Суровое поэннинское лето неизбежно приближалось к концу, холодный осенний ветер приносил пряные запахи, новые тревоги и дурные предчувствия. Все ждали возвращения войск с данью. Уже прискакали вестовые с донесениями о том, что обозы, полные добра, а также скот, рабы и заложники скоро появятся в Поэннине. Все обитатели крепости суетились и были заняты делами. Тара уже второй день пропадала на кухне, поглощенная заботами. Гвидион все чаще отлучался в горы.
Инир возился в углу, раскладывая высушенные лечебные травы по полотняным мешочкам. Морейн сидела в хозяйском кресле, в которое Ворон никому не позволял садиться кроме нее и Гвидиона, и наблюдала, как птица ходит по глиняной дощечке, приготовленной заботливым Иниром для мага. Ворон оставлял на мокрой глине следы, а Морейн пыталась прочесть их. Инир сердился, когда Ворон портил его работу, но еще больше его злило, что молодая бездельница даже не пытается ему помочь. Морейн видела – Ворон тоже тревожится, он не спит целыми днями, как прежде, а суетится, чистит перья, летает под потолком, тяжело взмахивая крыльями, а иногда неожиданно громко для приглушенной коврами пещеры начинает кричать: «Крра! Крра!»
Однажды с утра вся крепость наполнилась пронзительными звуками труб и гомоном. Морейн вышла на крыльцо и, прислонившись к стене, наблюдала, как слуги и воины разбирают прибывающие обозы. На площади собрались вожди и все королевские братья, с ними вернулся и король, присоединившийся к поэннинским войскам где‑то на горных перевалах.
Морейн заметила Харта и рыжего верзилу по прозвищу Огненная Голова. Там же стоял и Бренн, которого она не видела со дня падения Эринира. Принц, нервно жестикулируя, что‑то рассказывал Гвидиону, одновременно отдавая приказания своим людям и хлыстом подгоняя рабов. Вожди отчаянно спорили с королем, отстаивая свои доли в привезенном провианте и добре, требуя вмешательства друида.
|
|
Слуги уже выносили столы, проталкиваясь с ними между воинами и как бы напоминали им, что пора заканчивать споры и начинать пир. Бренн заметил принцессу и, сделав ей церемонный поклон, усмехнулся. Морейн резко развернулась и бросилась в дом, чтобы скрыть слезы. Вбежав свою комнату, она упала на кровать и разрыдалась. Она вспомнила своего брата и убитых в Эринире людей, пытаясь разжечь в себе если не ненависть, то хотя бы злость. Но вместо Серасафа ей виделись светлые, лукавые глаза Бренна и его кошачья ухмылка. От злости на саму себя Морейн сжала кулаки, больно вонзив в ладони ногти. Она просидела в своей комнате до вечера, так и не решив, желает она новой встречи или боится ее. Детская любовь, пронесенная сквозь кровавую завесу антильских дворцов, не смогла отступить перед ужасом, внушаемым всем ее избранником. Морейн вспомнила клятву, которую давала себе, когда ее кровь окропляла кристалл в Храме Инкал. Не эта ли клятва заставила ее повиноваться материнскому приказу проникнуть в Поэннинский замок?
«Нет, нет, – шептала себе Морейн, – они убили моих родственников, разрушили мой дом, растоптали мою страну, я не могу поддаваться чувствам, я должна выполнить свой долг». И тут же уточнила сама себе: «Не Бренн убил мать и брата. Между нами нет крови».
А вечером, выйдя на террасу, она вдруг обнаружила, как в темном небе причудливо кружатся звезды в своем непостижимом хороводе. Прохладный ветерок, набежав, растрепал ее волосы, в воздухе запахло осенней листвой и кострами, и Морейн удивилась: какой прекрасной может быть последняя летняя ночь. На мгновение ей показалось, что над озером забрезжил розовый свет. Она вгляделась в темноту, но свет исчез. Она запела этому свету, как лучу надежды. Ее голос разливался по замку серебряным колокольчиком, распугивая ночные кошмары. Молочный туман, нахлынувший с озера, растекался по каменным коридорам крепости и, проплывал мимо женщины, целовал ее колени.
|
|
Возвращение поэннинского войска сделало жизнь в крепости шумной и суетливой. Бренн с раннего утра истязал своих воинов, заставляя их упражняться в боевом искусстве. На внутреннем дворе перед озером возобновились тренировки над водой гулко разносились лязг железа и выкрики бойцов.
Морейн слонялась по пещерному кабинету мага, не находя в себе сил, чтобы сосредоточиться на работе. Окно в пещере выходило на обратную сторону горы, и сюда не доносились звуки крепости. Эта благостная тишина, так нравившаяся Морейн прежде, теперь вызывала в ней раздражение, суетливый Инир – тоже. В пещере поэннинскюго друида принцессе стало скучно.
Глиняные вавилонские таблички со сложными и туманными указаниями на астрологические периоды для различных опытов никак не поддавались Гвидиону. Он привез их из рискованного путешествия в надежде завладеть тайнами вавилонских астрологов. Но ему не удавалось растолковать некоторые значения в расположении светил. Морейн не могла читать клинопись, но не хуже друида разбиралась в астрологии. Она просидела целый день подле Инира, переводящего ей сложный язык. Она уже догадалась, что ссылки нарочно запутаны, оставалось только восстановить их настоящее значение.
|
|
Инир смущался и краснел, когда она поднимала на него глаза. Но и сама Морейн вела себя не лучше, когда в пещеру друида заглядывал Бренн. Роняя все из рук и забывая, где она находится, Морейн поддавалась смятению. Однако Бренн редко посещал жреца при ней. Чаще братья встречались в таинственном помещении, куда вела нижняя лестница. Нередко Бренн бывал там один. Морейн слышала странные, приглушенные толстой дверью звуки, доносящиеся оттуда, рык, похожий на кашель или карканье, а иногда и стоны. А однажды слуха принцессы достигли истошные вопли и визг. Морейн уже поняла, что в нижней комнате происходят странные вещи, но, что за существо живет там и издает эти жуткие звуки, она пока не выяснила. Иногда ей казалось, что бессердечный друид держит в плену какого‑то несчастного узника.
Инир на расспросы о странном обитателе таинственного помещения не отвечал, обижался, когда Морейн начинала донимать его излишней любознательностью. Принцессе пришлось смирить свое любопытство и оставить на время расспросы. Инир уже почти перевел ей всю табличку, когда в комнату неожиданно ворвался Рива:
– Инир! Господину нужна твоя помощь, быстрее!
Инир выскочил из комнаты вслед за воином. Морейн осталась одна. Впервые одна в загадочном кабинете мага с тремя таинственными дверями! Видно случилось что‑то серьезное, может быть, кто‑то ранен или болен, если Гвидион, позабыв о Морейн, вызвал Инира к себе на помощь.
Морейн подошла к входной двери, приоткрыла ее и прислушалась к звукам снаружи. Донеслось тихое звериное рычание. Она плотно прикрыла дверь и вернулась к сундуку, на котором лежали ее таблички, села за работу. Ей и прежде приходилось бывать здесь в одиночестве, но за одной из трех внутренних дверей всегда возился бдительный Инир, а у входа пыхтел дородный Рива. Еще ни разу не было такого, чтобы ее оставили совсем одну без присмотра, и, наверное, уже не будет. Только Морейн решила, что оправдает доверие жреца и будет благоразумной, как вновь услышала шорохи и вздохи из‑за ближайшей двери. Ей стало страшно, она подошла к подозрительной двери и прислушалась. Звуков больше не было. Морейн надавила на дверь, та поддалась, открыв темную короткую лестницу.
Что бы там ни было, Морейн, конечно, сможет удержать это в тайне. Никто и не узнает, что она сюда заглядывала. Она разожгла факел от очага и начала осторожно спускаться по неровным ступеням. Узкий проход расширился и превратился в большую пещеру. Морейн вошла в нее, высоко подняв факел, чтобы лучше разглядеть обстановку.
Из темноты на свет факела выплыло белое женское лицо с закрытыми глазами. Морейн отшатнулась, но, не выдержав, снова поднесла факел. В его неровном свете она разглядела странное тело, заканчивающееся чешуйчатым рыбьим хвостом, помещенное в огромный прозрачный сосуд наполненный желтоватой жидкостью, в которой распластывались и колыхались длинные русалочьи волосы. От стенок сосуда к существу тянулись склизкие белые жилы, опутывающие руки, туловище и лицо русалки. Морейн развернулась, и факел высветил другой сосуд, сквозь прозрачную стенку которого на нее смотрели немигающие глаза маленького коренастого человека, Его пышная борода топорщилась во все стороны. Он тоже был обтянут белыми жилами и казался подвешенным на них.
Дрожа от страха, Морейн медленно пошла в глубь пещеры, освещая все новые сосуды с существами внутри. Некоторые расы были ей знакомы: давно вымершие или исчезнувшие, ставшие почти мифологическими, эти создания словно спали в своих прозрачных темницах.
Морейн подолгу разглядывала каждого, содрогаясь при мысли о его судьбе. Их страдания, казалось, обволокли ее, и Морейн не могла понять, живы ли они. Вот черноволосая, смуглая женщина с раскосыми глазами и острыми ушками. Ее раса давно исчезла с острова. Длинные черные волосы колыхались в жидкости, подобно русалочьим, и, казалось, что они шевелятся. Ногти женщины были черными и длинными, и Морейн вспомнила ужасные легенды, связанные с этой темной расой. Желтоватая жидкость и оранжевый свет пламени делали кожу женщины еще более смуглой. Морейн знала по легендам, что за плотно сжатыми губами должны таиться тонкие клыки и раздвоенный змеиный язык. Она поспешила отойти подальше от страшного сосуда.
Наконец, она дошла до конца пещеры. Последним был огромный короб с прозрачными стенками, и Морейн пришлось поднять факел высоко над головой, чтобы разглядеть находившееся в нем существо. Огромный заросший человек с распухшим бородатым лицом и волосатыми руками стоял, ссутулившись, опутанный бесчисленными жилами. Он был выше Морейн раза в полтора, а то и больше.
«Похоже, это великан, о котором говорил Инир», – подумала она и решила уходить отсюда, пока ее отсутствие в пещере друида никто не заметил.
Она пошла обратно, стараясь не задевать странные сосуды и бросая на них мимолетные взгляды, по мере того, как факел выхватывал из темноты то один, то другой.
«Великая Богиня, – подумала Морейн, – да здесь собраны представители всех рас, когда‑либо существовавших на нашем острове».
Ей стало не по себе. Она задержалась на мгновение у ближайшего к выходу сосуда, в котором была помещена русалка. Даже мертвая, она обладала необыкновенной, притягательной красотой. Внезапно веки русалки дрогнули и поднялись, а сама она подалась вперед к передней стенке своей темницы. Морейн вскрикнула от ужаса и бросилась прочь, задыхаясь от страха и мчавшегося за ней вслед стона русалки. Выбежав, она быстро захлопнула за собой дверь. Потом загасила факел и прижалась к стене, пытаясь восстановить сбившееся дыхание и оправляя растрепанные волосы. А когда дыхание восстановилось и исчезли яркие пятна, мелькавшие перед глазами, она увидела сидящего в своем огромном кресле грозного жреца.
Гвидион поднял на нее глаза, темные и бездонные, как кромешная ночь. Морейн похолодела еще больше. Она представила, как будет висеть в огромном прозрачном сосуде с желтой жидкостью на сотнях белы нитей, поддерживающих в ней ненавистную жизнь, и сжалась от ужаса. Гвидион поднялся со своего места и подошел к ней.
– Тебя, кажется, что‑то напугало, любопытная Эринирская принцесса? – спросил он ледяным голосом.
Страшная мысль посетила вдруг Морейн.
– Там не хватает Туатов, – пролепетала она, содрогаясь от своей догадки, боясь взглянуть в глаза рассерженному магу.
– Как ты сообразительна, Морана, – тихо ответил Гвидион приближаясь к ней.
Внезапно в окно влетел Ворон и, тяжело приземлившись на ковровый пол между Морейн и Гвидионом, начал бить крыльями и напрыгивать на мага.
– Я вижу, ты нашла себе защитника, – сказал Гвидион, невольно отступал под натиском грозной птицы.
Морейн заметила, что глаза его посветлели.
– А насчет Дивного Народа, дорогая Морана, – Гвидион зловеще усмехнулся, отталкивая ногой чересчур развоевавшегося Ворона, – ты слишком многое о себе мнишь, полукровка, если думаешь, что достойна занять это место!
И внезапно снова рассердившись, он пнул Ворона и гневно сказал ему:
– Если я прощаю кому‑нибудь нарушение порядка, то только потому, что сам так решил. В этой пещере я хозяин! – И, обращаясь к Морейн, добавил: – В следующий раз тебе может повезти меньше.
Ворон обиженно оправлял и чистил крылья в углу пещеры, косясь на друида. Потом сел на плечо принцессе, спрятав голову в ее волосах, и тихо жаловался на что‑то. Морейн гладила его пальчиком по голове и шептала ласковые слова. Гвидион хмыкнул:
– Хороша парочка, ничего не скажешь. – Помолчав, он добавил: – Надеюсь, Морана, благоразумие или страх заставят тебя молчать.
Морейн закивала головой с таким усердием, что Ворон чуть не свалился с ее плеча. Конечно, она будет воплощением благоразумия, лишь бы больше не видеть, как надвигается на нее тень друида с потемневшими глазами. Она и не представляла прежде, что может испытывать такой суеверный ужас. Если бы не Ворон, неизвестно, чем бы все это закончилось.
Гвидион молча указал ей на дверь. Морейн мгновенно покинула его жилище. Она спустилась по лестнице и выскользнула в пещеры, вышла в их центральный чертог и с удивлением обнаружила на каменном троне расстеленную шкуру. «На троне восседал древний король», – вспомнила она слова Инира и решила поскорее уйти из пещерного замка.
Волшебный голос, звучащий по ночам, всколыхнул жителей Поэннинской крепости, и вскоре рассказы воинов о ночной певице дошли до королевских покоев. Король приказал найти певунью и привести ее в пиршественную залу, где собиралась знать, чтобы скоротать вечер за едой, разговорами и развлечениями. В прежние времена. когда еще были живы королевы, такие пиры озарялись женским обществом, сопровождавшим вдову короля Дунваллона или очередную жену Белина, пришедших послушать песни бардов и поднести меда знатным гостям. Но со дня смерти красавицы Гвенлиан, последней жены короля, которую Белин убил в пьяном приступе ревности, знатные дамы редко посещали пиршественную залу. Из всех невесток, взятых когда‑то Дунваллоном в жены своим сыновьям, жива была лишь супруга Рикка, который ревностно следил за тем, чтобы она не появлялась в этом грубом обществе. На этих мрачных сборищах воинов бывали только рабыни, умевшие петь или танцевать либо другим способом вынужденные развлекать гостей.
В этой зале Морейн уже не раз бывала прежде, когда король допрашивал ее об Антилле. даже множество факелов, закрепленных на стенах, неспособны были полностью разогнать мрак. Посреди залы на полу полыхали два ряда очагов, безнадежно пытаясь согреть огромное, холодное помещение. Дым, не успевавший уйти сквозь маленькие оконца и отверстие в крыше, висел черными клубами у стропил. Зала была наполнена звоном посуды, пьяным гамом, визгом и рыком собак, грызущихся из‑за костей, выкрика ми подравшихся. Вдоль стен стояли длинные столы, за которыми тесно сидели гости. В конце залы на возвышении размещался отдельный стол для короля, его братьев и особо знатных гостей.
– Вот певунья, которую ты велел привести, мои король – сказал воин с поклоном, подталкивая принцессу к королевскому столу.
– Так вот кто развлекает весь наш двор своими песнями! – удивился Бренн. – Эринирская принцесса паясничает перед моими людьми, будто уличная певица.
Король, не менее удивленный, приказал принцессе что‑нибудь спеть. Слуга поставил перед Морейн стул и предложил несколько инструментов. Она выбрала кифару и начала перебирать струны. Кифара несогласованно нежно вздыхала, Морейн была неважным музыкантом. Промучив какое‑то время инструмент, принцесса призналась себе, наконец, что играть она толком не умеет.
Дождавшись, когда нетерпение и раздражение зрителей достигли приемлемого, на ее взгляд, предела, она слегка улыбнулась позаимствованной у Бренна змеиной улыбкой и пристально взглянула в глаза королю. Прежде чем он успел возмутиться, Морейн запела.
Голос разнесся под сводами огромной залы, заставил замолчать присутствующих. Его высокие и низкие перепады на одном дыхании складывались в причудливую и изумительную мелодию: смесь антильского храмового нения с веселыми мотивами кельтов и нежными песнями Туатов. Казалось, будто двери старой залы распахнулись, и в них ворвался сверкающий вихрь осенней листвы, снежных хлопьев и распустившихся яблоневых цветов. Голос наполнял сердца счастьем и горем, любовью и безысходностью, как туманом, и слушателям казалось, будто они плывут в этом тумане навстречу самой Богине Грез. Околдованные принцессой люди сидели и стояли, позабыв, где они находятся, погруженные в сказочные видения.
Голосом Морейн взывала к Белину прекрасная богиня презираемого им народа.
– Ты наш, ты принадлежишь нам, в твоих венах течет наша кровь, – пела она. Все пустое, ты тратишь жизнь понапрасну.
И сквозь черные от копоти каменные стены Белин видел витые белые колонны дивного замка, того замка, где мерцают звезды, и из их млечного света выходит ему навстречу, приветливо раскинув руки, отвергнутое им божество и несет ему прощение.
Плескались волны, погружая Харта в свою безграничную синеву, унося его к глубинным тайнам моря. Он плыл в толще воды, сверкая серебристой чешуей. Он вырвался, наконец, на свободу и наслаждался теперь бездумным счастьем плыть по волнам навстречу покою.
Бренн не видел ни залы, ни певицы. Стены темного туннеля, в который было погружено его сознание, расступились, перед его взором стояли синие, как горные озера, глаза Альвики и окровавленный вереск, и сердце щемило старой, загнанной внутрь болью.
Зверь вжался в глубину своего убежища, стараясь закрыться от этих звуков. Голос напоминал ему о прошедших временах, когда великие народы правили миром. Когда войны шли не за земные богатства и территории, а за высокие идеи. Когда прекраснейшие из живущих на земле существ – Туата де Дананн были сильными и могущественными. О, какие это были воины – достойные противники! Как он гордился, что мог противостоять им. Что за горькая участь – бороться с этими жалкими смертными, с этими людишками, которые даже не вступают в борьбу, а безропотно идут к нему, как на бойню, цепенея под взглядом его глаз. Их смерть не приносит радость победы. Нет предвкушения борьбы, нет ощущения опасности, нет риска погибнуть в этой борьбе. И только этот голос так тревожно напоминает о том, что самая прекрасная и удивительная битва, в которой он был сражен рукою пылкого Оллатара, уже миновала, осталась в прошлой жизни. Но это было, было…
Как раненый зверь, решивший до последнего вздоха бороться за свою жизнь, Гвидион отчаянно сопротивлялся чарам вцепившись в подлокотники так, что побелели костяшки пальцев, Он выдрал себя из теплого, завораживающего потока. Оглядывал гостей и братьев, он впервые понял, какую опасность таит в себе эта женщина. О, боги, он ошибся, ее нужно было убить еще в Эринире. Он узнал эти дивные чары, он читал о них в древних манускриптах. Любой, кто услышит этот голос, уже не сможет противостоять его владельцу. Это растаявшее общество было сейчас в абсолютной власти Мораны, и она могла отдавать любые приказы. Гвидион был слишком уверен в своей собственной силе, а ведь Морейн сама подсказала ему об опасности, упомянув как‑то, что мудрая Гелиона запретила ей петь в ее дворце. Она‑то сразу поняла, какими силами способна управлять принцесса.
Мысли Гвидиона метались, пытаясь отыскать пути дальнейших действий, а глаза из‑под полуопущенных век тщательно изучали певицу. И тут он сделал еще одно потрясающее открытие: «Морана находится под действием своих же чар и скорее всего не подозревает, какая власть ей дана».
Гвидион оглянулся на братьев. Глаза Бренна застыли, словно стеклянные, лицо короля было растерянным. Харт, сидевший подле Гера, смотрел на Гвидиона черными русалочьими глазами и не видел его. И Гвидион не посмел разрушить это чудо, не смог заставить певицу замолчать, а, может быть, не захотел обрывать эти звуки, лучшие из тех, что приходилось ему слышать в своей жизни.
И когда последний звук смолк под сводами залы, никто не проронил ни слова; в полной тишине сидела одинокая принцесса со своей молчаливой кифарой. Встряхнул головой, как будто избавляясь от чар, король. И вся зала тут же оживилась всеобщим гомоном и восхищением. А среди столпившихся за дверью слуг, кроме восторженных восклицаний и одобрительных слов, не раз прозвучало имя Богини. В общем восхищении никто не услышал тихий рев растревоженного Зверя.
Видя, в какое состояние привела певунья гостей, Гвидион приказал ей спеть что‑нибудь веселое. Морейн на мгновение задумалась, потом, отложив в сторону бесполезную кифару, запела такую веселую песню, что гости пустились в пляс, аккомпанируя певице хлопками ладоней. Закружившись среди них в танце, Морейн сама поддалась безудержному веселью. Людям казалось, будто мрачные стены отступили и зала наполнилась золотым пчелиным роем, летним солнцем, праздничными лентами базарных каруселей. Перед одними кружилась в диком танце фея, окруженная волнами разноцветных юбок. Кто‑то видел Морейн такой, какой она привыкла быть в пору своей жизни в антильском дворце: красивой золотой куклой с тысячью масок. Другим явилась сама Великая Богиня в звездном сиянии с белыми птицами на плечах. Увлекшись радостной песней, Морейн позабыла свои горести. Опьяненная собственным весельем, она пела во весь голос, пританцовывая в такт песне.
– Горько же ты оплакиваешь своих родных, развлекая их убийц, – внезапно произнес Бренн.
Принцесса отшатнулась и замолкла, вся ее радость рассеялась, словно утренний туман. Она поникла, и на глаза ее навернулись слезы. Чтобы не расплакаться при всех, она выбежала из залы, стоявшие в дверях воины почтительно расступились перед ней. Убегая, она не успела заметить трепетное волнение и восхищение в глазах околдованного ею короля. Гвидиону не удалось убедить Белина запретить пленнице петь. Не помогли никакие доводы: ни о чарах этой музыки, ни о возможных последствиях. Король упрямо желал слышать этот голос снова и снова. Оставалось радоваться хотя бы тому, что он согласился слушать Морейн только в присутствии своего брата‑жреца и в небольших компаниях.
Этот голос звучал под сводами замка и будил Белина среди ночи. Он снова пытался заснуть, но Морейн с рассыпанными по плечам волосами, подсвеченными осенним солнцем, снова пела ему о дальних странах, где среди гор высятся прекрасные замки дивного Народа. Она скользила между витыми колоннами белого дворца. Она ускользала, оставляя за собой мерцающий звездный шлейф. Белин бежал вслед за ней, боясь потерять из виду тонкий силуэт, захлебываясь безнадежностью. Он знал, что ее невозможно догнать. Он знал, что в переходах замка ускользает от него не Морейн, а лишь символ утраты. Утраты, оставившей в человеческих сердцах неизгладимый след и вечную тоску по яблоневому аромату.
Нет больше дивного дворца – он сам приказал разрушить его. Нет больше дивного короля – он сам убил его. Ему никогда не догнать мерцающий силуэт, между ним и Морейн – кровь. Кровь Туатов – кровь ее матери и брата, которых он убил. Во всем виноват он один, а ведь он меньше других хотел этой войны, его заставили обстоятельства и братья. Внезапно он осознал, что мерцающая Великая Богиня никогда не дарует ему прощения. И от горечи у спящего короля текли слезы. Морейн заставила его почувствовать раскаяние, впервые в жизни он сожалел о чем‑то. О чем‑то, что он давно потерял, о ком‑то, кого так неуловимо напоминала ему Морейн.
Наконец Белин проснулся, стряхнул с себя чужой дурман, посмотрел на спящую рядом розовощекую женщину, представил на ее месте Морейн с разметавшимися по подушке волосами и тонким профилем. Нет, он этого не хочет. Ему нравятся мягкие, ласковые женщины. Он уже не юнец, которому все равно, с кем проводить ночь. Он, как зрелый мужчина, тонко понимал томительную нежность женщин высоко ценил настоящую страсть. Холодность и надменность Морейн не вызывали отклика в его теле. Он знал таких женщин, как принцесса, которые, даже поклонившись, заставляют тебя почувствовать себя униженным, даже отдавшись, остаются недоступными. Он любил живых, пылких, горячих женщин, а не ускользающие видения. Зачем же она преследует его, занимает его мысли, похищает его сны?
Покачиваясь, Рикк направлялся в свои покои, придумывая на ходу оправдания столь позднего возвращения. Его супруга Квелин не умела ждать, зато ей хорошо удавались истерики и сцены ревности. Увы, любимая жена неспособна была оценить, какую жертву он приносит ей, отрываясь по вечерам от кружки эля и теплой компании своих друзей.
Квелин выросла в этом замке, когда хозяином в нем был дед Бренна. Вся ее жизнь прошла среди поэннинских витязей, и была она такой же, как все они, смелой и отчаянной.
Ее отец Маддан, вождь одного из племен Хребтовины, справедливо полагал, что править поэннинцами должен сильнейший, поэтому поддержал молодого Бренна, явившегося после смерти деда завоевывать его место. Но пока новый вождь Поэннина благодарил и одаривал своих приверженцев, его незаконнорожденный брат Рикк похитил единственную дочь Маддана.
Рикк даже остановился на мгновение, вспомнив, как в самую темную ночь из калитки в стене Поэннинской крепости выскользнула и упала в его пылкие объятия бесстрашная Квелин. Потом было много дорог и чужих жилищ, где они прятались от отца Квелин и разъяренного Бренна, возмущенного предательством брата, нанесшего удар по его еще не слишком устойчивой власти в Поэннине. Но король Дунваллон сжалился над влюбленными, и по его просьбе Маддан простил их, а Бренн позволил беглецам вернуться в крепость.
Квелин не в чем было упрекнуть мужа: живя в замке, Рикк вел себя пристойно, чем нередко вызывал у своих друзей насмешки. За все время их совместной жизни было только два случая, когда Рикк, по примеру своих братьев, привозил с собой из похода какую‑нибудь красотку. Даже королевы смирялись с существованием у их супругов наложниц но не Квелин. Она умела расправляться с соперницами и при этом быть убедительной. Первую девушку она просто приказала убить своим слугам. Рикк не понял урока и привез из следующего похода еще одну рабыню. Тогда Квелин сама на глазах у изумленного Рикка вырезала из груди красавицы сердце и бросила его в ноги неверному супругу.
Одернув полог, Рикк ввалился в комнату, распространяя вокруг себя запах пота и перегара, с удовольствием рассмотрел на постели красивое тело Квелин, отливающее медью в свете очага, и тут же был атакован расспросами жены:
– Тебе она тоже нравится? Ну, признавайся, неужели эта полукровка так замечательно поет, или вы просто слишком много пьете?
Рикк не сразу сообразил, о ком спрашивает жена, а, поняв, удивился: неужто можно сравнивать его черноокую Квелин с этой бледной колдуньей. Может быть, он не был так уж откровенен с женой и в глубине души считал, что Морейн имеет свои прелести, но все же ей не равняться с Квелин.
– Куда ей до тебя, малышка, ты у меня такая красавица, – прогнусавил Рикк заплетающимся языком, пытаясь стянуть с себя одежду.
– Можно подумать, это тебя когда‑нибудь останавливало, – приподнявшись на локте, промурлыкала Квелин. Внезапно ее посетила идея: – Я хочу, чтобы она пришла ко мне и спела.
Квелин не раз встречала в замке эринирскую пленницу, но никогда не снисходила до общения с ней. Мало ли в замке появляется и исчезает красавиц, всех не упомнишь, всех не пожалеешь. Но теперь придется разузнать поподробнее об этой поющей принцессе, заставившей говорить о себе весь замок. Уж Квелин‑то сможет хладнокровно оценить все ее достоинства. К тому же это неплохое развлечение для вечно скучающих за прялками и шитьем дам.
Морейн с волнением шла на встречу с Квелин. Она не знала, чем опасна для нее эта дама, но личный опыт подсказывал, что от женщин ей не приходилось ждать ничего хорошего. Обычно они настораживались только от одного упоминания о Туатах. Невероятная красота дивного Народа уже давно вошла в легенды и вызывала у женщин других племен сильное раздражение. И хотя Морейн не унаследовала от матери этой сказочной красоты, общая нелюбовь женщин к дивному Народу ей доставалась в полной мере. Она уже видела эту востроглазую, чернявую красавицу, проходившую мимо нее с таким надменным видом, как будто Морейн просто тень на стене. Квелин ей напоминала породистую кобылу, запертую в загоне, но рвущуюся на свободу. Она была красива, энергична и груба. «Лучше бы она и на самом деле была кобылой, – подумала Морейн, я бы быстро ее приручила».
Морейн вошла в женские покои. Завешанные коврами и драпировками, они были более уютными, чем другие залы замка, и показались Морейн ужасно безвкусными. Но ковры защищали от сквозняков, огонь в очаге пылал во всю мощь, пахло тканями и женскими притирками, все это создавало ощущение покоя и умиротворенности.
Квелин сидела в высоком кресле в окружении своих служанок и жен мелких вождей. Ее пышные волосы были высоко подняты и стянуты на голове золотым обручем. Темно‑синее платье великолепно оттеняло черные глаза. Светясь и сверкал драгоценностями, она надменно оглядела бедное платье Морейн. Одежда, в которой принцессу увезли из Эринира, была слишком легкой для осенних холодов, и Тара дала ей грубую тунику из шерсти.
– Не слишком ты хорошо выглядишь для эринирской принцессы – сказала Квелин вместо приветствия.
«Ты такая же, как все», – обиженно подумала Морейн. Да это платье мало ее радовало, но еще хуже то, что не было другого, на смену. Придворные дамы, сидящие на скамьях вокруг Квелин, снисходительно смотрели на Морейн. Они во всем копировали Квелин, которая занимала в замке самое высокое положение среди женщин, поскольку ни король, ни Поэннинский вождь в данный момент женаты не были. Среди местных дам она была почти королевой. Для болезненно горделивой Морейн не остались незамеченными ни промелькнувшая насмешка на губах женщины со светлыми волосами, ни презрительный взгляд другой дамы в ярком клетчатом платье. Пожалуй, Квелин даже была лучше этих льстивых мышек, потому что выражала собственное мнение.
– Если бы тебе приходилось выживать, как мне, и радоваться по утрам, что все еще жива, – сердито ответила Морейн, – ты придавала бы меньше значения одежде.
Квелин усмехнулась. Она и не ждала от пленной принцессы покорности, но все же была обескуражена ее ответом.
– Спой нам, пожалуйста, – попросила Квелин уже более дружелюбно, – мы хотим знать, чем ты развлекаешь наших мужчин.
По ее приказу одна из женщин подала Морейн арфу и пододвинула кресло.
– Она мне не нужна, – сказала принцесса, отодвигая арфу, – я умею только петь.
«Почему бы мне не завести хоть одну подругу?» – подумала Морейн и запела.
Когда чудесные звуки смолкли, Квелин вздохнула:
– Как жаль, что мне нельзя слушать твое пение так часто, как это делает король. Я никогда прежде не слышала такого прекрасного голоса.
– Тебе достаточно попросить меня, Квелин, и я буду приходить к тебе, когда захочешь, – ответила Морейн, довольная, что ей удалось растопить сердце надменной дамы.
– Ты приходи ко мне, когда сможешь. Не только, чтобы петь, а просто поговорить. И знаешь что, – Квелин поднялась со своего кресла, подошла к Морейн и, взяв ее за руку, отвела в сторону от своих дам. – Я бы дала тебе хороших платьев, но не думаю, что в нашем замке это пойдет тебе на пользу. Пожалуйста, возьми мой плащ, иначе ты замерзнешь в своем пледе.
Губы Морейн обиженно дрогнули, но она была благодарна Квелин хотя бы за то, что та сказала ей это тихо, тайком от других женщин.
– Прости, Квелин, я не возьму у тебя ничего.
– Что, гордость не позволяет? – насмешливо спросила Квелин. – Я не хотела тебя обидеть, но вряд ли кто‑нибудь, кроме меня, догадается, что тебе нужна зимняя одежда.
Но Морейн ничего не взяла. Она действительно мерзла, но, видимо, еще не настолько, чтобы преступить свою гордость. Принцесса Эринира и Автиллы не будет брать у поэннинской дамы поношенные вещи. Пусть лучше ей дадут одежду, положенную рабам, чем получать подношение от сжалившейся Квелин.
Но вопреки ожиданиям Морейн дружба между ней и женой Рикка завязалась. Осторожная и хрупкая дружба двух женщин, одна из которых была намного знатней другой по происхождению, но значительно ниже по нынешнему положению. Обе они испытывали друг к другу легкое презрение и в то же время нуждались в общении. Бездетная Квелин совсем закисла среди своих дам, выслушивая одни и те же сплетни и рассказы. Всеми развлечениями, положенными ей, были размеренно скучные песни бардов, редкие праздники и охота. Морейн же рассказывала такие захватывающие истории о чуждой золотой Антилле, о коварной волшебнице и царице Гелионе, властвующей в Городе Солнца, о диких обрядах, совершаемых ею в странном храме пирамиде. Квелин наслаждалась умом и красноречием Морейн, а та была рада, что в Поэннинском замке у нее появляются новые друзья. И Квелин старалась не думать о том, что эта дружба может скоро прерваться.
Отныне Морейн не приходилось скучать в одиночестве, жизнь наполнилась событиями. Ей находилась работа у Гвидиона, ее ждала Квелин, по вечерам король жаждал услышать ее чудный голос.
Под заунывные осенние ливни было так приятно греться у очага, прислушиваясь к вою ветра и шуму дождя. Теперь Морейн была частой гостьей в пиршественной зале. Она усаживалась в кресло, стоящее в опасной близости от пламени. На сквозняке огонь колыхался, норовя лизнуть платье женщины. Псы спали у ее ног, словно охранники. Королю нравилось общество Морейн, он желал не только слушать ее пение, но и разговаривать с ней. Он садился в кресло напротив и под злобные взгляды Гвидиона расспрашивал ее об Антилле.
Братья проводили время за настольной игрой, споря, ссорясь и обсуждая предстоящую военную кампанию. Король что‑то тихо говорил Морейн. Зала наполнялась ее переливчатым смехом. Бренн бесился, наблюдая, как Морейн хохочет над какой‑то шуткой короля. В присутствии пленной принцессы Белин становился необыкновенно остроумен и разговорчив.
– Ей слишком весело живется здесь, тебе не кажется? – зло спросил Бренн у Рикка.
– Тебе‑то что? – ответил Рикк. – Или ты боишься, что ее смех разгонит призраков, которых становится все больше в твоем замке?
Бренн с грохотом поднялся, уронив кресло, почувствовал, как накатывает злость. Его раздражали ее смех и пение, ее присутствие, ее запах. Его бесило то, что она нравится всем остальным: людям, птицам, собакам. Но самым отвратительным ему казался посоловевший взгляд короля, когда тот смотрел на Морейн.
«Надеюсь, Белину хватит ума не жениться на ней», – подумал Бренн. После пяти браков Белин несколько успокоился и переключил свой любовный пыл на рабынь, словно позабыв, что у страны нет королевы.
Любимец Бренна, свирепый и злой пес по кличке Пан, бежал вслед за своим рассерженным хозяином и подпрыгивал, норовя на ходу лизнуть его в щеку. Вспомнив, что за несколько лет замужества в Антилле Морейн так и не родила стране наследника, Бренн несколько успокоился. Пока все складывалось удачно, и между ним и троном был только Белин.
Бренн пришел к себе. Укладываясь спать, он потрепал любимого пса. Пан был единственным, кому Бренн верил безоговорочно. От всех остальных – братьев, друзей, женщин – он ждал предательства и измен.
– Ты один мне предан, в тебе одном я уверен, – сказал ему Бренн. Пан, вытянув свое лохматое тело подле принца, чутко дремал, даже во сне служа хозяину.
Глава 13
Охота
В комнате Гвидиона стало холодно, и хотя Инир затянул окно бычьим пузырем, а огонь в очаге жарко пылал, Морейн все равно куталась в свой старый плед и мерзла. Не отрывая взгляда, она смотрела на камни, разложенные на дощечках. Она по‑прежнему билась над произведением хитрых вавилонских астрологов, пытаясь выстроить расположение звезд в нужном порядке, чертила на глиняной дощечке астрологическую схему, описанную в переведенном Иниром трактате.