В результате двух занятий я более способна постоять за себя, потому что вижу, что Карл воспринимает все серьезно и постоянно выносит суждения обо мне, что моя уклончивость и молчание не просто пустое место, а важные аргументы против меня. Один факт того, что мы пришли сюда вместе, заставляет нас почувствовать, что мы становимся ближе. И мы становимся более заботливыми во всем — в ссорах, разговорах и т. д. и т. п.
Жаль, что это не началось раньше, я бы смогла ухватить свой пирог и съесть его тоже. И стать ближе к каждому из вас.
24 мая
Карл
Во второй раз, думаю, я чувствовал себя слишком уверенно и захотел повтора прошлого занятия, что практически и произошло. Я как-то не особо обращал на вас внимание и считал себя в центре событий, откуда я обычно и стараюсь начать продвижение в любой ситуации, если чувствую себя уверенно. Однако я обнаружил, что не могу говорить достаточно откровенно о своих чувствах и что дискуссия начинает отклоняться в сторону, а вопросы создаваться искусственно, так как мы находились у врача. Именно так проходят дискуссии с некоторыми нашими друзьями, которые Джинни нравятся, а мне нет. С другой стороны, самое лучшее, что получилось в результате сеанса, имело глубокий смысл. Я, в частности, имею в виду ваше предложение Джинни по-прежнему поддерживать свой бардак на кухне и т. д. как протест против ценностей, которые я ей навязываю, но которые она не принимает. Хотя в то же самое время она боится идти со мной на прямое столкновение. Хотя это предложение и сумбурное, я все же выразил суть.
Я не думаю, что понял, чего ждать от людей. Вчера я пришел домой примерно в одиннадцать, сыграв в картишки. Мне самому было противно, что я согласился играть в карты, так как у меня было полно работы и этот вечер я мог провести с Джинни. Я опасался рецидива. Мы проговорили несколько часов, и я стал чувствовать себя более спокойно и легко. У меня возродилась уверенность, что я могу делать то, что хочу. Если бы не Джинни, я бы весь вечер провел в размышлениях и еще больше убедился в своей бесцельности и окончательной неудаче. Я ей все это тоже сказал, что вроде бы улучшило положение дел. Где я был все эти годы, спрашивал я себя? Почему я не понимал, что спокойствие и соучастие было именно тем, что надо было ценить, тем, что без нее не имело смысла? Так как я только начинаю понимать, что Джинни может сделать для меня, я только начал понимать и то, что я могу сделать для нее.
|
|
Думаю, это все, что я должен сказать, потому что все, что я говорил до этого, имело большое значение. Я даже не знаю, что добавить. Вы будете видеться со мной только раз, с Джинни по два раза. И полагаю, что вы будете заин тересованы в установлении связей между нашими встреча ми и между тем, что происходит между Джинни и мной. Я не могу быть реально уверенным, так как я все еще не отошел от всего этого и хочу пока сохранить настоящий статус. Думаю, мне повезло, что я все-таки увиделся с вами, так как все это случилось в решающий для нас момент. Но это также случилось в тот момент, когда я был готов ус лышать то, что боялся слышать раньше. Также я думаю, что первый наш визит помог мне понять, что проблемы можно решать, и второй сеанс помог изолировать некото рые из этих проблем. Еще одно: во время второго сеанса я стал беспокоиться, что достану вас, когда дискуссия перей дет на темы, которые я сам считаю нудными. Я был удив 269 лен, когда вы стали выбирать именно их — скажем, грязная посуда, — чтобы надавить на нас. Потом я решил, что могу, пожалуй, использовать скуку как защиту. Есть вещи, которые действительно достают меня, но это может быть удобным способом не видеть того, что я должен или могу видеть.
|
|
Был бы прогресс без наших встреч? Не знаю. Но не думаю, что он произошел бы так быстро, так как вы действовали как катализатор, который заставил меня расслабиться и поверить в Джинни.
Ну вот, пожалуй, и все, что я могу сейчас сказать.
31 мая
Доктор Ялом
Я в этой профессии уже давно, но сегодняшнее интервью было вершиной моей практики как психотерапевта. Я был настолько счастлив, что у меня пару раз даже накатывались слезы. Было так приятно увидеть плоды своего долгого и очень тяжкого труда. Может, я и преувеличиваю в духе самовозвеличивания, но не думаю. Я постоянно помнил, сколько времени и усилий было потрачено на занятия с Джинни, сколько тяжелой работы пришлось ей сделать за все эти месяцы. Все, казалось, указывало на сегодняшний день, и все встало на свои места — все проблемы, которые Джинни обговаривала со мной, все эти иррациональные страхи, все то, о чем она боялась говорить, затрагивать, сталкиваться. Так вот, обо всем этом она говорила сегодня на занятии, а также последние семь дней обсуждала отдельно с Карлом. Когда я думаю о том, через что мы прошли и как быстро продвигаемся сейчас, я снова начинаю верить в свою работу и в медленную, иногда просто невыносимо медленную, но неотвратимую и качественную наработку результатов.
|
|
Они оба пришли в прекрасном настроении, благоприятно расположенные друг к другу. Сказали, что весь уи-кенд провели в таких разговорах, которых у них до этого никогда не было. Они выяснили мнение каждого из них относительно ухода Карла, почему Джинни боится Карла и много других невысказанных, но важных вопросов, что их очень сблизило друг с другом. Карл сказал, что дом вдруг стал для него совсем другим, что впервые в своей жизни ему действительно хотелось быть рядом с кем-то. Так что первая часть занятия была чем-то вроде товарищеского банкета. Я кайфовал. И затем вслух поинтересовался, следует ли нам почивать на лаврах или будем двигаться дальше. Никто из них не мог придумать, о чем им еще говорить. Про себя я надеялся, что Джинни поднимет тему, которую она никогда не осмеливалась обсуждать с Карлом — свои ночные страхи, когда она полна паники и боится сказать о своих сексуальных потребностях. Я деликатно намекнул, чтобы она попробовала затронуть эту чувствительную область, подчеркнув, что мне трудно поднимать определенные вопросы, так как я боюсь нарушить конфиденциальность. Она сделала невинный вид и ответила, что я могу обсуждать все, что захочу. Я сказал, что не знаю, что именно. Карл рассмеялся и спросил, может, ему подождать за дверью. Джинни была сегодня смышленой, умной и очаровательной. Когда я сказал: «Ну, хорошо, воспользуюсь шансом и выберу наугад», она с самым серьезным видом заявила, что если я задам правильный вопрос, то получу бесплатный холодильник.
Хотя мне действительно хотелось, чтобы они поговорили на тему секса, я подумал, что мне лучше начать с более приемлемой темы. Я спросил Джинни, как она относится к семье Карла: она по-прежнему считает, что он ее стесняется и не хочет представить ее близким? Они очень коротко поговорили на эту тему, и сейчас с оглядкой я думаю, а не замяли ли они тему намеренно? Затем они стали обсуждать мнение Джинни по поводу помолвки ее сестры, а потом ухудшение отношений Карла с одним из его друзей, Стивом. Когда Карл стал рассказывать о своей ссоре со Стивом, я должен был признаться, что уже знаю о ней. Для Карла это должно выглядеть довольно странным: он виделся со мной всего два раза и вдруг понимает, что я его очень хорошо знаю. Чувствую, что Карл стал мне близок, да и нравится он мне. Мне нужно вонзить в себя шпоры, чтобы вырваться из роли слепого антрепренера. Моя работа с Джинни не зависит от их женитьбы. Главное — это качество их отношений. Пережитая один раз, глубокая и подлинная интимность останется с каждым из них навсегда, даже если они больше не увидят друг друга. Верю в убежденность прозелита, что эта встреча может обогатить будущую, пока еще не случившуюся любовь.
Затем Джинни сказала, почти походя, что, по правде говоря, прошлой ночью она разговаривала с Карлом на тему секса. Я был изумлен, хотя постарался не подать виду. В частности, она сказала ему, что «ей требуется определенная помощь» для получения полного удовольствия. А потом она лежала, не смыкая глаз, часа два или три и дрожала в страхе оттого, что все-таки расстроила Карла. Затем набралась смелости и спросила, как он себя чувствует (он тоже не спал, но по другому поводу). Он ответил, что абсолютно не расстроился. Страх Джинни заключался в том, что весь день они были так близки, а тут она все «испортила», затронув эту проблему, и испоганила весь их прекрасный день. Я хотел, чтобы Карл дал ей понять, что все было как раз наоборот. Все срабатывало с полной противоположностью: поднимая проблему, она не отдаляет его, а, наоборот, приближает. Карл со мной согласился, и я сказал ему, что мне хотелось бы, чтобы он снова сказал это. Постепенно я недвусмысленно высказал ему то, что уже давно предполагала Джинни и что является почти последним ее секретом — что худшим временем суток для Джинни является ночь, и страх того, что произойдет, как только она выключит свет, отравляет все ее дни. После того как все это было четко выяснено и Карл действительно узнал об этом, я понял, что это был один из самых мощных терапевтических актов, которые я когда-либо совершал. Я пару раз повторился, чтобы он полностью понял. Кроме того, я неустанно твердил Джинни, что теперь она может делиться своими тревогами с Карлом и ночная паника не должна вернуться.
От этого мы перешли к моему вопросу к Карлу, было ли обратное действительно верным — беспокоила ли его критика или суждения Джинни. Он сказал, что нет, никогда. Тогда я задал вопрос поконкретнее. Ему интересно, нравится ли он Джинни, и он сказал, да, его действительно это волнует. А затем мы затронули очень интересный материал, и он признал, что намеренно не позволяет себе думать об этом, потому что тогда ему не надо беспокоиться о потере чего-то или что он потеряет Джинни. Я сказал ему, что он платит очень высокую цену за свое напускное безразличие и мнимое отсутствие беспокойства — ценой является отдаленность, отдаленность от других и от его любви к другим. Он согласился со мной, добавив, что именно поэтому прошлая ночь была для него таким необычным переживанием. Сегодня он с нетерпением ждет возвращения домой и разговора с Джинни. Я вслух представил, что это дело должно иметь долгую историю. (Я сказал это, думаю, для того, чтобы подтолкнуть его к размышлениям о его прошлом с целью подготовки к собственной терапии.) Мы закончили тем, что распределили наши последние три занятия. Джинни хочет, чтобы Карл на следующей неделе пришел опять и, возможно, еще и неделю спустя. Сначала она сказала, что хочет, по крайней мере, пару занятий оставить для себя, но теперь говорит, что ей достаточно будет оставить самое последнее. Она, как и я, понимает, что совместные занятия чрезвычайно важны.
31 мая
Джинни
Последнее занятие было самым травматическим из трех. Я говорила приятные вам вещи — Карл и я стали более откровенно говорить друг с другом. Но вы вели себя так, как будто мы были два самодовольных (но неубедительных) лжеца. Я, конечно, сидела на пороховой бочке, и когда вы стали выискивать новый материал, интересуясь, какие еще важные вопросы не были затронуты, поняла, что конец моему молчанию близок. Вечером до этого в приливе теплоты и верности по отношению к Карлу я затронула тему моих сексуальных проблем. И как только я это сделала, то поняла, что сболтнула не то. Мы только начали сближаться, и прежде, чем мы смогли этим насладиться, я затронула проблему, которая была настолько крупной и определяющей, совсем не той, как вы всегда повторяли, с которой надо начинать. «Надо начинать с небольшого, типа денег на бензин», — повторяли вы. Но мы уже были слишком близки, чтобы говорить о сборах за проезд и о прочей чепухе. Как бы то ни было, в ту ночь мы поговорили немного о сексе, и после этого, когда мы оба постарались заснуть, на меня накатили мои обычные терзания. Но, не желая мучиться и терзаться угрызениями совести всю ночь, я спросила Карла, что он думает о том, что я сказала. И он ответил мне, что рад, что мы поговорили на эту тему и теперь продолжим наши отношения и дальше.
Так что на следующий день, когда вы спросили, что нового, я так нервничала! Я сидела здесь, чуть не падая в обморок, говорила вам, что все в порядке. Затем вы стали обсуждать нежелание Карла представить меня своим родителям. Это было не столь важно — мне было все равно, будете вы это обсуждать или нет, потому что Карл не только не знакомит меня со своими родителями, он и сам с ними не контачит. Думаю, ему надо самому приехать домой к своим родителям, прежде чем везти меня к ним. Но полагаю, вы просто выведывали, насколько далеко вы можете углубляться в эти вопросы.
Когда я затронула вопросы секса, то чувствовала себя отчасти нелепо степенной, как дама средних лет, обсуждающая важный вопрос за чашкой чая. Я не хотела терять время на занятии и сидеть с каменным лицом. Я не помню всего того, что мы обсуждали, кроме того, что я много говорила, просила меня простить и не держать потом на меня зла.
Подняв тему, я оставила себя открытой самым радужным надеждам и была готова к наихудшему наказанию. Теперь каждый день как терапия и целью является изменение. Не думаю, что до этого моя цель заключалась именно в этом. Мне больше не надо, чтобы вы играли роль Карла. Он теперь играет ее постоянно. И я стараюсь все говорить ему. Явными становятся все наши секреты и интриги, и я не знаю, что происходит. Я налаживаю контакт с инстинктивными реакциями. Карл изображает себя более убедительно, чем это делали вы. И все потому, что есть результаты.
После занятия я попыталась уверить Карла, что больше не буду каждую ночь пребывать на грани облома. Надо было начинать все это раньше. Теперь возникает очень сильное скрытое противодействие.
Я сталкиваюсь с собственным сопротивлением.
31 мая
Карл
По самому занятию у меня комментариев нет. Две недели я был занят своей статьей, и так как у меня все шло хорошо, то особо не пугался психологической травмы, которая могла прервать мою работу. Тем не менее я попытался вызвать Джинни на откровенность, и мы обговорили некоторые вопросы. Но это получилось немного односторонне, так как я всегда стараюсь быть уверенным, что буду держать себя в руках, прежде чем рассказать ей что-либо о себе. Я все хожу вокруг да около своей сути. Я не рассказываю ей о своих самых глубинных, отвратительных страхах и импульсивных желаниях — может, просто потому, что именно такое облегчение души и оставит меня беззащитным перед ней, а я не уверен, что хочу этого. Может, думаю, сохранить это для кого-нибудь другого? С другой стороны, я с трудом, как и Джинни, переживаю непосредственные ощущения, особенно физические, чтобы не чувствовать при этом иронии по отношению к себе и ситуации, так что даже не знаю, моя это проблема или виновата она. И не проявится ли эта проблема переживаний с другой женщиной так же сильно.
7 июня
Доктор Ялом
Возможно, это последний раз, когда я вижу Карла. Последние два занятия были обещаны Джинни. Этот сеанс был во многом хуже, чем предыдущий, и я был в определенной степени разочарован подозрительностью, осторожностью, напряженностью и разобщенностью во время сеанса. Джинни была явно обеспокоена: сидела, плотно скрестив ноги, покачивая маленькой ступней. Карл выглядел абсолютно расслабленным. Он выкинул номер, которого никто до этого в моем кабинете не осмеливался проделать: снял свои тяжелые бутсы и сидел в носках. Джинни была ошарашена. Спросила, что он делает, и сказала, что, по крайней мере, он мог бы надеть заштопанные носки. В одном была дырка. Я понял, что это был своего рода намек Карла на наше равноправие. Для него это было важно, чтобы сохранить свой статус в наших тройственных отношениях. (Поэтому я ничего не сказал.)
Жестко, с трудом мы все же вскрыли вопрос. Вчера вечером, глядя по телевизору результаты выборов, Джин-ни заснула, и Карл наорал на нее, сказав, что она никогда не изменится. Это версия Джинни. Когда эту историю рассказал Карл, то оказалось, что фраза «ты никогда не изменишься» в его понимании означала, что в этот вечер у него насчет секса были другие планы. Он ожидал, что Джинни будет более живой и настойчивой, а вместо этого она заснула. Для меня было неприятно обнаружить, что Джинни опустила сексуальный момент истории. Я содрогнулся при мысли, каким неискренним репортером она, оказывается, могла быть в прошлом и сколько времени мы, очевидно, потратили на проблемы, которые, по сути, были просто легкой осенней паутинкой.
В любом случае стало ясно — Джинни считала, что Карл ее осуждает. Она была осужденной, а он судьей. Случай в ночь выборов в миниатюре представлял собой почти все то, что происходит между ними двумя. Например, я сказал Джинни, что она обладает огромным количеством доказательств собственных изменений, которые произошли за последние несколько недель. И разве может она теперь согласиться с тем, что она, по его определению, является человеком, который не меняется? Попытка с моей стороны была великолепной, но абсолютно ни к чему не привела.
Другая попытка заключалась в противопоставлении их понимания изменения. Карлу нужны внешние поведенческие признаки, тогда как Джинни во многом изменилась в чувствах по отношению к нему, хотя на поведении это может и не сказываться. Я предложил Карлу попытаться проникнуть в эмпирический мир Джинни, чтобы постичь ее ощущение изменения. Такое прекрасное предложение было едва ли понято.
Следующее, что я сделал (и это обычно дает резуль таты, когда атмосфера вокруг какая-то ненормальная), так это прокомментировал, насколько все сегодня, по-моему, напряжено. Карл сказал, что он чувствует себя странно, и это имеет отношение к сеансу групповой терапии, который он посетил. После этого он признался, что ему, кажется, действительно необходимо доминировать над людьми и сталкиваться с новыми людьми по вопросу доминирова ния. Если ему удается возвыситься над ними, он теряет к ним интерес и списывает их со счетов. Но те, кто бросают ему вызов, оказываются именно теми людьми, мнение ко торых начинает его интересовать, возможно, даже неза служенно. Я попытался объяснить ему, насколько все иначе для Джинни, которая общается с людьми противоположного настроя. Фактически как говорит сама Джинни, она ищет людей, которые могут доминировать над ней. Ей нравится делать из людей идолов и идеализировать их.
Я попытался закрепить кое-что из того, что мы делали на прошлой неделе, чтобы консолидировать наши достижения. Я напомнил им, что со старыми табу покончено, что у нас есть новые, просвещенные правила, и стал поощрять их продолжать потихоньку рисковать друг с другом. У них явно было хорошее воскресенье. Они пошли поужинать в ресторанчик, так как Джинни как-то сумела дать четко понять Карлу, что она хочет сходить в ресторан. Она поговорили, и она почувствовала себя ближе к нему, чем когда-либо. Однако в целом я понял, что не совсем удовлетворен Джинни. Мне хотелось от нее лучших результатов. Я чувствовал себя как хмурый отец, недовольный робостью ребенка. Она знает лучше, она может поступать лучше. «Встань и скажи!»
Карл, кстати, начал это занятие, как и предыдущее, спросив у меня, можно ли ему чашечку кофе. Думаю, эта просьба была из той же серии, что и снятие ботинок. Пока он ждал свой кофе, Джинни сказала, что ей тоже хотелось, чтобы мы начали тройственные встречи раньше, дела, кажется, идут сейчас гораздо быстрее. Она, конечно, права, но забывает, что они не были готовы к этому, когда я настаивал много месяцев назад, чтобы она привела Карла. Иногда я задумываюсь, почему я всегда рассматриваю пациента индивидуально, вместо того чтобы в определенный момент рассмотреть и самого близкого ему человека. Тем не менее я не уверен, сколько еще работы мы могли бы провести на долгосрочной основе, может, всего лишь несколько сеансов, подобных этому, а потом лучше всего для них было бы вернуться к индивидуальной работе.
7 июня
Джинни
Мне трудно было говорить. Я хотела сохранить «ДЕЛО В НОЧИ» в тайне. Мы были не совсем искренни, и я чувствовала себя довольно неловко, так как все, что происходит сейчас, дает немедленную отдачу. Разве это я, в конечном счете, подняла эту тему? Что касается случая, когда я заснула прошлым вечером, то вам нужно было выслушать версию Карла и мою, а нам надо было выслушать друг друга. Я смутилась. Вы думали, что я говорю о результатах выборов, тогда как я говорила о сексе. Я полагала, это было очевидно и не требовало дальнейших интерпретаций. Думаю, я просто не придаю своему голосу и словам достаточно силы и позволяю им оседать вокруг меня, как пар.
Карл — ночной человек. Он способен просиживать часами перед телевизором, а затем где-то полпервого ожидает бурных действий, но я от травки и порции телевизора после краткого воодушевления впадаю в сон. Однако рано утром я чувствую себя прекрасно, посвежевшей. Зато Карл похож на семимесячного недоноска, не готового к встрече с миром, и не говорит, а рычит. Моя привычка поспать для него сущий изъян; своих изъянов он не замечает.
Вы пришли к выводу, что Карл считает, что я не меняюсь. Думаю, вы разочаровались, когда я согласилась с ним, подтвердив, таким образом, его вердикт. Полагаю, я не меняюсь в том смысле, что, в отличие от него, никогда ничего не делаю только ради успеха. Иногда это происходит естественно или просто чудесным образом. Однако я все же выпускаю молодые листочки. И надежду, что является невинной, хрупкой версией моего эго. На занятиях я менялась, и дома с Карлом диапазон моих эмоций и дерзаний был шире. Но на занятиях я все же позволяла вести себя на веревочке и предпринимала лишь осторожные инициативы.
Карл много говорил о том, что он был вынужден ограничить круг своих друзей, потому что принцип доминирования был для него определяющим. А вы сказали, что я, возможно, была для него недостаточным вызовом, и поэтому он так часто возмущался и отвергал меня. Думаю, вы говорили это, чтобы показать как его слабости, так и мои. И каждое из ваших предложений было бесплатным тезисом для меня, рекламкой со скидкой. Вы хотели, чтобы я рванула за приманкой, вы трубили в охотничий рог.
У меня есть много чего, о чем бы я хотела сказать на прошлом занятии. Но я чувствовала себя зажатой и смущенной. У Карла для меня два предложения — с одной стороны, открытая дверь, терпение, свобода, понимание, но с другой — он предусматривает определенный прогресс, определенную ясность высказывания, здравые шаги. Зеркало, отражающее его собственные надежды. Он ждет всего этого от меня немедленно, как молоко у двери. Особенно в сексе. Он хочет, чтобы я сбросила с себя все отрицательные слои страхов и всяческих моих «не могу». Мгновенная эволюция в течение ночи. Он говорит: «Ты мне нужна раскрепощенной и немедленно». Он менее терпелив, чем вы. Меньше готов рассматривать в микроскоп мои новые крошечные достижения.
Я удивлена тем, как растет Карл. Даже его слабости, кажется, возвышают его. У него столько внутренних ресурсов. Как будто он обладает возможностью превращаться в других людей, а не замыкаться только в собственной личности.
7 июня
Карл
Я только что перечитал то, что написал для вас на прошлой неделе, и мне показалось, что это писал кто-то другой. Не знаю, о чем я думал, но сейчас понимаю — должны же быть у меня какие-то мысли, но их нет. На первых занятиях мне было достаточно легко, лично меня они особо не затронули. Я их просто обдумал потом — и все. Но последние два занятия — это было что-то. Я после них был настолько выжат, что мне надо было вос станавливаться. Во время занятий я специально ничего не запоминал, что я всегда делаю. И теперь, хотя я и помню, о чем мы говорили, помню, что моя жизнь и проблемы, по моему разумению, были мне вполне ясны, теперь это ощу щение ушло. Сейчас я не могу лаконично описать то, что я тогда говорил, и ощущение близости между вами, Джинни и мной сейчас не такое интенсивное. Мы с Джинни пого ворили между собой, и я попытался передать ей, расска зать ей, почему я из последних усилий стараюсь что-то скрыть. Мне все это не нравилось. С прошлого вторника я не написал ни строчки для своей статьи, потому что когда я сажусь писать, то вдруг обнаруживаю, что потерял уве ренность. От этого у меня возникает все больше и больше сомнений и мне становится все труднее работать. Тогда я отрываю себя от стола и делаю все, чтобы себя успокоить. Успокоившись (а это обычно продолжается до вечера), я ощущаю опустошенность, потому что думаю, что не сде лал за день ничего стоящего. Прошел еще один день моей жизни, а я ничего не совершил, только потрепал себе нер вы. В такие периоды Джинни мне не помощница. Я даже не знаю, кто бы мог помочь. Мои старые ценности, какими бы плохими и ограничительными они ни были, развалива 282 ются, и я даже не знаю, чем их заменить. Когда я пишу, это выражается в том, что я не могу найти соответствующей точки зрения, а я хочу написать то, что отражает нечто большее, чем смятение. Теперь я могу понять, отчего у пациентов возникает зависимость от терапевта, но я этого не хочу и думаю именно это и делает меня таким сдержанным в отношении самих занятий. Но больше всего, по-моему, я боюсь, что все это не сработает. Это моя проблема, и мне ее решать, но сейчас, чувствуя, что наступает еще один безрезультатный день, я заканчиваю с ощущением страха.
14 июня
Доктор Ялом
Предпоследнее интервью. Началось оно из рук вон плохо. Джинни постучала в дверь, и я предложил ей войти. Прошло уже пятнадцать минут после начала занятия. Я был совершенно изумлен, так как абсолютно забыл о том, что назначил сеанс на это время, поскольку был занят неотложной перепиской. Не думаю, что это относится к Джинни, так как фактически то же самое у меня уже было на этой неделе с двумя другими пациентами. Я в сплошной закрутке, стараясь закончить все дела, прежде чем уехать на лето, чтобы дописать главу книги и подготовиться к докладу на крупной годовой конференции в следующую субботу. Так что минуту или две я ориентировался, затем что-то промямлил Джинни насчет моего секретаря, который сегодня отсутствует (это действительно было так), и что я забыл отследить расписание.
Затем мы начали, и первых пяти минут было достаточно, чтобы повергнуть меня в отчаяние. Господи, это была та самая прежняя Джинни. Атмосфера была натянутой и напряженной. Она говорила о том, что хорошо бы здесь был Карл, тогда бы дело пошло на лад. Она сказала, что ощущает упадок сил и что ее одолевают фантазии. Поговорила, как и раньше, о постепенном выходе из собеседований. Потом она опять пустилась в длительные рассуждения о том, что не может достичь оргазма с Карлом и считает, что это будет решающим и определяющим фактором для них обоих.
Я стал погружаться в яму безнадежности. Ну почему все так, черт побери, осложняется? Ну почему нельзя достичь хэппи-энда? Ну почему она никак не может усвоить то, что я ей даю, придерживаться этого и сделать это частью себя? Я был настолько удивлен, что действовал как автомат, чье поведение было запрограммировано на одном из занятий полгода назад. Я усомнился в ее исключительной одержимости на сексуальном вопросе. Между ней и Карлом происходили явно более важные вещи. Лично я считал странным рассматривать весь комплекс их взаимоотношений под углом ее оргазма. Она, конечно, не собиралась определять все свои достоинства с точки зрения степени оргазма. Я сказал, что если реальной проблемой действительно является секс, то насчет этого можно кое-что предпринять. Она может проконсультироваться у сексопатолога, у специалистов, которые специализируются на методах Мастерса и Джонса. Я сделал много устаревших, беспомощных комментариев, подобных этим, чувствуя, как она умышленно круто уходит в регрессию.
Примерно к этому времени я вдруг очнулся и начал работать головой. И мне стало все ясно. Мне надо было рассматривать ее поведение с точки зрения «окончания», которое все больше маячило перед ней. Я напомнил ей, что, хотя мы и запланировали встречу осенью, она про 284 длится всего лишь один час, и в реальности мы должны рассматривать это занятие как предпоследнее. После этого я пришел к полному убеждению, что причина ее упадка заключалась в предупреждении воздействия сильных эмоций по поводу неизбежного расставания. Я вцепился в эту мотивировку, как бульдог, и не отпускал ее всю оставшуюся часть занятия. И уверен, что сделал все правильно. Я использовал все свое остроумие, стараясь применять все хитрые трюки, которые только мог вспомнить, чтобы помочь ей хоть немного освободиться от этой ситуации и быть тем не менее способной выражать свои эмоции относительно меня и окончания терапии. Когда она сказала, что приберегает эмоции для следующего занятия, я спросил, сможет ли она сегодня сказать то, что она скажет в следующий раз. Мне было интересно, сможет ли она предусмотреть содержание письма, которое она будет писать мне этим летом. Мне было интересно, сможет ли она сказать мне, что бы она чувствовала в этот самый момент, если бы у нее не было такого упадка сил. Постепенно ситуация стала проясняться — ей будет меня не хватать. Она очень ревновала на первом занятии, когда я уделял много внимания Карлу. И очень расстроилась, когда Карл спросил, сможет ли он прийти в следующий раз, зная, что ей придется делить меня с ним, хотя, призналась она, все сложилось как нельзя лучше. Она считала, что я великолепно поработал с Карлом. Она так восхищается мной и так мне доверяет. Ей будет меня не хватать. В ее жизни будет такая пустота. Она лечится у меня индивидуально в течение почти двух лет, и еще полтора года занималась в группе, которую вел я. Затем она сказала, что если бы не упадок сил и ей нужно было бы высказать свои эмоции, она бы выплакалась по полной программе, 285 но что бы она тогда делала на следующей неделе? Я уже с десяток раз говорил ей, что абсолютно убежден — ее упадок сил был вызван сегодня для того, чтобы защитить ее от переживаний и выражения собственных чувств. Мне было интересно, не смутится ли она, если поделится положительными мыслями обо мне. Она сказала, что будет по мне скучать. Я ответил, что тоже буду скучать по ней. Она поведала, что встречалась с людьми во время групповой терапии в том же состоянии, что и она сейчас, и они просто ждали правильного вопроса. Я спросил, какого же правильного вопрос она ждет, и когда она ответила: «Что вы думаете о Докторе Я.?» — повторил ее слова. Она начала плакать и призналась, что действительно испытывает очень сильные чувства, которые она обычно держит в себе. Это были хорошие чувства, и она не знает, почему не давала им выход. Она сказала, что все это мазохизм и она знает — для нее было бы лучше поделиться этими эмоциями со мной. Ей будет не хватать моего чувства юмора — оно отличается от чувства юмора Карла.