Я продолжал настойчиво отрабатывать тему ее впечатления от того, что я пропустил занятие на прошлой неделе. Я все время повторял ей, что фактически она не выражает своих истинных чувств. Ей это немного надоело, но я настаивал, и она рассказала, что почувствовала лишь небольшое разочарование. Я сказал ей взять это небольшое разочарование, рассмотреть его в увеличительное стекло и сказать мне, на что оно похоже. Тогда она призналась — ей стало обидно, что позвонила моя секретарша, разве я не мог позвонить ей сам? И добавила, что некоторые из ее друзей, которые были у нее в гостях, когда позвонила моя секретарша, стали над ней посмеиваться из-за того, что она посещает психиатра. Они говорили, что именно психиатр виноват в ее плохом самочувствии, и если она перестанет посещать меня, ей станет лучше. Но главным образом, сказала она, ей было просто очень скучно, так как из-за отмены сессии ей нечего было делать целую неделю.
Мы стали все глубже и глубже погружаться в ее переживания, и я предложил ей задать мне вопрос, если она хочет этого. Раз уж всю прошлую неделю она столько фантазировала, почему бы ей сейчас не проверить свои фантазии? Тогда она спросила меня, что я делал на прошлой неделе, и я рассказал ей. Затем она спросила, было ли мне интересно, чем в это время занималась она. Я сказал, что да, и это было действительно так. Я снова предложил ей задать вопрос, но она оказалась в «блокаде» и не могла продолжить. Я сказал ей, что считаю ее депрессию результатом реакции на то, что я ее не принял, что, скорей всего, все это долгая история, которая началась очень давно. И я полагал, что в действительности она пытается мне сказать: «Вот смотрите, что вы сделали со мной» и что она впала в депрессию, чтобы наказать меня. С этим она была вполне согласна. Мне стало интересно, не проделывает ли она то же самое с Карлом. Затем я попытался изумить ее и сменить круг вопросов, сказав: «Ваша миссия завершена. Я чувствую себя виноватым и очень сожалею, что не занимался с вами на прошлой неделе. Так что ваша депрессия сработала. Дальше можете не продолжать. Давайте перейдем к следующему эпизоду». В ответ она рассмеялась. Незадолго до этого она действительно смогла сказать: «Разве вы не можете дать мне что-нибудь, разве вы не можете зажечь меня, чтобы я выбралась из этого?» — для Джинни это довольно необычное заявление.
|
|
Я сказал, что чувствовал бы себя гораздо ближе к ней, если бы она могла прийти на занятие и закатить мне скандал по поводу моих неправильных действий, а не просто просиживала здесь свою задницу, как будто она в морге. Вот это была бы попытка отомстить мне за то, что я задел ее. Я сказал ей, что уверен — то же самое относится и к Карлу. И что, если она считает себя обманутой или не вполне удовлетворенной отношениями, она намеренно делает так, чтобы закончить их, не раскрыв перед Карлом часть своих чувств. Не рассказывая о своей боли, она еще больше отдаляет себя от Карла, так же, как и от меня.
12 июля
Джинни
Вы иногда слишком заумны и наводите меня на довольно искусственные аналогии. Например, когда вы спросили меня, что я думаю об отмене занятия. А так как я с вами тогда не увиделась, разве не поэтому я подумала, что увидела вас в кино? Похоже на психиатрический бурлеск, как будто мы вместе пишем сценарий. Если б я полагала, что вы думаете подобным образом, то знала бы, что мы оба несем бессмыслицу.
|
|
Мне не нравилась ухмылка на моем лице, когда я отвечала на ваши вопросы. Вот когда я копаюсь в самой себе, то такая суровая, без всякого выражения. Но как только вы предпринимаете попытки меня мобилизовать, показываете мне пример и даете шанс ответить, я тут же начинаю фривольничать.
Мне понравился прием с рассмотрением под увеличительным стеклом конкретного случая с целью выявления всех эмоций. Это как просматривать жизнь в замедленном движении. Вот это мне нравится. Только я считаю, случай был мелковат. Фактически сторон или эмоций было две. Я рассказала вам ту, которую, полагаю, вы во мне и искали — то есть, когда вы позвонили, меня охватило разочарование и я немного рассердилась. Другая сторона моей сквалыжной медальки заключалась в том, что я обрадовалась — одной поездкой меньше. Сэкономлю два доллара, больше времени на другие дела и никакого автобуса дальнего следования.
Единственным разом, когда я что-то испытала во время занятия, был момент, когда я вас задела, сказав — мне все равно, увижусь я с вами или нет. Потом я почувствовала себя виноватой, и мне стало печально. Я ощутила себя выведенной из своего «я», бесцеремонного и безэмоционального.
Я была полна надежд и ощущала себя в начале нового периода, когда вы предложили опробовать свои вопросы и потребности на вас, прежде чем я рискну сделать это на Карле. «Опробуйте это на мне», — сказали вы. И это было похоже на большое приключение.
Но я всегда только небрежно просматриваю. Тем не менее в конце занятия я ожила. Независимо от того, как я себя чувствую, я могу достаточно оживиться только от одного внимания. Мне нравится ваша теория, что для того, чтобы с кем-то рассчитаться, я становлюсь безразличной, еще более подавленной и заставляю других чувствовать себя виноватыми, и ваш вывод — поскольку я это проделала, теперь мне можно перейти к чему-нибудь новенькому. Когда вы дали мне статью о Хемингуэе, которую я у вас просила, это оказалось особым призом.
|
|
Я, однако, отказываюсь воспринимать серьезно отдельные ритмы и темпы занятия. Может, именно поэтому я не могу добиться успехов в написании отчетов, все обобщаю, улавливаю или пропускаю ощущения, допускаю их на несколько часов сразу после занятия, а потом опять их игнорирую или не вспоминаю о них в течение недели.
22 июля
Доктор Ялом [12]
Сегодня позвонила Джинни и спросила, не мог бы я принять ее в 15.00, а не в 16.00. Дела складывались так, что для меня это было удобно, и я согласился. Раньше ей это было несвойственно — обычно она боится обратиться с просьбой. Она начала занятие, сказав, что последние два дня находится в страшном ступоре, но до этого неделя была чрезвычайно удачной. Она явно хотела рассказать мне о плохом периоде, но я не мог не поинтересоваться немного и хорошим периодом. Она сказала, что на прошлом занятии произошло что-то такое, что принесло ей огромное облегчение. Это было мое заявление «Миссия закончена» по поводу того, что с помощью своей депрессии она умеет заставить меня чувствовать себя виноватым, и мое откровенное предложение воспользоваться успехом такого маневра и употребить свои силы на что-то другое. Значение ситуации в том, что я сделал явными ее бессознательные поступки и таким образом лишил их силы, так как для того чтобы продолжать манипуляцию, она должна производиться на подсознательном уровне.
Проблема этой недели заключается в двухнедельном курсе, который она сейчас проходит, чтобы преподавать английский язык. Из-за своего нью-йоркского акцента она дважды неправильно произнесла слово «Куба». Пре подаватель указал ей на это, и теперь Джинни убеждена, что курс она провалит, и это будет катастрофой вселен ского масштаба. Я стал работать над проблемой, роясь в своем мешке с различными подходами и пасуя их ей один за другим. Некоторые подходы были довольно надежны ми, некоторые представляли собой старые, заезженные приемы, которых у меня было полным-полно. Я пытался помочь ей понять, что провал вряд ли станет катастрофой, которая сможет изменить ход ее жизни. Я попытался ей показать, что в длинном клубке ее жизни это было бы от носительно тривиальным событием и имело довольно от даленное отношение к сути Джинни. Я попытался заста вить ее вспомнить о том, что в прошлом для нее казалось очень важным, но сейчас полностью забыто, чтобы по мочь увидеть этот последний инцидент в нужной перспек тиве. Мне было интересно, почему она считает, что препо даватель имел право ее оценивать, и почему, если бы он исключил ее за неуспеваемость, это означало бы ее ни чтожность. Я даже в шутку предположил, как бы звучала ее эпитафия: «Здесь лежит Джинни, которую г-н Флад провалил на курсе «Английский для иностранцев». Я попытался сделать заход с другой стороны, предположив, что она не так поняла ситуацию. Я считаю слишком маловероятным, что этот преподаватель хочет, как утверждает Джинни, провалить ее, чтобы насладиться проявлением своей власти. Я предложил, раз уж она предвидит возможный провал, она могла бы что-нибудь сделать, чтобы отвести предполагаемую «угрозу». Может, преподаватель еще не рассмотрел в Джинни ее прекрасные качества. Может, дать ему шанс в ходе занятий оценить определенные сильные стороны, например, ее остроумие или упорство. Ни один из этих подходов не был очень эффективным. Вот сидит она здесь, десятилетняя девочка в накрахмаленном до хруста желтом платьице, играет в мячик, показывает мне язык и ловко увертывается от каждого удара, который я наношу. У меня, однако, было предчувствие, что одной лишь энергией усилия я все-таки как-то успокаивал ее. Ах да, еще мы обсудили ее мнение о том, что Карл, должно быть, считает ее глупой, так как она не могла ответить на определенные вопросы в классе (Карл занимается вместе с ней). Мне было интересно, возможно ли это, так как маловероятно, что Карл еще не научился оценивать ее ум, прожив с ней столько времени.
Другой подтемой занятия была статья об Эрнесте Хемингуэе, написанная мною в соавторстве с женой, которую я дал ей в конце прошлого занятия. Статья ей очень понравилась. Позже она сказала, что не поняла, что я написал статью вместе со своей женой. Я предложил ей задать мне любые вопросы о моей жене. Она спросила: «Что она преподает?» Я сказал, что французский, классические языки и литературу. Потом спросил, что еще она хочет узнать. Она ответила: «Больше ничего. Этого достаточно». Все, что она будет говорить, так это то, что она не вполне поняла, что моя жена была еще и профессором — она видела ее один раз на улице и теперь полагает, что, должно быть, видела ее в университете. Я попытался вызвать и другие реакции, подозревая наличие ревности и чувствуя определенное напряжение, но она не смогла или не захотела продолжить.
Еще мы обсудили фантазии, которые возникли у нее прошлым вечером. Она стала представлять себе, что все больше и больше болеет. Карл уходит от нее с одной смазливой девчонкой, с которой познакомился на работе. А я увожу Джинни в маленькую хибару в глухой провинции, которая является чем-то вроде больницы, руководимой моим коллегой, хорошим знакомым. Этот знакомый помогает ей стать лучше, поощряя ее выражать свой гнев и делать все то, что она не может делать. А я время от времени навещаю ее там. Я ей, конечно, указал на то, что такая фантазия является следствием очень хорошей недели и, кажется, слишком хорошая неделя для нее опасна, поскольку приносит с собой угрозу того, что она перестанет видеть меня.
Последним приступом самокритики у Джинни были ее стенания по поводу того, что она «несерьезная», что она ко всему, что делает, относится несерьезно, что она стремится быть слишком «легкомысленной», даже в отношении лечения. Я оказался в трудном положении, стараясь понять, что она имеет в виду, так как я считаю ее вполне серьезной. Ее легкомысленность и чувство юмора являются существенной частью ее очарования, и мне следует ненавидеть ее за попытку лишиться их хирургическим путем.
IV. МИМОЛЕТНАЯ ЗИМА
(26 октября — 21 февраля)
26 октября
Доктор Ялом
Я не видел Джинни уже три месяца. Я был настолько занят, что даже не могу сказать, думал ли я о ней и скучал ли, но, как только она вошла в мой кабинет, я сразу понял, что некая сущность Джинни сохраняется и во мне.
Не успел я сесть и провести с ней всего пять минут, как психологически перенесся в старую знакомую местность — туда, где так долго не был. Джинни рассказала мне обо всем, чем занималась. Три месяца у нее была постоянная работа, по сорок часов в неделю, пока ее не уволили по не зависящим от нее обстоятельствам. Она продолжает жить с Карлом, и дела у них идут хорошо. Она уже не пребывает в тени угрозы его ухода. Иногда они поговаривают о поездке в Южную Америку, подразумевая, что поедут вместе, хотя она не уверена, хочется ли ей уезжать из Штатов. Она завела новых друзей, и в разговорах они заменили ей меня, но в мое отсутствие она вела также много воображаемых разговоров и со мной. После такого явно «хорошего отчета» она закончила изложение своей версии и начала рассматривать «неприятную» сторону своего существования. Она считает, что не живет подлинной жизнью, а просто существует без особых усилий, самодовольная и счастливая. Я предложил ей пересмотреть свое определение жизни — может, у нее нет реальной жизни только в самые мучительные ее моменты. Она спросила, серьезно ли я это говорю и следует ли это считать тем, что психиатр называет прогрессом. Я ответил ей, что она поражена болезнью гиперсознания, и она согласилась, что всегда слишком внимательно следит за собой. Она слишком часто бывает зрителем и слишком редко — членом труппы.
Ее отношения с Карлом несомненно улучшились. И все же Джинни твердо убеждена, что она так и не наладила с ним связь. Она не может быть очень «серьезной» и, хотя ей хочется от отношений чего-то иного, она не может толком объяснить, чего. Когда я поднажал, она сказала, что хочет, чтобы Карл посмотрел ей прямо в лицо и называл по имени. Они проводят все свое время вместе, и днем и ночью. У них одна работа, они преподают в учебном центре для взрослых и, как я понимаю, они достаточно заняты и работают весь день вместе без особой напряженности. Вот ночь — другое дело, секс остается мучительной проблемой. Джинни считает, что ей надо быть более честной с Карлом по поводу собственной сексуальной неадекватности. Ей кажется, что следует рассказывать ему обо всем, но я полагаю, хотя и не говорю ей этого, что есть личные темы, на которые не стоит говорить ни с кем. Ей хочется провести терапевтический сеанс с участием Карла, во время которого она бы рассказала ему о своих самых сокровенных страхах, чтобы он не смог от них просто так отмахнуться. Я предложил ей, и не просто в качестве шутки, привести его на следующее занятие. Она запаниковала и стала уверять, что Карл не верит в психиатрию.
В какой- то момент она сказала, что осталась такой же Джинни, какой была в начале терапии. Я спросил, действительно ли она в это верит. Когда она повторила, что считает, что внутри она осталась той же, я не мог удержаться и не перечислить изменения, которые в ней отметил. Верно, признает она, ее отношения с Карлом изменились — пятьдесят процентов работы по дому теперь выполняет он, она больше не платит за бензин — но тут же лишает себя этих достижений, сказав, что если бы не я, то ничего этого не произошло бы. Я пытаюсь заставить ее осознать свою игру, в которой она отказывается от всех своих достижений и приписывает их мне. К концу занятия она довольно сильно разозлилась на меня и заявила, что я веду себя ну точно, как ее родители, когда они говорят ей, что все будет нормально.
Она также выразила свою озабоченность моим намерением опубликовать ее отчеты, что вынудило меня спросить ее, помнит ли она о нашем соглашении. Она помнила только то, что я обещал ей не публиковать их без ее разрешения, и добавила, что, так как Карл знает, кто я, их ни в коем случае нельзя публиковать под моим именем. И это условие действует даже после ее смерти. В шутку она сказала, что хочет также оформить права и на кинофильмы. Должен сказать, что пока она говорила, я почувствовал разочарование. Но она абсолютно права, хотя, возможно, со временем изменит свое мнение и посмотрит на эти отчеты иными глазами, или же мы оба опубликуем их анонимно. Но, скорей всего, мы просто забудем о них — думаю, они не того качества, чтобы заслуживать публикации.
1 ноября
Доктор Ялом
Довольно странное, трогательное, усеченное занятие с множеством приливов и отливов.
Моя нога была в гипсе (повредил колено). Кабинет в беспорядке, все переставлено. Я сидел на другом месте, и Джинни просто села и стала говорить, не замечая очевидного. Она была первой, кто, увидев меня, не спросил о ноге. Она начала с того, что заявила — сегодня ей хочется помолчать, давайте займемся чем-нибудь другим. Первые десять-пятнадцать минут прошли довольно напряженно. Джинни была явно смущена, и когда она заговорила, я почувствовал в ее словах явный сексуальный подтекст. Она сказала, что Карл разочарован ее возвращением к терапии. Он хочет, чтобы она поправилась настолько, чтобы больше со мной не видеться. Потом она стала рассказывать о своей неспособности продемонстрировать мне свои чувства. И добавила, что не проявляет свои эмоции перед нами обоими (мной и Карлом). Я был удивлен ее ссылкой на «двух мужчин» в ее жизни и спросил, не называет ли Карл меня «другим мужчиной». Она, конечно, это отрицала. Позже она использовала термин «оплодотворяемая», чтобы описать ее отношение к нам обоим. У меня слово «оплодотворяемая» тут же вызвало ассоциацию с беременностью. Затем она вкратце пересказала события прошлой недели, которые указывали на необычайно хороший период. Они с Карлом съездили в национальный парк «Биг-Сур», и все между ними идет хорошо. Она отлично повеселилась, но чего-то в ее жизни не хватает, и она не знает чего.
Она рассказала мне сон, хотя и уверяла, что он ника кого значения не имеет. (Каждый раз, когда я это слышу, то сразу настораживаюсь. Это всегда означает, что на подходе важный сон.) Ей снится психиатр и девушка. Де вушка выглядит очень странно, выделывает руками стран ные жесты. Она шизофреничка. Она очень нравится пси хиатру. Он долгое время о ней заботится, а потом убежда167 ет ее уехать с парнем, который вернулся из Вьетнама. Парень — сочетание ее брата (в действительности у нее брата нет), который уехал воевать во Вьетнам, и его там убили, и другого молодого человека. Сначала их отношения складываются хорошо, но потом он начинает относиться к ней все хуже и хуже, она потихоньку становится «шизиком». Все заканчивается тем, что у нее развивается кататония. Во сне до ее отъезда с парнем психиатр обучает ее, как не иметь детей, а также велит им не уезжать слишком далеко. Позже она пытается достать рецепт противозачаточных таблеток, но боится, так как знает, что психиатр все проверит и найдет ее через аптеки.
Я попытался поработать со сном, но Джинни упорно противилась. Казалось, он был интересен больше мне, чем ей. Ее сопротивление сдерживало ее любопытство. Я сказал, что сон напоминает мне то, что мы часто обсуждали — ее впечатление, что она может завоевать мое внимание и заботу только в том случае, если будет сумасшедшей. Я спросил: «Зачем мне уговаривать вас не иметь детей и не уезжать далеко? Чей голос говорил вам об этом?» Она отвечает, что не знает. Этот голос очень похож на голос ее родителей, но она точно знает, что это не они. Они хотели бы, чтобы она вышла замуж. Поэтому мы пришли к заключению, что этот голос был голосом ее родителей, которые разговаривали с ней, когда она была ребенком, и этот голос все еще живет в ней. Вот и все. Еще одна богатая жила снов остается неразработанной.
Почему она ничего не сказала о гипсе у меня на ноге? Она говорит, что сначала не заметила, что это гипс. Она подумала, что это просто повязка. Спрашиваю, что заставило ее так подумать. Джинни ответила, что вид у меня был какой-то стесненный — я сидел в необычной одежде, и она могла четко видеть очертания моего тела — на мне были трикотажные брюки. Она представила себе, как я смотрю телевизор в пижаме. Под пижамой она увидела то, что посчитала белым нижним бельем, но это был гипс. Мысли у нее пошли вразброс, трудно было за ними проследить. Она так и не объяснила четко, почему проигнорировала гипс. Могу только предположить, что гипс и нога в нем подводят ее слишком близко к сексуальным связям между нами.
Она вдруг рассказала мне, что ей сказал Карл: «Если у тебя когда-нибудь будет ребенок, его первыми словами будут «не могу». (Моя интуиция меня не подвела: слово «оплодотворяемая» имело свое значение: оно возникло во сне, и когда она говорила, что ей в жизни чего-то не хватает, она имела в виду отсутствие детей.) Со стороны Карла было жестоко говорить с ней о не родившемся ребенке — и жестоко не на одном уровне. Я спросил, почему она не сказала об этом Карлу. То, что она ничего не сказала ему, только подтверждало его правоту: она ничего не может сделать, не может даже выразить свое неодобрение. Позже она скажет, что ей нравится, когда я так говорю. Именно этого она от меня и хочет. Я принял приглашение и стал развивать тему замужества и детей, вынуждая Джинни обсуждать их со мной. «Что вы хотите от Карла? Вы хотите выйти за него замуж? Вы хотите детей? Почему вы не просите его жениться на вас или, по крайней мере, определить ваш статус? Вы хотите стать его гражданской женой?» Она сказала: «Ну, проживет он со мной пять лет и 360 дней, а затем уйдет до окончания срока». «А почему вы миритесь с этим? Либо измените ситуацию, либо перестаньте на это жаловаться». Она ловко обрывает мою нить вопросов, шутливо заявив: «И это говорите вы, с вашим вывихнутым коленом». И мы оба рассмеялись.
Она говорит, что действительно не хочет выходить замуж за Карла, поскольку все еще мечтает о том, что будет жить одна в коттедже посреди леса. Я не захотел отклоняться от темы и сказал, что это детская и романтическая мечта, к тому же в ее воображаемом мире она все равно не одна. Рядом всегда присутствует большой человек, который присматривает за ней. Кто этот большой человек? Почему он посвятил ей свою жизнь? Был ли он когда-то ее отцом? Ее отец не сможет быть рядом вечно. Рано или поздно он умрет, а ей нужно будет продолжать жить. У нее после этих слов появились слезы в глазах, и она прошептала, что так далеко ей заглядывать не хочется, но я уверил ее, что это одна из суровых реальностей жизни, с которой она неизбежно столкнется.
В начале занятия у меня появилось ощущение, что она начинает против меня восставать и упрекать меня за то, что я сумасшедший психиатр, который в отличие от многих других психиатров заставляет ее скорее выглядывать, чем заглядывать. Когда я ей сказал, что она слишком много заглядывает, она ответила, что бросает лишь поверхностный взгляд, и попросила меня перестать ее критиковать за то, что она такая интроспективная. Все это выглядело признаком оздоровления, так как она сумела мне воспротивиться. Выяснился еще один момент. На двери одного из кабинетов она заметила табличку с именем Мадлен Грир и сказала мне, чтобы я был осторожен и ничего не рассказывал Мадлен, так как она ее знает. Парадокс парадоксов! Мадлен, моя коллега, единственная из всех, кто прочитал заметки Джинни. И к тому же Мадлен сейчас встречается с одним из друзей Джинни. Что же теперь делать? Я слишком огорчен, чтобы говорить об этом Джинни, и не хочу обсуждать вопрос с Мадлен, так как опасаюсь сказать ей больше того, что она знает. Я не уверен, связала ли она Джинни из отчетов с Джинни, знакомой из Сан-Франциско.
1 ноября
Джинни
Когда я пришла на занятие, особых проблем или печалей у меня не было. Я полагала, что все пройдет как-то абстрактно. Но занятие мне понравилось. Оно оказалось полезным, может, потому, что вы говорили больше обычного.
Конечно, я начинаю реагировать только тогда, когда разговор заходит на сентиментальные темы. Как тогда, когда вы сказали, что полжизни мне придется прожить без родителей. Верно, я от них завишу больше, чем кто-либо моего возраста, потому что я все еще рассматриваю себя в контексте прошлого, без учета каких-либо изменений или роста. Я имею в виду, у меня нет ни работы, которая меня формирует, ни другой семьи. Так что я все еще уникальный вольный ребенок.
Когда вы произнесли небольшую обличительную речь относительно моей уникальности, я поняла, что это уж че ресчур и вы ставите меня в смешное положение, но это верно. Именно так я, должно быть, себя и рассматриваю. И эта уникальность, как веретено, накручивающееся само на себя, заставляет меня вознаграждать себя особыми фантазиями об отчаянии и одиночестве. Что мне больше всего помогает на занятиях, так это рассказы о моих кон кретных делах и ваши комментарии, как можно было отре 171 агировать на такую ситуацию. Это усиливает иные поведенческие режимы. Так было, когда я рассказала вам о Карле, который сказал, что первыми словами моего ребенка будут «не могу», а моей единственной реакцией на это была обида, а затем страх и потребность подкатиться к нему и проверить, любит ли он меня еще. Вот когда я веду себя подобным образом, я должна воображать, что мое подлинное «я» не такое, какое оно есть ежедневно. И что когда вдруг окажется, что мне не к кому подойти, подластиться и поплакаться, это и будет моим реальным наказанием и реальным спасением. Эта мысль останавливает мои попытки изменить собственное повседневное поведение. Вот когда я смогу экспериментировать с повседневной жизнью и изменю свои старые привычки, то пойму, что добилась успеха и выросла. Я действительно не хочу удаляться в ссылку и заниматься самоистязанием. Я люблю Карла и свое окружение. Они все мне нужны.
9 ноября
Доктор Ялом
Скучное занятие, довольно долго тянулось, без всяких всплесков реального интереса. Джинни начала с рассказа о том, что прошлый вечер у нее прошел очень плохо из-за простой глупости. Началось все со слов Карла, что у него неважное настроение, так как он озабочен своим будущим и карьерой. Произошло все это как раз перед тем, как они собрались лечь спать. Улегшись в постель, она стала предаваться фантазиям, что он ее оставит, и от мысли, что она останется одинокой, расстроилась. Этот случай задал тон всему остальному занятию, так как я пришел к выводу, что ей следовало выяснить, что же тревожит Карла, а затем попытаться как-то ему помочь. Когда я ей все это высказал, она отреагировала вопросом: «А что мне надо было сделать? Что бы сделала ваша жена?» Я простонал: «О нет!» А она все превратила в шутку, сказав: «Что бы сказала миссис Никсон президенту Никсону?» Больше к этому вопросу я не возвращался. Отчасти потому, что считал — Джинни не поможет знание того, что сказала бы моя жена, а также потому, что Джинни спросила о личном, а я никогда не даю подобной информации. Как бы там ни было, мы вскоре выяснили, что они с Карлом не говорят ни о чем личном. Джинни никогда не приходило в голову, что Карлу нужно помочь обдумать перспективы на будущее. И я уверен, что отчасти поэтому она никак не может внести ясность в их совместные планы на будущее. Их отношения подчиняются строгим правилам, которые не предусматривают серьезного личного разговора любого характера, хотя они могут великолепно часами обсуждать какие-то идеи. Я почувствовал, как она напряглась, когда я стал рекомендовать ей сломать эту модель поведения с Карлом. Я стал расспрашивать ее, что же она хочет у него узнать. В результате это привело ее, по-моему, к решающему вопросу: «Что значат их отношения для Карла? Как долго и насколько глубоко собирается он посвятить себя им?»
Затем она стала рассказывать о литературном вечере, на котором она вела себя, как десятилетняя девочка в при сутствии более взрослых людей. Она вдруг застыла, пото му что почувствовала, что потеряла сущность. Если бы там не было Карла, если бы там не было других людей, она просто бы замкнулась и превратилась бы в ничто, по тому все, что она могла, по ее разумению, делать, так это обсуждать идеи других людей. Я поделился с ней мнени 173 ем, что все как раз наоборот. Она обладает чрезвычайно мощной сущностью, которую всегда чувствует и осознает. Когда она слышит разговор «взрослых», она не может поддержать с ними беседу, но абсолютно способна от нечего делать мысленно высмеять его. Для меня ее поведение не выглядит таким уж неразумным. С какой стати в социальном плане ей быть такой же, как и все вокруг? Затем она очень умело поймала меня, резко возразив, что если дела с ней обстоят именно так, почему я ожидаю, что она изменит свое поведение с Карлом? Я выкрутился, заявив, что в социальном отношении люди могут разниться, но, когда они тесно связаны друг с другом, им обычно приходится говорить на интимные темы, если только они не заняты так, что, живя или работая вместе, становятся близкими людьми, даже не говоря об этом. Она тратит столько времени, обсуждая с другими свои самые сокровенные чувства, изучая их в своих заметках, что, по моему мнению, они смогут продолжить свои отношения, только если перейдут на более личностное общение.
Джинни сказала, что последнее небольшое изменение в ее жизни произошло, когда я заставил ее поговорить с Карлом насчет денег на бензин — это был болезненный, но в своем роде чрезвычайно важный сдвиг в их отношениях. Ей хотелось бы, чтобы я и далее заставлял ее поступать подобным образом.
Сегодня был момент, когда я почувствовал, что Джинни практически больше нечего мне сказать. Это говорит о том, что, возможно, ей лучше и она сможет закончить лечение задолго до намеченного срока. Конечно, проблемные участки остались, но, в общем, ее жизнь начинает обретать все более приятные черты.
9 ноября
Джинни
Я подняла тему моей неспособности разговаривать с Карлом на серьезные темы. Это часть моей одномерной натуры, и я считаю, что веду себя с вами так же, как и с ним. Поэтому, чтобы знать, как чувствует себя Карл, мне следовало бы спросить — а как чувствуете себя вы? И насколько вас обоих хватит? Конечно, я больше боюсь Карла, так как большая часть моих чувств и времени задействована с ним.
Когда вы спросили, научилась ли я чему-нибудь в группе, то застали меня врасплох. Ничто из моего опыта не является ступенькой или шагом вперед. Я использовала группу для простого времяпрепровождения. Но в группе мы не задавали слишком много вопросов, на которые могли быть получены правильные ответы. И на все вопросы, заданные мне, я никогда не отвечала слишком хорошо. Я не выдерживаю рациональной линии. Я скорее порочный круг в виде ухмылки. Вчера мы два раза молчали, и это было пустое молчание — вы спрашиваете, что происходит, а я ничего не говорю.