопроса и ответа. Получилось: «Я солгала, и я видела ссору».
Глаза у Синтии вылезли из орбит. Ее сын ходил в католическую школу и учил там английский. Мать, помогая ему делать домашние задания, и сама запомнила кое-что. Она поняла, что судья велела стенографисту зафиксировать, что свидетельница призналась во лжи. Но это не так, надо все исправить! Ей нужно было время, чтобы подумать, собраться с мыслями.
– Подождите! – крикнула она так громко, что Кекашан и Карам услышали ее голос, перекрывший уличный шум. Но это было «ускоренное судопроизводство», да и дело с точки зрения чиновников было ничтожным. Никто никого здесь не ждал.
Свидетельница может занять свое место. Судья Чоан собралась рассматривать следующее дело. Полицейские показали приглашенным на дверь. Но как же Синтия может взять и уйти, когда ее неверно поняли? Как же теперь изъять из компьютерной стенограммы неправильную интерпретацию ее ложного свидетельства? Она вся тряслась от ярости. Но на кого ее выплеснуть? На судью? На адвоката? На систему правосудия? Она решили валить все на Хусейнов, сидящих в конце зала на скамье подсудимых.
– Я вам еще покажу, – закричала она, покидая помещение, и картинно потрясла кулаком, как в кино. Но ее выступление было окончено, а фильмов здесь никто не снимал. Неверно понятые свидетели и заинтригованные, не разобравшие, что произошло, обвиняемые, сели в одну электричку и отправились домой. Надо было возвращаться в Аннавади к повседневным заботам. Все они еще долго будут судачить между собой о сегодняшнем слушании, но так до конца и не разберутся в том, что случилось. Точку в этом деле поставят после прений, которые состоятся через две недели.
Глава 15
Лед
Абдул, Мирчи и родители стояли, заложив руки за спину, перед складом, забитым разнообразным годным для сдачи на переработку мусором, и раздумывали, что делать со всеми этими запасами. Они хотели по возможности отсрочить поездку на утилизационное предприятие, так как цены на их товар предельно упали. Но ехать надо было. Семья продала склад, чтобы заплатить адвокату. И, хотя в дни, свободные от поездок в Донгри, Абдул работал как проклятый, его труды приносили очень мало денег. Полицейским из участка Сахар удалось выполнить свою угрозу и пустить Хусейнов по миру.
В семье было решено, что все ее члены будут стараться придерживаться строгих этических принципов, усвоенных Абдулом в Донгри от учителя. Во всяком случае, пока дело рассматривается в суде, никакого краденого товара они покупать не будут. Доход семьи из-за этого уменьшился на 15 процентов, но при этом полиция продолжала проявлять к ним повышенное внимание. Стражи порядка теперь приходили каждый день, чтобы вымогать деньги.
– Они терзают нас, как собаки, всю кровь высосали, – жаловалась как-то Зеруниза. Найти у Хусейнов какой-либо незаконно приобретенный товар полицейские не могли, поэтому теперь они угрожали, что арестуют Абдула за сортировку мусора посреди майдана. Как он смеет занимать общественную территорию? Это же снижает качество жизни в Аннавади!
Полицейские намекали, что, выдвинув новое обвинение, они продемонстрируют судье, что семья склонна к систематическому нарушению закона. Зеруниза давала одну взятку за другой, а ее муж тем временем подыскивал место в соседнем районе, где можно было бы устроить склад. Возможно, местные блюстители порядка, ничего не знающие об уголовном деле, будут более покладистыми.
Карам хотел верить, что продажа нынешних запасов принесет им неплохой барыш.
– Там, наверное, наберется около пяти килограммов «мельхиора», – говорил он. – И, может, два килограмма меди…
– Не наберется там столько, там одно дерьмо, – окорачивала его жена. – Ты прямо как Мирчи – яблочко от яблони недалеко падает. Оба не хотите работать, только есть, и ждете, что вам все достанется даром.
Мирчи поморщился. Раньше он сам с охотой признавал себя ленивым. Он часто показывал друзьям старую выцветшую фотографию, на которой они с Абдулом были изображены совсем маленькими.
– Видите, Абдул куда-то ползет, а я сижу себе спокойно? Мы всегда были такими разными!
Но с тех пор, как семья попала в сложную ситуацию, он очень изменился. Мальчик научился быстро и хорошо сортировать мусор и вообще брался за любую подработку.
Недавно они вместе с его лучшим другом Раулом подвизались на строительстве новой роскошной гостиницы рядом с аэропортом. Там они помогали сооружать два бассейна. Потом ему удалось устроиться на работу своей мечты: в «Интерконтинентале» он должен был готовить помещения к вечеринкам. Менеджеру фирмы, специализировавшейся на организации праздников, Мирчи понравился, ему выдали форменный пиджак и галстук-бабочку на прищепке. Пиджак был из гладкой, черной, как вороново крыло ткани, отливавший матовым блеском. Зеруниза лишилась дара речи от восторга, когда провела по ней рукой. Но в конце рабочей недели менеджер потребовал, чтобы униформу вернули. К тому же он заплатил Мирчи в пять раз меньше, чем обещал. Тогда парень отправился через весь город в офис работодателя, в надежде получить оставшуюся часть жалованья. Но охрана его даже на порог не пустила.
После этого его временно приняли в компанию Skygourmet, где готовили еду для авиарейсов. Утром мальчика первым делом отправляли в специальную комнату, где компрессор мощным воздушным потоком сдувал с него всю городскую пыль и грязь. Затем он отправлялся загружать поддоны с едой в огромные холодильные камеры с многочисленными отсеками. Труд был нелегким: он без конца таскал тяжести в помещении, где было очень холодно. От мороза у него немели руки и ноги, а в носу образовывалась ледяная крошка. Его пальцы, касаясь металлических поверхностей, примерзали к ним. Зато он зарабатывал по двести рупий в день. Но вскоре весь временный персонал на этом предприятии сократили.
Многие фирмы, чей бизнес был связан с обеспечением аэропорта и авиакомпаний, сейчас сворачивали свою деятельность. Отрицательные последствия экономического спада и террористических актов все еще давали о себе знать. Шив сена, политическая партия, к которой принадлежала Айша, протестовала против сокращения рабочих мест. Организуемые ею акции не всегда были мирными. После массовых увольнений в «Интерконтинентале» спровоцированные Шив сеной молодчики явились в гостиницу и разгромили фешенебельный холл, требуя, чтобы жителям Махараштры предоставили работу. Эта наглая выходка заставила менеджмент отеля пойти на уступки, и в результате выиграл Раул, получивший по окончании беспорядков временное место. С ним заключили полугодовой договор на очистку вентиляционных шахт.
Как-то вечером Мирчи явился домой и гордо заявил:
– Сторож с парковки говорит, что я очень способный парень.
Мальчику так хотелось найти наконец хоть что-то, что приблизит его к цели – обретению постоянной работы. Но в этом городе было слишком много таких же молодых, умных, симпатичных, но неопытных ребят, жаждавших получать хоть какой-то стабильный доход.
Хусейны ожидали прений, которые должны завершить рассмотрение их дела, и одновременно вместе с остальными жителями Мумбаи следили еще за одним процессом, также проходившем в ускоренном режиме. Из всех боевиков, участвовавших в недавней террористической атаке, в живых остался только один, двадцатиоднолетний пакистанец по имени Аджмал Касаб. Его содержали в тюрьме на Артур-роуд. Именно там, в специально отведенном зале при повышенных мерах безопасности слушалось его дело.
Отец Абдула осуждал боевиков, в том числе и Касаба. Он говорил, что Коран не призывает мусульман убивать мирных жителей, среди которых, кстати, есть и их единоверцы. А Абдул считал, что Касабу все-таки в некотором роде повезло.
– Наверное, его жестоко избивают там, в тюрьме, – как-то сказал он. – Но этот парень хотя бы знает, что действительно совершил то, в чем его обвиняют. Если ты невиновен, побои сносить труднее.
Общественное возмущение и ненависть к Касабу все же не распространилась на других мусульман. Абдул с облегчением отметил это, когда в электричке по пути в Донгри наблюдал за окружающими его людьми. Никто из пассажиров душного, переполненного вагона не обращал не него особого внимания. Индуисты ехали по своим делам и думали о чем-то своем, как обычно. Кто-то покашливал, кто-то ел, кто-то разглядывал проплывавшие в окне рекламные щиты, на которых звезды Болливуда нахваливали цемент или «Кока-колу». Как и Абдул, другие люди бережно придерживали пакеты с важными документами. На пакете у мальчика красовалась надпись: «Сделай паузу, скушай «Твикс». Ничего вокруг не изменилось, и это вселяло надежду и некоторый оптимизм.
Новые надежды питали также и состоятельные жители города. После терактов многие из тех, кто ранее не участвовал в политической жизни страны, решили занять более активную общественную позицию. Они вынашивали идеи реформирования власти. До этого богатые люди, как правило, предпочитали действовать в обход системы: они просто игнорировали неэффективные государственные институты. Полиция не обеспечивала безопасность – нанимали частную охрану. Государственная система образования не позволяла получить знания – отсылали детей в платные частные школы. Вода из водопровода была непригодна для употребления – покупали и устанавливали фильтры. Многие годы руководствуясь таким принципом, элита пришла к выводу, что лучшая власть – это та, которая не мешает тебе жить своей жизнью.
Однако после атак на «Тадж» и «Оберой», где погибли как представители «высших сословий», так и простые мумбайцы, стало ясно, что позиция правящего класса нуждается в пересмотре. Люди с деньгами поняли, что одними лишь частными мерами ограничиваться нельзя. Невозможно самому защитить себя от всех угроз, возникающих в мегаполисе. Представители элиты оказались столь же уязвимыми и зависимыми от насквозь прогнившей, не способной никого защитить системы общественной безопасности, как и их беднейшие сограждане.
В конце апреля должны были пройти парламентские выборы, на которые собиралось прийти рекордное количество избирателей из числа представителей среднего класса и богатых людей. Талантливые, хорошо образованные индийцы выдвигали различные политические программы и предлагали радикальные реформы. В центре их внимания оказались такие понятия, как общественный контроль, прозрачность, открытость власти и электронное правительство. Когда-то основоположниками независимой государственности в Индии стали представители высших каст, получившие европейское образование. Но в двадцать первом веке подобные кандидаты почти не баллотировались и даже не принимали участие в голосовании. Демократические процедуры были им ни к чему; они знали другие способы отстаивания своих общественных и экономических интересов. Сейчас во всей Индии беднейшие слои населения ждали выборов с надеждой и с серьезными намерениями повлиять на то, что происходит в стране. Для них это был единственный способ изъявить свою волю и продемонстрировать свою силу.
Новый сортировщик мусора пришел в Аннавади и открыл здесь свою лавочку. Он заполнил ту нишу, которую освободили фактически выдавленные отсюда Хусейны. Абдул теперь целыми днями сидел перед маленькой хибаркой на окраине трущобного квартала Саки-Нака. Этот сарай его семья недавно арендовала под склад. Торговля шла плохо. Местные мусорщики привыкли сдавать товар другим посредникам и не спешили менять свои предпочтения. Однако Абдулу стало легче и спокойнее: проводя время в вынужденном безделье на пороге нового склада, он глядел на незнакомый ему майдан и понимал, что Аннавади со всеми его трагедиями остался где-то далеко. Никто здесь не знал Фатиму и не ведал, что семья Абдула находится под судом. Местные жители не слышали об убийстве Калу, а также об отравившихся крысиным ядом Мине и Санджае.
По вечерам некий человек за одну рупию катал детей на небольшом «чертовом колесе», которое вращал вручную специальным рычагом. Полиция, как всегда, являлась чтобы требовать деньги, но не к Абдулу, а к другим предпринимателям. Ведь и дураку было ясно, что Абдул практически не получает дохода.
У него было много времени на размышления – почти столько же, сколько в Донгри. Он грелся в лучах горячего апрельского солнца и думал о воде и льде.
Одно и то же вещество может принимать форму как воды, так и льда. Точно так же и люди: разные на первый взгляд, они, по мнению Абдула, на поверку оказываются сделанными из одного и того же материала. Впрочем, он сам, вероятно, все-таки немного отличается от многих других – жадных и беспринципных. Например, от полицейских, от следователя по особо важным делам, от врача из морга, сфабриковавшего заключение о смерти Калу. Если Абдулу нужно было бы рассортировать людей в зависимости от того, кто из какого материала сделан, большинство, наверное, попало бы в одну гигантскую кучу. Но вот что интересно: лед, состоящий из того же вещества, что и вода, все же отличается от нее по виду, и, как считал Абдул, обладает лучшими качествами.
Абдул хотел стать более совершенным, чем тот материал, из которого он слеплен. Вода в Мумбаи грязная, но можно стать льдом. У него будут идеалы, высокие цели. Первым среди тех моральных ориентиров, которые он стремился в себе сформировать, была вера в справедливость. Хотя понятно, что здесь у него был свой, личный интерес.
При этом именно сейчас ему особенно непросто было верить в правосудие. Адвокат Карама и Кекашан был убежден, что его подзащитных обязательно оправдают, особенно после шумного разоблачения Синтии, одной из главных свидетельниц обвинения. Однако незадолго до последнего заседания судью Чоан перевели в другое учреждение в далеком городке. Вскоре должны назначить нового судью, которому придется заново вникать в дело и разбираться во всех его тонкостях, читая убогую стенограмму всех предыдущих слушаний.
Хусейны были убиты этой новостью. А следователь по особо важным делам в золотых очках не преминула воспользоваться ситуацией. Она в третий раз явилась к Караму и Зерунизе, чтобы потребовать у них денег. На этот раз ее сопровождал муж Фатимы.
Госпожа Пайкрао заявила, что у нового судьи крутой нрав, и он уж точно вынесет обвинительный приговор отцу семейства и Кекашан. Но, к счастью, вдовец готов ходатайствовать о прекращении дела. Он изменит свои показания и показания своей жены. Тогда дело закроют. Цена вопроса – два лаха, то есть более четырех тысяч долларов.
Пурмина Пайкрао блефовала. Она решила сыграть на невежестве обитателей трущоб. Женщина полагала, что Хусейны не поймут, что их дело не гражданское, а уголовное, и инициировано оно штатом Махараштра. Муж Фатимы не может повлиять на его прекращение, сколько бы ему ни заплатили.
Перед тем как снова дать следователю по особо важным делам от ворот поворот, отец Абдула все же решил проконсультировался с адвокатом. Карам черпал знания о юридических процедурах из газет на урду, которые читал в большом количестве, и хотел удостовериться, что правильно понимает характер того процесса, по которому проходит подсудимым. Да, он все правильно понимает. Это была маленькая победа информации над коррупцией.
В каждой стране есть свои любимые мифы. Благополучные индийцы склонны романтизировать нестабильность и хаос, свойственные обществу, в котором они живут. Не будь повседневная жизнь страны столь непредсказуемой и беспорядочной, говорят они, невозможен был бы и ее нынешний динамичный рост. Вот, к примеру, в Америке и Европе всякий знает, что будет, если открыть водопроводный кран или нажать клавишу выключателя. Но в Индии почти ни в чем нельзя быть уверенным. Хроническая неопределенность, согласно этой теории, стимулирует развитие творческих способностей, заставляет людей искать нестандартные пути решения задач, проявлять смекалку, предприимчивость.
Представители социальных низов охотно верили, что нестабильность порождает гениев. Одно плохо: бедняки уж очень уставали от постоянной несоразмерности усилий, затрачиваемых для решения проблем, и получаемых результатов. Как сказала одна девочка в Аннавади: «Что мы только не пробовали, но мир по-прежнему враждебен к нам».
Три раза в неделю Абдул проходил через крошечную калитку в стене колонии Донгри. И каждый раз он искал глазами Наставника. Ему так хотелось поведать учителю о чиновнице, которая пыталась обмануть его родителей, и о том, как хорошо шел судебный процесс, пока не заменили судью; а также рассказать, как полиция разорила их семейный бизнес. В Аннавади Абдул так часто врал о своих особых отношениях с Наставником, что сам поверил, будто тому интересно следить, как продвигаются дела у его подопечного.
Однако встретиться с учителем мальчику все не удавалось. Он расписывался в журнале и снова выходил на улицу, думая, как бы потянуть время и не возвращаться сразу в Саки-Нака, где его ждали одни разочарования. У него не получалось заработать на жизнь себе и своей семье. Однажды, чтобы взбодриться, он решил пройтись пешком от детской колонии до легендарной мумбайской мечети Хаджи Али[103]. Идти до нее было примерно час.
– Я сильно не задержусь, – уверил он мать. – Мне просто нужно побольше двигаться, чтобы лучше работало сердце.
Мечеть, а также мавзолей Хаджи Али, находились на островке в Аравийском море, связанном с материком длинной каменной дамбой. Перед Абдулом двигалась толпа паломников. В воздухе стоял туман от взметаемых морем соленых брызг, и оттого мальчику мерещилось, что головы женщин в темных покрывалах впереди – это сотни черных воздушных шаров, медленно плывущих через перешеек навстречу сверкающему куполу мечети. По обе стороны дороги сидели за раскладными столиками торговцы, продававшие крашения из соленого теста и пластмассовые водяные пистолеты. Небеса были покрыты легкими перистыми облаками, похожими на крылья чаек. Вид был прекрасен, как на картинке в календаре на урду, некогда висевшем у Хусейнов в доме.
И тут Абдул заметил то, чего никогда не увидишь в красивых фотокалендарях.
Площадь у самой мечети была запружена одноногими попрошайками. Впрочем, безногие здесь тоже были. Они заполонили все пространство: одни стояли на коленях, другие простерлись на земле, третьи голосили, причитали и рвали на себе одежду. Казалось, будто вместе собралась добрая сотня безумных клонов Фатимы.
Абдул бросился прочь, подальше от Хаджи Али. Дело не в том, что ему неприятно было смотреть на всех этих увечных. Смятение в его душе имело совсем иную природу. Он вдруг понял, что не сможет жить спокойно, пока суд не объявит его невиновным. Правосудие должно признать, что он не нападал на женщину-инвалида, не душил ее и не вынуждал покончить с собой жестоким и страшным способом.
Абдул мог взять себя в руки и подавить любые свои желания и стремления, но не это. Он хотел, чтобы все знали: он лучше и чище, чем та грязная вода, в которой он обитает. Приговор должен был подтвердить всем, что он кристально чист, как лед.
Глава 16
Черное и белое
Айша мечтала уехать из Аннавади и для осуществления своего плана испробовала много разных способов. Но в начале 2009 года она поняла, что все придуманные ею пути бегства вели в тупик. Она почувствовала тоску и опустошенность. Может, силы покинули ее, потому что недавно ее ударило током? Или радость жизни ушла оттого, что умерший недавно, так и не собрав денег на операцию, господин Камбл мог перед смертью послать проклятие в ее адрес? Вскоре после кремации его вдова, симпатичная женщина, которой покойный супруг оставил только долги, увела у Айши одного из ее самых полезных и ловких любовников.