«Наконец‑то, – подумал Белин, – прекратится это странное двоевластие, когда даже Королевский Друид поддерживает не короля, а второго претендента на трон».
– Пусти меня к ней. Я должен ее видеть, – сказал Бренн.
Ни один мускул не дрогнул на лице короля.
– Ты уже никогда не выйдешь отсюда, – ответил он.
Бренн почувствовал, что безумие охватывает его. Не найдя в себе сил подняться на ноги, он подполз к сидящему Белину в надежде вымолить разрешение, но тот отпихнул его от себя и, сделав знак Рикку, вышел за решетку. Рикк бросил на принца сочувственный взгляд и последовал за королем. Тюремщик быстро запер замок на решетке, и вся процессия покинула темницу.
Бренн остался один. Щека саднила, но он больше не обращал внимания на такую мелочь. Разум вернулся к нему, но вспомнить полностью события ему пока не удавалось. Воспоминания обрывались на том моменте, когда он собирался спуститься по лестнице в свою комнату, обитую железом с выкованными охранными знаками. Зачем ему понадобилось туда заходить, Бренн не помнил. С тех пор, как он начал принимать магический отвар, ему незачем было посещать это мрачное помещение. Снова и сноа прокручивал он в памяти этот момент. Он спускается по лестнице, ступенька за ступенькой, потом открывает тяжелую дверь. Может быть, тогда он обнаружил в своей комнате Морейн. Или это произошло раньше, когда он решил проучить подсматривающую за ним женщину? Или это была не она, а другая девушка, может быть, одна из рабынь? Но почему она оказалась в его комнате и что было до того, как он вошел сюда? Этого Бренн не помнил, как будто кто‑то вычеркнул из его памяти кусок жизни. Он почти никогда не помнил событий, происходящих в то время, когда в его теле властвовал Зверь. Но разве Зверь не усыплен магическим зельем? И тут его память словно взорвалась. Его слух наполнился пронзительными женскими криками. Перед глазами появилось перекошенное лицо с тонкими кровоточащими порезами на скулах. Бренн не узнавал лица, не помнил голоса. Были тысячи лиц и голосов, бесчисленное множество женских и мужских изуродованных тел, которые он обнаруживал вокруг себя после того, как Зверь засыпал. Но Морейн среди них не было. Он твердил себе: «Не было, Мораны среди них, не было. Действовал магический напиток, Зверь не мог проснуться, не мог убить Морану».
|
|
Вновь скрежет засова нарушил зловещую тишину подземелья. Бренн обернулся на свет внесенного посетителем факела и увидел Ллеила. Тот сел на корточки подле решетки, спросил:
– Как ты, брат?
Бренн приподнялся на локте, чтобы лучше его видеть, но не ответил.
– Могу я тебе чем‑нибудь помочь? – Ллеил сочувственно вздохнул. Он никогда не видел брата в таком плачевном положении.
Бренн подполз ближе к решетке, пытаясь рассмотреть в полумраке своего гостя.
– Ты еще помнишь об Альвике? – спросил Ллеил свистящим шепотом. – Помнишь? Или твоя память неспособна объять всех твоих жертв? Я обещал тебе, что когда‑нибудь ты будешь страдать так же, как страдал я. Боги наказали тебя, Бренн. Теперь ты знаешь, что такое боль.
– При чем здесь Альвика? – не понял Бренн и вдруг догадался.
Так вот что произошло с этой неприступной красавицей, всколыхнувшей когда‑то весь его замок. Зверь убил ее, но никто не осмелился сказать об этом Бренну, а сам он этого не помнил.
|
|
– Неужели ты убил Морану из‑за какой‑то… – Бренн осекся, у него перехватило дыхание. – Ты, любимый брат, ты так решил отомстить мне?
Ллеил отшатнулся, пораженный этим диким предположением:
– Нет, Бренн. Я неспособен на такую жестокость. Это сделал ты. Ты сам отомстил за меня.
Ллеил поднялся. Прижавшись к решетке, он протянул руку между прутьями, пытаясь дотянуться до Бренна.
– Мой бедный брат. Я очень сожалею, что так произошло. Клянусь, я не желал этого Моране. Ты один виноват в случившемся.
Бренн схватил его за запястье. Ллеил попытался выдернуть руку, когда у него ничего не получилось, испугался и стал звать охрану. Беспомощность Ллеила рассмешила Бренна, и он захохотал. На зон Ллеила прибежали воины, ожидающие его за дверью, и стали тыкать копьями в руку заключенного, пытаясь заставить его отпустить посетителя. Бренн разжал пальцы только спустя некоторое время, когда его рука была вся исколота и окровавлена. Взбешенный Ллеил вытер со своей руки кровь брата краем рубахи.
– Знай же, – зло прошипел Ллеил, – Гвидион уже не успеет тебе помочь, и ему нечего противопоставить гневу нашего короля. – Ллеил направился в сторону выхода. – Прощай, брат.
Дверь за Ллеилом закрылась, вновь наступила тишина. Бренн вспомнил Альвику. Вспомнил, как его бросало в пот, когда она проходила мимо или смотрела на него своими синими глазами. Все эти годы братец страдал и мучился желанием мести, а Бренн даже не знал об этом. «Так ей и надо, проклятой ведьме», – злобно подумал Бренн.
Он вновь уселся на подстилку, прислонился к стене, ощутил спиной холод шершавого камня. И вместе с холодом почувствовал где‑то в глубине своего сознания очень тихое рычание. «Если Белин и вправду решил меня убить, то ему стоит поторопиться, – подумал Бренн. – Еще немного, и сдерживающий напиток перестанет действовать, тогда…» О боги, то, что произойдет тогда, будет ужасно. Ужасно для всех: для Белина, для Мораны, для самого Бренна. «Белин должен или убить меня, или принести зелье». Время шло, но никто не приносил ему напитка. «Может, Белин думает, что двери темницы способны удержать Зверя?» – усмехнулся Бренн.
|
|
Теперь, услышав рык Зверя, Бренн почувствовал, не вспомнил, а именно почувствовал всем своим существом, что он не убивал Морейн. Конечно, она жива! Это какая‑то чудовищная ошибка! Или кто‑то пытается сознательно ввести в заблуждение короля. Возможно, Морейн нужна помощь. В любом случае ему необходимо попасть наверх, в замок, и разобраться самому, что там произошло. Раз уж он не может сдержать преображение, то можно хотя бы рассчитывать на то, что Зверь выберется из темницы. О том, что случится там наверху, в замке, когда появится Зверь, Бренн старался не думать.
Он уже почувствовал, как зарождается в груди боль, пока еще не мучительная, тихая. Сознание начинает притупляться. Темнота рассеялась, а слух обострился. Первые признаки, по которым Бренн всегда определял приближение Зверя: способность видеть в темноте и необычайно острый слух, позволяющий слышать даже то, что происходит за каменной стеной. Бренн услышал приглушенный смех новых охранников из думнонов, которыми король предусмотрительно заменил поэннинцев. Они дразнили старого тюремщика Каркуля. «Пожалуй, Белину и Моране ничего не будет угрожать, если эти олухи вздумают помешать Зверю покинуть темницу», – с удовлетворением заметил Бренн.
Каркуль, шаркая ногами, шел по коридору. Вот уже сорок пять лет он по нескольку раз на дню проделывает этот путь по коридору в темницу и обратно к охранникам, стоявшим у входной двери. Уже сорок пять лет он каждый день двигает засов на двери темницы, отпирает‑запирает решетки, носит еду заключенным. Ни разу за сорок пять лет у него не было выходного, не было дня, чтобы в темнице не томился какой‑нибудь пленник. У новых хозяев крепости, как и у прежнего Поэннинского вождя, много врагов. Но никогда прежде за решеткой темницы не оказывался сам Поэннинский вождь. Каркуль усмехнулся в бороду: вот смеху‑то, хозяин замка сидит в собственной темнице. Вот пусть и посмотрит, каково это! Видно, братья совсем лишились рассудка, если готовы томить друг друга за решеткой из‑за вздорной девки. Каркуль видел ее однажды, во время праздника, когда армия вернулась из Антиллы. Красивая девка, ничего не скажешь, разряженная, как кукла. Каркуль бы подсказал братьям, как поделить красотку, да так, чтоб никому обидно не было, да только разве эти знатные князья станут слушать какого‑то старого тюремщика.
Каркуль подошел к двери, вздохнул, отодвинул засов, открыл тяжелую дверь, прислушался. В темнице было тихо. Каркуль привык к этой тишине. Здесь всегда было тихо, заключенные любили поспать, и Каркуль часто им завидовал, ему самому выспаться никогда не удавалось. Все сорок пять лет он вставал чуть свет, ложился далеко за полночь.
Каркуль прикрыл входную дверь, подошел к решетке и, приблизив факел, попытался рассмотреть прислонившегося к стене пленника. Свет от тусклого пламени не проникал в темный угол, где сидел принц, разглядеть его лицо тюремщику не удалось. А Каркуль не прочь был бы увидеть выражение лица этого гордого, надменного человека, которого боялись все обитатели крепости. Все, кроме этой рыжей девки, объявившей себя сестрой короля. Одни говорят, она ведьма Туатов, другие утверждают, что божество. Может, и вправду, божество, Каркулю никогда прежде не доводилось слышать такого голоса. Однажды ему удалось договориться с охранниками, которые за полкруга козьего сыра согласились отпустить Каркуля сходить наверх, послушать у дверей тронной залы, как поет волшебница.
Тюремщик закрепил факел на стене, прислушался, вздохнул: надо же иметь такие нервы, пленника ждет смертная казнь, а он спит себе, ни о чем не заботясь. Даже прихрапывает. Расстояние между досками, из которых сбита решетка, небольшое, миску не просунуть, Каркуль носит заключенным еду в глиняных чашках. Тюремщик просунул между прутьями пшеничную лепешку и чашку с овощным отваром. Отвар дурно пах, но Каркуль давно привык к этому запаху. Заключенных кормили плохо, еду готовили из отбросов. Да и что их кормить‑то – ни один не вышел отсюда живым. А хлеб заключенным вообще не положен. Лепешку Каркуль приложил к обеду по собственной инициативе. Вождь все‑таки, принц, князь, или как его там, хозяин, одним словом. Чего доброго выберется как‑нибудь отсюда. Кто его знает, не решит ли он наказать тех, кто томил его здесь. Бренн жесток и мстителен, и не за такие преступления люди попадали в эти темницы. А Каркуль скажет, мол, что я, жалкий раб, мог поделать против воли короля и его думнонов. Вот, поделился с любимым вождем собственным хлебом, сам, можно сказать, без обеда остался, лишь бы добрый принц не оголодал.
Только теперь тюремщик обратил внимание на то, что храп пленника больше походил на рык. Странный рык, тихий и страшный. Каркуль выронил чашку, она звякнула о пол, рык прекратился. Каркуль вытащил руку, но рукав зацепился за прутья решетки. Пока он пытался отцепить рукав, во тьме произошло какое‑то движение. Внезапно напротив его лица разлетелась в щепки решетка. Перед глазами промелькнуло что‑то огромное, покрытое сморщенной кожей. Длинные, похожие на серпы, чудовищные когти замерли на мгновение перед выкатившимися от ужаса глазами Каркуля. Он застыл, не в силах пошевелиться, почувствовал, как намокли его штаны. Когтистая лапа начала разламывать прутья, увеличивая отверстие в решетке, за которой шевелилось что‑то огромное и темное. Каркуль хотел бежать прочь, отступил назад, но ноги, сделавшиеся ватными от страха, не послушались, и он упал. Длинный коготь воткнулся ему в живот, пригвоздив тюремщика к полу. Каркуль завизжал, забил руками и ногами по воздуху. В его тело вошел еще один серп, а потом еще один. И Каркуль увидел, как лапа чудовища вытащила из его живота что‑то склизкое и противное, казавшееся серо‑лиловым в свете факела. В отверстие решетки просунулась ужасная голова, склонилась над несчастным тюремщиком и с хлюпаньем начала пожирать то, что было извлечено из живота Каркуля. Извиваясь от дикой боли, он пытался удержать свои внутренности руками, захлебываясь собственным воплем.
Трое охранников, стоявшие в конце коридора у выхода, изумленно переглянулись, услышав странные, приглушенные толстой дверью звуки, доносившиеся из темницы.
– Что это там делает этот поэннинский хрыч? – спросил один из охранников.
– Эй, Каркуль, старая развалина, – закричал второй охранник, – ты что там застрял?! Валяй сюда, мерзопакостная тварь!
Ответа не последовало. Свет от факела тюремщика, укрепленного в темнице, не проникал сквозь плотно прикрытую дверь, дальний конец коридора терялся во мраке. Воины вновь переглянулись.
– Иди, Сарей, проверь, почему старик не возвращается, что‑то уж больно долго его нет, чтоб ему сдохнуть, не опохмелившись.
– Иди сам, Боржек, – ответил Сарей и поежился. Его охватило странное отдущение панический страх перед темным концом коридора. – Ты же знаешь, нам запрещено покидать пост. Это работа Каркуля ходить в темницу, я не обязан следить за ним.
– Может, он сейчас освобождает пленника, а вот это уже твоя забота. Может, Каркуль, козел безрогий, стал предателем. Ты слышал какой‑то странный звук, будто кто‑то сблевал все, что сожрал за последнюю неделю?
– Знаешь, королю следовало поставить тюремщиком кого‑нибудь из думнонов, – сказал Сарей. – А в темницу пусть идет Килиан.
– Верно, – обрадовался Боржек и обратился к тощему, словно палка, парню: – Килиан, давай, двигай. Настучи Каркулю по башке, пусть не задерживается так надолго у заключенного. Это против правил, нечего ему там делать. Приведи сюда хрыча, мы уж с ним поговорим, чтоб ему… – Боржек добавил какое‑то ругательство, еще не известное юноше.
Килиан, самый младший из охранников, злобно зыркнул на Боржека, вынул из настенной скобы один из двух факелов и нехотя поплелся в темный конец коридора. По мере того, как Килиан отдалялся от охранников, Сарей все яснее ощущал, что дальний конец коридора, заканчивающийся дверью, не просто теряется в темноте. Нет, он окутан страшной, непроглядной тьмой, которая клубится и дышит.
Дрожащий свет факела Килиана поначалу рассеивал мрак коридора. Но по мере удаления от охранников, свет становился все более тусклым, и если сначала он освещал коридор локтей на пять вокруг воина, то с каждым его шагом световое пятно все уменьшалось, и вскоре Сарей уже не видел даже самого Килиана, а только маленький красный огонек факела. Потом рядом вспыхнул еще один такой же огонек, может быть, навстречу Килиану вышел тюремщик. Несколько мгновений два красных огонька двигались рядом, а потом внезапно погасли. Дальний конец коридора снова потонул во тьме.
– Ну, что там, в самом деле? – не выдержал Боржек. – Куда опять подевались эти бездари, чтоб им обоим стать пищей для угасов!
Сарей вжался в стену, стараясь избавиться от страстного желания отпереть дверь, за которой начинается лестница, ведущая из подземелья, и с диким воплем броситься наверх, призывая всех добрых божеств на свою защиту. Если он так поступит, он навсегда будет опозорен в глазах и Боржека, и тех воинов, что охраняют верхний конец лестницы, поэтому Сарей изо всех сил боролся со своим страхом, вцепившись обеими руками в копье.
Боржек осветил лицо Сарея, увидел его переполненные ужасом глаза, презрительно сплюнул и пошел во тьму, захватив с собой единственный факел.
– Килиан, поросячий объедок! Куда ты подевался, подлюга?! – орал Боржек. – Отвечай, трусливый гаденыш, или я тебе башку прошибу, когда найду! Чтоб тебе…
Боржек перебирал все известные ему ругательства, ободряя себя собственной матерщиной. Внезапно его нога зацепилась за что‑то, он едва не упал, с трудом удержал равновесие. Воин присел, осветил тусклым факелом предмет на полу. В луже крови лежало изувеченное человеческое тело без головы. Обглоданная нога Килиана валялась в стороне. Боржек, объятый ужасом, завопил на всю темницу, факел выпал из его рук и погас.
Сарей, заслышав душераздирающий крик товарища и оказавшись в кромешной темноте, наугад метнул копье. Второй вопль Боржека, сопровождаемый страшными ругательствами, дал понять Сарею, что его копье настигло цель. Следующим звуком, который услышал Сарей, было отвратительное хлюпанье, хруст и утробное урчание. И еще странный скрежет чего‑то острого по каменному полу. Сарей, уже ничуть не стесняясь своей трусости, отпер дверь, ведущую на лестницу, но не успел покинуть темный коридор. Что‑то длинное и острое пронзило его спину, разорвало мышцы и внутренности, вышло спереди из живота.
Бренн бежал по коридорам, оставляя за собой кровавые следы и наводя ужас на встречных людей. Никто не посмел поднять на него меч или задержать хозяина замка. Его разорванная рубаха покрылась пятнами свежей крови поверх старых и засохших. Бренн не помнил, когда вернулось сознание. Он очнулся уже в верхней части замка, на бегу, с чужим мечом в руке. Он не знал, где он его взял, да и зачем ему понадобился этот меч. Он не помнил, что оставил внизу, в подземелье. Не помнил и не хотел помнить. Единственным его желанием было найти Морейн. Бренн с ожесточением расталкивал зазевавшихся обитателей замка, не успевших вовремя убраться с его пути. Комната Морейн была пуста, ее рабыню Бренн не успел допросить, она упала в обморок, увидев его в таком виде. Бренн вышел в коридор, где находились жилые комнаты братьев, увидел там Харта, схватил его за ворот, оторвав от пола.
– Где Морана? – заорал Бренн в лицо трясущегося юноши.
– У К‑к‑велин, – дрожащим голосом ответил Харт, беспомощно дрыгая ногами.
Бренн не стал рассуждать, почему она там оказалась. Он отшвырнул Харта и вломился в покои Квелин, распугав своим окровавленным видом ее дам, которые, как высохшие листья от порыва ветра, разметались по углам залы. За столом, на котором была разложена игровая доска, сидела сосредоточенная Квелин. А напротив нее в глубоком резном кресле, стоявшем спинкой ко входу, уютно устроилась, поджав под себя ноги, Морейн. Она обернулась к вошедшему, побледнела, испугалась:
– Что случилось, Бренн?
Бренн замер, хотел что‑то сказать, но не мог вдохнуть в легкие новую порцию воздуха. Дверь за его спиной распахнулась, ворвался Белин, разъяренный и воинственный, с мечом в руке. Полыхнул белым пламенем клинок. С трудом увернувшись от рубящего удара, Бренн успел отразить его подставленным мечом. Морейн взвизгнула, вскочила и бросилась между братьями. Белин едва успел отклонить свой новый удар, чтобы не ранить сестру. Он остановился, потрясенный видом живой принцессы. А в этот момент на его плечо легла холодная и твердая рука Гвидиона. Друид поспешил в замок, как только узнал о случившемся, и горько жалел о своем решении предоставить события их свободному течению. Он с трудом разомкнул пальцы Белина, вынул из его руки меч Гоибниу Кузнеца и спросил ледяным голосом:
– Что здесь происходит, может мне кто‑нибудь объяснить?
Объяснить ему никто ничего не смог. Бренн отшвырнул меч и опустился перед Морейн на колени. Он взял ее руку и, прижавшись к ней лбом, пытался остудить свою разгоряченную голову о ее холодную ладонь.
Белин смотрел на сестру почти с ненавистью. Этот лживый замок был насквозь пронизан обманом и предательством, а живая и красивая Морейн показалась ему сейчас воплощением этого дома и вполне достойной того, чтобы стать его хозяйкой.
«Может, и вправду нужно скорее их поженить и забыть о них, пока они не разрушили свои жизни, а заодно и мою», – подумал король. А ему еще предстоял разговор с Гвидионом, и Белин знал, что, несмотря на свою правоту, он будет чувствовать вину перед братом. Гвидион кивнул ему на дверь, предлагал выйти.
– Рикку не понравится, что в покоях его жены собралось столько мужчин, – сказал он и, открыв перед королем дверь, дождался, когда тот выйдет первым.
Слушая рассказ Белина, Гвидион становился все более мрачным. «Если кто‑то хотел разозлить короля, то придумать что‑нибудь лучшее, чем инсценировка появления Зверя, трудно. Но кто же мог решиться на подобное?»
– У Бренна много врагов, и они могли подстроить это, – сказал Гвидион и заглянул в глаза королю. – Я надеюсь, что справедливость возьмет верх, Белин, и ты не поддашься искушению избавиться от удачливого соперника. Ты знаешь, я не занимаю ничьей стороны, но хочу найти истину. Много спорных вопросов в этом деле. Белин, мы сильны своей преданностью друг другу, и пусть любовь к сестре не перевесит у тебя долг перед братьями.
Белин вздохнул, он должен быть справедливым. Как бы то ни было, его святой долг отыскать истину. Гвидион прав, нет ничего более священного, чем любовь братьев. Но эта излишняя заботливость Гвидиона рассердила короля. Уж он‑то знал, что брат всегда занимает сторону Бренна, и сейчас его напускная доброта была слишком заметна.
– Ну, раз ты, наконец, решил осчастливить нас своим присутствием, – пробурчал недовольный король, – то и займись выяснением того, что здесь происходит. Надеюсь, что ты поставишь все на свои места.
Гвидион отправился выполнять пожелание короля. Первым делом он решил обследовать проклятую комнату, откуда все началось. Войдя в нее, Гвидион осмотрелся и, не обнаружив ничего особенного, начал работать. Он прижался к стене, попытавшись слиться с комнатой, стать ее частью, пропустить через себя ее жизнь, увидеть произошедшие здесь события. Все было словно затянуто вуалью. Мелькали тени, но лиц не рассмотреть. Кажется, сжавшаяся фигура в углу – это Бренн. Вошедшим в комнату человеком вполне мог быть король. Того, кто стоит, так же, как сейчас Гвидион, прислонившись к стене, он рассмотреть не может. Его лицо скрыто за забралом крылатого шлема. Зато отчетливо видно Морейн, лежащую на постаменте. Видно слишком отчетливо, так не бывает, когда пытаешься разглядеть минувшие события, И если мужчины дают ясное ощущение тепла, прослеживаются пути их движения, Гвидион видит, как эти трое пришли, что делали и как покинули комнату, то от женщины нет такого следа, она появилась на постаменте из воздуха и так же исчезла. Совершенно очевидно, что это морок.
Рассматривая тело женщины, Гвидион поморщился: автор этой иллюзии, кто бы он ни был, явно не знает, как и с какой целью убивает Зверь. Белин, возможно, никогда не видел того, что остается после пиршества Зверя, король вообще старается держаться подальше от этих дел, но сам‑то Бренн куда смотрел? Он‑то должен знать, что если бы Зверь вздумал напасть на Морейн, никто уже не смог бы опознать ее труп. И Инир тоже хорош, маг его уровня с ходу разгадал бы, что к чему. А мальчишка все никак не начнет работать по‑настоящему, все считает себя ребенком, хотя давно мог бы пройти инициацию, если бы признался сам себе, что уже способен управлять силами. Вместо этого он, как в детстве, бежит звать на помощь своего наставника.
Итак, у Гвидиона есть два варианта: либо кто‑то хотел отомстить Бренну, либо разозлить Белина. А скорее всего то и другое одновременно. Подобрали удачное время, когда Гвидиона в замке не было, никто не мог проверить, принимал ли Бренн сдерживающее Зверя зелье. Король и братья находились под воздействием морока. Бренн, возможно, тоже, он не помнит ничего. Белин помнит то, чего не было. Оставалось выяснить, что помнит принцесса.
Гвидион поднялся в свою комнату, где его уже ждали Морейн и Бренн, отмывший с себя свою и чужую кровь. Жрец уселся в огромное кресло, откуда за миг до его входа выпорхнула принцесса.
– Давай, Морана, расскажи, что ты помнишь, – устало сказал Гвидион.
– Начни с самого начала, с чего это ты вздумала посетить мою комнату? – вмешался Бренн.
Морейн раздраженно посмотрела на него и ответила:
– Неужели ты думаешь, что я еще когда‑нибудь по своей воле захочу ее посетить?
– Тебя там не было? – спросил Гвидион.
– Конечно, нет!
– Значит, это действительно был морок, инсценировка, разыгранная для Белина, – сказал Гвидион. – Тот, кто это сделал, хотел, чтобы Белин убил Бренна, пока меня нет.
– Белый Союз? – Морейн прежде даже мысль такая не могла прийти в голову, но кто, кроме ее незадачливых похитителей, так отчаянно хочет избавиться от Бренна.
Гвидион пожал плечами.
– Это вполне в их стиле. Они противники жестокости и насилия, – задумчиво произнес он. – Любой другой, чтобы достигнуть своей цели, не остановился бы перед убийством и не стал бы рисковать тем, что морок может рассеяться.
Морейн не поняла, о чьем убийстве идет речь. Она устала, Бренн отправил ее спать, пообещав вскоре прийти. Когда она ушла, Бренн зло сказал брату:
– Если бы ты был в замке, то ничего не случилось бы.
– Ну, наконец‑то, ты нашел виновного, Бренн, – рассердился Гвидион. – Я трачу всю свою жизнь на то, чтобы вытащить тебя из той дыры, в которую ты себя загнал, спасибо за благодарность.
– Почему это я себя загнал? – возмутился Бренн.
– Если бы ты не поддался своим чувствам, Бренн, если бы нам не пришлось усыплять Зверя, никто бы не осмелился устраивать в твоем замке подобный маскарад.
Бренн устало откинулся на лежанке жреца, закрыл глаза. Казалось, он пробыл в темнице не несколько часов, а долгие месяцы. Никогда прежде он не чувствовал своей слабости и бессилия перед грядущими событиями. Не открывая глаз, он произнес срывающимся голосом:
– Гвидион, помоги мне.
Друид не ответил. Молчал и Бренн, не в силах повторить свою просьбу, произнесенную впервые в жизни. Наконец Гвидион сказал:
– Я – Хранитель, ты же знаешь. Я только страж и не могу прервать свою стражу.
Бренн открыл глаза и, встретив холодный взгляд Гвидиона, спросил:
– Неужели это все, брат? Неужели я загнан в ловушку, и ты сам захлопнешь ее? Сейчас или завтра? Или ты подаришь мне еще несколько дней? Или лет? Мне безразличен срок, как и Ему, – Бренн сел на кровати, сжал кулаки, посмотрел исподлобья на брата. – Ты благороден и отважен, мой великий брат! Как я гордился твоей любовью, твоей дружбой, как предан тебе я был, мой каменный страж! Но на Великом Пути ты остался один, я свернул с него. Что ты будешь делать теперь? Пойдешь дальше, как прежде, неприступный и гордый, к своей великой цели, даже не оглянувшись на того, кто столько лет делил с тобой этот путь?
Маг молчал. Бренн поднялся и направился к двери. Гвидион окликнул его:
– Смотри, Бренн!
Гвидион вытянул перед собой сжатую в кулак руку, раскрыл ладонь, на которой лежало пятнистое птичье яйцо. Маг сжал пальцы, дунул на кулак и вновь раскрыл его. На ладони сидел взъерошенный птенец. Бренн улыбнулся:
– Как ты это делаешь?
– Помнишь, когда мы были мальчиками, я часто развлекал тебя такими фокусами. Я один мог развеселить тебя, я один знал, какая судьба тебя ждет, я один слышал в твоем смехе хохот каменного короля.
Птенец взлетел с ладони жреца и с громким чириканьем начал носиться под потолком пещеры. Бренн сел напротив брата и спросил:
– Значит, мы все еще вместе, вдвоем?
– Втроем, ты хочешь сказать, – усмехнулся жрец, – ты, я, Морана и… – Гвидион внезапно осекся, будто вспомнив о чем‑то.
– И… кто? – переспросил Бренн.
Но Гвидион сделал предостерегающий жест, заставив брата замолчать. Жрец встал и открыл сундук, начал доставать из него какие‑то свитки, разворачивать их и бросать на пол, бормоча себе под нос:
– Втроем? Нет, тройственный союз слишком неустойчив. Четыре стороны света, четыре стихии, четыре вершины креста, четыре грани меча! – Маг обернулся и, виновато посмотрев на брата, прошептал: – Неужели настало время?
Впервые Бренн видел брата таким взволнованным. Наконец Гвидион выудил со дна сундука тонкий кусок кожи, перевязанный шнурком, развернул его и сказал:
– Ты счастливчик, мой брат, счастливчик. Разве мог предположить Балор, что его Зверя будут любить столько человек, а? Того, кто должен вызывать в людях лишь ненависть и злобу, умудрились полюбить глупая женщина и один очень мудрый маг, – Гвидион рассмеялся.
Бренн опустился рядом с ним на ковровый пол, принялся рассматривать изображение меча и непонятные надписи на куске старой кожи.
– Что же тебя здесь так развеселило? – спросил он.
– Развеселило? – Гвидион удивленно вскинул брови. – Боюсь, здесь нет ничего веселого. В этом свитке описан очень старый обряд. Еще до того, когда на остров пришли фоморы и Туата де Дананн, здесь поклонялись древнему богу. Богу могущественному и грозному, чье имя давно забыто. Но сохранилось его святилище на Священном острове, жрецы следят за ним. Священный остров не разрушает свою историю. Мы можем вступить в это святилище и попросить древнего бога провести обряд посвящения, обряд, который проводился в глубокой древности, но давно забыт. Боюсь, что нет никого, кто бы помнил еще о нем, кроме меня, потому что нет на этом острове никого старше меня.
– Что ты имеешь в виду? – не понял Бренн.
– Важно не то, что я имею в виду, а то, что ты поймешь из моих слов. А я боюсь, – наставительно произнес жрец, – что ты услышишь в моих словах только то, что хочешь услышать, и пропустишь все мои предостережения.
– Не обращайся со мной, как с мальчишкой, – скорчил гримасу Бренн, – оставь свои поучения для Инира.
– Да, Инир куда разумнее тебя, – усмехнулся Гвидион и продолжил: – Это обряд посвящения человеческих душ. Если ты пройдешь его, то твоя душа будет принадлежать только тому, кому была посвящена. Кто бы ни властвовал сейчас над твоей душой, он будет вынужден уступить ее новому хозяину. – Гвидион перевел дыхание, сосредоточенно изучая мысли брата. Это было трудно совмещать с разговором. – Прости, Бренн, никто не пытался избавиться от Зверя таким образом, я не знаю, получится ли это. Но мне известно, что тот, кто решит преступить порог древнего святилища, должен быть сильным духом, слабый не пройдет этого испытания.
– Я готов рискнуть, – сказал Бренн.
– Кроме тебя и Мораны, еще два человека должны будут участвовать в обряде, ими ты тоже готов рискнуть?
Гвидион неотрывно смотрел на брата, наблюдая, как меняются выражения его бледного лица.
– Если понадобится, я принесу в жертву весь мир, – ответил Бренн.
Гвидион недовольно поморщился:
– Только не жди награды за свое геройство. То, что ты получишь в результате обряда, будет больше походить на наказание. Вы будете вечно обречены друг на друга, подумай об этом, прежде чем давать согласие.