Вы лишь рассматриваете феномен, который не изменится, или считаете, что могу измениться я? Знаю, что вы отвечаете: «Да, но понемногу». И я прихожу к пониманию того, что все будет хорошо, ведь именно мелочи портят мне настроение и так меня расстраивают, что можно и умереть.
Дополнение к 18 января
Я говорила вам, что покажу вам то, что я пишу, когда впадаю в расстроенное, угрюмое настроение. Вот что я написала недавно.
Я пошла прогуляться по спокойной улочке, прячущейся за гаражами, типа заросших жилых конюшен. Полная тишина, никакого дорожного шума. Лишь только щебечут где-то рядом птички и вдалеке тупо квакает лягушка. Дорога, извиваясь, поднимается вверх. Она была проложена в частном порядке, и ее скрывают заросли малины, а также зеленая и пожухлая трава. Здесь прячутся любители курнуть марихуаны. Прячусь тут и я. Я пришла найти здесь убежище. Отсюда часть города, что у залива, выглядит как раковины, едва прикрытые приливом. Туман скрывает все рваные кромки центра города, оставляя торчать лишь белую башню, как детскую песочную игрушку. Пока не спустится ночь.
За несколько дней до менструации я всегда начинаю беситься. Может, это новый признак отличия рабочего состояния от нерабочего. (Сейчас я безработная.) Мое тело быстро и неутомимо, но в четырех стенах начинает слабеть и еле перемещается. Сегодня меня хватит, по крайней мере, на два теннисных сета, но нет партнера, и прогулки, эта прогулка, ограничены отсутствием цели. Карл — это загадка. Не знаю, мое ли плохое настроение настраивает его на худшее или вылезает его собственная жадность. Он может потратить пятнадцать долларов на карты, а когда я прошу его пойти куда-нибудь поужинать и не платить, а только сопровождать, он болезненно морщится. Тогда я начинаю злиться на себя. Я виновата, что подняла тему ужина, когда он без работы. Моя страшная озабоченность досугом исчезает. Мое однобокое желание заполнить свою жизнь развлечениями зависит от других людей. И я всегда оказываюсь в пролете.
|
|
Я снова увиделась с Лари (старый любовник), который предложил мне незавершенный план, как снова стать любимой и красивой. Я чопорно стояла с ним рядом и только ухмылялась, топчась на месте, как ребенок, и незамедлительно повторяя все вслед за ним. Гнев на других, он бьется во мне и нарастает, как сексуальное возбуждение. Нарастает негодование и ненависть. Вот такой на-вздрюченной я и засыпаю. Глотая слова, обращаюсь к Богу. Прошу Его очистить мой разум и душу от всех этих обвинений и видений. Мое поведение — это сон, вызывающий воспоминания о самых худших сценах.
Такое отсутствие инициативы и личной веры заставляет меня чувствовать себя жертвой, когда со мной хорошо обращаются, потому что я думаю: «Как любезно с вашей стороны, как благородно, но если бы не это кино, ужин, звонок или платье, я бы свернулась в клубок, готовая развернуться и укусить».
Но я отгоняю такие перезрелые чувства. И готовлю себе помидоры с картофелем по-гречески. Так, играя в маленькую девочку, я нахожу спасение и витаминное милосердие.
25 января
Доктор Ялом
Удивительно веселый и неформальный сеанс с Джин-ни. Не могу понять, почему так получилось, ведь перед сеансом я был сильно расстроен. За три часа до прихода Джинни у меня был чрезвычайно тяжелый сеанс с другой пациенткой, который закончился тем, что я сделал то, что стараюсь никогда не делать, — действовал безответственно, может быть, даже деструктивно, полностью теряя самообладание. Пациентка выбежала из кабинета. После я почувствовал себя виноватым, так как эта пациентка была угнетена, страдала бессонницей и дополнительные волнения были ей абсолютно ни к чему. Конечно, я могу дать этому различные разумные объяснения: моя злость могла ей помочь; ее презрение и гнев вывели бы из себя даже терпеливого святого Франциска, а терапевт всего лишь простой смертный. Но неважно. После ее ухода я был потрясен и серьезно озабочен тем, как бы она с собой чего-нибудь не сделала, дело может дойти и до самоубийства.
|
|
В течение двух часов между ее сеансом и занятием с Джинни у меня была встреча с психиатрами-стажерами, так что времени на обдумывание этого инцидента у меня не было. Поэтому, придя на занятие с Джинни, я стал думать о нем и поначалу был очень рассеян. Однако было очень приятно видеть Джинни, и я сумел забыть Анну, другую пациентку. Полагаю, Джинни не похожа на Анну, настолько она безобидна, так благодарна мне за каждый пустяк, что пребывание с ней меня просто умиротворяет. Я переживаю драму Розенкранца и Гильденстерна. За кулисами другая постановка, другие актеры. Можно написать сценарий для Анны, в котором будет только небольшая роль для Джинни. Самый главный и страшный секрет психотерапевта — драмы на другой сцене.
Я пишу все это на следующий день, и мне трудно четко выстроить в уме всю последовательность событий. Если вновь анализировать занятие, то лучше всего мне запомнилось ощущение того, что Джинни стала взрослее, меньше хихикает, стала упитанной, более привлекательной. Более того, я ей все это сказал. Я стал поощрять ее задавать мне вопросы, так чтобы наше общение прошло более зрело. Занятие она начала очень быстро, спросив меня, что со мной случилось. Я стал говорить, что ничего не случилось, но позже рассказал, что меня расстроила другая пациентка. Ее реакция была интересной. Выглядело так, что расстроилась именно она, потому что не могла представить себе, как я сержусь на нее, и я сказал, что так оно и есть. Затем она перешла к фантазиям, которые возникали у нее всю неделю и которые были такими же, что и на предыдущей неделе, — создание ситуаций, в которых она могла рассердиться на людей. Поэтому я считаю, что наши проникновения в ее скрытый гнев принесли пользу. Теперь у нас есть четкое понимание значения этого потока фантазий.
|
|
Она очень хорошо понимает, что чувствует и действует как маленькая девочка, что постоянно усмехается. Сегодня она действительно не ухмылялась почти все занятие, и у меня сложилось абсолютно новое мнение о ней. По ее словам, она сильно пополнела и, естественно, превратила это во что-то деструктивное с иррациональным убеждением, что она будет весить столько же, сколько и ее мать. Но она отвергает мысль, что может унаследовать только отрицательные черты своей матери, но не положительные. Это типичный пример магического мышления Джинни. Я отреагировал тем, что дал ей понять, насколько иррациональным я это считаю, и как она превращает любой фактор во что-то отрицательное для себя. Я настаивал, что фактически она выглядит гораздо лучше. Я почти установил, что отчасти привлекателен для нее. Интересно отметить, что, когда она вышла из кабинета, друг, который зашел поболтать на минутку, отметил, что от меня только что вышла «хорошенькая девушка».
Другой вопрос, который она задала, был о том, было бы мне приятно, если представить, что я на двадцать лет моложе. Я ответил, что без большой доли смущения сделать это для меня проблематично. Затем квазисерьезно она попросила распланировать для нее неделю и точно указать ей, что она должна делать. Я ответил подобным же образом и дал ей несколько советов: открыто поговорить с Карлом, писать по два часа в день и перестать ухмыляться. Другая поднятая ею тема привела к тому, что я считаю странным способом для анализа ее отношения с Карлом. Карл очень угнетен, сидит без работы, и Джинни считает, что в этом он винит ее, как будто это она «опустила его». По-моему, он рассматривает ее совершенно с другой стороны, т. е. теперь, когда у него дела идут из рук вон плохо, она — единственное, что у него остается. Фактически этому есть определенное доказательство, так как в последнее время он стал с ней гораздо ласковее. В конце сеанса она попросила почитать мои последние отчеты, и я обещал, что к следующей неделе я их обязательно приготовлю. Приятное, раскованное, свободное времяпрепровождение с Джинни.
25 января
Джинни
Полагаю, что я не очень-то ждала этого занятия, так как у меня не было ничего определенного и я не знала, что и рассказывать. Перед занятием, как я вам сказала, на меня нашел транс и я могла сидеть и часами смотреть в никуда.
Доктор Ялом действовал странно. Сидел, вжавшись в кресло, и улыбался. В паузах, которые я делала, он при крывал рот рукой. Позже он скажет, что у него было тре вожное чувство, и рассказал почему. Мне это было инте ресно. Я быстро набросала сценку. Некая девушка перио дически ему язвит, и он, в конце концов, рассердился. Мне стало интересно, почему что-либо подобное не про исходит между нами — как насчет моего медленного хож дения кругами? И, бог свидетель, я тоже язвлю, но в свой адрес, а не в его. Он говорит, что трудно обнаружить мой гнев (звучит великолепно). Другими словами, он не может рассердиться на меня, если только я, как та девушка, не будут постоянно его доставать. Мысль была очень инте ресной. Затем я поняла, насколько ограниченным был наш сценарий — я пристроилась на небольшой жердочке, где меня ничто не может волновать, кроме слабых эмоций, ин синуаций и прихотей. Может быть, потому во мне и сидит такая крикливая стерва, что я должна загонять все плохое внутрь себя, все, что получаю от тяжелых пинков реаль 199 ной жизни. На меня не воздействует и десятая доля тех эмоций, которые испытывают другие люди. Я завидую эмоциям и тем девушкам, которые выбегают или которых физически вышвыривают из кабинетов психиатров.
Я все говорила и говорила и не имела понятия, как это все воспринималось, так что рассчитывала на худшее. Я не вникала в новые ощущения. Но доктор Ялом сидел тихо. Его лицо только меняло выражения. И я подумала, что у него, должно быть, так пошла кругом голова от моего занудливого изложения, что он даже не может найти тему. Когда я спросила его, о чем он думает, он ответил, что я, кажется, стала лучше. Так он мог больше отреагировать на меня, чем в другие разы. Если бы он сказал, что я ужасна и несу чепуху, я бы могла с радостью поверить и этому. Собственного суждения у меня не было. Когда я спросила, почему я, как ему кажется, стала лучше, то сделала это без всякого намека. Он сказал, что я выгляжу лучше, потому что «вы стали более серьезной, в своих действиях вы повзрослели лет на десять, пополнели». Я только что сказала ему, что с момента последнего занятия пополнела фунтов на десять. Он выдал фразу, которую мне хотелось бы цитировать, но я уже вообразила ее неправильной, что-то вроде «вы выглядите лучше, более полной, женственной и перестали усмехаться».
До последнего момента я не позволяла себе чувственной реакции или раздумий. Мы говорили о сердитой девушке и как гневно он на нее отреагировал. И я сказала — она, по крайней мере, хоть так получает ответ. Он говорит, что да, но мне нет необходимости отвечать вам таким образом. Есть и другие пути (пауза). И какая-то часть меня была тронута, польщена и взволнована глубоким смыслом и комплиментом. А другая осталась язвительной и смешливой, не способной произнести ничего внятного, но так привыкшей к своим собственным шуткам, что не надо и говорить: «О да, парниша. Они все так говорят».
Позже это все дало хороший эффект, я действительно почувствовала себя лучше, более серьезной, цельной и веселой. На обратном пути домой, проезжая через лес мимо могилы Стэнфорда, я была уже не той одаренной инженю, какой обычно представляюсь. Я стала женственной. Закусывала и пила из хрустального бокала в одной руке, а доктор Ялом, его жена и некоторые друзья были в другой руке. Выразительная и зрелая. Но мир, кажется, становился яснее. Я сосредотачивалась. Я была живой. Зима подходила к концу. Поэтому в 17.15 уже действительно было светлее. Мир был ясным. Когда я приехала домой, я была полна веселья и радости. И когда Карл похлопал меня по животику, а я ему что-то сострила, то он спросил: «Что твой психиатр сказал тебе сегодня?» (К этому времени я уже просто резвилась.) Я передала слова доктора о том, какой женственной я стала. «Так вот, что он тебе говорит», — сказал так же весело Карл.
P.S. Ключевые слова занятия — хороший ритм, хорошая согласованность. Всегда будет существовать конфликт между идеалами открытости, любви, инстинктивной реакции, трудными великими универсальными делами (как я их представляю и мечтаю о них издалека) и достижимыми терапевтическими задачами (может, остальные относятся к области религии). Но я верю в первые, может, как в прикрытие от необходимости работать над небольшими, определимыми задачами и как в способ не признавать успех. А доктор Ялом всегда пытается показать мне, что все люди скрытны. Ладно, может, это и так. Но не все боятся. Я же боюсь своей скрытности. А доктор Ялом пытается заставить меня почувствовать удовлетворение от моей лживой болтовни.
1 февраля
Доктор Ялом
Совершенно другой сеанс по сравнению с прошлым. Беседа была полностью лишена игривости, соблазнительных обоснований. Но напряжение отсутствовало, и мы говорили о делах вполне по-взрослому. Она пришла и рассказала мне (вот сюрприз так сюрприз), что неделя у нее была хорошей. Нет, если подумать, она начала беседу в обескураженном тоне. Первое, о чем она рассказала, была ее попытка поговорить с Карлом, которая провалилась. По мере того как она описывала инцидент, кажется, что она действительно попыталась поговорить с Карлом на личную тему, но негативным, критическим образом, и все обернулась очень плохо. Она читала один из его рассказов и заметила, что он разговаривает командным тоном, как и его герои в этом рассказе. Он стал оправдываться, спросил о конкретных примерах и закончил, сказав, что он слишком ненадежен, чтобы расстраивать его подобным образом. Поэтому она пришла к выводу, что если он слишком расстроен, чтобы говорить на эту тему, то он также будет слишком расстроен, чтобы говорить на более важные темы. Тем не менее остальные события прошлой недели, о которых она хотела рассказать, были, в общем, удовлетворительны. Она съездила в Иосемитский национальный парк с супружеской парой друзей и прекрасно провела уикэнд. Карл не поехал, потому что хотел поработать над текстом. Когда она вернулась домой, он сказал, каким одиноким он чувствовал себя без нее. И я, и Джинни ясно видим, насколько сильно изменились их отношения. Она уже не так боится, что он от нее внезапно уйдет. Ситуация изменилась. Очевидно, что она теперь в господствующем положении, и он в ней нуждается, по крайней мере, так же, как и она в нем.
Затем она продолжила, сказав, что единственным препятствием на ее пути теперь остался страх перед ночью и сексом. Я сначала попытался использовать рациональный подход, указав, что это лишь небольшая толика ее жизни, несколько минут, ну, от силы час или два. Она заняла необычно смелую позицию по отношению ко мне. Уперлась и резко заметила, что мое мнение ошибочно и все популярные журналы со мной не согласны. Осадила она меня довольно умело. Ладно, тогда я продолжил более серьезный анализ (и с Джинни я разговариваю более серьезно) всего того, что у нее происходит в постели с Карлом. Мы это обсуждали уже много раз, но на этот раз мне все стало более понятно. С прежним бойфрендом у нее не было ночных сексуальных кошмаров, потому что он ее мастурбировал. С Карлом сначала дела шли нормально, очень естественно. Ей не надо было просить его поласкать ее. Затем она стала напрягаться, зажиматься, и порочный круг затянулся: напряжение блокировало ее спонтанность. Она страшилась и бранила себя за отсутствие непосредственности, но от этого напряженность только возрастала. С Карлом основная проблема заключается в том, что она так и боится попросить Карла помочь ей. Она почему-то полагает, что он воспротивится определенным вещам, будет считать их поражением или дешевым выходом из ситуации. Она объяснила разницу между двумя мужчинами тем, что первый друг был евреем, а еврейские мальчики более чувственные, полны сексуальных противоречий и стремятся удовлетворить девушку в силу конфликтов с собственными еврейскими мамочками. Ну что я мог сказать на такой проблеск мудрости? Этим она заставила меня погрузиться в мысли о своей собственной матери.
Встряхнувшись, я стал побуждать ее к анализу собственных страхов. Чего именно она боится? Ясно, что Карл ничего плохого ей не сделает. Что реально препятствует ее разговору с ним? Она рассказала о том, что обычно происходит ночью. Они идут спать, держась за руки, ложатся в постель, лежат рядом, и она боится что-либо сказать ему. А она хотела бы попросить его назвать ее по имени, посмотреть на нее или обнять ее. Я попытался убедить ее сделать к нему какое-то движение. Обхватить его рукой, поцеловать его или сказать ему, что она напугана и хочет, чтобы он ее обнял. Именно такой тип жеста она считает наиболее пугающим. Затем она полушутя высказалась, что ничего такого она делать не будет, так как я собираюсь уехать из города на две недели. А я и забыл, что мне надо уезжать. Из всего того, что сказала Джинни, у меня создалось впечатление, что она боится, что это ее последний этап в этом курсе лечения. Что с нами произойдет, спросил я, если она сможет поговорить с Карлом на интимные темы? О чем мы с ней должны будем говорить? Я сказал это наполовину серьезно, наполовину шутя, так как считаю это абсолютно уместным. Она лучше будет продолжать терапию, чем поправится и оставит меня. Она, однако, ответила довольно интересным образом. Она стала рассуждать, что может стать похожей на свою подругу Еву. Если она все это минует, то должна будет начать серьезно заниматься своим положением в обществе. Ей придется прокладывать себе дорогу в мире кулаками. Сделать карьеру, найти свое место в жизни. Я был поражен ее ответом, так как это означало, что Джинни начинает приближаться к серьезному рассмотрению всех этих вопросов. Не думаю, что за все время, что работаю с ней, я был когда-то так уверен в том, что она действительно изменилась. Вдруг она стала очень быстро продвигаться.
И все это произошло после того «полненького» занятия на прошлой неделе. Мне на ум внезапно приходит инцидент, имевший место во время моего годичного пребывания в Лондоне. Почему-то из моего анализа у доктора Р. мне запомнилось то, как он прозаично назвал меня очень умным человеком. Для меня почему-то это значило больше, чем все другие научные «самооценки», которые он предлагал. Мне интересно, не произойдет ли то же самое и с Джинни. Из всей той работы, которую я с ней провел, больше всего она запомнит то, что однажды я назвал ее пухленькой и привлекательной! Она пошла в направлении, совершенно противоположном той пациентке, на которую я наорал в прошлый раз перед занятием с Джинни. Анна позвонила и сказала, что, по крайней мере, временно она прерывает лечение. Думаю, меня действительно постигла с ней неудача, но расстаюсь я с ней с чувством облегчения. Что касается Джинни, то на следующей неделе мне будет недоставать встречи с ней. Я тут же вспоминаю реакцию моего коллеги, когда год назад мы просматривали с ним некоторые мои заметки о работе с Джинни. Его первым комментарием было: «Ты знаешь, я думаю, что ты чуть-чуть в нее влюблен».
1 февраля
Джинни
Трудно писать этот отчет. Мы говорили о моих по пытках поговорить с Карлом и о его ответной реакции, ос тавившей меня в смятении. О неудачах, которые имели место. О моих оправданиях в том, что я считала его силь 205 ным, непоколебимым, и все ради того, чтобы скрыть собственные слабости. Теперь, когда мы на одном уровне, он такой же нервный, как и я, я все еще не могу говорить открыто и все еще ощущаю беспокойство и давление. Может, потому что обеспокоенность Карла выглядит естественной реакцией на его нынешнее положение безработного, тогда как моя вроде как врожденная. Когда дело касается общества и деятельности, Карл здоровый человек. Вы ворчите, спрашивая — кроссворды, скачки, азартные игры — все это полезно? Я думаю, что да. Они превращают жизнь в игру, помогают бороться со скукой. И только продолжающееся физическое недомогание Карла является признаком того, что он находится в состоянии войны с чем-то. Физически я вряд ли больна и много раз вынуждена была исполнять роль няньки для его выздоравливающего эго. Его недомогания, психологической или физической природы, стремятся помешать нам жить, накладывают тень на любые наши планы.
Вчерашняя встреча дала мне ощущение, что я не способна или не желаю думать о своем будущем. И что я не могу ответить на ваши вопросы и не задаю вопросов о себе.
Вы рекомендовали мне поработать на этой неделе над мелкими проблемами. Я постараюсь.
Но от неопределенности сеанса я расчувствовалась и обмякла. (А возможно, это имеет отношение к попыткам получить пособие по безработице и стоянию изо дня в день в очереди.)
Меня раздражало то, что я рассказала вам о моем друге, который за рулем покуривает травку. Меня мучило пакостное чувство предательства. Для вас это было, можно сказать, пикантно, и вы высказались об этом неодобрительно. Каждый раз в таком случае я всегда чувствую огромную разницу в возрасте, и вы становитесь кем-то вроде партнера. Кроме того, вопрос был проходным. Просто попытка бесперспективного разговора.
Я приняла образ идущей в никуда и даже от нечего делать поработала над ним. Фантастика, но я также не люблю говорить о сексе. Но так как большую часть своей вчерашней болтовни я посвятила этой теме, неудивительно, что это меня беспокоит. Слова, кажется, не совсем верный носитель для этой темы. Предмет разговора размывается, сужается и вроде бы обсуждается, хотя на деле это не так. Он просто превращается в черно-белое порно взамен всех ярких оттенков и той радости, что в нем есть. У нас с Карлом происходит великолепный, плавно текущий разговор. Фактически мы прекрасно общаемся друг с другом, делаем забавные комментарии, смеемся и действительно счастливы. Но затем свет гаснет, а мостика нет. Нет сумерек между вечерним разговором, разнообразием образов и занятием любовью, когда я почему-то чувствую, что мы посторонние и Карл меня не хочет.
Было приятно слышать ваши слова, что сейчас я, кажется, ближе к положительным результатам, чем вначале.
Думаю, что на этой неделе я хотела услышать от вас то же, что и на прошлой неделе. Знаете, приятно осознавать себя хорошенькой пышкой, и когда не слышишь этого, ощущаешь себя, фигурально говоря, отодвинутой на задний план плоскогрудой девицей.
21 февраля
Доктор Ялом
Полностью отвратительный сеанс. Одно из наиболее никчемных, напряженных, скучных занятий, которые мы когда-либо проводили с Джинни. Оно прошло сразу после моего недельного отъезда и отмены встречи в прошлую пятницу. Она начала с рассказа о том, что эти две недели провела неплохо, а несколько дней вообще были просто прекрасны. Как они начинались или заканчивались, она не знает, знает лишь одно — в этот период она потеряла свое враждебное самосознание и могла без особых затруднений писать и жить. Этим утром она проснулась очень рано в ужасном состоянии. Весь день она чувствует себя обеспокоенной, расстроенной, смущенной и рассеянной. Она сказала, что у нее такое чувство, словно она никак не может взять себя в руки, что в автобусе все смотрели только на нее, что она выглядела, как бомж. Мне тем не менее показалось, что, несмотря на ее слова, мне работать не с чем. Я, естественно, выбрал тему ее раннего пробуждения и неприятного состояния в течение дня. Мне было интересно, как это связано с ее приходом на занятие, но никакой информации не получил. Фактически информации было так мало, что я был убежден — для исследования это самая интересная область.
Я сложил воедино хороший период Джинни, совпавший с моим отъездом, и последующую отмену занятия в пятницу, когда она вполне могла (хотя это было и не самое удобное время) прийти. Сегодня она была явно расстроена. Я спросил, а не предпочла бы она не приходить сегодня. С этого момента тон занятия изменился к худшему. В конце занятия я узнал, что она поняла меня неправильно и решила, что я не хотел ее дальнейших визитов. Когда все попытки заставить ее работать провалились, я попытался поставить перед ней вопрос, почему она продолжает терапию. Что она хочет изменить в себе? Нет более надежного способа вызвать обеспокоенность, чем подобный вопрос. Мой аналитик в Балтиморе, приятная старушка, всегда шокировала меня этим вопросом, когда я начинал валять дурака во время терапии. Джинни ответила, что через несколько недель она сможет принести эссе на 250 слов, в котором она объяснит, почему посещает занятия. Было очевидно, что она рассердилась и отношения между нами стали менее теплыми и более натянутыми, чем прежде. Она заметила, что когда я снял очки и посмотрел на нее, мое лицо стало таким же, как и у тех пассажиров в автобусе. Поработав как следует, я установил, что она этим хотела сказать: я больше не являюсь доктором Яло-мом и, возможно, еще менее другом. Раньше она считала меня особым другом, качественно отличая меня от остальных своих друзей.
Изменение ее отношения ко мне явно было вызвано моим предложением во время нашего последнего занятия рассмотреть возможность прохождения специальной гипнотерапии или секс-терапии Мастерса и Джонсона, раз она действительно считает своей основной проблемой неспособность достичь оргазма. Когда я сегодня повторил это предложение, она вдруг поняла, что отказалась от него, даже не подумав. Возможно, она в действительности не заинтересована в терапевтическом изменении. В какой-то момент она сказала, что не хочет идти к сексотерапев-ту, так как опять надо будет начинать все заново с новым человеком. Она не хочет заниматься этим и со мной, так как слишком стесняется работать конкретно с этим материалом (хотя именно этим мы постоянно занимаемся). Она к тому же подчеркнула, что с сексуальной точки зрения все происходит точно так, как и годы назад, и в этой области она, кажется, никакого прогресса не достигла. Поэтому она чувствует себя очень плохо, так как не работала в ходе лечения. Я высказал предположение, что это повод для ее разочарования во мне, ведь именно я должен ей помогать, но она с этим не согласилась.
Я отметил (возможно, это было коварно), что, может, этим утром она чувствовала себя обеспокоенной, потому что во время наших занятий у нее появляется симптом. Она согласилась, что, возможно, она намеренно старается меня разозлить. Она понимает, что любой будет злиться на человека, который будет говорить в течение часа так, как это делает она. Все это было не слишком убедительно. Я был озадачен происходящим во время сеанса и несколько раз сказал ей об этом, но успеха мы так и не достигли. Становилось только хуже. Она сделала несколько бессмысленных заявлений относительно своей решимости провести неделю благополучно, чтобы накопить интересный материал для следующего занятия. Все катилось вниз по спирали, а я чувствовал себя абсолютно бессильным и обескураженным.
Ну все, хватит об этом удручающем занятии. Джинни убеждена, что это настроение принесла с собой она, так как весь день она чувствует себя несосредоточенной. Может, так оно и есть. Однако весь сеанс я был очень расстроен и не могу не вспомнить, что именно такой сеанс у меня был всего пару часов назад. Так что я должен нести хотя бы частичную ответственность за такое непродуктивное занятие.
В конце занятия я отдал Джинни наши отчеты за последние шесть месяцев. Мы будем читать их до следующей недели.
21 февраля
Джинни
Чтобы хоть как-то обуздать себя, я, естественно, сунула в рот жвачку и прочитала часть ваших отчетов, прежде чем написать свой собственный. Это скрасит возможную безжалостность моего отчета.
Когда я вспоминаю занятие, я немного злюсь на нас обоих. На вас я сердилась, потому что вы так долго копаетесь в моем нудном, тревожном состоянии. Я, вполне естественно, полагаю, что вы пытались подобрать туфельку на мою больную ногу путем отбора ряда умозаключений: обеспокоена ли я, потому что мы пропустили две недели? А моя сестра? А Карл? Я была вашим добровольным помощником. Но, как оказалось, настроение и эмоции были просто прелюдией к моему угрюмому состоянию, и только человек Байера мог бы освободить нас от этой темы.
Так как я пришла уже побежденной, вы заговорили о ведущей в никуда терапии. Вы спросили, считаю ли я это терапией вообще. Полагаю, что, не подумав, я сказала «нет». И предложила написать двести пятьдесят слов о моих целях. Будь вы больше, чем друг, и считай я вас своим другом, разве мы могли бы добиться чего-нибудь?
Этим вечером я прочитала только часть отчетов, но этого было достаточно, чтобы у меня все налилось свинцом. Мне стало так тяжело, что я вынуждена была лечь спать. Интересно, но при чтении ваших отчетов у меня возникает чувство опасности, словно все выставлено напоказ. В моих отчетах все слегка весело, загадочно, но изложено путано. В середине недели, в ходе чтения отчетов, все вокруг меня выглядело таким безрадостным. Мне было стыдно. На прошлой неделе я слегка обвинила вас в желании завершить терапию. Вы сказали, что я вкладываю слова в ваши уста, но когда я читаю отчеты, мне становится ясно, что вы устали, подавлены и ощущаете себя захваченным моим собственным статичным погружением.
Я не могла сосредоточиться на этом слишком долго. Затем вспомнила сценку с М. Дж., руководителем группы психотерапии. Он разговаривал с девушкой, жизнь которой была еще более несчастной, чем моя. Она так хорошо ее описала, что мы все ей сопереживали и симпатизировали. Затем М. Дж. сказал, что она прожила двадцать жалких лет и впереди ее ждут очередные двадцать жалких лет. Он предложил ей потанцевать, попытался рассмешить ее, но она не хотела расставаться со своим священным образом жалости и старыми привычками. Он ходил вокруг нее гоголем. Предложил ей избавиться в танце от боли и своих воспоминаний. Она все же поняла, что делает. На ее лице невольно появилась улыбка, и с тех пор ее жизнь действительно изменилась. Она ее изменила. Я же была губкой, не пропитанной жалостью полностью. Мне сказали, что я сижу в яме и никогда из нее не выберусь. И я просто сидела, вот как в вашем кабинете. Никакие шутки не срабатывали. А вы придерживаетесь моего темпа, и мы тащимся вместе. Вот будет хохма, если я принесу колоду карт, и тогда мы просто будем топтаться на месте, а могли бы все закончить, по крайней мере, смело.