Глава 6
Бренвен лежала в ванне, полной нежной пены. Ей хотелось расслабиться, дать теплой ароматной воде успокоить ее усталое тело и восстановить мир в душе, но, как только она освободилась от мыслей о дневных заботах, к ней тут же пришло видение. Она оттолкнула его, но оно тут же вернулось обратно в ярком калейдоскопе цвета и света. Поэтому она сдалась и принялась наблюдать безмолвные сцены, разворачивающиеся перед закрытыми глазами.
Это была земля ослепительной, поразительной яркости. Страна, подобной которой на планете не было, хотя небо над ней и было голубым. Все сверкало: высокие здания, небоскребы, выложенные золотом, медью, серебром, сталью; люди в облегающей одежде всех цветов радуги и всех оттенков с металлическим отблеском. Огромные сверкающие машины поднимались в небо и спускались вниз. Машины поменьше, с треугольными крыльями носились как разноцветные птицы по водной глади каналов, которые отделяли друг от друга районы этого металлического города. Воздух потрескивал от кристальной прозрачности; солнце было безжалостно сияющим. Но в то же время казалось каким‑то очень холодным.
От шумного, кипящего бурной деятельностью центра города отходила улица, состоящая из стальных, серо‑металлического цвета монолитов. Она уходила в поля, которые были не зелеными, а золотисто‑соломенного цвета. В конце улицы поднималась громадная пирамида из белого камня, похожего на мрамор. Внутри этой пирамиды было много‑много маленьких комнаток, похожих на ячейки в сотах. Но видение проникло лишь в одну из них, где выстроилась в круг небольшая группа женщин и мужчин. В центре круга над полом висел большой хрустальный шар. Эти мужчины и женщины носили свободную небесно‑голубого цвета одежду без того металлического отблеска, который был присущ одежде жителей города. Комната, в которой больше ничего не было, вибрировала от энергии – знакомой энергии. Люди подняли руки, и хрустальный шар поднялся в воздухе; они развернули свои ладони, и шар начал вращаться, медленно, затем быстрее и быстрее, пока движение не стало необыкновенно быстрым и шар не засиял голубоватым светом.
Хрустальный шар разлетелся на куски. Мужчины и женщины зашатались и упали на колени. Пирамида затряслась и камень за камнем распалась на части. Снаружи соломенно‑золотистые поля вспучивались, металлические монолиты переворачивались. Огромный, сверкающий город взорвался, и голубое небо стало красным от огней пожаров. В залитое алым светом небо поднялись три огромные летящие машины… затем все прекратилось.
Бренвен лежала в остывшей теперь воде, совершенно оглушенная ощущением, что когда‑то она все это уже видела. Может быть, это переутомившийся мозг решил развлечь ее сценами из какого‑то давнего научно‑фантастического фильма, который она уже забыла? Нет, непохоже. Она добавила горячей воды и закончила ванну, но ощущение озадаченности так и осталось. Конечно же, она не могла помнить ничего подобного, и тем не менее интуитивная часть ее существа воспринимала это как картину из памяти. Просто мучение какое‑то. Как чье‑то имя, которое, казалось бы, вот‑вот вспомнишь, но оно ускользает от тебя. Или как китайская головоломка, которую все время вертишь в руках, и все время у тебя перед глазами оказывается обманчиво гладкая поверхность. Она так ничего и не добилась. Просто ничего не поняла.
В ночном воздухе чувствовалась летняя мягкость, которая нежно и чувственно ласкала кожу. Еще не прохлада, но приятное облегчение после дневной жары. Бренвен и Ксавье отдыхали, сидя в молчании на траве в парке. Несколько вечеров в неделю они посвящали тому, что просто ходили по улицам и паркам, где обитали бездомные, разговаривали с ними, здоровались с теми, кого уже знали, и знакомились с новыми людьми, которых с каждым днем становилось все больше и больше. С помощью этих вечерних прогулок они завоевывали доверие, которое помогало им днем уговорить больного сходить вместе с ними в клинику, а голодного – посетить суповую кухню. А когда настанут осень и зима, те, которые достаточно доверяют им, возможно, захотят уйти с улиц и укрыться в одном из приютов. Проблема была в том, и Ксавье знал об этом, что приютов было недостаточно.
У Бренвен была еще одна причина для того, чтобы завоевать доверие «людей улицы». Она начала съемки своей программы – они уже отсняли № 622 изнутри и теперь в любой день могли переместиться на улицы, а там без сотрудничества бездомных она просто пропадет. Но ей не хотелось думать, что случится такое, она была оптимистом. Весь проект казался ей правильным, и она чувствовала себя более уверенной, чем во время работы над любым другим фильмом с тех пор, как сняла «Открывая Вирджинию». Бренвен устремила свой взгляд сквозь деревья парка и подумала, что знание уродливой изнанки этого города не изменило ее мнения о Вашингтоне. Все равно он был прекрасен. Точно так же знание изнанки жизни не подрывало ее энтузиазма. Она провела тяжелую зиму, и лето было немногим лучше. Единственное светлое пятно – свадьба Эллен. Сейчас Эллен и ее муж Джим праздновали начало своей совместной жизни, совершая кругосветное путешествие, причем дата их возвращения в страну была открыта. По какой‑то причине отсутствие Эллен вызывало у Бренвен тяжелые предчувствия.
Не то чтобы она постоянно оглядывалась через плечо, чувствуя себя параноиком. Вовсе нет. Только в случае с Уиллом было нечто конкретное, о чем можно было волноваться, но так как она абсолютно ничем не могла помочь Уиллу, то пыталась просто не думать о нем. Что же касается остального, то это предчувствие было настолько же нечетким, насколько нечетким и расплывчатым бывает пейзаж, проглядывающий сквозь дымку тумана. И таким же ускользающим. Из‑за чего Бренвен была еще более рада тому, что ее дни были до отказа заняты работой над фильмом о бездомных. Это было ощутимо, реально и несло в себе положительные эмоции. В общем, Бренвен чувствовала себя удовлетворенной. По крайней мере, в этот вечер настроение у нее было умиротворенным.
Ксавье прервал ее задумчивость. Он положил руку на ее колено, обтянутое синими джинсами, и сказал ни с того ни с сего:
– Ведь есть кто‑то еще, правда?
– Кто‑то еще? В каком смысле?
– В том смысле, что в твоей жизни есть еще мужчина, кроме меня. Мой соперник в борьбе за твою привязанность.
– Нашел на что жаловаться, – шутливо возмутилась Бренвен, ткнув его локтем в ребра. – Моей соперницей является вся твоя церковь, а я ведь молчу! Ты ведь шутишь, правда, Ксавье? Я думала, что мы уже обсудили все это.
– Нет, я не шучу. Я не помню, чтобы мы что‑то решили. – Он сильнее надавил рукой на ее колено.
Она повернулась к нему. Его лицо стало рельефнее от падавших на него теней, а глаза, отражая свет парковых фонарей, сверкали, как черные звезды. Приглушенным голосом она сказала:
– Ксавье, если я правильно тебя понимаю, ты имеешь в виду наш разговор много месяцев назад! Я думала, что ты уже забыл об этом. Я думала, что мы оба молча согласились не говорить на эту тему.
– Нет, я ничего не забыл. Ты сказала: «Не в том случае, если мы будем только любовниками». – Он убрал руку с ее колена и охватил ладонью ее лицо.
– Я думаю о тебе, о нас гораздо чаще, чем следовало бы. Поэтому скажи мне, пожалуйста, существует ли этот другой мужчина, связана ли ты еще с кем‑то?
– А… – Слова застряли у Бренвен в горле. Образы той напряженной зимней ночи, проведенной с Уиллом, промелькнули в памяти, образы, которые врезались в ее сознание как стоп‑кадры на пленке, которую она никак не могла заставить себя отредактировать. Она решила не думать о той ночи до тех пор, пока и если Уилл вернется; и до тех пор, пока и если он не станет свободен. Она не могла говорить, и ее молчание было для Ксавье подтверждением его страхов. В полутьме она увидела, как его лицо осунулось. Ставшая мягкой и покорной рука отпустила ее щеку.
– Я знал, – пробормотал он, отвернулся от нее и бросился в траву, растянувшись на ней во весь рост на животе. Прежде чем схватить руками голову, он пролаял:
– Уходи, иди домой! Ты можешь дойти сама. Ты будешь в полной безопасности – эти люди скорее убьют, чем позволят чему‑нибудь случиться с тобой!
Бренвен привыкла к изменчивому характеру Ксавье, хотя его гнев редко бывал направлен на нее. Он был эмоциональным человеком, таким же страстным в своих настроениях, как и в вере. Меньше всего ей хотелось обидеть его, но было бесполезно пытаться доказывать ему это до тех пор, пока его гнев не пройдет. А пройдет он так же скоро, как летняя гроза. Она вытянулась на траве и сказала:
– Не думаю, что я уйду прямо сейчас.
Когда она вот так лежала рядом с Ксавье, расслабленное, спокойное настроение вернулось к ней. Она приучила себя не беспокоиться из‑за отсутствия физического в их отношениях, ведь во всем остальном они были так близки, как только это возможно между женщиной и мужчиной. Теперь она поняла, что не испытывала никакого беспокойства, потому что доверила ему контролировать эту часть их отношений. Она понимала, что у него сложная, внутренне конфликтная натура, и что иногда он бывал таким же ранимым, как и она. Но то, что его мысли двигались в этом направлении, стало для нее новостью.
Наконец Ксавье перевернулся на спину и заговорил, обращаясь к небу и деревьям:
– Я был пару дней назад в суповой кухне и сидел за столом, когда ты пришла и тут же направилась к стойке, чтобы помочь разливать суп. Двое мужчин, один из них новенький, вышли из очереди, и, когда садились за стол, я услышал их разговор. Новый парень сказал: «Кто эта красотка с двухцветными волосами?» А другой ответил: «Забудь о ней, это женщина отца К».
Бренвен перевернулась на бок и оперлась на локоть. Она улыбалась:
– Правда? Ну, если ты не возражаешь, то и я тоже не против.
– Возражаю! – Голос Ксавье буквально взорвался от внутренней силы. – Эти слова что‑то открыли во мне, место, которое я всегда держал крепко запертым. Женщина отца К. – моя женщина. Я весь стал каким‑то теплым и мягким внутри. Мне пришлось встать и выйти. Я не мог осмелиться тогда находиться рядом с тобой. И с тех пор меня периодически охватывает это ощущение. Интересно, наверное, именно это чувствуют мужья по отношению к своим женам.
После нескольких минут, в течение которых Бренвен не смогла придумать ничего нейтрального, она спросила:
– Ты именно поэтому хотел узнать, есть ли в моей жизни еще какой‑то мужчина?
– Думаю, что да, да.
– И когда я не стала отрицать этого, ты подумал, что это значит, что он есть.
– Ну конечно, да. Господи, да ты развелась много лет назад, ты великолепно выглядишь, ты талантлива, и даже притом, что очень много времени проводишь со мной, ты ведь не находишься здесь по двадцать четыре часа в сутки. Я был бы дураком, если бы не думал, что существует кто‑то еще! На самом деле я и есть дурак, что позволяю своим мыслям заводить меня в подобные дебри.
– Ксавье, – осторожно сказала Бренвен, – у меня действительно есть кто‑то еще, но не в том смысле, в каком ты думаешь.
Он перевернулся на бок, лицом к ней.
– В таком случае кто же это?
– Это человек, которого я любила когда‑то, но сначала не смогла, а затем не захотела выйти за него замуж. Он женился на другой женщине, и именно этого я и желала. Они живут в другом полушарии. И я никогда не думала, что снова увижу его.
Основываясь на оттенках ее слов и некоторых своих наблюдениях, Ксавье заявил:
– Но ты увидела его снова.
– Да. Только одну ночь, много месяцев назад. Зимой. – Тон, которым она говорила эти слова, был одновременно печальным и напряженным. Это была такая странная ночь, она опустошила ее эмоционально и все же в конце оказалась такой сладкой.
Ксавье знал ее очень хорошо. Он не хотел спрашивать, ему на самом деле просто не нужно было спрашивать, и тем не менее вопрос сорвался с его губ:
– И… ты спала с ним?
– Ну, что‑то вроде этого.
– Что‑то вроде этого? – Он резко вскочил и сел. – Бренвен, ты чертовски хорошо понимаешь, что я имею в виду. Ты не можешь иметь с человеком что‑то вроде полового акта. Он либо есть, либо его нет!
Бренвен заартачилась:
– Я могла бы сказать тебе, что это не твое дело.
– И была бы совершенно права, – проворчал Ксавье. – Просто у меня появились все эти чувства, которых я никогда раньше не испытывал. Ревность – это что‑то совершенно новое для меня. Черт, да она просто съедает меня заживо!
Глубокое беспокойство, которое она испытывала за него, заставило ее заговорить, заставило открыться тому воспоминанию, которое она пыталась стереть из памяти.
– В ту ночь, хотя на самом деле это было уже очень раннее утро, мы… нельзя просто сказать, что мы занимались сексом, не совсем. Он приехал только на одну ночь, и ему было больно. Очень больно. И когда он пришел ко мне в постель и мы… мы прикасались друг к другу и целовали друг друга, у меня не было такого ощущения, что я занимаюсь с ним сексом. Я чувствовала, что ему плохо, и я могла дать ему мое тело, прикосновения, поцелуи и все остальное, чтобы исцелить его. Не столько для того, чтобы доставить удовольствие, сколько для того, чтобы облегчить боль.
– О! Ну, это я могу понять. Конечно, я никогда не заходил настолько далеко, но я обнимал женщин и даже целовал их по той же самой причине.
Бренвен вряд ли слышала, что он говорил. Она слишком глубоко ушла в воспоминания и мысли об Уилле, чтобы вынырнуть оттуда так быстро. Жалким голосом она произнесла:
– Я не знаю, увижу ли я его снова когда‑нибудь. Я даже не знаю, где он сейчас.
– Ты хочешь увидеть его снова? Ты сказала, что он женат. Послушай, Бренвен, я думаю, мне бы удалось справиться со своими чувствами, если бы ты была влюблена в кого‑то другого, но я не собираюсь стоять в стороне и смотреть, как какой‑то женатый мужчина причиняет тебе боль!
– Я не знаю, хочу ли я снова увидеть его, но проблема не в этом. Проблема заключается в том, – она вспыхнула, и слезы страха и отчаяния наконец‑то прорвались наружу, – что я боюсь за него! О, Ксавье, он был в Иране, когда к власти пришел Аятолла, и теперь он пропал без вести. Вместе со своей женой и пасынком. Никто не знает, что случилось с ними! Ни Госдепартамент, ни его отец, никто!
– О Господи! – Ксавье схватил Бренвен, притянул ее к себе и прижал к своей груди. – Поплачь, – пробормотал он, – ну‑ка поплачь обо всем, о чем хочешь. – Успокаивающий тон его голоса был предназначен для нее, но слова он говорил для себя. – И ты все это держала при себе, в глубине души, правда? Не удивительно, что иногда мне казалось, что ты ускользаешь куда‑то, и я не могу достать тебя. Ты сходила с ума от беспокойства, но прятала все это глубоко внутри. О, Бренвен, любимая, мне так жаль тебя!
Он прижимал ее к груди, укачивал, как младенца, и думал: «Ну и парочку же мы составляем! Она со своей потерянной любовью, и я, запертый в своих отношениях любви‑ненависти с Церковью». Он гладил ее по голове, и ревность, которую он чувствовал раньше, исчезла, тут же была забыта. Он держал ее в объятиях, а ее слезы были настолько обильными, что он чувствовал: его рубаха уже промокла насквозь до самой кожи.
Чтобы отвлечься от своих собственных волнений, Ксавье углубился в мысли о Бренвен. Она любила этого мужчину до сих пор, это очевидно, понимала ли она сама это или нет. Что ж, он задал вопрос и получил ответ на него. Решил ли он таким образом мучившую его дилемму? Нет, не совсем. Его проблема заключалась в том, что он действительно был уверен, что его Церковь не права, не позволяя своим священникам жениться. Много недель назад он понял, что любит Бренвен достаточно, чтобы жениться на ней – если бы это было возможно для него и если бы сама Бренвен захотела этого. Ирония была в том, что, любя ее так сильно, он не мог просто вступить с ней в связь. И дело тут было уже не в Церкви, которая высказывая свое недовольство теми священниками, которые имели связи, все же не вышвыривала их за это, не лишала сана. На самом деле Ксавье метался, он еще не знал точно, чего он хочет в своей жизни, но чувствовал, что не останется до конца жизни отцом К. – уличным священником. Ксавье мучили подозрения, что причиной, по которой он сможет когда‑либо оставить свое поприще священника, непременно будет женитьба. Он был глубоко религиозным человеком, но он был также и любящим мужчиной. Ему уже трудно было представить свою дальнейшую жизнь без Бренвен. По правде говоря, он запутался.
Бренвен зашевелилась в его руках.
– Я промочила твою рубашку насквозь.
Он заставил себя подняться и даже выдавил некое подобие улыбки. Она никогда не узнает, насколько сильно он хотел бы утешить ее, снять боль тем же способом, что и она тогда, зимой, спасая этого своего друга.
– Поверь мне, – сказал он, – мокрая рубашка – это наименьшая из моих проблем в настоящий момент. Давай вернемся в дом и выпьем чего‑нибудь холодненького. Например, пива. Думаю, нам обоим станет легче.
– Да. Ксавье, спасибо тебе. Я думаю, мне просто нужно было выплакаться.
Они прошли, взявшись за руки, к его машине – старенькому «шевроле», который бегал еще довольно прилично. Он мог бы купить себе автомобиль и поновее, но считал, что новый автомобиль будет казаться неуместным у дома № 622.
Все время, пока они ехали, Бренвен была тихой и задумчивой. В доме она сразу же пошла мыться, пока он проверял, кто ему звонил за время его отсутствия, потом прошла на кухню и открыла две банки пива. Он вытащил пакет чипсов из одного шкафа и стакан для Бренвен – из другого; сам же он предпочитал пить пиво из банки. В то время как они ехали домой, он решил, что непременно должен поговорить с ней обо всем этом прямо сегодня, сейчас. Тем более что в доме было тихо и вряд ли им кто‑нибудь помешает.
Один взгляд на ее лицо, когда она вошла в кухню, тут же заставил его изменить свои намерения. Бедняжка была настолько бледна, что ее черные ресницы выглядели как мазки сажи на алебастре. Белая прядь в волосах выделялась, как луч маяка в черном небе, и он внезапно вспомнил ее рассказ, при каких обстоятельствах она у нее появилась. Не приняв никакого осознанного решения, он услышал, как говорит ей, дав сделать несколько глотков пива:
– Ты все еще любишь этого человека, Бренвен. Ты знаешь об этом, не так ли?
Она сказала:
– Да, но я недостойна его. Я причинила ему столько горя. Если бы только я не думала так высокомерно, что лучше знаю, как будет лучше для нас обоих, он был бы сейчас дома, жив и здоров. И по правде говоря, Ксавье, я не понимала своих чувств до тех пор, пока он не приехал в тот самый раз зимой. Я пыталась забыть его. Я уверена, что я смогла бы забыть, если бы только он тогда не вернулся.
– Ты ничего не забыла, ты только подавляла свои чувства. А истинные чувства имеют обыкновение от этого только расти, увеличиваться, а не исчезать. Они могут также искажаться. Гораздо лучше выпускать их наружу, как птиц – в конечном итоге это гораздо менее болезненно. – Он подмигнул ей и усмехнулся. – Ну, как тебе моя проповедь? По крайней мере, нас так учили в семинарии. Но сам‑то я не большой специалист в этом деле.
Бренвен попыталась улыбнуться, и оказалось, что это вполне ей по силам.
– Я не думаю, что когда‑либо в своей жизни слышала, чтобы кто‑нибудь произносил слова «истинные чувства» с таким неподдельным пафосом. Ты, конечно же, прав. И кроме того, насколько я могу припомнить, до того как я разревелась, ты вполне прилично справлялся с тем, что выказывал мне свои истинные чувства.
– Да уж. – Он встряхнул банку с пивом и посмотрел поверх ее головы, не в силах глядеть ей прямо в глаза.
– Ксавье…
Он проглотил остаток пива одним глотком и встал, чтобы взять из холодильника еще одну банку. За спиной у него Бренвен сказала:
– Ты же понимаешь, мне всегда проще, если я знаю правду. Как ты сейчас себя чувствуешь?
– Вообще не чувствую, – сказал он глухо. Он вернулся и снова сел рядом с ней. – Я думаю. Думаю, что лучшее, что я могу сделать для вас обоих – это помочь тебе разыскать твоего… э‑э… друга. Как только конгресс снова соберется на сессию, я смогу отправиться в Капитолий и поговорить с некоторыми людьми. У меня тоже есть кое‑какие контакты. Так ты разрешишь мне помочь тебе? Неплохо было бы сообщить для начала его имя.
– Уилл Трейси. Он сын сенатора Уилбура Ф. Трейси. Сомневаюсь, что ты сможешь что‑то сделать, Ксавье. У его отца гораздо больше влияния и связей, чем можно себе представить, а он так и не смог ничего разузнать.
Ксавье упрямо сказал:
– Я могу попробовать. Попытка не пытка.
Джейсон Фарадей двигался важными тяжелыми шагами из комнаты в комнату своего дома… дома, который стал его наградой от Когносченти за многие годы верной службы. Лучше сказать, результативной службы, подумал Джейсон; он не хотел быть верным никому, кроме себя самого. Какое это было роскошное место! Он чувствовал себя прямо лордом в этих комнатах. Он никогда не догадался бы, что Когносченти предназначил свой щедрый дар для того, чтобы он стал его тюрьмой. Он так никогда и не догадался бы об этом, если бы не решил вернуться в Вашингтон, чтобы заняться Бренвен.
В каждой комнате он проверил все установки, создающие иллюзию, что он никуда не уезжал: таймеры, включающие и выключающие свет, радиоприемники, телевизоры; магнитофонные записи разговоров, которые будут проигрываться по телефону и просто в пустых комнатах; шторы, задрапированные таким образом, чтобы пропускать утренний и вечерний свет. Он не мог довести свой обман до совершенства – для этого ему понадобилась бы чья‑то помощь, а он не доверял никому. Конечно, долго обманывать Когносченти ему не удастся, но все, что ему было нужно – немного времени, чтобы отъехать на приличное расстояние отсюда, используя тот маршрут, который он давно подготовил. Как только он снова окажется в Соединенных Штатах, они не осмелятся коснуться его – он был слишком хорошо известен.
Предполагалось, что Джейсон вышел в отставку, и он действительно вышел в отставку, удалился от дел, о его участии в которых очень мало кто знал. На его счету в швейцарском банке было достаточно денег для того, чтобы дожить несколько жизней. Ему больше не нужно было работать. Ни на кого. Годами он ждал того дня, когда сможет заняться своими делами, важными только для него. И вот, как только он начал подготовку к тому, чтобы вернуться в США и заняться Бренвен – бум! – Они накинулись на него. Когносченти было бы абсолютно все равно, если бы он заманил Бренвен сюда, в Германию, так же как он сделал это с Гарри Рейвенскрофтом. Но это было нереально. Она не приедет. И он не станет устранять ее на расстоянии, хотя это можно было бы очень легко организовать. О нет. Он должен быть там, увидеть все своими глазами, приложить к этому свою руку.
Некто Аркон, который был его главным связным с Когносченти, явился к нему, и тогда выяснилось, что дом Джейсона прослушивается. Аркон напомнил Джейсону, что после того, как он выполнил несколько заданий, в результате которых приобрел определенную известность, он сам согласился больше никогда не возвращаться в США. Джейсон хмыкнул:
– Ну и что? Я солгал.
Аркон имел наглость сказать ему, что он не должен лгать Когносченти. Джейсон, расхохотавшись, спросил, чего же еще ожидали они от лучшего в мире лжеца? Однако Аркон вовсе не развеселился, и Джейсону пришлось сделать вид, что он готов подчиниться их требованиям, как ни противно ему это было. Он сказал, что просит прощения, мол, не понял, что это так важно, и так далее и тому подобное, до тошноты.
Затем последовали месяцы отсрочки, когда Джейсон изображал, что он со всем примирился. В течение этого времени он дал отбой одним приготовлениям и провел другие. Сейчас наконец все было организовано: изощренный путевой маршрут, билеты на разные виды транспорта под разными именами, смена имен в пути, и на другом конце маршрута его ожидал отличный взятый в аренду дом. Дом был самой сложной частью его плана, потому что у него были к нему весьма специфические требования. Он воспользовался услугами агента по недвижимости, заключил сделку по почте, а после того, как все необходимые бумаги были подписаны, с беднягой агентом произошел несчастный случай. Фатальный несчастный случай, из тех, которые Джейсон так умело организовывал.
Закончив обход комнат, Джейсон зашел в спальню и переоделся. Никаких маскарадных костюмов. Он может сменить имя, но никогда не сменит свою внешность – личность настолько поразительная, какой стал он, настолько впечатляющая и врезающаяся в память не может быть изменена. По крайней мере, он так считал. В его высокомерии ему никогда не приходило в голову, что он мог бы одеться рабочим, фермером, торговцем. Он разгладил на своей массивной талии итальянский костюм ручной работы и с гордостью посмотрел на свое отражение в зеркале. Он любил свою массивность, любил выглядеть полным и процветающим мужчиной, удалившимся от дел. Значительный мужчина величественных телесных пропорций – вот кем он был. Его лицо хоть и стало толстым и обрюзгшим, но все еще сохраняло львиный облик; волосы, все еще густые, превратились в слегка посеребренную красно‑коричневую гриву. Он произведет впечатление на Бренвен. На любого человека.
Следуя своему хитрому, запутанному маршруту, Джейсон еще очень нескоро окажется в снятом в аренду доме в Сильвер Спринг. Но это его ничуть не беспокоило. Он был не только хитрее, чем любой из Когносченти, но и проворнее – ему удалось украсть у них один из их магических трюков. Так сказать, в качестве выходного пособия. Он никогда бы не воспользовался этим, если бы они не попытались превратить его в пленника в собственном доме. Они никогда не догадаются, что он сделал, потому что считают его неспособным проделывать их фокусы. Однако они ошиблись, теперь у Джейсона Фарадея был Хранитель. Очень плохо, что Хранитель не мог путешествовать вместе с ним, но ничего, Джейсон вызовет его, как только доберется до Сильвер Спринг. Он мог вызвать Хранителя в любой момент, и он будет делать то, что означало его имя – охранять Джейсона.
Любуясь собой в зеркале, Джейсон не замечал только одного. Он не замечал, как сильно изменились его глаза. Они остались карими, но, кроме цвета, в них не осталось больше ничего от глаз Джейсона Фарадея.
Телефон Бренвен зазвонил. Она взяла трубку и поначалу слушала вполуха, так как ее мысли все еще были поглощены сметой расходов на съемку документального фильма о бездомных. Она думала назвать его «Бессильные люди отца К», но она знала, что в конце концов название изменится – упоминание об отце К придется опустить. Нельзя использовать в названии имя, если это не имя какой‑нибудь знаменитости.
Внезапно до нее дошло, что сказал голос по телефону, и она резко переключила на это все свое внимание.
– Бичер? Бичер Гарри Рейвенскрофта? – Она никогда раньше не слышала голоса этого мужчины и даже никогда не видела его вблизи. – С вашей женой все в порядке?
На другом конце провода Бичер сказал:
– Нет, мэм, вряд ли можно так сказать. Она просто потеряла голову из‑за мистера Гарри, и она не может позвонить из дома, потому что боится, что он услышит. Поэтому она сказала мне: Бичер, отправляйся в магазин и позвони мисс Бренвен на телевидение, где она работает, и попроси ее сюда приехать, потому что мисс Бренвен – это единственный человек, который может привести мистера Гарри снова в чувство. И вот я звоню вам.
– Конечно, я приеду в Рейвен‑Хилл. Подождите, не вешайте трубку! Что происходит? Вы хотите сказать, что Гарри там, в доме?
– Да, мэм. Он приехал сегодня рано утром на такси! Мы не ждали его, но он приехал. Моя жена говорит, что он ведет себя как‑то странно, даже для мистера Гарри. Я не знаю точно, в чем там дело, но миссис Бичер не из тех, кто станет расстраиваться по пустякам, а она очень расстроена, это я могу вам сказать!
– Хорошо, Бичер, можете сказать вашей жене, что я буду у вас примерно через час. Не знаю, чем я смогу помочь, но я, конечно же, попытаюсь сделать что‑нибудь. Вы правильно сделали, что позвонили мне.
Бренвен оставила по телефону сообщение Ксавье, что не сможет приехать в обычное время. Она также позвонила на студию и сказала секретарше, что вынуждена срочно уехать по семейным делам, а затем, словно подчиняясь какому‑то невидимому импульсу, метнулась в комнату, чтобы прихватить с собой мешочек с руническими камнями. Она выехала очень быстро и меньше чем через час уже сворачивала на подъездную дорогу к Рейвен‑Хилл. Пока она ехала, в ее голове постоянно чередовались только две мысли: что означает «ведет себя странно» по отношению к Гарри и сильное желание того, чтобы Эллен Кэрью, которая была теперь Эллен Харпер, прекратила бы разъезжать по свету вместе со своим новым мужем и вернулась домой в Маклин, туда, где было ее место. Бренвен была уверена, что Эллен справилась бы с Гарри гораздо лучше, чем она сама.
Если не считать одного, подумала Бренвен и положила руку на глубокий карман в своей пышной юбке, в котором лежал мешочек с руническими камнями. Да, между нею и Гарри существует особая связь, которую она предпочитала не использовать – но она изменит свое решение, если это будет необходимо.
Сама не понимая, почему вдруг стала такой осторожной, Бренвен свернула на запасную, посыпанную гравием дорожку, которая вела к кухонному крылу. Она оставила машину под навесом рядом с каким‑то допотопным, потрепанным автомобилем Бичера, пересекла террасу и вошла в дом через кухню. Она надеялась найти там миссис Бичер, но ее там не оказалось. В конце главного коридора Бренвен остановилась. В атмосфере дома что‑то изменилось. Она знала его очень хорошо, сами стены дома обычно испускали спокойное удовлетворение, которое было настолько сильно, что даже изменчивые настроения Гарри не могли на него повлиять. Теперь этого не было; что бы ни повлияло на Гарри, это было достаточно сильным, чтобы повлиять и на сам дом. Нехорошо, подумала Бренвен. Единственное, с чем она встречалась в своей жизни, и что создало тогда подобное поле нарушенной энергии, был злой дух, который когда‑то ворвался на собрание «Психического подполья» через доску Уйджа. Наивная женщина, которая принесла тогда доску, поняла, что Уйджа – не игрушка, а процесс общения с духами с помощью этой доски – не игра; Бренвен же научилась тогда (это был немедленный интуитивный рефлекс) защищаться от подобных духов. Она сделала это и сейчас: представила свет в центре своего тела, чистый белый свет, который был ее собственным духом и ее связью с другими позитивными духами, похожими на нее. Вызов света изнутри самой себя был для Бренвен вполне ощутимым процессом. Она призывала свет из центра наружу, пока он не окружил ее сияющим ореолом. Хотя «видеть» его она могла только мысленно, но действительно ощущала его в своем теле – сначала как теплый свет прямо внутри грудной клетки, а затем как распространяющееся, покалывающее тепло, которое растекалось и достигало наконец затылка, а оттуда уже выплескивалось наружу и окружало ее своей защитой. Когда этот процесс был закончен, она отправилась искать Гарри и миссис Бичер.