– Какие награды, старый врун? Да я те, помнится, ещё сорок лет тому назад три ребра палкой прогладила и коленную чашечку размозжила! Эх, где мои семнадцать лет…
За короткое время у меня сложилось стойкое убеждение, что все представители мужской части населения были повальными чемпионами по задиранию юбок, а вся женская половина ни разу не позволила задрать себе юбку, успешно отбиваясь палкой от увечных конкурсантов. Кто же тогда и каким образом мог быть чемпионом, непонятно…
Подумав, я тихо спросил у мэра:
– Вы, вероятно, тоже были чемпионом по задиранию юбок?
– Да! – обрадовался он. – Как вы узнали? Я ведь стараюсь об этом не говорить, положение ко многому обязывает, такое легкомысленное прошлое… Но это было чудеснейшее время! Ни одна из них не могла до меня дотянуться палкой, я ловко ускользал от всех, а задранные мною юбки так и мелькали, так и мелькали… Но смотрите, первая партия!
Выход пяти девушек и чертенят не произвёл на меня ровно никакого впечатления, хотя публика ревела от восторга и азарта. Юбки были задраны всем! Но четверых не самых ловких чертенят унесли с дорожки в полном отрубе. Я чувствовал себя неуютно, словно находился на узаконенном традициями акте членовредительства. А малыш, умудрившийся задрать аж четыре юбки, приплясывая, спешил к нашему столику…
– Ты герой, – откашлявшись, произнёс я. – Когда вырастешь, приходи к нам в полицию, нам нужны такие отчаянные парни. То есть если вырастешь…
Шеф удовлетворённо кивнул, довольный моей речью, а мэр наградил победителя тяжеленной серьгой в ухо в виде перевёрнутой звезды Давида. Она была больше головы чертёнка и провисала почти до самой земли, так что он пошёл, прижав голову к плечу, согнувшись набок, но терпя эти неудобства, донельзя гордый собой.
|
|
– Таких давали всего четыре, и у меня одна из них, – шепнул мне комиссар со сдержанным достоинством.
Кто бы сомневался в правдивости этого признания.
Меж тем девушки готовились ко второму кругу…
– А сейчас будет конкурс для чертенят постарше. Всех участников обливают водой, чтобы усложнить задачу, – просветил меня мэр. – Все скользят, падают, так куда трудней задрать юбку и увернуться от палки. Начинаем!
И сразу пять‑шесть вёдер с водой взметнулись вверх, зрители взвыли от восторга в предвкушении зрелища. Возможно, поэтому на вопли одной полной девушки‑участницы не сразу обратили внимание. И только когда она начала кататься по земле, когда резко смолкла музыка, я вскочил с места. Пока шеф пытался меня остановить, пока пользующиеся случаем чертенята шесть раз подняли ей юбку, пока мне удалось растолкать смеющуюся толпу, бросившись ей на помощь, пока мэр смог навести хоть какое‑то подобие порядка, прошло, наверное, минут десять… За это время несчастная потеряла сознание.
– Святая вода, – прорычал я, подхватывая её на руки. Я не мог ошибиться, ожоги были слишком характерными, мне приходилось сталкиваться с подобным на занятиях по криминальной медицине.
Кто мог пронести святую воду на детский конкурс?! За годы службы я, конечно, видел и более страшные вещи, но столкнуться с такой бесчертячестью здесь, в Мокрых Псах, где по отчётам ничего подобного не случалось, по крайней мере, лет сто… С этим надо будет срочно разобраться, но сейчас надо думать о другом…
|
|
– Полиция! Полиция! – закричал кто‑то прямо над ухом.
– Спокойно, я полиция, сержант Брадзинский. Позовите лучше врача!
Народ продолжал галдеть, праздник был смят, взрослые спешно уводили детей. Я огляделся в поисках шефа, но его рядом не было. Передав бедняжку подоспевшей «скорой помощи», я принял командование на себя, по горячим следам выискивая подозреваемых. И зацепил сразу двоих!
Первым был слепой ветеран последних ангельских войн, кстати, крылатый десант святого Михаила как раз использовал бомбы со святой водой против нашей пехоты. Ветеран что‑то поднял с травы и с подозрительно прямой спиной заспешил с поля. Пришлось догнать и попросить показать, что у него там. Он возмущался и тряс медалями, но потом признался, что подобрал чей‑то упавший сотовый телефон. А когда я начал проверять документы, то при детальном рассмотрении его удостоверение инвалида оказалось фальшивым. Это был не ветеран, а вор и шулер. Пришлось задержать. Я передал его подоспевшему капралу Флевретти, который его не знал («Не из местных, месье!»), и попросил отвести в участок для дальнейшего разбирательства, а сам продолжил поиск.
– Что случилось? – За моей спиной неожиданно возник запыхавшийся шеф.
– Где вы были?
– Да прямо здесь. А что произошло?
Я обрисовал ситуацию. Он взволнованно кивнул.
– Вы что‑нибудь видели? Что‑нибудь подозрительное? Как это могло случиться? Есть зацепки?
– Пока нет, – вынужденно признал я. – Но мы ищем.
Комиссар снова кивнул:
– Продолжайте.
У него был растерянный и даже слегка напуганный вид. Не думаю, что и я сейчас выглядел лучше.
|
|
Вторым подозреваемым был высокий лысый чёрт в форме почтальона, вернее, не совсем подозреваемым, мне показалось необычным только одно – перчатки на руках. Они были тонкие и облегающие, но посреди лета! Это не могло не вызвать вопроса: «Зачем?» Кроме того, я припомнил, что он одним из первых кинулся на помощь девушке и до сих пор находился рядом с ней, кричал и суетился, в общем, всячески мешался под ногами полиции и санитаров. Но намеренно он это делал или из глупости и желания помочь?
Я хотел подойти к нему и задать пару вопросов, но шеф как будто прочитал мои мысли.
– Вы смотрите на руки нашего почтальона месье Сабнака? Ха‑ха. Выбросьте из головы. Он у нас со странностями, в любое время года ходит в перчатках, я, собственно, и не припомню, видел ли я его когда‑нибудь без них. А ведь он у нас уже два года на почтовой службе.
Девушке тем временем оказали медицинскую помощь. К счастью, ожоги были не такими сильными, какими казались вначале. И тем не менее её всё же пришлось госпитализировать. Врачи обещали сделать всё возможное и невозможное. Видя, что «скорая» отъезжает, я задержал их, попросив дать мне одну минуту.
– Только минуту. Состояние очень тяжёлое.
– Вы что‑нибудь видели? – спросил я пострадавшую, осторожно взяв её за руку.
Она открыла глаза. Взгляд у неё был как у больной коровы, и такой страдальческий, что сердце сжималось. За все три года полицейской службы я так и не привык к чужой боли. Иногда это очень мешает работе, особенно в ситуациях, подобных этой, когда нужно максимально сохранять отрешённую чёткость мышления. Ужасно злюсь на себя за это. Видимо, настоящим профессионалом мне не стать, не хватает хладнокровия.
Она шмыгнула круглым пятачком, личико перекосилось (но от физических страданий или от душевных?), и покачала головой.
– Я… ничего не помню… я… всё так неожиданно и больно… мама…
– Всё будет хорошо.
Я ободряюще сжал её руку и кивнул санитарам. Они задвинули носилки в машину.
Отходя назад, я с кем‑то столкнулся спиной. Ну кто тут лезет под руку?! Я оглянулся, собираясь сделать строгий выговор, и увидел миловидную чертовку лет двадцати трёх, в невероятном мини, с глубоким декольте и с профессиональным фотоаппаратом в руках. Что‑то в том, как она отпрянула, показалось мне очень знакомым…
– Вы лезете под санитарную машину, мешаете врачам.
– Я здесь тоже не в куклы играю, – буркнула она в сторону, вжимая голову в плечи и всем видом показывая, что ей крайне некогда.
Ах вот это кто! Ну‑у на этот раз я её так не отпущу.
– Это вы за мной следили ночью? Фотографировали и опубликовали эту злобную вымышленную статью? Вы знаете, что вам полагается по закону о клевете? А что сейчас здесь делаете? Ходите за мной по пятам и вновь собираете материал для своих газетных инсинуаций…
– Вот ещё! Сколько вопросов, и все о вас. Я должна написать заметку о празднике. А теперь ещё и об этом… кошмаре!
– Понятно. Только, кажется, в суматохе вы забыли надеть юбку, – фыркнул я. А сам невольно отметил, какие у неё глаза, огромные зелёные озёра, в них целый мир, они так и вытягивают душу.
– Я надела юбку!
– Простите? Задумался…
– Я говорю, что надела юбку!
– Простите ещё раз, я подумал, это просто широкий ремень. Теперь понятно, почему он с бахромой, а то казалось, что просто поистрепался.
– Да, слегка, потому что его носила ещё моя бабушка, – съязвила она. – Тогда и вы простите меня, но я должна делать свою работу. Как и вы свою!
И, перекинув сумочку поудобнее, она решительно зашагала прочь.
– Ваша работа – писать клеветнические статьи на полицию? – повысив голос, поинтересовался я ей вслед.
Она обернулась, её лицо горело возмущением, а глаза‑озёра превратились в бушующие океаны.
– Поиск истины. Так же как и у вас.
Я фыркнул. Ну конечно, полиция и журналисты – близнецы‑братья…
Мы с капралом оцепили жёлтыми ленточками место преступления. Исследовали его дюйм за дюймом. Но ничего, за что можно было бы сразу зацепиться, не увидели. Вечером я заехал в больницу навестить пострадавшую. Её звали Селия Кадабрус, из северных чертей, крупная девочка.
– Вам точно никто не желал зла? – спросил я, раскрывая блокнот.
– Нет, кажется, никто, – еле слышно пролепетала она. – То есть… я не помню.
– Постарайтесь вспомнить, – мягко попросил я.
– Бабушка мне часто желает, когда я отказываюсь мыть её кошек. Потом ещё сосед как‑то пожелал, когда мой Орф его укусил.
– Орф – это кто?
– Моя двухголовая собака.
Я покивал, записал эту скудную информацию и, поблагодарив и пожелав девушке скорейшего выздоровления, попрощался с ней и вышел в коридор.
Там я опять чуть нос к носу не столкнулся с этой эмансипированной журналисткой.
– Мадемуазель, если вы продолжите вмешиваться в нашу работу, я вынужден буду арестовать вас за помехи в деятельности полиции.
– Но все честные черти должны знать правду!
– Преступность от этого не уменьшится, а поимке преступника ваше вмешательство может помешать. Он же тоже читает газеты.
– Вы на самом деле такой грубый солдафон или только притворяетесь? Если дадите интервью, я от вас отстану. – Не дожидаясь моего согласия, она с улыбкой сунула мне под нос микрофон. – Итак, только для наших читателей, сержант Ирджи Брадзинский собственной персоной. Вы уже что‑нибудь обнаружили?
– Это конфиденциальная информация, и я не уполномочен её разглашать.
– Тогда пара личных вопросов. Вы здесь впервые. И всем интересно узнать о вас побольше. Например, что вы предпочитаете на завтрак, есть ли у вас хобби, что читаете, чем занимаетесь по вечерам?
– Сплю, – сквозь зубы процедил я.
– Спите? Так много? Не верю. – Этот её взгляд… он меня с ума сведёт.
– Здесь в любом случае не место для интервью.
– Отлично, где бы вам было удобно побеседовать с прессой? Надеюсь, не в сауне?
Меня спас врач, молодой вервольф в белом халате, с радостной улыбкой во всё лицо, но такими хорошими зубами и я бы гордился.
– Сержант! Как хорошо, что вы зашли! К нам сегодня поступили с отравлением различной степени тяжести четверо домовых. Мы знаем, что должны сообщать вам о таких случаях. Главврач сделал им промывание желудка, жить будут, но пока все четверо не в лучшей форме. Пройдёте?
Укрытые маленькими одеялками, домовые метались по кровати, стонали и охали.
– Я вижу свет… – дрожащим голосом бормотал вчерашний именинник и вдруг, устремив на меня взгляд загоревшихся глазок‑бусинок и протягивая ручки, закричал: – Мамочка! Моя мамочка пришла! Мамочка, я хорошо себя вёл, можно мне на карусели?
– Бредит, ещё одно последствие отравления святой водой, – весело констатировал врач. – Кстати, видимо, эта штука была растворена в обычном русалочьем вине.
– Пожалуйста, мамочка, я хочу в подпол!
Наверное, у меня округлились глаза, и я еле успел отодвинуться, ручки домового схватили воздух вместо моей шеи.
– «Подпол» – это парк развлечений для домовых, в соседнем городке, хорошая находка с названием, кстати. Где ещё домовые могут чувствовать себя так же комфортно, как под полом, где их никто не видит и они могут творить всё что хотят? Эх, завидую я порой их врождённому иммунитету к клаустрофобии.
– Где вы взяли это вино? – спросил я, подсев к одному из «гостей» именинника.
– Кубил у обного збакобого, – быстро проговорил домовой, натянув одеяло по самые глаза.
– Какого? – пытался достучаться до его сознания я.
– Де побью ибя… – испуганно добавил он и закрылся с головой.
– Святая вода вызывает у домовых кроме отравления организма, бреда ещё и… ха‑ха… частичную потерю памяти, – прокомментировал врач.
– Кто он? Где и кем работает, тоже не помните? Это важно, – упорствовал я, но он молчал, и мне не удалось стянуть одеяло с головы упрямца.
– У бего сибяя обежба… как у бас, – задумчиво ответил его сосед.
В моём мозгу будто что‑то щёлкнуло. «Знакомый» и «одежда как у вас». Наверняка в городе такую одежду носили только трое, включая меня. Неужели отравитель из наших рядов?..
– Ох‑ох, бяжко‑то как… – застонал домовой.
– Смешные они всё‑таки, да? – тепло рассмеялся доктор, обнажая белоснежные клыки.
Я попытался расспросить другого. Но тот только бормотал что‑то вроде:
– Бе помдю, бе помдю, ничего бе помдю…
Третий «гость» спал здоровым сном, вывалив синий язык на подушку и пуская пузыри. Будить его было неудобно, я же не зверь. Пришлось задавать дежурные вопросы медицинскому персоналу.
…В участок я вернулся уже затемно. Дверь всё так же громко заскрипела, открываясь. Комиссар Жерар сидел за столом в своём кабинете.
– Завтра в десять у вас лекция в детском саду, выспитесь хорошенько и можете идти прямо туда. Мисс Гадсон будет вас ждать.
– Но, месье, а как же расследование?
– Какое? Ах да, вы про инцидент на празднике. Досадная случайность, только и всего.
Я рассказал ему про домовых, как можно беспечнее добавив:
– Им продал вино некто знакомый, по их словам, в такой же одежде, как и у меня.
При этом я внимательно следил за реакцией шефа. Но если его и взволновали мои слова, то он ничем этого не выдал. Жаль, что здесь не было капрала Флевретти. Я бы хотел видеть и его лицо при этом сообщении. У меня было чувство, что больше такой возможности мне не представится. Тем более что сам начальник выразил нервный скептицизм:
– Да у них галлюцинации! Мало ли чего они могли наглотаться?! Вы поверили словам пьяниц, отравившихся некачественным спиртным?!
– Галлюцинации у домовых как раз и вызываются святой водой. Так говорит врач.
– Покойной ночи, сержант. Что бы это ни было, рабочий день уже закончился, завтра разберёмся.
Я спросил его о «ветеране».
– Мы ничего не нашли на него и отпустили. С подпиской о невыезде, конечно. Ещё раз покойной ночи!
Всю ночь я думал о том, что произошло. Либо мой шеф не хотел раскрытия преступления, либо у него были свои методы. Второе предпочтительнее. Ибо в противном случае мне придётся воевать против своих же, чертей в форме. Уснул поздно, так и не приняв никакого решения…
Утром перед встречей с детьми я надел новую форму. Синий мундир, серебряные пуговицы, жёлтые лампасы. «У него синяя одежда… как у вас». В этом городке такую же носили двое – комиссар Базиликус и капрал Фурфур Флевретти. Допустим, капрал имел алиби, находясь в участке, а шеф? Куда он исчез, когда всё это началось? Неужели…
Вообще‑то мне приходилось выступать с лекциями перед студентами. Поэтому встречи с бесенятами в детском саду я, естественно, не боялся. Да и что, собственно, такого у меня могут спросить маленькие дети? Для них уже сам факт появления настоящего полицейского будет сплошным праздником. Если бы я только знал, какой «праздник» меня ожидает…
А ожидала меня классическая детсадовская воспитательница! Упитанная чертовка в большом заляпанном фартуке, неопределённого цвета платье и очках с толстыми стёклами, которые у неё почему‑то постоянно падали, стоило ей только наклонить голову. А без них она ничего не видела. Плюс тона на два не совпадающий с цветом волос шиньон, стоптанные домашние шлёпанцы и выбивающиеся из всего этого ужаса эротические колготки из секс‑шопа в крупную чёрную сетку, имитирующую колючую проволоку. Когда она гостеприимно распахнула дверь, я с трудом подавил вопль ужаса.
– Э‑э‑э, мисс Гадсон?
– Оня сямая! Зяходите‑зяходите, ми вась дявнё ждьём!
Меня повели длинными коридорами, вежливо расписывая всё на ходу с непередаваемым детским сюсюканьем. По‑моему, она не меньше своих воспитанников нуждалась в хорошем логопеде.
– Тють у нясь спяльня! – сообщила она, открыв дверь в полутёмную комнату с деревянными нарами, набитыми в два этажа. – Тють иглявая.
Мы вошли в довольно большую комнату со вздыбившимся неструганым паркетом, деревянными игрушками, прибитыми к потолку, с тяжёлыми металлическими шарами, осколками кирпичей и битыми бутылками.
В общем, ничего нового. Всё как у меня в детстве.
Потом меня провели в столовую – длинные столы, узкие некрашеные скамьи, металлические миски, алюминиевые кружки, полное отсутствие ложек, вилок и ножей. Правильно, пусть приучаются всё есть руками. Запах плесени, конечно, чувствовался, но умеренно. Всё‑таки в детскую пищу добавляют меньше специй, за этим строго следит пищевой контроль.
Пятью минутами позже за те же столы плечистые надзиратели рассадили детей. Домовята, горгулята, чертенята, бесенята, сатирята. Мне сразу не понравилось выражение их мордашек, они смотрели на меня так, словно сегодня я был их завтраком. Сумрачные мелкие шкеты, отчаянные и не пробиваемые ничем, полностью лишённые любой морали и готовые ради конфеты на любое убийство, даже с отягчающими. «Да уж, детишки, – подумал я, – такие, если нападут ночью сзади, все двадцать два, завалят и освежуют, даже пикнуть не успеешь. Наше будущее…»
– Долягие детишечки, сегодня к ням плишёл наш нёвый полицейский. Помощник дяди Желяля, сельжантик Ирджик! Онь лясскажет вам о слюжбе в полиции. Это осень познавательно, мои птенчики. Вдьюг и кого‑то из вась ждёть тякая же чёйная судьба…
– Э‑э‑э… здравствуйте, дети, – начал я.
– Здрассте! – нестройным хором откликнулись все.
Причём трое или четверо показали мне в качестве приветствия оттопыренный средний палец. А один демонстративно провёл ребром ладошки по горлу.
– Я сержант Брадзинский, можете меня звать пан Ирджи.
– Таких имён не бывает.
– Об этом не тебе судить. Бывает, но не в ваших краях, здесь редки черти‑славяне. Итак, мы в полиции патрулируем улицы, следим за порядком в городе, задерживаем преступников.
– А что вы с ними потом делаете?
– Да. Папа говорит, продаёте на органы.
– Нет, – закашлялся я. – Это незаконно.
– Расстреливаете или сдаёте оптом на мясо‑колбасный комбинат?
– Нет‑нет, мы не…
– А почему нам тогда дают такие невкусные сосиски?!
Вот так они всё время прерывали меня вопросами и репликами, вначале я ещё пытался как‑то отвечать, но в конце концов пришлось повысить голос:
– Все вопросы в конце моего доклада! Сейчас говорю я, а вы будьте хорошими детишками и слушайте не перебивая. Договорились?
– Да‑а‑а‑а!
Их хватило ровно на две минуты.
– А у вас есть с собой пистолет?
– …профилактика правонарушений как неотъемлемая часть нашей работы и…
– А он заряжен?
– …поэтому арест как таковой является уже крайней мерой, свидетельствующей о недостатке…
– А можно выстрелить?
– …если вы с детства запомните ряд несложных правил в отношении вас и полицейского лица…
– А сколько преступников вы застрелили?
– Десять! – сорвался я, потому что эти мелкие мерзавцы меня абсолютно не слушали.
– Вы стреляли им прямо в голову?
– Это не имеет никакого отношения к нашему сегодняшнему разговору. Давайте я лучше коротенько расскажу вам об уголовном кодексе…
– А папа говорит, что в полиции служат только воры и взяточники.
– Ну и кто у нас такой умный папа? – не выдержал я. – Адрес, фамилия, должность?!
Я уже больше лаялся с детьми, чем читал лекцию. Воспитательница улыбалась. По её мнению, лекция проходила просто замечательно. Дети задавали столько вопросов. Им явно было интересно.
– А правда, что с нового года вам запретили бить подозреваемых по почкам?
– Правда.
– А если мы не будем спать, нам правда за это дадут десять лет?
– А на сколько нас посадят, если мы отравим мисс Гадсон?
– Не все слязю, не все слязю, детишечки. Надё дявать нашему гостю влемя что‑нибудь ответить, – с улыбкой поправила воспитательница.
– А у нас сегодня невкусный компот. – Один мальчик встал из‑за стола, подошёл ко мне и вылил содержимое своей чашки мне на ботинок. – Видите, какой невкусный.
Я начал терять терпение, стряхнув с ботинка сухофрукты и невольно хватаясь за кобуру.
– Тяк, птенчики мои, встлеча с дядей Бладзинским подходить к коньцю. А тепель длюжно поплёсим нашего гостя с нями пообедять.
– Да‑а!!! – радостно закричали дети.
– Ледкостная длянь, не ешьте, – шёпотом просигналила мне мисс Гадсон. – Плёсто сделяйте видь. Мы все тють тяк постюпаем.
Начинали, как и положено, с супа. Вернее, с жидкой баланды из кусочков прелой капусты, крупной резаной морковки и грязных очистков свёклы. Витамины. Вот это действительно необходимо для детского организма.
Мне, как почётному гостю, плеснули в тарелку первому, но, видимо, молодой бес, который здесь служил поваром, неаккуратно развернул черпак, и одна капля упала мне на ладонь. Боль была такой, что я взвыл!
Все испуганно замерли. Таких воплей в детском саду ещё не слыхали…
– Никому не прикасаться к еде! – Я выхватил пистолет и взял на мушку повара. – Что вы положили в суп?
Притихшие на мгновение дети дружно заорали:
– Пристрели его! Ура! Да! Огонь, батарея, пли‑и!!!
Воспитательница пыталась успокоить детей:
– Тихо, мои долягие, слюшайтесь дядю сельжантя, а не тё зястявлю вить велёвки из песка.
Повар начал оправдываться, отступая и теряя очертания, как это происходит от волнения только с бесами:
– Н‑нет, я ничего н‑не‑э делал, начальник… не в теме… м‑меня заставили.
– Срочно вызовите комиссию пищевого контроля и позвоните комиссару, – бросил я воспитательнице.
– Э‑э‑э… дяде Желялю? – испуганно уточнила мисс Гадсон.
– Для меня он не дядя Жерар, а комиссар Базиликус! А ты опусти половник и не шевелись. Одно движение, и я стреляю.
– Стреляет? Он будет стрелять! Стреляй скорей! А можно мы его тоже застрелим?
– Уведите детей в безопасное место, – сквозь зубы приказал я, как только мисс Гадсон доложила, что дозвонилась в участок.
– А как же обедь?
– Еда отравлена.
– Они пливыкшие, – снисходительно улыбнулась она.
– Там святая вода!
Воспитательница испуганно ахнула и начала эвакуацию «своих птенчиков». Когда помещение опустело и мы с подозреваемым остались вдвоём, я знаком велел преступному повару сесть и сам, отодвинув стул, уселся напротив.
– Руки на стол перед собой.
Он положил руки, как я велел, и угрюмо притих.
– Намотайте себе на ус: молчание вам не поможет. Сейчас приедут эксперты, и всё выяснится. Когда все доказательства окажутся на бумаге, вас ждёт от десяти до двадцати лет строгого режима.
– Чё за кипеж? Д‑дело шьёте, н‑на‑ачальник?
– Так вы ещё и судимы?!
– Т‑так кто ж меня сюда возьмёт и без отсидки? Н‑на‑а такое место и без т‑тюремной рекомендации никак не попадёшь. Б‑было дело, отмотал срок. Только не делал я ничего. В‑век воли не видать, п‑продукты я не трогал, н‑на‑ачальник.
– Но суп отравлен!
– Н‑ничего не брал. Всё л‑лучшее детям.
– В каком смысле?
– А в том самом! Суп отравлен, г‑говорите? П‑правильно, ясен перец! Я что, с‑сучара позорная, кормить детей свежими продуктами? Но начальство з‑за‑аставляет. И так порчу, как могу. С‑ставлю на солнце, бью, мну, ч‑червей засовываю. А л‑лучшие поступившие со склада продукты, с‑самые и‑испорченные, г‑гнилые и пропавшие, сразу забирает директор!
В столовую неспешно вошёл мой начальник. Вид у него был крайне недовольный…
– Что на этот раз, сержант?
Я бегло доложил о произошедшем, продемонстрировал болючий ожог на руке и потребовал, чтобы повар повторил всё ранее сказанное. Шеф слушал молча. Потом устало вздохнул:
– Мы и сами это знаем. Директор – вор, но он удобен мэрии, ничего чрезмерно преступного.
– Поставка некачественных продуктов в детский сад – это полбеды, – вынужденно согласился я. – А как вам святая вода в супе?!
– Свя‑а‑атая вода! Д‑дьявол сохрани! К‑как? От‑ткуда? Я‑то здесь ни при чём.
– Вы один на кухне работаете?
– Д‑да‑а, с тех пор как уволился м‑мой напарник. – И, опережая мой вопрос, повар поспешно добавил: – Абигор Гранат, из Индусии, п‑поэзией увлекался, б‑было дело, и татуировки колол как б‑бог!
Так. Мы пошли по второму кругу, теперь ещё и таинственный напарник с восточным уклоном. Быть может, парень просто пытается отвести от себя подозрения? Но его удивление и даже шок были слишком убедительными. Это может помочь найти истинного виновника.
Шеф равнодушно кивнул, и я продолжил расспросы:
– Так. А кто при чём? Откуда вы брали воду, месье…?
– Стрига. К‑ка‑ак обычно. Из‑з‑з‑под крана.
– Вы отходили от плиты во время приготовления? Кто‑нибудь ещё был рядом?
– Н‑нет, после утренней газеты н‑никого.
– Никто не заходил на кухню?
– Я н‑не видел.
– Вы всё время оставались там?
– Н‑нет… я выходил. Д‑д‑два раза, типа покурить.
– Кто‑нибудь мог в это время зайти на кухню?
– Д‑думаю, да, ко‑о‑о‑нечно, впо‑олне, но т‑только кому это нужно? Нач‑чальника сегодня нет. А ос‑стальные сюда не ходят, ч‑чтобы я посуду не попросил помыть.
– Как это ни странно, кому‑то было нужно. – Я саркастично рассмеялся.
Комиссар Жерар смерил меня укоризненным взглядом.
– Ещё при‑и‑их‑ходил сантехник, труба протекала, – поспешно проговорил повар.
– Что же вы сразу о нём не сказали?!
– 3‑забыл, начальник.
– Может, ещё кого забыли?
– М‑может, и забыл…
– Я должен вас обыскать, месье Стрига.
– Ну ш‑шм‑монайте, волки позорные, – хмуро согласился он.
Обыск ничего не дал. В принципе я и не особо на это рассчитывал. Прибыли специалисты из пищевой комиссии. Два сатира в белых халатах с прорезями для хвостов, они еле стояли на ногах, до того были пьяны. Но это нормальное состояние для сатира, их на работу трезвыми просто не выпускают. Если вы увидите непьяного сатира, то насторожитесь, потому что либо он тяжело болен, либо это принявший облик сатира инкуб. Инкубам внешность сатиров почему‑то кажется более привлекательной для соблазнения женщин, чем их собственная, и они считают, что козьи ноги сатиров стройнее их собственных козлиных ног. Сатиры забрали бидон супа на проверку и, пошатываясь, направились к выходу.
– Постойте, где здесь в городе можно достать святую воду? – спросил я у них.
Один из них обернулся и попытался сфокусировать на мне мутный взгляд водянистых глаз.
– У те‑я такой резкий… голос, брат, тих, тсс… – склонив голову набок и страдальчески скривив лицо, попросил он. – А т‑ты что‑т сказал? Я не понял.
Я повторил свой вопрос, терпеливо разделяя слова.
– В гр‑ской лаб‑р‑тории, – засияв, ответил второй, махнул рукой и, развернувшись на одном копыте, попытался выйти в дверь, ударился рогами об косяк, захихикал и со второй попытки, подталкиваемый в спину коллегой, наконец благополучно вышел.
Я не опасался, что они прольют бидон на себя или на кого‑то ещё. Сатиры – профессионалы в пищевой экспертизе, лучшие в своём роде. Так же как профессию пожарного обычно выбирают саламандры (как это ни парадоксально), дворниками поколениями предпочитают работать домовые, а в полицейские, как вы уже поняли, обычно идут черти, реже вампиры. У последних хороший нюх на всё, что пахнет кровью, и они превосходные ищейки. А расследование ведём обычно мы, черти, у нас мозги будто специально устроены для этой работы, к тому же мы обладаем врождённым стремлением к порядку, дисциплине, да и дерёмся как черти.
– Что это за лаборатория? – поинтересовался я на выходе из детского сада, шагая рядом с шефом.
Повара мы отпустили, взяв у него всё ту же подписку о невыезде. Только в учреждении для малолеток ему до конца следствия не работать. Рисковать детьми мы не будем.
– В медицинском центре. Вон тот дом в конце улицы. Выясните всё сами. Я знаю, что могу на вас положиться, сержант. А мне надо идти, дела‑дела…
В лаборатории в этот день находились только две сотрудницы – рыжеволосые дриады с веснушками во всё лицо. Судя по тому, что они были копиями друг друга, родились они от одного дерева. И звали их похоже – Ива и Ава. Бутыль со святой водой для медицинских целей была запечатана, и печать была на месте.