Фусер и Миаль смотрели друг на друга, кипя от несправедливости, жертвой которой был этот человек, сердце сжималось от его наивной доверчивости и беспомощности. «Я… делаю вывод, что любой человек или любое произнесенное слово может внезапно вознести на недоступную высоту».
Глава IV
МАЧУ‑ПИКЧУ
3 апреля 1952 года – великий день, долгожданный, о котором столько мечтали, день подъема на Мачу‑Пикчу.
Сначала подъем‑серпантин на местном поезде, который движется как фуникулер: часть пути локомотив толкает вагоны, другую часть он их тащит. Железная дорога проходит по берегу реки Поматалес, притоку Вилкашота. По мере того как идет подъем, растительность становится все более тропической и буйной.
В свои путевые книжки два друга вписывают названия пройденных поселков: Пукуйра, Иракучака, Уакондо. Эрнесто добросовестно делает наброски пейзажей или сцен повседневной жизни, благодаря заочным урокам рисования, полученным, когда ему было четырнадцать лет. На каждой остановке – только Виракоча знает, сколько их, – чолак (метисы) и индейцы протягивают подносы с едой: острый суп, козий сыр, горячие початки кукурузы, пышки из маниоки с красным перцем. Снова показываются деревья, помпельмус, анона черимойя, вся гамма папоротников, бегоний. Поток быстрится, становится все более бурным. Наконец поезд останавливается около щита Мачу‑Пикчу. Фусер со своей тенью, которую зовут Миаль, выпрыгивает из вагона и вместо классической восьмикилометровой туристской тропы решает пойти кратчайшим путем погонщиков мулов.
Здания белого гранита расположены в каких‑то 600 метрах над рекой, которая громко шумит в узком ущелье крутых гор. В сумерках низкие облака покрывают вершины серым саваном. Здесь творчество человека достойно соперничает с природой: сначала перед глазами появляется Уайна‑Пикчу (молодая гора), затем Ее Сказочное Величество Мачу‑Пикчу (старая гора), именем которой назван город.
Город кажется вертикальным, как если бы строители построили его в горизонтальной плоскости, а потом перевернули на 90°. Фусер и Миаль, пораженные такой красотой, задерживаются в сторожевой башне, куда добираются по южной стороне. Ниже город правителей с храмом, который возвышается над восточной долиной. Вплотную пригнанные гранитные блоки нигде не нарушают целостности. Чем выше поднимаются стены, тем меньше размер блоков, которые их составляют, что придает храму красоту и мощь. Он сделан полукругом. Во внутренней части одного из окон узкие отверстия около трех сантиметров в диаметре, куда вставляли золотые диски, символизирующие солнце.
О Мачу‑Пикчу Че позднее напишет: «По мнению Бангема, археолога[4], который нашел руины, это не просто укрытие от завоевателей, это родовое место доминирующей расы кечуа и ее святилище. Позднее во времена испанского завоевания оно стало прибежищем для побежденных воинов (…). Венец города, как обычно в такого рода строениях, – храм Солнца со знаменитым Интиватаной, высеченным в скале, которая служит ему пьедесталом. Длинная гряда тщательно отполированных камней указывает на стратегическую ценность. Выходящие на реку три окна трапециевидной формы, типовые для сооружений кечуа, их Бангем, по‑моему, слишком притянуто, считает теми, через которые братья Айар, божества инков, сбежали, чтобы показать избранной расе путь к земле обетованной».
Этим вечером – одним из самых прекрасных в его жизни, как напишет он позже, – Эрнесто не может заснуть, читая письма Симона Боливара, венесуэльского освободителя, который дал свое имя Боливии. Его воображение распаляется.
4 апреля на рассвете они с Миалем начинают восхождение на Уайна‑Пикчу. Какими бы крутыми ни были последние четыре сотни метров, возвышающиеся над крепостью Вилькампа, это не препятствие для двух спортсменов. Фотография на вершине, записка на клочке бумаги, помещенном в бутылку, которой суждено ждать здесь их возвращения когда‑нибудь в будущем. Фусер кладет ее в землю, как бы бросая в океан текущего времени. Это прошлое, которое он открывает здесь, прошлое камней и людей, это также его собственное будущее. Он читает из Неруды:
Дивный город, весь из каменных лестниц,
Последний приют чистых душ,
Лишенных покрова земного.
Ты – Мать, своей грудью
Вскормившая небо и землю,
Облекшая в камень детей их,
Чье время прошло
На заре человечества.
Отважных бессмертием ты наделила.
Чуть позже, после зала для жертвоприношений, неправильно называемого башней, им приходит в голову мысль вскипятить мате на камне, где приносились в жертву девственницы. Лежа на плите смерти, Миаль улетает в мечтания:
– Я женюсь на Марии‑Магдалене де Куско, и так как она потомок Манко Капака II, то стану Манко Капак III. Я создам свою партию, верну народу право голоса, и произойдет революция Тупак Амару, настоящая индо‑американская революция.
Фусер качает головой:
– Революция без выстрелов? Ты сумасшедший, малыш.
Возвращение в Куско затягивается. Поезд больше стоит, нежели движется. Многие пассажиры выходят, чтобы нарвать цветов нукчу для праздника полнолуния, который очень интересует наших путешественников. Они используют время, чтобы написать письма своим. Малыш размышляет о словах Фусера на жертвенных камнях. Ему вспоминается фраза, произнесенная почти десять лет назад:
– Когда в конце 1943 года в Кордове студенты второго семестра организовали демонстрацию протеста и сотни их были брошены в тюрьму, я в том числе, Эрнесто нашел меня в центральном комиссариате, где нас держали без суда и следствия. Когда я попытался объяснить ему смысл содеянного, Эрнесто, которому было только четырнадцать лет, возразил мне: «Выходить на улицу, чтобы меня избили? Без оружия мне там делать нечего».
Позднее он снова повторит: «На удар нужно отвечать ударом!» Путешествие в Латинскую Америку для Эрнесто – настоящее откровение. После Мачу‑Пикчу и Чукикаматы он находится в стадии «революционного развития».
От Куско друзья‑путешественники направляются в глубь страны. После Абанкай они поднимаются прямо на север, к Лиме, через перуанский тропический лес. На грузовике, пешком, верхом на муле. Уанкарама, Андауайас, Айакучо, Лурикоча, Оксапампа… названия, от которых хочется схватить гитару и запеть. Искатели приключений становятся врачами, делая детям прививки БЦЖ, оказывая помощь раненым рабочим, туберкулезным больным. 13 апреля в четыре часа утра Альберто вынужден сделать инъекцию кальция Эрнесто, сраженного приступом астмы, чтобы вызвать выброс адреналина.
В город вице‑королей они прибывают 1 мая, в день праздника труда, и буквально падают на скамейку, испытывая огромное облегчение: их ноги сбиты в кровь от столь долгого путешествия. Выглядят друзья пугающе – мятая одежда, исцарапанные, бороды, как у дикарей. Вечером за столом у доктора Песке они вновь в человеческом облике. Блестящее общество, разговор о последних научных открытиях, международной политике, спорте, литературе. Эрнесто производит впечатление страстной убежденностью и юношеским пылом.
Хозяин дома – известный человек, с богатым жизненным опытом. Когда к власти пришел генерал Одриа, Песке вел кафедру тропической медицины в университете. Прогрессивные мысли стоили ему перевода в Уамбо, бедный туземный поселок в восьми километрах от Лимы, на высоте трех тысяч метров над уровнем моря. Его коллеги, попавшие в подобный переплет, как правило, становились завсегдатаями местных харчевен, притонов и борделей. Профессор Песке занялся исследованиями, имея в руках такие простые инструменты, как весы, термометр и сфигмоманометр – для измерения артериального давления. Он использовал свое пребывание на горном плато, написав блестящую монографию о физиологии местных жителей. Он первым диагностировал экзантематозный тиф и классифицировал три типа флеботом; по его имени назван ланцет, используемый в медицине для надреза и кровопускания.
Обнаружив в районе, где он находился, лепрогенный очаг, открыл небольшой лепрозорий. Результаты его исследований были опубликованы в международных научных журналах. Затерянный в горах, он без задержки получал огромную почту, которая заваливала бедного почтальона. Частью благодаря этой известности, а также потому, что военное давление уменьшилось, ему была возвращена кафедра.
Вечером, прежде чем проститься с гостями, профессор Песке дает каждому по экземпляру своей книги «Пространство безмолвия». То, как он ее им дает, священнодействуя, отражает огромную гордость. Увы, прочитав, друзья вынуждены признать: по сравнению с живыми увлекательными рассказами ее автора о своих опытах книжица сильно проигрывает. Он хотел заинтересовать, и ему этого не удалось. Вместо незатейливого естественного изложения он использует напыщенный безжизненный стиль. Все же Миаль умоляет Фусера, чтобы тот не развивал эту тему.
Но на следующий вечер во время прощального обеда Песке сам спрашивает, как они нашли книгу. Эрнесто утыкается носом в тарелку, Альберто начинает молоть что‑то вроде: «Очень мило, описания высоких плато… Это так правдиво…. И жизнь индейцев, труд крестьян, как все мрачно… Вам это очень удалось…»
К несчастью, профессору недостаточно:
– А вы, Гевара, что думаете?
У Эрнесто патологическое отвращение ко лжи, даже во спасение. Он предпринимает страшные усилия, чтобы не смотреть на хозяина, делает круглые глаза, опять накладывает большую тарелку перуанского потэ[5], чтобы оттянуть время. Альберто спешит на помощь:
– А еще, доктор, мне понравилось, где вы описываете разлив Урубамбы. Это так живо, так волнующе…
Мадам Песке тоже в восторге от писательского таланта ее мужа, и разговор переходит на другую тему. Но в момент прощания, когда они обнимаются, по южно‑американски похлопывая друг друга, профессор снова обращается к Эрнесто:
– Ну‑с, Гевара, вы не уйдете, не сказав вашего мнения о моей книге…
Фусер делает глубокий вдох, поднимает указательный палец и, не переводя дыхания, выкладывает все недостатки произведения. Миаль видит, как его жертва постепенно никнет, согласно кивая головой. Вместо вывода Эрнесто рубит:
– Невероятно, как вы, левый, и написали декадентскую книжонку, которая не оставляет индейцам и метисам вообще никакой надежды.
Сконфуженный, раздавленный Песке только повторяет:
– Вы правы, Гевара, вы правы…
В тяжелой атмосфере попрощавшись с хозяевами, друзья молча возвращаются к себе в другой конец города. На мосту, переходя Римак, Миаль взрывается:
– Воистину нужно быть настоящим хамом и подлецом, так унизить профессора, как ты это сделал. Он принял нас, накормил, предоставил джип, и только потому, что у него есть один‑единственный недостаток считать себя писателем, ты ему об этом кричишь во все горло! Браво и спасибо!
Эрнесто, ужасно подавленный:
– Но ты же хорошо видел, что я ничего не хотел говорить на прощанье, сделал все, чтобы не отвечать…
Он глубоко переживает, что ранил кого он уважает. Но ложь заставила бы переживать еще больше.
Из Лимы, где друзья провели более трех недель, они выносят два впечатления – доктор Песке и Сераида Болюарте. Красивая, предупредительная, она прекрасно исполняет роль доброй феи с заметной нежностью к более молодому искателю приключений. Пока ее мать готовит восхитительную еду, все трое слушают пластинки Карлоса Гарделя. Перед отъездом Сераида дает им маленький примус. Они будут думать о ней каждый раз, зажигая его в дальнейшем путешествии.
17 мая – прощай, Лима, и вперед к Амазонке! Но прежде чем добраться до самой полноводной реки, нужно поднять большой палец и положиться на милость случая и любезных водителей. 18‑го они проходят через Керро де Паско, самый важный рудный центр Перу: золото, медь, железо, олово, естественно, в руках янки, – подчеркивает Фусер. После Тинго‑Мария они преодолевают Спящую Красавицу, так местные жители назвали горную цепь, которая издалека похожа на лежащую женщину. Говорят, что водители грузовиков испытывают боль внизу живота от желания, когда видят ее.
Несколько дней льет проливной дождь и колеса застревают в грязи так, что нужно надевать цепи. Недалеко от бразильской границы, как только начинают появляться первые плантации кофе, путешественники спрыгивают на обочину. Вскоре вдали показался огромный караван из шестидесяти машин, направляющийся на восток, чтобы ремонтировать размытые дождем дороги. Джип – голова чудовищной анаконды, подбрасывает Фусера и Миаля до Пукальпы, где грузится Сене‑па, на ней они начнут спускаться по Укайяли, которая позднее станет Амазонкой.
Ловя рыбу удочкой, Эрнесто вытаскивает крокодилёнка и тотчас возвращает его назад. Он пишет своим родителям: «Дорогие предки, если в течение месяца вы не получите от меня известий, это значит, что я проглочен крокодилами или съеден индейцами‑хиварос. Они высушивают головы своих пленных и продают их американским туристам. Вы сможете приехать полюбоваться мной в сувенирной лавке у грингос». Они проходят через Икитос, город, который во время войны переживал свой звездный час, когда требовался каучук. Затем Белем – не путать с большим Белемом в устье Амазонки. После очередного приступа астмы у Эрнесто, эффективно купированного в центре борьбы с желтой лихорадкой, путешествие продолжается на борту Сиене в компании с индейцами, их женщинами, детьми и отощавшими собаками. Шестнадцать человек плюс горный табак для обмена, это чересчур для четырех плывущих досок!
Обогнув Сан‑Матео, судно, каких много на Амазонке, подходит к лепрозорию Сан‑Пабло, неподалеку от притока Альтакаруари.
Глава V
САН‑ПАБЛО, СВЕТ ПРОКАЖЕННЫХ
В воскресенье 8 июня в три часа безлунной ночи и под потоками воды Сиене высаживает двух аргентинских пассажиров в Сан‑Пабло. Темно‑серая пелена висит над местностью и размывает контуры. Доктор Брессиани сразу предстает перед ними, чтобы проводить их в свое бунгало на сваях.
Внезапно между облаками появляется луна и освещает окрестности. Из тьмы выступают три различных фрагмента: маленький полуостров, выступающий в Амазонку, где их высадил Сиене, здесь живет более двух сотен человек: сиделки, монахи, кюре, врачи и, конечно, индейцы, коренные жители. Немного далее, на берегу реки, свайный городок, который служит гардеробом для врачей и, в некотором роде, профилактический тамбур, чтобы надеть резиновые перчатки и маску при входе и помыться при выходе, после неизлечимых лепрозных. Наконец приблизительно в километре собственно лепрозорий. Он насчитывает тысячу больных, более или менее пораженных, и расположен в этом громадном болоте, формируемом окрестностями реки‑моря, постоянно во власти паводка.
После нескольких часов сна маленькая моторная лодка везет Миаля и Фусера на этап № 1 – «тамбур профилактики». Как только они переоделись, шум мотора сопровождает их к прокаженным, объявленным по большей части неизлечимыми. Первое впечатление простое: считаешь, что находишься в каком‑нибудь поселке Амазонки. Та же группа деревянных хижин на сваях и в подтверждение, что «здесь как везде», каноэ и лодки, груженные кореньями, рапайей, свежей или сушеной рыбой.
Совсем скоро перед ними возникают лица прокаженных. Это не крокодил, которого наказали, а лепра. Укороченные болезнью пальцы рук или ног, вместо носа – рана, разъеденный рот. Все эти люди живут семьями, родители не соглашаются расстаться со своим потомством. Больные прибывают из излучин рек Укайали и Ярави, где эндемическая лепра является частью повседневной жизни. Время и привычка делают свое, люди смиряются. А это противоречит борьбе с болезнью и стремлению ее победить. Пораженные лепрой индейцы, находящие диким то, что у них хотят отобрать детей, представляют организованное сообщество. Некоторые продают разнообразные предметы обихода, которые им удалось выменять на изделия их промысла: рыболовные крючки или удочки. Другие обрабатывают землю или обзаводятся мелким бизнесом. Самые упорные и проворные могут оплатить моторную лодку. Что касается прокаженных, считаемых заразными, то они живут отдельно, в запретной зоне, куда, разумеется, зашли аргентинские врачи. Беглый осмотр наиболее пораженных убеждает доктора Гранадо и его «ассистента» Эрнесто, что эта лепра, какой бы тяжелой она ни была, не заразна. Чтобы это доказать, они прикасаются к самым больным, снимают с них бинты, которые делают их похожими на мумии. В последующие дни организовывают футбольные матчи между пациентами и персоналом госпиталя. Фусер и Миаль играют только в команде прокаженных.
Спустя некоторое время Эрнесто сам оперирует пациента с больным локтем. Операция проста и состоит в разрезании бугорка, который стесняет сгибание руки. Как только к пациенту возвращается полная подвижность, вес доктора Гевары среди индейцев стремительно поднимается. Его искренность создает ему ауру, какой не имеет ни один другой врач, даже подвижный Альберто. Прокаженные становятся его братьями. Он помогает им больше словом, нежели лечением. Он ест вместе с ними и вообще держится на равных, что очень нравится.
Много лет спустя журналист Энди Дресслер посетит госпиталь Сан‑Пабло, где встретит Сильвио Лозано. Сильвио подтвердит, что Эрнесто спас ему жизнь. Сегодня хозяин бара «Че» рассказывает:
– В 1952 году я был одним из многочисленных прокаженных, приговоренных к скорой смерти. Немногие из моих товарищей выжили. В наше время есть всякие лекарства против лепры, а в то время не было ничего. Однажды поздно ночью – я никогда не забуду – в Сан‑Пабло вошел незнакомый врач, молодой человек, которому не было еще и двадцати пяти лет. Худощавый, симпатичный. Производит впечатление очень своенравного, но не сильного физически. Говорили, что он аргентинец.
У меня были только кожа да кости. Лепра поразила левую руку и медленно поедала меня. А тут еще температура и опухоль. Стреляющая боль периодически пронизывала тело, как если бы капли кипящей жидкости падали мне на кожу. Врачи станции вынесли приговор…
Однажды утром, когда от боли у меня уже текли слезы, я попросил, чтобы мне хоть как‑то помогли. Новый врач сидел прямо на земле, как йог. Помню, что он читал книгу, по‑английски. Я так ослаб, что у меня не было сил протянуть ему руку. Он взял ее, долго ощупывал и вдруг резко, что меня удивило, поднялся и выскочил из комнаты. Через несколько мгновений вернулся и сказал: «У вас задет нерв, нужно оперировать». Несмотря на успокаивающую прохладную руку на моем лбу, я испугался. «Если ничего не делать, вы умрете», – настаивал он. Когда мне воткнули две иглы в рану, я заорал как безумный и все искал взглядом молодого врача, потом потерял сознание.
Он спас меня. Это положило начало новой эры в лепрозории, хирургические инструменты не успевали ржаветь. Через много лет, будучи министром экономики на Кубе, он написал мне и спрашивал о моем здоровье.
Однако два странника судьбы не могут бесконечно оставаться в Сан‑Пабло. Прокаженные с болью в сердце наконец отпускают их. Они решают сделать для путешественников плот.
14 июня – двадцать четвертая годовщина Эрнесто. Девушки колонии, прокаженные и здоровые, целуют его по двадцать четыре раза каждая. В звуках импровизированного бала находят название для плота: «Мамбо‑Танго». Мамбо – ритм, который в то время произвел настоящий фурор, а танго – танец, такой дорогой сердцу аргентинца. Судну дает название почтенный и милый доктор Брессиани, неплохо играющий на саксофоне. Этим вечером Эрнесто поет единственное танго, слова которого он знает наизусть, ради прекрасных глаз санитарки, чахнущей от любви к нему.
19‑го больные организуют прощальный праздник для двух иностранцев, которые скрасили их жизнь. На пристани под мелким и теплым дождем их ждут семьи прокаженных, считавшиеся до появления аргентинцев заразными, соратники по футбольной команде. Увидев Фусера и Миаля, они кричат «ура», переходящее в пение, ему вторит музыка белой колонии. В течение многих часов инструменты одних сменяются голосами других. Уже поздно ночью, на прощанье, больные неумело выражают друзьям восхищение и желают звездного будущего на «Мамбо‑Танго».
Когда очередной оратор закончил говорить, Фусер и Миаль чуть не плачут. Младший подталкивает старшего. Альберто бессвязно бормочет, прежде чем находит нужные слава, способные выразить их чувства и радость от встречи с такими прекрасными людьми. Музыка возобновляется с новой силой, очередной больной, «учитель», берет слово, взрывы аплодисментов, грянула прощальная песня. Она вызывает спазмы в горле путешественников, когда они удаляются на своем плоту, который должен устрашать злых духов, что встретились бы на реке. Так это представляли себе индейцы.
«Мамбо‑Танго» скоро исчезает из виду. Ребята долго молчат. Миаль держит руль, а Фусер хочет написать при свете фонаря своей матери. Как будто она одна заслуживала немедленно узнать о прощании с прокаженными Сан‑Пабло.
«Чтобы проститься с нами, больные объединились в хор. У аккордеониста не было пальцев на правой руке, он заменил их палочками, прикрепленными к кулаку. Певец был слеп, и почти все обезображены сильной формой лепры, которая присуща этому региону. Все в свете фонарей и плошек. Сцена из фильма ужасов, которая все же останется одним из самых прекрасных воспоминаний в моей жизни. Альберто произнес пышную речь, такую впечатляющую, что она ввела слушателей в транс. Он заявил о себе как о достойном преемнике Перона!»
В сентябре 1993 года Альберто Гранадо попросит двух художников, проезжавших через Гавану, Фредерика Брандона и Мишеля Бридена, воссоздать эту замечательную сцену, остающуюся самой сильной во всей его жизни, какой она появляется в письме Эрнесто матери. Такой она навечно запечатлена на бумаге, которую Миаль хранит у себя.
На «Мамбо‑Танго» изобилие продуктов: ананасы, сухое мясо и рыба, горшкн масла, колбаса, нут, уложенные горой. Сверху надпись: с одной стороны – «Мамбо», с другой – «Танго». К тому же у них на борту примус Сераиды, фонарь, керосин, противомоскитная сетка и две живые курицы. Наши бывалые плотогоны упиваются как школьники – чтобы управлять таким примитивным средством в огромном пространстве, нужно крепко держать кормовое весло, служащее рулем. Так же прежде всего нужно держать в памяти советы, которые им дали старые индейцы: остерегаться плотов из больших стволов, соединенных лианами, которые спускаются по Амазонке, часто совсем без сопровождения. Если одно из этих чудищ случайно заденет среднее бревно, конец путешествию.
Три дня спокойного плавания под крики обезьян, попугаев и урчание в животах у крокодилов привадят их к Летисии, речному порту на границе трех государств (Перу, Колумбия, Бразилия). Они причаливают в каноэ, так как были вынуждены оставить «Мамбо‑Танго» на острове, бразильской территории, куда отнесло их течением, и плыть на лодке, лучше приспособленной. Летисия – гарнизонный город. Действуя как хорошие хамелеоны, экс‑полукрайние представляются футбольными тренерами! Эрнесто объяснит своим в очередном письме:
«От бедственного положения (у них не было больше денег. – Прим. авт.) нас спасло то, что мы были ангажированы как тренеры футбольной команды в ожидании военного самолета, который должен был доставить нас в Боготу через две недели. Вначале мы думали только тренировать их на поле, боясь оказаться в смешном положении, если вступим в игру сами. Но они были так плохи, что мы решились надеть бутсы. В результате наша команда, считавшаяся самой слабой, прибыла на соревнование в прекрасной форме, чтобы дойти до финала, где была побита только с пенальти. Альберто великолепен – стратег команды со своей манерой вести мяч как Педернера (Марадона того времени. – Прим. авт.) и предельно точными пасами. А я забил гол, который запечатлен в анналах Летисии».
На куске земли, отвоеванном у амазонского леса, Фусер и Миаль очень серьезно относятся к контракту с коачами, их вознаграждает приличная премия. Но они не останавливаются на этом. После тренировок они применяют групповую психологию, стремясь объяснить игрокам, что команда действует хуже, если один из ее членов идет не в ногу. Они преподают своим колумбийским футболистам знаменитый афоризм: «Один за всех, и все за одного».
Выбрав время, они побаловали себя поездкой на каноэ до Табатинга в Бразилии, а 2 июля взлетают на военном гидросамолете, угрожающе раскачивающемся, курс – Богота. Полет начинается в семь часов утра, среди мешков с почтой и груды униформы, и продолжается три часа. В Трес‑Эскинас двухмоторный самолет совершает посадку, чтобы починить плоскость. По прибытии в Мадрид[6]грузовик колумбийских армейских частей подвозит путешественников к казарме, где они оставляют свои вещи, прежде чем пойти в аргентинское посольство – получить почту и ночлег в университетском городке.
Богота им не нравится. Миаль находит ее «мрачной», почти похоронной. С адским шумом движения, выхлопными газами и дымом от заводов в небе. «Ну и грязища! Правда, не нужно забывать, что мы прибыли с чистого воздуха, напоенного запахом деревьев и цветов. Века отделяют Амазонию от Боготы – века технологического прогресса, что позволяет латиноамериканским капиталистам эксплуатировать внутренние районы страны. Это также века отступлений, во время которых была забыта связь с природой». Эрнесто согласен с мнением своего старшего друга по всем пунктам, из‑за астмы он особенно остро чувствует загрязнение.
Двум аргентинцам дышится в Боготе хуже еще и потому, что у них гнетущее ощущение от жизни в побежденном городе. Правительство Лореано Гомеса установило здесь настоящий террор. Студенческое собрание раскрывает перед путешественниками политическую панораму в стране, где страх репрессий отваживает от оппозиционных поползновений. Два друга уже столкнулись с полицией: однажды они потерялись в лабиринтах улиц, похожие на плохо одетых бродяг. Фусер достает из своей дорожной сумки нож для разрезания бумаги в форме кривого кинжала и острием чертит на земле маршрут возвращения. И тотчас же сбир в униформе, прихода которого они не заметили, пробует отобрать у них инструмент. Резкая реакция Эрнесто, который хватает его ружье. Инцидент заканчивается в полиции – без эксцессов, тем не менее это возмущает их друзей‑студентов, когда те узнают о случившемся.
В конце довольно неинтересной недели, исключая посещение музеев и велопробег, хирурги потеряли всякую надежду воспользоваться на месте своим искусством или встретить коллег. Выдворенные родным аргентинским консулом в эту неспокойную страну, они решают отправиться в Венесуэлу. Отъезд 11 июля в пять часов утра в омнибусе. Фусера прихватывают два приступа астмы: первый в Малаге, второй в Кукуте, на колумбийско‑венесуэльской границе, где они вынуждены покинуть шумное кабаре с музыкой, бандитами и проститутками и поспешить сделать укол адреналина. Кукута – странная международная платформа, где встречаются люди со всех уголков земли, занимающиеся чем угодно.
В Сан‑Кристобале, первом поселке на длинной дороге, ведущей в Каракас, Фусер и Миаль пьют за взятие Бастилии. 14 июля Фусер, который оправился от своей болезни, чувствует себя прекрасно. Где пешком, где автостопом наши землепроходцы следуют через Мериду 16‑го и через Баркисемето 17‑го, чтобы наконец 18‑го достичь Атлантического океана и Каракаса. Здесь их ждет денежный перевод от семьи Гевара, который позволяет им попировать. В посольстве их встречают как чумных собак. «Навозом потянуло», – слышат они, что, разумеется, правда, но тетя их аргентинского друга Маргарита Кальвенто для них готова была разорваться на части.
Для двух путешествующих собратьев приближается час расставания. Проведя вместе почти семь месяцев, они начинают задумываться о будущем. Альберто будет искать место в лаборатории в Каракасе, Эрнесто вернется в Буэнос‑Айрес закончить медицинское образование. Один из его дядей, агент американского торговца лошадьми, находится как раз в венесуэльской столице и должен возвращаться в Аргентину, сопроводив четвероногий груз в Майами, с ним Фусер вернется домой, сделав крюк через Флориду.
Однажды вечером за столом у доброй тетушки Маргариты аргентинский журналист, работающий для североамериканского агентства ЮПИ, начинает излагать «великую» теорию о более низком уровне латиноамериканцев по сравнению с англосаксами, что вызывает раздражение у его соотечественников. Из уважения к хозяйке Эрнесто все же удерживается от каких‑либо комментариев. До момента, когда он слышит:
– Жаль, что аргентинцы побили в 1806 году англичан, а то оба американских континента говорили бы по‑английски и все шло как в Соединенных Штатах!
Хлесткая реплика Фусера:
– Что касается меня, я предпочту быть безграмотным индейцем, нежели североамериканским миллионером! – И продолжая: – Или у нас было бы как в Индии, где местные страдают от истощения и на 90 % безграмотны, через два века после колонизации англичанами…
26 июля 1952 года, ясным утром, Эрнесто Гевара готовится покинуть аэропорт Маикетиа в самолете, полном лошадей. Двое путешественников сокращают прощание, каждый сдерживает обуревающие его эмоции, хитрит, чтобы не расстраивать другого.
– Сдавай свои экзамены и возвращайся ко мне, мы пойдем в Мексику, – Миаль борется со спазмами в горле.
Поднимаясь в самолет, Фусер прячет лицо, чтобы его не увидел друг.
Глава VI
У ГРИНГО