Никто из троих не знал Ник лично, хотя все запомнили ее имя после шороха в гостинице. Бывший мальчик по вызову помнил Джинкса по тюрьме. Сказал, что пару раз покупал у него травку: Джинкс умудрился пронести в тюрьму наркотик и некоторое время неплохо зарабатывал, пока сам не выкурил весь остаток; на этом их отношения и закончились.
Никто из троих не знал, чем Джинкс занимается в настоящее время, где живет и что с ним стало. Похоже, гвардейцы говорили правду, поэтому я их вычеркнул из своего списка и принялся искать новых подозреваемых.
Вечером в субботу позвонила Присцилла. Говорили долго. Она была более открытой теперь, когда я знал о ней правду. Свободно говорила о Ник и о том, что они вместе вытворяли. Я спросил, не могла бы она теперь познакомить меня с дружками Ник.
– Нет, – ответила Присцилла, – но я готова представить тебя нашим друзьям, коллегам и клиентам.
Еще она пообещала связаться с бывшими поклонниками Ник и спросить, не хотели бы они поговорить со мной. Мы договорились выйти на старт с утра.
– Но не слишком рано. – Присцилла хихикнула. – Конец субботы я обычно провожу на вечеринке.
Она отправилась развлекаться, а я вернулся к своему бумажному болоту. Бумаги устилали весь пол. И я копался в них в надежде найти ниточку, которая выведет меня на след убийцы.
Вполне понятно, что друзья Ник совершенно не хотели обсуждать свои личные дела, так что сам я не вытянул бы из них ничего. А Присцилла сумела, найдя подход, разговорить большинство из них. Но все равно мы ничего не узнали. Некоторые принимали участие в затеях Ник, но никто не видел ее и не разговаривал с ней в ночь убийства. Не знали друзья Ник и о каких‑либо опасных клиентах, с которыми она могла иметь дело. Никто не слышал даже имени Аллегро Джинкса.
|
|
Несколько человек упомянули об интересе Ник к потусторонним вещам. Подросток с линией следов от уколов на руке, напоминающей шов, рассказал, что однажды видел Ник в темной подворотне, склонившуюся над бумажным пакетом.
– Ее лицо было размалевано, как у индейца в кино. Или как у африканца с боевой раскраской или еще черт знает с чем. Извилистые линии, круги, треугольники…
Ник была голой, плохо держалась на ногах, бормотала что‑то непонятное, поднимала пакет к лицу и вдыхала. Через некоторое время она швырнула пакет в мусорный бак и, покачиваясь, ушла. Мальчишка решил взглянуть.
– Это была дохлая крыса! – взвизгнул он. – Пакет весь пропитался кровью. Вот что она нюхала. С того дня я старался держаться от нее подальше.
Одна из ее подруг рассказала, что Ник пыталась заинтересовать ее черной магией.
– Она все время советовала мне прочитать странные книги, которые называла фолиантами. Я просмотрела несколько томов. Отвратительные книги! Фотографии мертвых животных, страшные маски, заклинания для воскрешения мертвых…
Я спросил, не приглашала ли ее Ник на спиритические сеансы.
– Пару раз.
– К кому?
– Какому‑то Зиглеру.
Руди!
Другие тоже рассказывали похожие истории. Почти все, кто знал Ник, сказали, что она интересовалась колдовством, мистикой, волшебством, «всяким таким дерьмом». И я решил: стоит всерьез рассмотреть версию, что убийство Ник – это жертвоприношение.
Во вторник я позвонил Эллен и спросил, как у нее продвигаются дела с Зиглером. Она моему звонку не обрадовалась.
|
|
– Я же сказала, что позвоню, если будет что рассказать, – огрызнулась она.
– Знаю. Я только…
– Не дави на меня.
– Я не давлю…
– Еще позвонишь – конец нашему уговору.
На этом и распрощались.
Мне понравились два дня, проведенные с Присциллой. Она настаивала, чтобы, гуляя, мы держались за руки, и у нее была милая привычка класть голову мне на плечо и тихонько шептать мне на ухо, чтобы, кроме меня, никто не мог слышать ее слова. Я не пытался приударить за ней, но часто мысленно представлял нас в интимной обстановке и, когда она не видела, раздевал ее глазами.
Вечером во вторник Присцилла сказала, что мне придется обойтись без нее до конца недели. Она совсем запустила свою работу в салоне, да и невозможно динамить, постоянно ссылаясь на недомогание. Присцилла пригласила меня пойти куда‑нибудь в пятницу вечером после работы, чтобы встретиться с другими друзьями. Я пообещал подумать и перезвонить. Когда мы прощались, она по‑сестрински чмокнула меня в щеку. В этом поцелуе не было ничего романтичного или многообещающего, но я большую часть ночи вспоминал о нем.
Я собирался снова погрузиться в изучение бумаг в среду, поискать связи между Зиглером, Джинксом и гвардейцами, но, когда глянул на разбухшие папки, в моей голове будто щелкнул выключатель. Я вникал в биографии, факты и цифры и выстраивал теории почти две недели. Мне требовался перерыв. И я, будучи сам себе боссом, такой перерыв сделал.
Я покатил на велике в «Шанкар» завтракать – и поел плотно, чтобы продержаться весь день. Ел один – не хотел, чтобы что‑нибудь отвлекало меня от моего дня отдыха. После завтрака долго гулял вдоль реки – два часа, ровным шагом. Пейзажи глаз не радовали, но было приятно смотреть на проплывающие мимо лодки. Мне всегда хотелось иметь лодку. Может быть, если раскрою убийство Ник, попрошу Кардинала подарить мне в награду маленькую яхту, возьму пару месяцев отпуска и буду курсировать вдоль побережья.
|
|
День выдался жаркий, и за два часа прогулки я весь взмок. Я двинулся было в направлении своего дома, желая принять душ, но тут в голову пришла идея получше. Я решил поплавать в общественном бассейне. В итоге сорок раз пересек бассейн, то и дело меняя стиль плавания. Почувствовал себя рыбой и вылез.
Затем пошел в бар «Зоб пингвина». Тихая забегаловка для выпивох, никакой музыки, один телевизор. Только напитки, никакой еды. Возле стойки много стульев. Заказав кофе, понаблюдал, как два старикана играют в дартс. Поболтал с ними об их детях, об их работе до ухода на пенсию и нынешнем времяпровождении.
Потом я бесцельно побродил по городу, разглядывая припозднившихся прохожих. Зашел в книжный магазин, работающий круглосуточно, и прикупил книжку Джеймса Эллроя[6]. Спустился к реке и снова посмотрел на лодки. Поужинать зашел в ресторан, оформленный в пиратским стиле, под названием «Галера Черной Бороды». Пришел домой около часа и сразу же лег спать.
Мне так понравилось отдыхать, что я устроил себе выходной и в четверг. Увы, второй день отдыха был прерван звонком, как только я открыл книгу Эллроя.
– В чем дело? – рявкнул я в трубку.
– Мистер Джири? – Женский голос, незнакомый.
– Да?
– Меня зовут Моника Хоуп. Я работаю в Холодильнике. Вы хотели, чтобы мы вам сообщили, если кто‑нибудь станет интересоваться Аллегро Джинксом.
Мое сердце забилось чаще.
– Да.
– Поступил запрос.
Я схватил ручку:
– Человек назвался?
– Да, сэр.
Бинго!
Бретон Фурст оказался одним из гвардейцев, охранявших «Скайлайт» в ночь убийства Ник. Самый чистый из всей компании: никогда не сидел, никаких пагубных привычек, с девятнадцати лет женат, трое детей, надежный.
Я не стал спрашивать у Франка разрешения расспросить его, так как в этом случае пришлось бы рассказать боссу про Джинкса, а мне хотелось, чтобы это осталось между мною и Фурстом. Я выяснил в штабе, где он проживает, и узнал, что он дома, взял отгул на день. Я записал адрес и рванул через весь город.
Когда я подъехал к дому Фурста, тот укладывал корзину с продуктами в багажник своего фургона: видимо, семейство готовилось отправиться на пикник. Двое старших детей – мальчик и девочка – сидели на заднем сиденье, наблюдая за отцом. На порог дома, ведя за руку малыша, вышла жена Фурста; она спросила у него, все ли он взял. Фурст ответил, что взял все, и она закрыла дверь и направилась к машине.
– Мистер Фурст! Бретон! – крикнул я, прислоняя велосипед к стене и быстрым шагом направляясь к своему коллеге.
Он подозрительно посмотрел на меня, правая рука машинально двинулась к пистолету в кобуре на боку. Я улыбнулся и показал, что в руках у меня ничего нет. Я узнал лицо Фурста по фотографиям в досье, но он меня не знал.
– Чем могу помочь? – спросил он.
Его жена тем временем передала пакет детям, сидящим на заднем сиденье. Младший сын Фурстов потопал к отцу.
– Меня зовут Альберт Джири. Мне нужно…
– Я слышал о тебе. Ты работаешь во Дворце, так?
– Так. Мне надо с тобой поговорить.
Нахмурившись, он взглянул на жену и детей:
– А подождать нельзя?
– Это касается Аллегро Джинкса.
Лицо Фурста сразу помрачнело; он огляделся по сторонам. Дальше по дороге пожилой мужчина мыл свою машину. По другой стороне двигалась женщина с детской коляской. За ней шел второй ребенок.
– Ты пришел только поговорить? – Фурст явно нервничал.
– Да.
Он вздохнул:
– Не думаю, что могу чем‑то помочь, но пойдем в дом. Я только…
Он поворачивался, собираясь сказать жене о задержке, и вдруг пошатнулся и сделал несколько шагов назад, взмахивая руками. Я подумал, что он оступился, но сразу же заметил красное пятно, расплывающееся по его рубашке, и понял, что взмахи рук – симптомы скорой смерти, а не слабая попытка удержать равновесие.
– Бретон? – громко произнесла жена Фурста и двинулась к нему, желая удержать его на ногах, но не успела: он рухнул на асфальт. – Бретон? – вскрикнула она и кинулась к нему. Хотела было снова закричать, но ее горло прошила пуля.
Раненая женщина упала на колени, затем поползла на четвереньках к своему уже мертвому мужу.
– Не приближайтесь! – закричал я. Несмотря на потрясение, пистолет уже был у меня в руке, и я оглядывал ряд домов на противоположной стороне улицы. Но убийца действовал слишком быстро. Я не сумел заметить, откуда он стрелял. – Миссис Фурст, не приближайтесь…
Верхняя часть ее головы разлетелась на мелкие части, и жена Бретона Фурста упала ничком рядом с мужем. Двое детей в машине принялись дико визжать. Девочка барабанила кулачками по стеклу с криками: «Мама! Мама!» Мальчик изо всех сил колотил ногами в дверь, которая, очевидно, была заперта.
– Ложитесь! Вниз! – крикнул я. – Ныряйте вниз, черт побери!
Дети меня не слышали. Мальчик оставил в покое дверь и опустил стекло. Он уже наполовину выбрался наружу, когда пуля крупного калибра разворотила ему грудь. Его голова резко откинулась назад, ударившись о крышу машины – мальчик этого уже не почувствовал, – и через секунду он повис на двери.
Заметив стрелка – через два дома слева, окно на втором этаже, – я выстрелил несколько раз. Но, стреляя из пистолета навскидку, я не мог его достать, только зря тратил патроны.
Заднее стекло машины за головой девочки разлетелось вдребезги. Она закричала от боли, закрывая лицо руками. Девочка исчезла из виду, и несколько секунд я надеялся, что она останется внутри машины и спасется. Но девочка показалась снова, внезапно, как чертик из табакерки, и принялась кричать, жалуясь, что у нее болят глаза, умоляя о помощи и зовя маму. Послышались два тихих хлопка, словно разомкнулись влажные губы, и она перестала кричать.
Я уже стоял на одном колене и целился, держа перед собой пистолет двумя руками. Я попал в окно – можно сказать, повезло, если учесть мою позицию и расстояние, – и снайпер отошел назад. Мои глаза остановились на единственном выжившем члене семьи Фурстов, младшем сынишке. Малыш стоял около отца, рыдая, тянул за его окровавленную рубашку. Он был слишком мал, чтобы понять, что случилось, но уже достаточно большой, чтобы сообразить, что происходит нечто очень плохое.
Мне следовало остаться, где был, или нырнуть за машину – но как я мог бросить ребенка на открытом месте, на милость убийцы, который о милости не помышлял?
Молясь, чтобы стрелок не успел занять свою позицию, я кинулся к мальчику, подхватил его левой рукой и прижал к себе.
Пуля задела мое правое плечо. В глаза плеснул красный фонтанчик. Я крепко держал пистолет, хотя теперь, когда на время ослеп, он был бесполезен. Споткнувшись, я упал на пятую точку, и мы с мальчиком превратились в идеальную цель. Я начал поворачиваться, желая закрыть собой малыша, чтобы хотя бы он уцелел в этой бойне, но, прежде чем смог принести себя в жертву, лицо его превратилось в кошмарное месиво из крови, костей и мозговой жидкости.
Выпустив пистолет из правой руки, я обнял ребенка и стал ждать, когда убийца закончит свою работу. Прошло несколько секунд. Я решил, что снайпер перезаряжает ружье, но вскоре, когда потрясенные соседи начали выползать из своих домов, до меня дошло, что он свою дневную норму выполнил. Меня оставили жить.
Я смотрел сквозь красную пелену перед глазами на безжизненные тела и не мог придумать ничего, за что бы поблагодарить Бога. Перед лицом такой ужасной трагедии казалось, что оставленная мне жизнь – самый циничный акт милосердия Всевышнего после того, как по Его милости Лот переспал с собственными дочерьми, лишившись перед тем жены, превращенной в соляной столб.
Я не выпускал из рук мальчика до приезда «скорой помощи». Я сидел в остывающей луже крови и слегка его покачивал, не чувствуя боли в раненой руке, не замечая собравшейся толпы – только тупо смотрел перед собой.
Первые копы, появившиеся на месте преступления, осторожно приблизились ко мне и, заметив рядом со мной пистолет, крикнули, чтобы я отбросил его подальше, одновременно беря меня на прицел. Пожилой человек, тот самый, который мыл машину, встал у них на пути и рассказал, что произошло и как меня ранили, когда я пытался спасти ребенка. После этого они расслабились и опустили пушки. Один из них, обращаясь ко мне, спросил:
– Ты в порядке?
Я кивнул. Не хочу ли я отдать ребенка? Я отрицательно покачал головой.
Когда я наконец выпустил мальчика из рук, они положили хрупкое тельце на носилки, закрыли простыней и укатили. Присев около меня, санитар осмотрел мою руку. Легкая царапина. Повязка и пара дней отдыха, и все будет в порядке. Командир наряда копов удостоверился, что я не нуждаюсь в отправке в больницу, затем усадил меня в полицейскую машину и отвез в местный полицейский участок для допроса.
Копы обращались со мной мягко, учитывая пережитый мною шок, спрашивали, не надо ли мне чего, предлагали попить‑поесть, сказали, что могут предоставить адвоката. Я на все предложения ответил отрицательно и сказал, что хочу только одного: рассказать, как все происходило, и отправиться домой.
Допрашивали меня сразу три копа (вежливые, но какие‑то дерганые). Один был в форме, другой в деловом костюме, третий в повседневной одежде. Они все представились, но мне легче было различать их по одежке. Тот, что в форме, оказался настоящим придурком, и, хотя он воздерживался от грубостей, из всей троицы он меньше всего мне сочувствовал. Они записали мои данные, имя, адрес, чем занимаюсь. Все трое навострили уши, когда я сказал, что служу в гвардии. Я заметил, как сузились глаза у копа в форме.
– У вас есть разрешение на ношение оружия? – спросил он, хотя по марке моего пистолета мог сразу определить, что это стандартное оружие гвардейцев.
– Да.
– Бретон Фурст тоже был гвардейцем, не так ли? – спросил коп в повседневной одежде.
– Да.
– Вы были добрыми друзьями?
– До сегодняшнего дня я его ни разу не видел.
Копы переглянулись, затем тот, что был в обычной одежде, кивнул коллеге в форме.
– Тогда что вы делали у его дома? – потребовал ответа коп в форме.
Мне требовалось быстро соображать, чтобы правдиво соврать. Это было нелегко после всего, что пришлось пережить.
– Бретон работает… работал охранником в «Скайлайте». Я несу службу во Дворце, но я подумывал о том, чтобы сменить место работы. Пытался выяснить, можно ли сделать хорошую карьеру в отеле или нет. Один из моих приятелей посоветовал поговорить с Бретоном, сказал, что тот работает в «Скайлайте» уже почти шесть лет. Если кто и знает, как там и что, то это он, сказал приятель. Я сегодня позвонил. Бретон сказал, что собирается на пикник с женой и детьми, но если я не возражаю поговорить о работе за хот‑догом и пивом, то могу к ним присоединиться.
– Вы много пьете? – спросил коп в форме.
– Некоторое время я не пью вообще, но Фурст об этом не знал. Как я уже сказал, мы с ним раньше не встречались.
– Продолжайте, – мягко произнес коп в костюме.
– Да почти нечего больше рассказывать. Я подъехал к дому Бретона, подошел к нему поздороваться, и тут… – Я побарабанил пальцами по столу, изображая град пуль.
– Вы не видели убийцу? – Костюм.
– Я видел, откуда он стрелял, но его самого не рассмотрел.
– Не догадываетесь, кто мог так жестоко расправиться с Фурстами? – Форма.
– Нет. Я ведь их совсем не знаю.
– Вы не считаете, что их расстреляли из‑за того, что вы к ним приехали? – Костюм.
– Нет. – Наглая ложь.
– А вдруг снайперу нужны были вы? – сказал коп в форме, и даже его коллег смутил такой идиотский вопрос.
– Да, – ответил я, мрачно улыбаясь. – Но он оказался паршивым стрелком: случайный рикошет – и пять трупов.
– Наверное, та же самая резиновая пуля, которая убила Кеннеди. – Коп в повседневной одежде хохотнул и тут же смутился.
Так продолжалось несколько часов. Когда копы пришли к выводу, что я либо невиновен, либо расколоть меня невозможно, они от меня отвязались. Тем временем для меня приготовили чистую одежду, и после допроса меня отвели в душ мыться. Я слышал крики репортеров, жаждущих новостей. Когда я натягивал носки, в раздевалку вошел коп в деловом костюме. Хочу ли я пообщаться с прессой, спросил он. Я ответил коротко: нет. И поинтересовался:
– Как насчет моего имени? Они его знают?
– Нет, но утечка возможна, – ответил костюм.
– А нельзя это скрыть?
Коп пожал плечами:
– Мы не сможем утихомирить прессу, но это умеют делать ваши ребята. У Кардинала больше опыта в лакировке скандалов, чем у нас.
– Когда покину участок, могу идти, куда хочу, и делать, что хочу?
– Конечно. Но несколько недель не покидайте город, может возникнуть надобность с вами связаться. Хотя сомневаюсь, разве что мы поймаем сволочь, которая совершила убийство семьи.
– Думаете, поймаете? – спросил я.
Коп хмыкнул.
Когда я собрался уходить, он сказал, что меня ждут: один человек пожелал проводить меня до дома. Я ожидал увидеть одного из гвардейцев, но это оказался Билл.
– Тассо позвонил и все рассказал, – пояснил он. – Еще сказал, что тебе будет приятнее, если за тобой заеду я, а не один из верных солдат Кардинала.
Я слабо улыбнулся:
– Он прав. Полагаю, за одежду тоже тебя надо благодарить?
– Я прихватил по пути. Хочешь поехать домой или ко мне?
– К тебе. Одиночества я сегодня не вынесу.
– Тогда подожди минуту, пока улажу формальности.
Билл сообщил дежурным полицейским, куда он меня везет, оставил номер своего телефона на случай, если им понадобится со мной связаться, и попросил их известить его, если обнаружатся какие‑нибудь улики. Некоторые дежурные копы были с ним знакомы, и Биллу пришлось пару минут с ними поболтать. Отдав дань вежливости, он попрощался с товарищами, вывел меня через боковую дверь, усадил на заднее сиденье своей машины, и мы поехали к нему домой. Как только завернули за угол, я попросил его включить радио и всю дорогу слушал музыку и думал о мальчике и о том, каким легким казалось мне его безжизненное тельце.
Билл жил в старом, разваливающемся доме в пригороде. Настоящая развалюха, но это было его родовое гнездо, и он его обожал. Я окинул взглядом многочисленные книжные полки в холле. Билл был библиофилом. Он собрал тысячи книг, в том числе редкие первые издания, книги, которым было больше сотни лет, а также отдельные экземпляры с автографами авторов. На это хобби он потратил небольшое состояние. У него были полные собрания сочинений Диккенса, Хемингуэя и Фолкнера – трех его любимых писателей – и невероятная коллекция фантастики.
Книги Билла, аккуратно расставленные, хранились на бесчисленных полках по всему дому. Его библиотека имела большую ценность, но он не считал, что книги следует запирать. Он держал их там, где до них было легко дотянуться. Он их постоянно читал и перечитывал, даже иногда загибал страницу, чтобы отметить место, на котором остановился. Библиотекари и другие библиофилы расстреляли бы его за такое небрежное отношение к книгам, но Билла это не заботило. Он собирал книги для себя, и ему было до лампочки, что с ними случится после его смерти. «Когда помру и отправлюсь в ад, пусть книги хоть горят, хоть гниют, – часто заявлял он. – Я хранил их так долго, как мог».
– Я вчера купил роман Эллроя, – сказал я, когда Билл вошел в холл следом за мной.
– Эллрой великолепен, – сказал он, делая вид, что все в порядке, но у него это плохо получалось.
Мы перешли в другую комнату, где я сразу занял свое привычное место – уселся в большое кресло‑качалку напротив Билла. За моей спиной находилось огромное окно, и я ощущал сквозняк. В доме давным‑давно надо было вставить двойные рамы, но Билл и слушать об этом не хотел.
– Кофе? – предложил он.
– Потом.
Потекли неловкие секунды.
– Тебе сильно повезло, – проговорил Билл.
– Нет, – вздохнул я. – Меня и не собирались трогать. Снайпер расстрелял Фурстов, всех до одного. Слегка задел меня… – я провел ладонью по раненому плечу, – когда посчитал, что мне удастся спасти мальчонку. Проще было убить меня, но он оставил меня в живых.
– Имеешь представление почему?
Я покачал головой.
– Это имеет какое‑нибудь отношение к Николе Хорняк? – Билл заметил мой настороженный взгляд и пожал плечами. – Я же коп. Часть моей работы – говорить с людьми и держать нос по ветру. Я не мог не слышать о задании, которое поручил тебе Кардинал.
– И давно ты об этом знаешь?
– Неделю. Я все надеялся, что ты придешь с этим ко мне. Когда не дождался, понял, что ты мной намеренно пренебрегаешь и что мне не следует совать нос в твои дела.
– Это вовсе не пренебрежение, Билл. Мне просто не хотелось забивать тебе этим голову. Если я найду убийцу, перед судом он не предстанет. Я решил, что тебе не стоит мараться в таком дерьме.
Билл сухо улыбнулся:
– Ну, теперь я уже замарался. Так что говори, есть связь между смертью Ник и расстрелом Фурстов?
– Думаю, есть, – осторожно признался я, не желая открывать Биллу все карты. – Я пошел к Бретону, чтобы задать вопросы, касающиеся Ник. Я уверен, убийства связаны.
– Киллер не хотел, чтобы Бретон Фурст с тобой разговаривал?
– Полагаю, что не хотел.
Билл нахмурился:
– Но зачем понадобилось убивать его жену и детей? Киллер полагал, что он с ними об этом говорил?
– Наверное. Мужья часто многое рассказывают женам. А дети подслушивают.
– Разве не проще было пристрелить тебя? – предположил Билл.
Я медленно кивнул.
– Хоть имеешь представление, кто это мог быть? – спросил он.
– Если бы имел, меня бы здесь не было. Я бы уже прибивал яйца этой сволочи к облакам.
– Я слышал, ты разыскивал Паукара Вами. Думаешь, он мог быть…
– Нет, – перебил я Билла. – Вами ни при чем.
– Полагаешь?
– Он сказал, что не убивал Ник. Я ему верю.
– Он сказал? – Билл даже подскочил в кресле. – Ты встречался с Паукаром Вами?
– Он меня навестил, – ответил я и рассказал о ночной встрече с ангелом смерти.
– Милостивый Боже, – выдохнул Билл. – Если бы оказался на твоем месте, я бы взбежал на холм и скатился бы с другой стороны прямиком в океан. О чем ты думал? Я знаю, ты легких путей не ищешь – но Паукар Вами?!.
– Не доставай меня, – взмолился я.
– Хорошо, но, сам понимаешь, этот мерзавец может быть причастен. Только такое чудовище, как Паукар Вами, могло застрелить троих детей. Мы должны…
– Билл, пожалуйста. – Я опустил голову, чтобы скрыть слезы.
– Ал? – Подойдя, он присел около меня на корточки. – Ты в порядке?
– Я его держал. – Из моих глаз текли слезы. – Я видел, как пуля разворотила его личико, и он сразу умер.
Я совсем потерял контроль над собой. Билл немного подождал, потом обнял меня и проговорил:
– Все в норме. Все позади, Ал. Ты в порядке. Успокойся.
Я довольно долго не мог взять себя в руки. Рыдал, проклинал киллера, потом себя за то, что не двигался быстрее. Я попытался все подробно объяснить Биллу, чтобы он понял: я не виноват, я могу доказать – себе, не только ему, – что сделал все, что мог. Но Билл только похлопывал меня по спине и шептал: «Тихо, тихо, успокойся», – как будто я норовистая лошадь, которую нужно утихомирить.
Совладать с собой мне удалось поздно ночью. Я утер слезы и сказал Биллу, что теперь выпил бы кофе. Он сделал бутерброды и открыл коробку печенья. Двадцать минут мы ели, не упоминая ни про Ник, ни про Фурстов.
Позднее Билл повел меня вниз, в подвал. Гигантское помещение было заставленно ящиками и коробками, наполненными фейерверками разного рода, порохом и взрывателями, которыми он менялся с подрывниками. Имея много приятелей в полиции, Билл мог раздобыть практически все что угодно.
Билл был специалистом по пиротехнике. Десятилетия подряд он устраивал фейерверки и в качестве инспектора по безопасности помогал другим пиротехникам. Кроме этого, а также книг и рыбалки (иногда), его ничего не интересовало.
Он готовился к большому шоу, ежегодному представлению для сирот. Ожидалось, что приедут звезды кино, будут присутствовать мэр и все, кто хоть что‑то значит в городе, и ему хотелось показать класс. У него глаза горели от предвкушения.
Мы провели несколько часов, разглядывая коробки с яркими рисунками. Билл объяснял, какие фейерверки использует, как они будут выглядеть, как он придумал их сочетать. Его лицо сияло, когда он говорил, каких животных и какие картины создаст в воздухе. Все дело в хронометраже, сказал Билл. Если время рассчитано правильно, можно совершать чудеса с горстью пороха, набором юного химика и куском фольги. Если же ошибешься, никакие деньги и техника не помогут.
Я думаю, что Билл зря тратил время, служа в полиции. Ему бы создавать магические пиротехнические шоу в каком‑нибудь экзотическом месте вроде Китая или Японии, где его умение смогут оценить по достоинству и где он будет всеми обожаем.
– Ты на шоу придешь? – спросил он.
– Может быть, – ответил я, зная, что не приду. После сегодняшнего столкновения с кошмаром я буду слишком занят, чтобы интересоваться фейерверками. Я решил, еще когда сидел посреди улицы с мертвым малышом на коленях, что обязательно достану киллера. Чего бы это мне ни стоило, я заставлю эту сволочь заплатить за содеянное.
– Давай приходи, Ал, – с улыбкой сказал Билл. – Будет замечательно. Я достал самолеты двух моделей, собираюсь запустить их через густой поток ракет. Кругом будут взрывы, немного слева, немного справа, чуть выше, чуть ниже, но самолеты даже не покачнутся.
– Как насчет турбулентности?
– С этим справились. Я же тебе не раз говорил, что при работе с взрывчатыми веществами можно учесть практически все. Подожди, сам увидишь. Будет похоже на те старые картины о войне, где самолеты летят сквозь огневой вал. – Он похлопал по крышке коробки. – Это будет мое лучшее шоу.
Когда мы снова поднялись наверх, часы показывали половину третьего. Я устал, но для Билла это было обычное время: он страдал бессонницей и редко ложился раньше трех или четырех. Он предложил сварить еще кофе. Отказавшись, я сказал, что пойду домой.
Билл моргнул:
– Я думал, ты останешься здесь на ночь.
– Я тоже так думал. Но теперь… – Я слабо улыбнулся. – Думаю, теперь мне будет лучше одному. Я уже давно так не плакал. Чувствую себя неловко.
– Не стоит. После того что тебе пришлось испытать, это нормальная реакция. Оставайся, Ал. Гостевая спальня готова.
– Я хочу уйти.
– Ну, тогда давай я тебя отвезу. Войду с тобой, и…
– Нет. Спасибо, но не надо. Прогулка пойдет мне на пользу. Может быть, еще поплачу по дороге.
Биллу все это не нравилось, но он знал, что спорить со мной бесполезно.
– Позвони, когда доберешься.
– Если не будет слишком поздно. В противном случае позвоню утром.
Я направился к двери.
– Ал? – окликнул меня Билл.
Обернувшись, я встретил его мрачный взгляд.
– Будь осторожен. Сегодня тебе повезло. В следующий раз – а мы оба знаем, что следующий раз обязательно будет… В следующий раз удача может отвернуться от тебя.
– Знаю, – вздохнул я.
– Мне бы совсем не хотелось хоронить тебя, Ал.
– Да мне и самому этого не слишком хочется. – Я с трудом усмехнулся и вышел.
До моего дома было далеко, но это меня не беспокоило. Пока шагал, я мог не думать о мальчике с развороченным пулей лицом.
На следующий день я старался не высовываться, полагая, что репортеры все еще за мной охотятся. Но вскоре выяснилось, что зря беспокоился. Очевидно, люди Кардинала хорошо поработали: хотя по радио то и дело звучала фамилия Фурстов, мое имя ни разу не было названо. СМИ даже не стали обсуждать тот факт, что один человек выжил, только несколько газет коротко об этом упомянули.
Около десяти часов нарисовался коп, привез мой велосипед и с улыбкой передал привет от Билла Кейси, и больше я никого не видел, пока не спустился в конце дня к Али за рогаликами. По пути я миновал нищего, который, переходя от двери к двери, предлагал купить у него какие‑то открытки. Когда я вошел в булочную, Али обсуждал убийство Фурстов с покупателем. Они сошлись на том, что человек, виновный в таком безжалостном убийстве, заслуживает, чтобы его поджарили на электрическом стуле без суда и следствия. Я не хотел участвовать в дискуссии, боялся, что эмоции выдадут, поэтому быстро забрал свои рогалики, заплатил и удалился. Когда начал подниматься, снова прошел мимо нищего. Он уже почти добрался до моей квартиры и, видимо, скоро позвонит в мою дверь. Я вошел, приготовил мелочь и остановился у двери, поджидая его.