Джинни
Я ожидала, что буду разочарована занятием в прошлую пятницу. Но вместо этого я почувствовала облегчение, когда ушла. Сегодня понедельник, и в моей памяти остались только определенные впечатления.
Во-первых, мы говорили о том, что я плачу, когда смотрю «Лесси». Я думала, что это плохо, что это признак эмоциональной инфантильности. Но вы сказали, что некоторые люди не могут даже этого. Ваши слова меня оживили, ведь я об этом даже и не думала, разве что в сатирическом свете. Карла тошнит, когда он видит меня в последние пять минут «Лесси».
Думаю, что, когда мы считали плюсы, я вас заманивала. Это как вспоминать сюжеты еще не написанного романа. Плюсы отодвигаются очень далеко, если не могут меня поддержать и мотивировать. И недостаточно интересны, чтобы их рассматривать.
Когда вы думали, что я блефую, мне это нравилось. Думаю, я всегда так искренна даже в отношении своей тупости. А для вас это должно было быть действительно дико и неприятно, если вы считали, что я прикидываюсь.
С занятия я ушла в оптимистическом настроении. Хотя чувствовала, что вам оно не понравилось. Но это не умалило моего удовольствия.
15 июня
Доктор Ялом
Третий раунд (или 4-й или 5-й) в серии «Джинни сердится». Я сегодня так давил на Джинни, что сам в это не могу поверить. И теперь мне интересно, что же она сделает на этот раз. И сколько еще раз нам придется проходить через этот цикл.
Все началось, когда она вошла в мой кабинет удрученная и подавленная, сказав: «Прошлой ночью у нас опять были разговоры о «бревне». (Она имела в виду предыдущий разговор, когда Карл заявил, что в постели она ведет себя, как чурка.) Суть разговора заключалась в том, что Карл бесконечно критиковал ее за многочисленные промахи — и она считала критику с его стороны вполне оправданной. Он просил от нее определенного взаимодействия, определенной спонтанности, и все, что он о ней говорил, было «сущей правдой». Она не могла ему ответить или ответить так, словно была каким-то бесчувственным существом. Это был полный кошмар, она просто ждала, когда все это кончится, чтобы освободиться. С тех пор ее одолевают фантазии о том, что он ее бросает, и она с уверенностью подумала — «вот оно». Сегодня она пришла ко мне в очень самокритичном и самоуничижительном настроении. А я знал, стоит мне с ней немного покрутиться, как ее отчаяние и отвращение к себе затянут меня. Сегодня важно было сначала думать, а потом чувствовать.
Моей первой реакцией была попытка определить, что бы она сказала Карлу, если бы не была так парализована. Она не придумала ничего лучшего, как сказать — «настоящая женщина» постояла бы за себя более решительно. По некоторым ее заявлениям было понятно, что она просто кипит от возмущения и гнева, но никак не может договориться со своими эмоциями.
В результате обсуждения хронологии последней ночи кое-что прояснилось. Сценарий развивался следующим образом: Джинни провела время с 17.00 до 19.00, пытаясь приготовить новое блюдо, жареное филе свинины. Блюдо получилось полупровальным, съедобным, но неинтересным. Карл, который имеет привычку читать за ужином, разгадывал кроссворд и критиковал ее, как какую-то официантку, говоря, что свинина не удалась, а картофель не доварен и т. д. и т. п. После ужина он должен был отвезти ее к подруге, чтобы она приняла душ. (Она не может пользоваться душем дома, потому что из толком не прикрученного крана постоянно идет ржавая вода.) Он отказался везти ее к Еве, вынудив ехать трамваем. Когда она вернулась домой, он уже ушел, оставив записку, что пошел попить пивка в надежде развеять свое плохое настроение. От записки ей стало легче. Когда он вернулся, то был, кажется, еще более расстроен, чем прежде, так как она не поблагодарила за записку. Он смотрел телевизор примерно до 0.30, и она уснула через несколько минут после того, как его выключили. Джинни говорит, что так как она встает в 6.30 утра, то к полуночи сильно устает. Как бы там ни было, Карл разозлился на нее за то, что она так рано уснула.
С этого момента я стал сильно и вполне сознательно критиковать Карла. Моя цель заключалась в том, чтобы заставить Джинни подключить свои мозги и помочь ей прекратить думать обо всех недостатках, что находит в ней Карл, чтобы она перестала жить в тени страха его внезапного ухода. Я хотел, чтобы она осознала — у Карла тоже полно недостатков. Поэтому я сказал: «Сколько времени вы собираетесь дать Карлу на то, чтобы он исправился?» Я, как мог ясно, указал на то, что она отключается каждый раз, когда ее охватывает гнев. Она может выражать гнев только пассивно. Например, не прибирает в доме или не убирает одежду со стульев. Она возразила, что никогда не могла прибираться в доме. Я сказал, что, на мой взгляд, это смешно и что она могла бы сделать уборку в любой момент, когда захочет, но не делает, используя это как способ выражения своего гнева. Мы называем такое поведение пассивно-агрессивным. Тут она вдруг расплакалась и выразила желание опять стать пятилетней девочкой, когда ей не надо было беспокоиться о том, чтобы для кого-то что-то делать. Я стал активно разрабатывать тему недостатков Карла, одновременно подкидывая множество идей. Мы выяснили такие моменты, как отсутствие у него интуиции, чуткого отношения к ней; то, что он постоянно читает, особенно за едой; его желание все контролировать, которое настолько угнетает, что ее подруга Ева не желает видеть его рядом. Он критикует Джинни за то, что она не растет, не работает над собой. Я спросил ее, можно ли считать постоянное разгадывание кроссвордов и игру на скачках самосовершенствованием. Кажется, он тоже не растет. Мы поговорили, вернее, я поговорил об отсутствии у него щедрости, о том, что он все еще берет с нее часть той суммы, которую выкладывает за платный проезд через мосты, хотя, если захочет, может зарабатывать по 40 долларов в день. Я сказал ей, что, по- моему, любая женщина в ответ на его критику обеда ответила бы: «Какого черта ты меня критикуешь?» Я постоянно спрашиваю Джинни: «И с таким человеком вы хотите жить?» А она постоянно отвечает, что вряд ли, так как он все равно бросит ее. Я продолжал настоятельно спрашивать ее: «Вы хотите провести всю оставшуюся жизнь с таким человеком? Если нет, то сколько времени вы даете ему на то, чтобы измениться?» Я поинтересовался, может, она тоже лишает его шанса расти, так как никогда не дает ему отпора. Уверен, именно поэтому у них прошлой ночью и возникла ссора. В ходе занятия она еще пару раз поплакала. Мы поговорили о том, что он совсем не хвалит ее за ее добродетели или талант. Он ничего не говорит о ее литературном творчестве, ее умных пародиях или актерском мастерстве. Какая женщина не хочет, чтобы ее хвалили?
Она выслушала мои откровенные наставления и немного боязливо спросила, следует ли начать исполнять все это немедленно, а то через три дня у них в доме будет важная игра в покер. Я искренне верю, что, если бы я сказал ей — иди домой и скажи Карлу, чтобы он уматывал, она бы сделала это в тот же день. Она, однако, подчеркнула, что мое поведение выглядит как насилие. Конечно, именно это и является частью той реальной опасности, с которой я сталкиваюсь при работе с Джинни: она настолько пассивна, настолько марионетка, что выполнит все в точности так, как я ей скажу, а это не даст ей полной самостоятельности. Ладно, черт с ним, это лишь один из рисков, которые мы должны принять. Я уже начинаю понимать, что нам следует поработать сначала с поведением, а потом с эмоциями. В любом случае я в ходе занятия был страшно неделикатен и довольно навязчив, да так, что даже не дал Джинни рассказать, что она чувствовала, когда понимала мои слова. Не знаю, что она будет с этим делать, но раньше такого рода занятия она ценила больше всего.
15 июня
Джинни
На занятии я получила много информации, и оно придало мне определенные силы. Когда это происходит, я всегда задаюсь вопросом — и что бы я делала без вас и занятий?
У меня было ощущение реального присутствия. В то же время мне было неважно, как я на этот раз воздействую на вас. К концу занятия я поняла, что извела вас, но и это меня не беспокоило, хоть я и устала немного от собственной холодности.
Перед занятием я пребывала в иллюзиях относительно того, как я решаю вопросы. Иллюзия — состояние жизнерадостное. У меня не было никаких ожиданий относительно занятия. Я пришла на него полностью ослепленной. Я так бурно фантазировала, что даже не думала о занятии. И даже не собиралась рассказывать о той ночи, пока все не стало очевидным. Конечно, когда я рассказала, я обрадовалась, а рассказав, не стала от себя отказываться, может, только к концу.
Ваш термин «возмущение» вызвал во мне искорки. Однажды мой отец играл со мной, но забрал монетку, которая, как я знала, по праву принадлежит мне (простая мелочь). Я потребовала ее обратно. Он стал дразнить меня, а когда, наконец, отдал, я заплакала. Может, потому, что чувствовала себя виноватой за то, что во мне столько плохого, столько возмущения. Карл тоже постоянно меня дразнит. Я скорее вообще ничего не буду думать, чем буду думать плохое о людях. Воздержусь от суждений и всего остального. Не думаю, что вы собираетесь заставить меня плохо судить о людях, хотя я бы попыталась. Я последовательница школы Бэмби — не можешь сказать что-либо хорошее, вообще ничего не говори.
В течение всего занятия я могла слышать ваш голос, который в горячке спора пытался переорать мой голос и придать ему немного огня. Я продолжала сопротивляться по мере того, как ваш голос все более и более раздражающе давил мне на уши. Я чувствую враждебность по отношению к вам. За то, что вы пытаетесь манипулировать мной. И хотите, чтобы я подражала вам, по крайней мере, в ярости.
Но последующее изменение во мне было невероятным. Я понимаю, что любой гнев или разногласие в моей жизни парализует меня. Я боюсь этого. Ночью я тихо лежу, не шевелясь, вся в напряжении, и жду ее, гневной засады. Я боюсь любой конфронтации. Но теперь (по крайней мере, три часа спустя после занятия) я приветствую ее. Я ждала этого. Как возможность развить и найти себя. (Карл был почти ласков со мной. Почему он не сделал что-нибудь особенное — придрался бы к моему гамбургеру, — чтобы я могла сорваться и запустить им в него?) Я почувствовала себя более живой, так как уже не ждала со страхом наступления чувства опустошенности и бессилия при первых признаках неприятностей. Я почувствовала себя скорее более великодушной, чем ничтожной. Стали происходить удивительные вещи. И в течение нескольких дней я не предавалась фантазиям, так как все, что окружало меня, было приятным и ярким. Я также совершенно не писала отчеты, так как в случае положительного занятия все, что произошло, кажется, продолжает действовать и не поддается описанию.
Конечно, после у меня возникали иллюзии, страхи, я многое откладывала. Мне нужна не одна встряска. Но даже тот небольшой толчок, что вы мне дали, позволяет мне некоторое время действовать по инерции со всей полнотой чувств и без страха и упрека. Это прекрасно. Может, еще поорете?
23 июня
Доктор Ялом
Все складывается довольно весело, глупо и со взаимным кокетством. Между поведением Джинни и содержанием ее разговора возникло явное несоответствие. Ее содержание явно было «депрессивным» — она отчаянно надеялась, что я смогу сегодня сделать то, что сделал на прошлой неделе. Она казалась воодушевленной. Одета была довольно абсурдно: деревенские башмаки в стиле фермера Джона, комбинезон. В ходе занятия она сказала, что в этих башмаках чувствует себя довольно неудобно, но любые другие натирают ей ноги. В прошлый раз она хотела выглядеть красивой и надела другую пару, но получила мозоли. Я не стал развивать ее высказывание (а надо было) по поводу того, что прошлый раз она хотела выглядеть красивой.
Смысл ее высказываний заключался в том, что ей очень помогло наше последнее занятие. Всю неделю у нее были совершенно другие установки, особенно в отношении Карла. У нее не было возможности возразить ему, зато был настрой огрызнуться, если он вдруг начнет ее доставать. Кажется, Карл почувствовал этот настрой, так как всю неделю вел себя по-другому и фактически был, как она отметила, более самокритичным, чем прежде. Например, он стал говорить «Ну что за неряхой я стал» или «Посмотри, что за беспорядок я оставил на столе». Пару раз она действительно постояла за себя. Но знала, что не сможет дать отпор, если Карл нанесет ей сексуальное оскорбление. Я попытался выяснить у нее, какого рода может быть оскорбление. Она ответила, что он может обвинить ее в фальсификации оргазма. Тогда я поинтересовался, а что она может сказать ему в ответ. (Я хотел, чтобы она знала, что хотя я и не рекомендую такого рода сексуальные оскорбления между супружескими парами в качестве способа хорошо поругаться, но если уж до этого дойдет дело, у нее тоже будет, чем ответить.) Я просто старался подвести ее к понимаю того, что она имеет такое же право несправедливо нападать, как и он.
При обсуждении другого вопроса она отрицала свое право осуждать других людей. Рассказала о своей сестре, которая постоянно ее осуждает, но она, Джинни, не может заставить себя отвечать подобным образом. В конечном счете, я был вынужден высказаться за Джинни и заявить, что ее сестра много о себе мнит и иногда действует как дура. Затем я попросил Джинни повторить эти слова за мной. В середине нашего обсуждения сестры и Карла Джинни прервала меня и сказала: «Мне хочется, чтобы мы повторили прошлое занятие». Я нашел это странным, так как думал, что именно этим мы и занимаемся. Полагаю, она говорит «повторять» и «не повторять» на одном дыхании.
Хотя в общем Джинни права. Активный инструктаж в искусстве агрессии — это, пожалуй, именно то, что ей сейчас надо. Если мы сумеем проделать это в течение нескольких недель подряд, то это, возможно, навсегда изменит ее мнение о себе. Тем не менее я стараюсь не быть таким авторитарным, так как опасаюсь, что это только усилит ее зависимость. То, что я предлагаю ей быть агрессивной, все еще имеет подтекст подчинения мне. Также ясно, что она не может следовать моим указаниям более одной недели.
Тем не менее неделя у нее была хорошая. Она даже выиграла деньги в покер. И только за последние два дня она снова начала сдавать позиции. Сдавать позиции означает, что последние два дня она провела в сплошных фантазиях, как это было всю прошлую неделю перед нашей последней встречей. В начале занятия она доверительно заявила, что чем она действительно не занимается, так это не пишет. Что с того, что она устраивает сцены Карлу из-за мытья посуды, важно то, что она не пишет. Прошлым вечером она кое-что написала и хотела, чтобы я это посмотрел, и сожалеет, что не отпечатала материал. Но так как он содержал критику в адрес Карла, она не стала печатать материал в его присутствии. Она принесет его потом.
Она все еще посещает театральную труппу. По вечерам занимается импровизацией. И вполне вероятно, что осенью получит у них работу. Для меня невероятно трудно представить ее охотно играющей роль в стиле a limpro-viste — ситуация хуже не придумаешь, — я скорее прыгну с парашютом на гору Этна, чем буду заниматься этим. Мне пришлось попотеть, чтобы совместить известие с собственным мнением о Джинни как «робкой» и «запуганной».
Последнюю часть занятия я посвятил литературному творчеству, правда, не очень изобретательно. Что ей нужно, чтобы заставить себя писать? Что она сейчас пишет? Что не пишет? Я старался подтолкнуть ее к мыслям о завтрашнем дне. Какой график у нее будет? Сможет ли она начать писать в 10.00, если захочет? Я старался определить, что мобилизует ее волю. Она на это рассердилась и ответила с подлинным раздражением, которое застало меня врасплох. Теперь, спустя минут десять, я могу с удовольствием отметить тот факт, что она смогла это сделать. Она сказала, что думает написать об этом завтра и начнет в 10.00 часов. Я закончил занятие тем, что написал на клочке бумаги «в 10.00 утра писать отчет», сложил его и вручил ей. Она пошутила, сказав, что приколет его себе на блузку. Для нее это шутка, но я отношусь к этому очень серьезно и предчувствую, что мы еще услышим об этом клочке бумаги. У меня сегодня после визита Джинни довольно бодрое, оптимистичное и определенно приподнятое настроение. Занятие было интересным, а она была просто очаровательна. Рассказала мне пару анекдотов и забавных историй о своих делах на прошлой неделе. И я получил гораздо более четкое, чем раньше, представление о том, как весело, должно быть, живется Карлу с ней. Конечно, рассудком я понимал это уже давно, но редко видел ее веселую, остроумную сторону.
23 июня
Джинни
Я никогда в действительности не достигала глубоких чувств. Я бездельничаю. Как вы сказали, реальная проблема заключается в моем письменном задании. Когда вы постоянно задавали мне вопрос, почему я не пишу, мне нужно было сформулировать ответ и промямлить его вслух; думаю, я могла и рассердиться. Потому что я чувствовала себя так, будто меня подслушивают. Потому что это звучало, как голоса моих родителей, которые старались превратить мои «дарования» во что-то конструктивное. И ясно, что эти очевидные таланты были инкрустированы чем-то еще, что делало их трудными для меня. Но я всегда чувствую, что должна ответить. Я уже все распределила по секторам «я собираюсь делать то и то».
Сегодня я свертывалась поэтапно, как в те моменты, когда вы говорите нечто очевидное о письменных заданиях или суждениях. Я притворяюсь, что слушаю вас и соглашаюсь с вами, поддерживаю разговор, но в действительности ничего не воспринимаю лично или серьезно. Поэтому я хочу, чтобы вы сменили тему, но делаю это с улыбкой, а не говорю, что устала.
На обратном пути домой в автобусе я засыпаю и, вздрогнув, угрюмо просыпаюсь, понимая, что занятие кончилось. Оно было неплохим. Похоже на ситуацию, когда заказываешь в ресторане не то, что нужно. Упускаешь свой шанс до следующего раза и должен переваривать то, что съел.
Следующее занятие после удачного занятия всегда кажется не тем. Потому что я знаю, что предыдущее занятие придало мне новые силы и указало цель. Тогда как в прошлый раз я просто пришла, да так и просидела без каких-либо изменений — как бабочка под стеклом. И думаю, это уловка — разговор о моей музе (нет!), нет, о моем письменном задании. Если и есть что-то хуже, чем возвращение в мое прошлое, что, судя по вашим отчетам, вы не любите, так это углубление в мое будущее. Было бы правильно, если бы я писала или если бы я могла постоять за себя и не стыдилась противостоять другим людям путем суждений или эмоций. Это сделало бы лучше и меня, и процесс терапии. Например, я считаю, что в Карле есть то, что мне действительно не нравится. Слабые скрытые черты, которые совсем его не красят. Но я останавливаюсь перед этими дурными чертами, печалюсь, немею и вместо них начинаю говорить о собственных недостатках. Почему я не могу просто сказать ему и себе о том, что мне не нравится, что, по моему мнению, неправильно, от чего следует избавиться, что отдать на волю божью? Ведь тогда мы могли бы реалистично идти вперед, а я бы не испытывала стыда и не чувствовала себя обвинительницей. Я бы просто росла — и он тоже. Если бы я только могла признать, что некоторые черты Карла мне нравятся, а другие — нет, я вообще не пыталась бы положить этому конец.
Точно так же, как вы хотите, чтобы отчеты были о том, что происходит во время занятий, я полагаю, что темой занятия должно быть то, чем я занимаюсь. Выглядит так, что во время терапии я как бы живу в придаточном предложении, которое начинается с «если». Моя жизнь болтается на этом «если». Когда мы говорим о письменном задании или о том, что я могу написать, я вся свечусь и парю на крыльях оптимизма. И это состояние длится, пока я не добираюсь домой, не наступает 10 часов, я не начинаю себя подкалывать и не превращаюсь в г-жу Слотман.[11]И только после этого я понимаю, что это не я, а моя имитация приехала в Пало-Альто и в течение часа трепалась с кем-то похожим на моего отца, который знает, что со мной было бы все в порядке, если б я просто писала.
Конечно, я слишком затянула с этим отчетом, так что от занятия и обо мне остались только общие впечатления или умозаключения.
Я действительно хотела на прошлой неделе почитать вам то, что я записала в своем дневнике предыдущим вечером и на что постоянно ссылалась. По крайней мере, тогда вы могли бы услышать другую мою сторону. И, возможно, поняли бы, какой самоублажающей и легкомысленной она является.
30 июня
Доктор Ялом
В общем, полагаю, я потерял час, а Джинни несколько часов. Ей нужно три-четыре часа, чтобы добраться сюда, сначала автобусом, потом от автостанции пешком и затем обратно. Хотя я, конечно, стараюсь рационализировать мое чувство потерянного времени. Что я говорю студентам? Ах да, это время, потраченное на «укрепление взаимоотношений». Терапия — это проект медленного строительства, требующий месяцы и годы. Нельзя ожидать чего-то ощутимого от каждого часа — есть периоды разочарований, которые ты с пациентом вынужден проживать вместе. Если врач требует и ожидает личной благодарности от каждого сеанса психотерапии, он либо сам сойдет с ума, либо перейдет к программе ударной терапии, похожей на лечение, вызывающей резкую боль, которая сама по себе является формой сумасшествия. Опытный врач продвигается обдуманно и терпеливо, именно это я и говорю своим студентам, именно это я говорю себе и сейчас. Но бывают времена, когда трудно поддерживать веру.
Занятие началось с ее заявления, что у нее очень плохое настроение, пару дней назад она потеряла кошелек, а обнаружила это только сегодня. Ее поездка сюда была неудачной. Когда она, лежа, отдыхала в парке перед занятием, к ней стал приставать пятнадцатилетний парень — и она даже не смогла отругать его! Она проиграла 30 долларов в покер за первый час игры, надулась и в плохом настроении ушла в спальню, а игра продолжалась еще, по крайней мере, часа четыре. Она ходила на несколько собеседований по поводу работы, но без особого успеха и так далее.
Я даже не знал, с чего начать. Красной нитью сквозь ее рассказ проходило смутное ощущение гнева. На мгновение я дал волю своей фантазии, и в моем мозгу нарисовался ужасный образ дымящейся лавы, пузырями поднимающейся кверху и выбрасывающей облака гнева на поверхность, а также все то смущение, что переполняло Джинни. Я решил рассмотреть все эти случаи, чтобы Джинни опознала и по возможности вновь пережила гнев по этой цепочке.
Меня также очень интересовало, возымела ли какой-нибудь эффект моя записка «В 10.00 утра писать отчет». Джинни сказала, что вчера и позавчера она писала (без упоминания остальной части недели). Она склонялась к тому, чтобы принизить свои результаты, подчеркнув, что смогла поработать всего полтора часа, хотя за это время написала семь страниц. Я стал изводить ее вопросами по отчетам. Почему она не писала на прошлой неделе? Почему она не пишет постоянно? Подозреваю, что если бы я достал ее полностью, то весь гнев вышел бы на поверхность.
Затем мы стали говорить о разном, например, об игре в покер и о том, как она разозлилась на опоздавшую подругу. Джинни публично защищала ее, говоря, что та печет печенье, и в результате выглядела дурой, так как подруга пришли без печенья. О том, как она разозлилась, потому что столько проиграла. Затем — как она разозлилась на одного своего друга, который выломал дверь, и Джинни испугалась, что теперь хозяйка выгонит ее. Потом она стала злиться на всех за то, что они торчат тут всю ночь, и хозяйке не понравится, что она привечает стольких пьяниц. После этого она вспомнила, как разозлилась на пацана, который приставал к ней, и пришла в ярость от самой себя, потому что не смогла ему сказать что-нибудь типа «исчезни» или «пошел вон, подонок». Вместо этого она покорно поднялась и ушла, сказав «до свидания», размышляя над вопросом, что могли бы ему сказать ее подруги. Конечно, потом она рассмотрела и обратную сторону и подумала, как бы плохо себя почувствовал этот пятнадцатилетний парень после подобных слов. Затем она стала рассказывать, как злится на меня, особенно в конце занятия. Я попытался заставить ее представить, что сейчас конец занятия, четыре часа, а не полчетвертого. Что бы она тогда хотела мне сказать? Она сделала лишь символическую попытку. Затем я продолжил тему ее письменного задания, она почти вспыхнула, но сказала лишь: «Хорошо, хорошо, я буду писать». Она не сказала: «Да отвяжитесь вы от меня наконец». Это сказал за нее я, и она грустно улыбнулась. Похоже, ее терпение, наконец, опробовано, и это, думаю, хорошо — сколько времени я все заставляю ее прочувствовать и выразить гнев?
В любом случае у нас обоих осталось смутное чувство неудовлетворения. Я потратил какое-то время, уговаривая ее взглянуть на светлые, положительные аспекты своей жизни. Хотя сейчас она все видит в черном свете, ситуация с Карлом явно улучшилась. Теперь она вполне уверена, что он действительно ее любит. В некоторых ситуациях она способна дать ему отпор. В сексуальном отношении Джинни тоже немного раскрепостилась. Она пишет, она не одинока, у нее несколько друзей, и я настаивал на том, что все это гораздо ближе к сути Джинни, чем те пустяки, о которых она уже упоминала. В ответ она заявила, что в начале занятия уже говорила мне — именно это и было для нее пустяками. Здесь опять она была близка к тому, чтобы разозлиться на меня, и я выразил за нее этот гнев. «Было глупо с моей стороны говорить об этом, раз уж в начале занятия вы уже об этом сказали». В знак молчаливого признания Джинни снова улыбнулась. По мере того, как я надиктовываю эту беседу, она начинает звучать лучше, чем я воспринимал ее в течение занятия.
30 июня
Джинни
Я чувствовала себя самонадеянной и легкомысленной, а хотелось ощущения печали и честности. (Вы бы сказали — Джинни, найдите другие слова, светлые аспекты самонадеянности и легкомысленности.) Мой гнев дает мне двойственное ощущение — как энергичности, так и смертельной усталости. А я нахожусь посредине в расстроенных чувствах. Чем больше во мне нарастает гнев, тем больше я набираюсь храбрости. Затем что-то внутри меня набрасывает мне одеяло на голову. И я снова хожу, как заторможенная.
В конце занятия, когда вы сказали, что вам лучше заниматься со мной в 16.20, вы проявили достаточно мирской самоуверенности, чтобы дать мне пример человека, добивающегося желаемого. Мне нравится видеть вас сильным и реагирующим как обычный человек. Как бы то ни было, я учусь на таких столкновениях, независимо от их тривиальности.
Мне опять сегодня было интересно (хотя я поленилась задать вопрос), а не хотели бы развлечься и вы? Мне следует спрашивать, если мы этим чего-то добьемся, а не будем просто нестись вперед под влиянием моей нервозности.
Как я добираюсь до более глубоких мыслей? В конце вы сказали, что у меня дела идут довольно хорошо, но я рассказываю только о мелочах.
Я не могу сконцентрироваться на том, о чем вы хотите, чтобы я думала. Я отделяю себя от человека, с которым вы разговариваете.
12 июля
Доктор Ялом
На прошлой неделе я пропустил одно занятие с Джин-ни. Большую часть недели провел в городе с двумя коллегами. Мы день и ночь работали над книгой о групповой терапии, и я начал отменять все мои назначенные занятия, когда понял, что мы не сможем закончить работу в срок. Я позвонил секретарю и попросил ее позвонить Джинни и узнать, не сможет ли она прийти в пятницу. Моя секретарша меня не поняла и вообще отменила занятие с Джин-ни, хотя я этого не хотел. Позже я узнал, что Джинни не смогла бы приехать и в пятницу. После этого я попытался позвонить Джинни домой, чтобы узнать, не сможет ли она прийти в другое время, но дозвониться не смог. Я был очень огорчен сложившейся ситуацией, но в то же время знал, что был слишком завален делами и слишком утомлен, чтобы эффективно провести занятие в среду.
Джинни пришла сегодня, и я объяснил, почему все так получилось. Ее ответ был скорее не выражением понимания моих слов, а рассказом о том, что все это время она чувствовала себя очень подавленной; она даже использовала слово «скучала». Следующим ее вопросом был, не ходил ли я в прошлый понедельник в кино. Она полагает, что видела меня там. Я сказал, что нет. Потом я проинтерпретировал это ортодоксально, но, полагаю, точно: для меня это прозвучало так, словно у нее возникли какие-то непонятные чувства по поводу отмены занятия, так как она немедленно заговорила о подавленности и затем вообразила, что видела меня в кино. Она надеялась на то, что это был я. Так я мог понаблюдать за тем, как она прикасается к Карлу. Посмотреть, как она ест попкорн, пьет колу, жует шоколад «Маунд». Такое желание видеть меня чаще возникло, полагаю, оттого, что ее задела отмена занятия. Она все это отрицала и, смеясь, предположила, что у меня хорошее воображение и мне действительно можно «писать роман». Потом она опять очень подавленным тоном продолжила рассказывать о том, что ей действительно плохо. Интересно, часть того, о чем она рассказывала, выглядел довольно обнадеживающе: она может получить работу, которую действительно хотела, — преподавать английский язык иностранцам в школе для взрослых. Шансы очень высоки, но точно она будет знать через пару дней. Так как в том, что она рассказала, явных причин ее депрессии не просматривалось, я был уверен, что отмена мною занятия на прошлой неделе имела большое значение, и решил упорно развить эту тему сегодня.
Когда она рассказывала о своих взаимоотношениях с Карлом, как натянуто она себя чувствовала, как она не могла сказать ему о своем дурном самочувствии, я начал подумывать о параллелях между Карлом и мною. Как только у Джинни появляется мысль, что поступила плохо с Карлом, она начинает бояться, что он ее бросит. Так же она ведет себя и по отношению ко мне. Поэтому я попытался помочь ей сказать мне что-нибудь из того, что она не может высказать Карлу или мне.