Для меня блокада началась с похорон. Хоронили двоюродного братишку. Двухмесячный малыш лежал на столе у окна в крошечном гробике, бледный в желтом, с лиловыми цветами, платьице. В память врезалось яркое синее небо над кладбищем и на его фоне оранжево-желтые листья клена.
Потом помню блокадные будни: ночные бомбежки, дневные обстрелы, окна заклеили бумажными полосками. На а окна повесили темные бумажные шторы. Их приподнимали днем, и тогда можно было читать, разместившись локтями на подоконнике, а коленками на стуле. Читали все подряд: «Марийкино детство», Жюля Верна «Пятнадцатилетний капитан», «Север против Юга», «Новый Завет» и даже «Идиота».
В войну люди старались объединиться. В пятикомнатной коммуналке оказалось восемь детей. Все мы жили в трех комнатах, в двух детей не было. Нас двоих двоюродных привезли наши мамы, оказавшиеся на казарменном положении.
Привезли в Демидов переулок к старшей неработающей сестре. В двух других комнатах жила семья из трех дошколят (их отец – командир Красной Армии пропал в ежовщину), их мама, бабуся Гали и Юры Галина мама была на фронте, а Юрина собирала нас, младших школьников и занималась с нами русским и арифметикой, а потом для всех читала сказки. (Юрина мама умерла от голода).
Во время обстрелов сначала нас уводили в бомбоубежище. На нарах было тесно и мрачно. Все молча ждали радостного сигнала «Отбой». Однажды обстрел застал нас в вестибюле дома, и мы увидели, как в водолечебницу, что была в подъезде, повели двух окровавленных женщин. Снаряд попал в дом №1 по Демидовскому переулку, а мы жили в доме №5.
В доме один, что на углу канала Грибоедова и Демидова переулка размещалась военно-морская часть и мастерская, где женщины шили рукавицы бойцам. Там дежурила моя старшая тетка, а моряки раз угостили меня щами, почему-то голубыми, листья капусты тоже были голубые.
Почти напротив нашего дома был госпиталь, поэтому нас бомбили и обстреливали постоянно. А мы перестали спускаться в бомбоубежище и сидели вдоль стен коммунальной кухни, где не было окон, а стояла большая плита с керосинками, которые давно не горели, не было керосина.
Давно не работала ванна, куда сгоняли нас троих: двухлетнего Лийку, семилетнего Толю и девятилетнюю меня. В комнате не топилась печь (не было дров), зато на стул поставили новую жестяную керосиновую банку. На нее надели самоварную трубу, а другой конец вставили в печку.
Давно уже съели все продукты, даже бурые шершавые макароны. Н карточках написано: «рыба, мясо», как воспоминание о довоенной жизни. Тоненький пластик свинины я увидела только в конце февраля 1942 года.
…Сейчас нет хлеба, нет воды. За хлебом хожу с теткой либо с нашей бывшей соседкой Лелей. Булочная была по ту сторону канала Грибоедова, прямо на углу. Чтобы попасть туда, надо было перейти мост, по которому на детских санках постоянно везли трупы, завернутые в одеяла. В булочной при свете керосиновой лампы продавщица взвешивает кусочек тяжелого хлеба и обязательно довесок (25гр.). Это сантиметровый квадратик, деленный по диагонали пополам. Мы бы все не выжили, если бы не моя мама. Она работала в Областном управлении связи и обслуживала почтой прифронтовую полосу: возила почту на передовую и обратно. В перерыве под обстрелом собирала мерзлую картошку. За водой ходили на Неву через Адмиралтейский садик. По обе стороны тропы лежали трупы, почему-то все в черных пальто. Спуск к Неве обледенел. На детских саночках ведро, из него при подъеме выплескивается вода и тут же замерзает. Женщины тянутся из последних сил, скользят, падают. А осенью воды не было сначала на верхних этажах, потом за водой ходили на улицу, где прорвало трубу. К обстрелам и бомбежкам привыкли. Но один врезался в память: снаряды рвались около Главпочтампа. Там кругом стекло. Как он страшно звенел. Но работал же! Тетка сунула меня под барьер и прикрыла собой. В комнате так холодно, что ходили в зимних пальто, рейтузах и валенках. Спим в том же, только без валенок. На многих женщинах – ватники, ушанки. Зато младшая тетка фасонит, ходит в кротовой шубе, подпоясанной веревкой. Есть не хочется, но я исхудала так, что когда вдыхаю воздух, ноздри слипаются, а ходить больно, на пятках одна кожа.
Керосиновая банка совсем не греет, но на ней можно подогреть воду, сварить картофельные очистки и даже испечь колючие лепешки из отрубей. Самое вкусное – дуранда, похожая на кусочек абразивного круга, такая же твердая и ржавая.
Однажды мы даже помылись в душе. Жена дяди Саши работала в Адмиралтействе. Вода в душе была чуть теплая, но зато мы помылись. Нас угостили дрожжевым супом. Все было прекрасно, но на обратном пути за нами гнался дядька с мешком и веревкой. На наше счастье на темной улице появились двое и мужик отстал. Все разбрелись. За Толей с завода Ленина пришла тетя Катя, опухшая от голода. Толю перед самой блокадой вывезли с детским садом. В пути эшелон разбомбили. За оставшимися в живых детьми приехали матери и привезли в Ленинград. Моя мама работала пока могла ходить. Она потом рассказывала, как возила почту к Дворцу Советов, где проходила линия фронта. Пока развозили и собирали почту, начался сильный обстрел, и маме пришлось пережидать его под машиной.
Стало совсем плохо: от голода мама так ослабла, что не могла подняться с постели.
Хорошо помню: мама чуть живая лежит на кровати, а рядом сидит дядя Вася (мамин младший брат), он в шинели. У него забинтована голова. Командир Красной Армии ранен в голову, он очень слаб и до Шкапина, где живут его жена и маленькая дочь, ему не дойти. Он просит тетю Нюру сообщить адрес его госпиталя. Та легкомысленно потеряла записку и через пару дней уехала с мужем через Ладогу на Большую землю. Когда через неделю пришла тетка дяди Васину записку не нашли. Его жена обошла все ближайшие госпитали, но безуспешно. Так и пропал двадцатидевятилетний Василий Егоров без вести. Остались мы вдвоем с мамой. За хлебом и водой я ходили с Лелей, она работала в Союзпечати в Областном управлении связи. Однажды она сказала, что с Большой земли вернулся начальник Обл.упр. связи и угощал их клюквой. Мама просила Лелю: «Скажи ему, что я умираю. Мне кажется, если я поем клюкву, то поправлюсь».
Начальник Обл.упр.связи, к сожалению, забыла как его зовут, прислал большой кулек клюквы. Низкий поклон ему и его семье. И мама встала! Потом мама говорила, что она твердила себе, что должна жить. Если умрет она, умру и я.
Ленинградцы в блокаду проявили не только мужество и стойкость, но и безмерную доброту и сострадание.
Послесловие
Бюро Приморской местной организации Всероссийского общества слепых, авторы воспоминаний, составители этого сборника приносят глубокую благодарность всем тем, кто принимал участие в подготовке сборника - родным, друзьям авторов, коллективу кафедры методов психологического познания психолого- педагогического факультета РГПУ им.Герцена:
- Августовской Маргарите Викторовне, магистрантке 2-го курса
- Зубенко Ксении Сергеевне, магистрантке 2-го курса
- Рохиной Елене Владимировне, ассистенту кафедры
Составитель сборника –
Грекова Валерия Клавдиевна