Тур Хейердал
По следам Адама
Тур Хейердал
По следам Адама
Жизнь, сотканная из парадоксов
Тур Хейердал безусловно является, как это модно говорить сейчас, знаковой фигурой ушедшего XX века. В самом деле, мы не задумываясь ставим его в один ряд с Ф. Нансеном, Р. Амундсеном, Ж.‑И. Кусто. Разумеется, между ними нельзя поставить знака равенства, но все же есть нечто, их объединяющее. На мой взгляд, это преданность своему делу, искренняя потребность принести человечеству пользу, способность к первооткрывательству и, как следствие, мировая известность. Последняя, кстати, возникла не в результате их научных достижений, а скорее, вопреки. И, пожалуй, еще одно обстоятельство: все они страстно стремились познать окружающий их мир, поэтому людская молва всех их называет выдающимися путешественниками.
Разумеется, Тур Хейердал – выдающийся путешественник, хотя бы уже потому, что именно он открыл новую страницу в современном мореплавании – он стал реконструировать маршруты древних мореходов. И надо признать, что весьма на этом поприще преуспел: все знают о бальсовом «Кон‑Тики», папирусных «Ра» и камышовом «Тигрисе». Многие слышали и читали о том, что у него появился добрый десяток последователей, таких как Тиммоти Северин или Уильям Уиллис и др. Однако сам Хейердал считает себя ученым, специалистом в области древних цивилизаций, археологом, этнографом, антропологом. Сейчас этот факт ни у кого сомнений не вызывает, ведь он доктор наук, профессор, член не менее десяти научных Академий, почетный доктор многих университетов, в том числе и Московского. Но это сейчас. А что же пришлось Туру Хейердалу претерпеть на пути к этому признанию?
Именно об этом книга, которую Ты, читатель, держишь в своих руках.
Эта книга не похожа на все то, что Тур Хейердал написал прежде. Его перу принадлежит добрый десяток приключенческих книг и добрая сотня научных статей и монографий, несколько книг написано о нем самом. Безусловно, во всех книгах о его путешествиях или экспедициях изложена часть его жизненного пути, они документальны. Но еще ни разу Тур Хейердал не рассказывал о своей жизни, начиная с самого раннего детства. Долгая жизнь Тура Хейердала может служить примером истинного служения своему делу, своему увлечению, своей науке. Читатель узнает о том, что Тур очень рано, еще будучи студентом, увлекся изучением древнего человека, древних цивилизаций и с удивительным упорством, настойчивостью, изобретательностью, смелостью, риском для жизни и бескомпромиссностью занимался одним этим делом. Перерыв пришлось сделать лишь один раз на несколько лет – помешала Вторая мировая война. Военные приключения Тура Хейердала – одна из увлекательнейших страниц его жизни, правда, с одним допущением – он легко мог погибнуть.
Часто, наблюдая жизнь особо одаренных и талантливых людей, обыватель говорит: «Везет же…» Действительно, везунчик – все у него получается, все легко, все просто, протянул руку, а в ней уже птица счастья. На самом деле так не бывает, и жизнь Хейердала – тому пример. Чем больше он работал, чем больше он изучал и познавал, чем больше он популяризировал свои идеи и открытия, чем более известным и популярным он становился, тем зачастую жестче и непримиримей встречал его ученый мир (правда, не весь, но большинство). Большая часть научных авторитетов не брала на себя труд ознакомиться с научными публикациями Тура Хейердала, они (кстати, с удовольствием) читали его приключенческие книги, в которых, разумеется, отсутствовала строго научная аргументация. Читали и делали строго научные выводы.
Парадокс? Да.
Хейердал все умеет делать сам и все сам делает. Он не только вдохновитель и организатор, но и непременный участник всех своих экспериментов. Человек, сидящий безвылазно в своем кабинете и расшифровывающий письмена древних пасхальцев на деревянных дощечках, так называемые «ронго‑ронго», не может взять в толк, что это понесло Хейердала на остров Пасхи на целый год?
А Хейердалу нужно было не только увидеть все своими глазами и копать там, но и ощутить загадочную, мистическую ауру острова и его идолов. Попытаться узнать и понять живущих там людей. И ведь именно они открыли Хейердалу свою главную тайну – родовые пещеры, о существовании которых не знал даже пришлый миссионер Патер Себастьян, проживший на острове Пасхи двадцать лет, учивший и лечивший местных жителей.
Парадокс? Да.
Как удалось Хейердалу настолько расположить к себе пасхальцев? Ответ, на мой взгляд, в главной сути Тура – он искренне и глубоко любит себе подобных, ему действительно все равно, араб ты или еврей или еще кто‑то, какого цвета твоя кожа и какому Богу ты молишься. Искренняя доброта и отсутствие какой‑либо агрессивности, честность и открытость – главные источники удивительного обаяния Тура Хейердала. Именно эти свойства его натуры открывают перед ним все границы и позволяют чувствовать себя комфортно в любой ситуации и обстановке. Мне много раз приходилось это наблюдать и слышать из рассказов общих друзей.
Герман Карраско, наш друг и участник экспедиции «Тигрис», о котором Тур упоминает в этой книге, рассказывая о «болотных арабах», поведал мне о приключениях Хейердала в Перу. Район Тукуме, где Тур производил раскопки, славился напряженной криминальной обстановкой. Разного рода бандиты и мафиози буквально заполонили эти места, и появляться там без охраны приезжим не рекомендовалось. Тур, однако, просто не обращал на это внимания и свободно один скакал по окрестностям верхом на лошади, общался с рыбаками и крестьянами и приобрел среди них множество друзей.
Опять парадокс? Да.
Но вернемся к книге.
Пожалуй, это первая книга, в которой Хейердал так много и подробно рассказывает о нашей стране (и о бывшем СССР), о своих друзьях, встречах, приключениях и отношениях с партийными боссами и учеными.
Читатель узнает из этой книги и то, о чем Тур не писал никогда. О его личной жизни. О его отце, матери, женах и детях. Тур повествует в этой книге о своей жизненной философии: отношению к Богу, религии, политике, окружающей среде и будущему Планеты. Помимо всех своих талантов, Тур Хейердал обладает явным писательским даром. Книга написана легко и интересно. Начав ее читать, трудно остановиться.
Ю. Сенкевич
Начало
Сотворение мира или эволюция?
Праотец Адам или обезьяна?
В кого вы верите – в Господа Бога или в Дарвина?
Я оставлю эти вопросы без ответа. Мне слишком часто их задавали. Даже мой собственный немногословный аку‑аку в часы, когда я вел безмолвные беседы с самим собой.
Все мои попытки сосредоточиться над страницами незаконченной рукописи оказались напрасными – слишком уж я нервничал, ожидая, пока моя будущая жена выйдет из ванной комнаты, готовая для обряда церковного бракосочетания.
Церковного бракосочетания? Неужели это происходит со мной? Со мной, который в молодости был абсолютно уверен, что жениться надо один‑единственный раз и оставаться вместе до гробовой доски?
Увы, мои юношеские идеалы не выдержали испытания временем. И теперь я сижу в гостиничном номере городка, затерянного среди песков Западной Сахары, перед тем как в третий раз в жизни пойти к алтарю. На сей раз – в католическом соборе в Эль‑Аюне, городе, где все жители – мусульмане, кроме священника – настоятеля храма.
Первый раз был в Норвегии, в Бревике, родном городе моей невесты. Молодой лютеранский священник обвенчал нас в присутствии родителей и двух наших сокурсников. На следующий день мы распрощались с ними и отправились на остров Фату‑Хива в Тихом океане, чтобы, подобно Адаму и Еве, прожить целый год в первозданных джунглях, вдали от цивилизации. Ее звали Лив. Удивительный человек. Не встречал никого другого, кто обладал бы достаточной силой духа и мужеством, чтобы вынести все ожидавшие нас испытания – ведь мы были полностью изолированы от внешнего мира и не имели ни лекарств, ни радио, ни спичек – ничего, кроме собственных рук.
Второй раз – в Мехико – нас поженил шериф города Санта‑Фе, а в качестве свидетелей выступали лежавший на полке револьвер да некий Билл, которого шериф крикнул из соседней комнаты. Ивонна. Разве можно сравнить с ней кого‑нибудь? У кого еще хватило бы гордости и преданности, чтобы оставаться рядом со мной на протяжении всех тех долгих лет, когда порой казалось, будто весь мир академической науки объединился в борьбе против новых знаний и в защиту старых догм?
И вот сегодня – третий раз. Я едва успел написать несколько первых строк вступления к новой книге, как дверь ванной комнаты распахнулась, я отшвырнул ручку и бумагу и последовал за Жаклин в холл гостиницы. В кармане брюк лежала коробочка с двумя маленькими деревянными кольцами. Я сам их вырезал из сухой ветки, валявшейся в саду. Вообще‑то я терпеть не могу, когда мужчины вешают на себя украшения – да и женщины, на мой взгляд, вполне могли бы без них обойтись – и никогда не носил колец, но на сей раз отвертеться не удалось. Еще требовались разнообразные свидетельства о рождениях, смертях и разводах, выданные в Норвегии и Соединенных Штатах, переведенные на испанский язык и заверенные священником и епископом с Канарских островов. Иначе я, урожденный протестант из Норвегии, и женщина, родившаяся в католическом Париже, никак не могли бы пожениться в соборе, расположенном посреди мусульманской (некогда испанской) Западной Сахары.
Мы бегом спустились по ступенькам, чтобы не заставлять священнослужителей ждать. За дверьми отеля нас встретил мир песка, берберов в белых балахонах и ооновских солдат из шестидесяти разных стран, в голубых беретах и с нашивками в виде флага на рукавах. Так выглядела страна, по которой марокканский король Хасан II во главе 250 000 соплеменников провел «зеленый марш мира» под красными флагами, чтобы не допустить проведения референдума о независимости Западной Сахары. С тех пор, как пять лет тому назад мы с Жаклин впервые приехали сюда, чтобы исследовать фигуры, высеченные из камня в пустыне, здесь мало что изменилось. Разве что ООН сократил свой контингент до пятисот человек.
Солнце жарило нещадно.
– А где же букет для невесты? – поинтересовалась Жаклин, глядя на мир, в котором не было не то что цветка – даже травинки. Она вернулась во внутренний дворик отеля и отыскала там несколько пальмовых листьев и одинокий гибискус, украшенный одним‑единственным большим красным цветком. А затем, мимо мусульман и военных, мы направились в большой католический собор, оставшийся в мусульманской стране как напоминание об испанском владычестве, закончившемся после Второй мировой войны. Она – с огромным красным цветком в руках, я – с парой деревянных колец в кармане.
Я гадал, что ждет нас впереди, изо всех сил старался не думать о времени и не заметил, как мы подошли к собору. Два католических священника в белых одеяниях ждали нас, один на улице, второй внутри здания. Для человека, не привыкшего ходить в церковь, все это казалось несколько необычным, но я никогда ничего не имел против ритуалов, которые соблюдают люди в поисках своих богов.
Как и следовало ожидать в этой стране, вернувшейся к исламу, собор был абсолютно безлюден, за исключением двух свидетелей, личных друзей священника. Из них только дон Энрике, единственный оставшийся представитель интересов Испании в Западной Сахаре, исповедовал христианскую веру. Посольство давно было закрыто, а все попытки Организации Объединенных Наций провести свободные выборы с целью присоединения к Марокко завершились неудачей. По странной случайности, дон Энрике родился и вырос на Канарах, где мы сейчас жили и где в местечке Гальдар испанские археологи недавно обнаружили фундаменты домов тысячелетней давности, как две капли воды похожие на исландские времен эпохи викингов. И еще они нашли остатки меча, вроде тех, какими пользовались завоеватели с севера.
Другим свидетелем был очень интеллигентный доктор‑араб по имени Абдель Хафид. С улыбкой он объяснил, что увлекался христианством в годы учебы в университете, но личные убеждения привели его назад к исламу.
Я огляделся по сторонам. Голые белые стены из бетона, такие же пустые скамьи, без единой статуи святых. Где безжизненная фигура распятого Иисуса? Его не было нигде, даже в алтаре. Может, это дань уважения приверженцам иудейской веры, которые, за неимением синагоги, могли заглянуть сюда в поисках тишины и уединения? В конце концов, этот храм тоже посвящен Богу племени Авраамова. Возможно, именно поэтому здесь нет статуй страстотерпцев и евангелистов. Только маленькая одинокая фигура Девы Марии, кротко сложившей руки в молитве, стояла возле амвона.
Скромный алтарь не блистал ни золотом, ни роскошной резьбой, но взгляд тем не менее останавливался на Всемогущем Создателе, скупыми линиями изображенном на троне в день седьмой, день отдохновения. Он сидел, босой, в простом кресле, возвышаясь над головами четырех смиренных евангелистов, нарисованных в той же сдержанной манере. И только кроткий голубь парил над всеми этими изображениями.
Такая нейтральная сцена вряд ли могла оскорбить чьи‑либо религиозные чувства. Ведь царящий в Небесах Господь – един для всех трех религий, которые даже сейчас, в век космических путешествий, продолжают вести между собой кровавые войны.
Так ради чего же они воюют?
Раздавшееся с хоров пение отвлекло меня от моих антирелигиозных (или надрелигиозных) размышлений. Затем прошествовали два священника в своих великолепных белых одеяниях. Паства – все четыре человека – поднялась. Два свидетеля, мы – жених и невеста – и два священника между нами, стояли лицом к алтарю и к Господу, смотревшему на нас со стены. Только теперь я заметил, что на фреске не было прорисовано лицо. Наверное, это сделано специально, подумал я, чтобы не раздражать мусульман, чья религия запрещает изображать лица, особенно Создателя. Ведь и Библия, и Коран утверждают, что Он невидим. Но затем я понял, что все гораздо проще. Дождевая вода, стекая по стенам из‑под прохудившейся крыши, смыла краску. Но только там, где было лицо. Мне не терпелось расспросить об этом священников. Позже они подтвердили, что все дело в дырявой крыше. Совпадение. Иногда я задаюсь вопросом – а есть ли вообще на свете такая вещь, как совпадение?
Я с трудом вслушивался в слова, произносимые священниками на французском и испанском языках и эхом отдававшиеся среди пустых стен. Скорее всего, речь в проповеди шла об Адаме и Еве, потому что вчера, когда мы летели сюда с Канарских островов, маленький отец Луи обсуждал со мной тему сотворения мира. Отца Луи многое интересовало, но прежде всего археология. Он давно переписывался с Жаклин, и именно его красочные рассказы об идолах, вырезанных из камня посреди Сахары, побудили нас впервые посетить Эль‑Аюн пять лет назад. А теперь Жаклин уговорила его приехать сюда из мавританского города Нуадибу, где находился его новый приход. Из‑за отсутствия нормальных дорог ему пришлось лететь самолетом до Канар. И вот сегодня он стоял на две алтарные ступеньки выше нас, рядом со своим начальником по церковной иерархии отцом Акачио, у босых ног Бога, нарисованного на стене, и казался ничуть не менее счастливым, чем мы с Жаклин, хотя мы олицетворяли собой те радости жизни, от которых он добровольно отрекся.
Нам было не по себе в гулкой пустоте собора. Что скажут, что предложат нам сделать эти два клирика? Но они смотрели на нас с дружелюбными улыбками, и Голубь мира парил высоко на стене, и все тревоги африканской жизни, казалось, отступили далеко в прошлое. Рядом с большим и более серьезно настроенным испанцем, похожим на гигантского, но доброго мишку, наш маленький французский друг в своей длинной белой робе священника напоминал младенца перед обрядом крещения. Об испанском священнослужителе мы мало что знали помимо того, что он являлся настоятелем этого храма, последнего оплота христианства на границе Западной Сахары, контролируемой силами ООН, и Алжира, где свирепствовали исламские экстремисты. Отец Акачио прекрасно представлял себе всю шаткость сложившейся ситуации, потому что он только что вернулся с церковной конференции в Марокко. Вместе с ним ездил его друг, архиепископ Оранский, о котором нам скоро предстояло услышать.
Впрочем, сейчас, когда мы стояли перед двумя священниками в белых одеждах, осененные крыльями священного голубя, проблема ненависти между различными последователями единого Бога любви казалась очень далекой.
Отец Луи светился от радости, и нам даже показалось, что именно таким должно было бы быть лицо у фигуры, нарисованной на стене храма. Он заговорил о любви. Об истоке любви. О сотворении мира.
– Мир был создан, когда Большой взрыв привел Вселенную в движение, – заявил он и с улыбкой посмотрел на меня.
Я покосился на второго священника. Тот стоял, благоговейно скрестив руки, и казался совершенно невозмутимым.
– Нельзя понимать буквально историю об Адаме и Еве и о сотворении мира за шесть дней, – услышали мы далее. – Ведь написано, что для Господа тысяча лет как один день, и один день, как тысяча лет. Вся Библия состоит из притч. Иисус почти всегда говорил образами. Адам и Ева – это символ любви, это автопортрет невидимого Бога. Легенда о прародителях была необходима для того, чтобы создать материальный образ Бога всеобщей любви.
«Как верно!» – хотелось воскликнуть мне. Я настолько разделял его мысли, что едва мог дождаться главного вопроса – согласен ли я жениться на Жаклин. Ведь мы и в самом деле рассуждали о теории Большого взрыва, когда летели на самолете с Канарских островов. И я согласился, что, хотя наука и установила, что Вселенная ведет свое начало от мощного взрыва, должны были существовать некие сверхсилы, которые организовали этот удачный взрыв, а затем привели к порядку хаос.
– А жених (биолог по профессии) признал, что за Большим взрывом должна была последовать тепловая волна такой силы, что без усилий Создателя ничего живого на Земле никогда бы не родилось, – продолжал святой отец.
Я действительно так говорил. И еще одна умиротворяющая мысль пришла ко мне в голову: если современная наука может прозвать могучую созидающую силу «Большим взрывом», то как можно отказывать нашим древним предкам в праве дать ей имя Аллаха или Господа? Нельзя не признать – вера в то, что мощь Большого взрыва может создать бесчисленное количество звезд, гораздо больше соответствует мышлению атомной эпохи, чем образ Святого духа, кротко парящего над водами. И пусть священник не обмолвился об этом, именно его слова привели меня к такому выводу. Еще меня поразило – как этот человек в белом одеянии, давший обет безбрачия, мог с такой теплотой говорить о любви. Для него понятие «любовь» не содержало ничего плотского, она жила в его душе, чистая и свободная, как птица. Большие взрывы могут порождать ненависть среди живых существ, но им не по силам вдохнуть любовь в мертвые атомы и холодные звезды. Любовь не обнаружить под микроскопом и не удалить хирургическим скальпелем, но она живет в наших сердцах, будь ты стриптизершей или священником в белой сутане.
Отец Луи посмотрел на одного из наших свидетелей и процитировал несколько строк из Корана в качестве свидетельства того, что пророк Мухаммед тоже прибегал к притче об Адаме и Еве. Невидимый Аллах создал мир за шесть явм, а явм – это не только день, но и период времени неопределенной длительности.
Христиане начали рисовать Бога на стенах храмов где‑то в начале средних веков, а мусульмане до сих пор не допускают у себя в мечетях никаких изображений людей. Священники, один по‑французски, другой по‑испански, говорили о Боге в соответствии с древними канонами. Их Бог вовсе не походил ни на морщинистого старика с белой бородой, ни на мужчину, ни на девственницу. Символический портрет Создателя – это нечто, объединяющее мужское и женское начало, зримый символ созидательной любви. Именно она вдохнула жизнь во время и пространство, привела Вселенную в движение и посвятила шесть дней своего времени тому, чтобы заселить пустынную планету мужчинами и женщинами, способными в девятимесячный срок воспроизводить новые поколения себе подобных.
Чувство восторга переполняло меня. Я был готов сказать «да» всему на свете, и когда меня наконец спросили, хочу ли я взять Жаклин в жены, мой ответ прозвучал с такой силой, что согласие невесты показалось лишь слабым эхом моего согласия. Потом мы все вшестером обнялись, и когда мы с Жаклин, надев деревянные кольца, покинули пустой храм, нам казалось, что есть еще надежда на мир и понимание между потомками адамовыми, пусть даже сейчас в Западной Сахаре не обойтись без солдат ООН.
В тот же самый день, несколько часов спустя, недалеко от алжиро‑марокканской границы прогремел взрыв. Бомба, брошенная исламским экстремистом, унесла жизнь архиепископа Оранского, друга отца Акачио.
И доморощенные террористы, и военные сверхдержавы одинаково верят и в Бога, и в Сатану. И в большие взрывы.
Ученые изучили в телескопы звезды и разглядели через микроскопы молекулы, но нигде не обнаружили ни рая, ни ада. Поэтому никакая наука не скажет, в чем разница между добром и злом.
Время для размышлений
В отличие от нас, затерянных в глуши Западной Сахары, Господу не пришлось ждать завтрашних газет, чтобы узнать об убийстве архиепископа Оранского. Один из его самых верных слуг принес последнюю жертву, приняв смерть во имя креста, и в тот же самый миг другой человек, простершись ниц в сторону Мекки, вознес слова‑благодарности за успех святого дела. И оба они искренне верили в Бога любви, некогда вдохнувшего жизнь в их общего праотца Адама.
На сей раз мусульманин убил христианина в Африке. Судя по прессе, в Европе спокойствием тоже не пахло. В бывшей Югославии, где раньше мир между конфессиями держался только на авторитете Тито, после его смерти христиане и мусульмане принялись тысячами вырезать друг друга. На зеленом острове по другую сторону Европы, где мусульман вообще‑то днем с огнем не сыскать, христиане убивали других христиан за то, что одни из них в вечерних молитвах обращались к Господу напрямую, а другие – через посредничество Девы Марии. И христиане, и мусульмане, и иудеи согласны, что мы все происходим от одного корня. У Адама и Евы родилось два сына, Каин и Авель, и один из них убил другого, потому что дым от его жертвенного костра поднимался к небу не Таким прямым и ровным столбом.
У нас в Скандинавии религиозный фанатизм давно уже пошел на убыль. Мы переболели непримиримостью и гневом еще в эпоху викингов. Но когда в конце первого тысячелетия новой эры Евангелие, наконец, достигло наших краев, наши предки долго не рассуждали – подняли паруса над своими длинными кораблями и отправились в Иерусалим рубить головы мусульманам. Будучи добросовестным норвежским школьником я, разумеется, запоем читал королевскую сагу «Круг земной» Снорри и восхищался тем, как викинги совершали походы в Святую Землю в XI и XII веках и как заодно уничтожали неверных вдоль берегов Португалии, Испании и Северной Африки. Некоторые из них вполне могли бросить якорь в удобной бухте алжирского Орана и заблаговременно отомстить за убийство, совершенное, когда мы слушали об Адаме и Еве, за закрытыми дверьми католического собора. Именно под знаком креста могущественный король Сигурд Крестоносец предпринял поход на Святую Землю и, расчищая путь на Иерусалим для крестоносцев, разорил прибрежные города Северной Африки. Все золото, отнятое его людьми у последователей Аллаха, он отдал митрополиту Константинополя и поставил весь флот и почти всех воинов под флаги борцов с мусульманами. А сам вместе с остатками армии вернулся домой, проехав верхом через всю Европу. Его предшественник на норвежском троне, король Олаф II, к тому времени был уже причислен к лику святых за то, что крестил Норвегию простым и эффективным способом – отрубая голову каждому, кто отказывался верить во Христа. История учит, что христиане далеко не всегда склонны жить по канонам своей веры.
На следующий день после свадьбы нам с Жаклин предстояло вернуться в наш дом на Канарских островах. Тем же рейсом отправлялся назад в свою епархию и отец Луи. По какому‑то недоразумению прошла информация, что на рейс из Касабланки осталось только одно свободное место, и Жаклин поехала вместе с обоими священниками в аэропорт, чтобы усадить на самолет хотя бы кого‑нибудь одного из них. Отец Луи уже находился на борту, когда в Эль‑Аюн пришло известие о трагедии в Оране. Мы же узнали страшную новость только вечером, из уст отца Акачио. Он оставался внешне спокойным, в его словах не звучало ни ненависти, ни жажды мщения. Еще менее он казался озабоченным собственной участью, хотя вскоре должен был остаться единственным христианином в краю, где все прочие молились Аллаху. «Церковь всегда имела своих мучеников», – спокойно заметил святой отец. Мученичество зародилось гораздо раньше, чем появился на свет Мухаммед. К тому времени христианство вело борьбу за существование уже более пяти сотен лет. Почти двухтысячелетняя история церкви освящена именами многих мучеников. И на смену его другу в Оран уже едет новый проповедник христианства, архиепископ Клавери.
Проводив Жаклин в аэропорт, я оставался в таком же незамутненном состоянии духа. Утреннее солнце мирно освещало изумляющие своей новизной извечно юные пески Сахары, с которыми связано столько исторических событий и вершин человеческой мысли. Внезапно я понял, что мне совершенно нечего делать и что я свободен, как птица. Никаких обязательств, никакого графика. Я не планировал этого отдыха, но тем не менее он пришел как замечательный и долгожданный подарок.
Я отыскал кресло на плоской крыше отеля, куда не доносился навязчивый визг транзисторов и где можно было наслаждаться тишиной под голубым небом. Кроме неба, в поле моего зрения попадали лишь верхушки пальм из близлежащих садов да беззвучно чертившие по небу узоры птицы. Время исчезло, как исчезает оно на плоту посреди океана. Никакой почты. Никакого телефона. Только звенящая тишина, под которую так хорошо думается.
– Наконец‑то ты сможешь отдохнуть, – напутствовала меня Жаклин перед отъездом. По ее словам, за все пять лет нашего знакомства у меня не было ни одной недели, свободной от каких‑нибудь планов или проектов. Возможно, она права, но все дело в том, что мои программы не только и не столько работа, сколько любимое увлечение.
У постороннего наблюдателя может создаться впечатление, что я – упрямый авантюрист, перепрыгивающий с одного плота на другой и безнадежно погрязший в научных баталиях. На самом же деле я очень миролюбивый человек, прежде всего заинтересованный в том, чтобы найти решение той или иной проблемы, докопаться до ее корней. Но чем больше я делаю и чем больше я вижу, тем сильнее я поражаюсь ужасающему уровню неграмотности, царящему в научных кругах, среди так называемых «авторитетных ученых». И они еще претендуют на исключительное знание! С этим надо разобраться.
Должен признаться, что если бы всякий раз, когда я очертя голову бросался в новую экспедицию или исследование, меня постигала бы неудача, я, скорее всего, в конце концов сдался бы и нашел себе какое‑то другое занятие. Но неизменно, когда я делаю открытие, которое оказалось мне по силам, я увлекаюсь, и мне хочется продолжать. И дело тут не только в интересе ученого. Я просто получаю от всего этого удовольствие.
И тем не менее, Жаклин сказала чистую правду. Стоит мне закончить экспедицию или книгу, как я начинаю что‑то новое. Между путешествиями, перепиской и рукописями никогда не бывает перерывов. Наверное, я сумасшедший.
«Сумасшедший, – подумал я и вдруг услышал, как это слово эхом отозвалось где‑то в глубине моего сознания. – Наверное, в разговор вступил мой аку‑аку», – усмехнулся я.
Жители острова Пасхи утверждали, что у меня есть аку‑аку. Все их предки, и многие из ныне живущих, имели аку‑аку, маленьких невидимых спутников, в нужную минуту подававших добрые советы. Никто, кроме очень толкового аку‑аку не мог бы посоветовать мне приехать на их пустынный остров и начать копать именно там, где лежали скрытые от людских глаз статуи.
Я всегда с удовольствием вспоминаю о тех нескольких месяцах, когда на острове Пасхи работала первая археологическая экспедиция. Тогда там не было ни причала, ни аэропорта. На самом одиноком острове в мире жило не более тысячи человек, и только раз в году, на Рождество, туда приходил чилийский военный корабль с очередным запасом провизии для потомков тех мастеров, что некогда воздвигли сотни гигантских каменных статуй, ныне бесславно сброшенных с пьедесталов. Сейчас на острове Пасхи есть и пристань, и аэродром, а когда в 1950‑х годах наше исследовательское судно бросило якорь в заливе Анакена, местные жители питались только сладким картофелем да тем, что удавалось взять у океана.
Тогда, как и сейчас, у меня оставалось много времени для размышлений и фантазий. Пока мы раскапывали статуи или отдыхали на древней каменоломне, я думал о неведомых мореходах и о носителях ушедших традиций. Дни и ночи, в которые не ощущалось бега времени. Мои мысли унеслись в прошлое, а над головой сияло все то же синее небо. Скоро я уже не мог вспомнить, где я нахожусь. Мне показалось, что я слышу голос аку‑аку.
– Иа‑ора‑на. Каоха‑нуи. Здравствуй. Давно не виделись.
Внутренне я улыбнулся. Очевидно, мы оба в хорошем настроении и не прочь пошутить. «Давненько я не слышал тебя, – подумал я. – Трудно было не потеряться с тех пор, как я покинул мирный остров Пасхи?»
– Я не покидал тебя ни на минуту. Это ты пропадал. Сперва ты перенес меня из Полинезии в джунгли Южной Америки, затем на бревенчатых и папирусных плотах мы переплыли три океана, а теперь ты засунул меня на крышу дома посреди Сахары. В чем смысл такой гонки? Ты ученый или авантюрист?
– За исключением четырех лет в армии, куда я записался добровольцем, чтобы воевать против нацистов, всю свою жизнь я занимался только научными исследованиями. Началось все в восемнадцать лет, когда я принялся за изучение биологии. А приключения? Приключения только делали жизнь интереснее. Я никогда не ищу приключений ради них самих, но с радостью принимаю их как приятное дополнение, если к ним приводят эксперименты с древними инструментами, или поиски неизвестных культур, или борьба с закостеневшими догмами относительно доисторических судов.
– Люди говорят, что ты везунчик.
– Дело не столько в удаче, сколько в умении избегать неудач.
И тут вернулась Жаклин. Да, мне действительно повезло. Не встретить ее было бы большой неудачей.
Мы дремали в шезлонгах на крыше с видом на Сахару, а мой аку‑аку все не унимался со своими вопросами.
– Не пора ли и честь знать? Свой первый медовый месяц ты проводишь на Фату‑Хива, потом с другой невестой едешь на остров Пасхи, а вот теперь взял и женился посреди Сахары – прямо как мусульманин. Третья жена! Может, остановишься?
Да, действительно пора остановиться. Девять жизней и три брака. Всему должен быть предел. А в мусульманскую веру я не обращался. Просто мы с Жаклин познакомились именно здесь, благодаря священнику, который показал нам изваяния, вырезанные из камня.
– Ты веришь в Аллаха?
– У Аллаха есть много разных имен на разных языках. Я думаю, что Бог христиан – он же и Яхве иудеев, и Аллах мусульман.
Дело не в том, веришь ты в Библию или в Коран. Дело в вере в того Бога, о котором написаны эти книги. А Он един. Отец научил меня вечерней молитве. Исконный норвежец, он никогда даже не заговаривал об Аллахе, но и слово «Бог» никогда не слетало с его уст. Он всегда говорил: «Всевышний».
В школе нас учил закону Божьему священник. Меня восхитили Адам и Ева, а еще Ной с его животными. Когда мы дошли до Иисуса, я тоже слушал с интересом – у Него было чувство природы, и Он мог сказать: «Поглядите на птиц в полях, ни один знатный человек не имеет таких богатых нарядов»[1]. Но когда учитель начал рассказывать, как Иисус пришел на свадьбу и превратил воду в вино, я решил, что тут вкралась ошибка, и поднял руку.
– Тур, – обрадовался он, – что ты хочешь нам сказать?
Мой отец работал директором городской пивоварни, поэтому я не мог не высказать экспертное мнение.
– Не думаю, что это было вино, – заявил я. – Скорее, пиво. Оно вкуснее и полезнее для здоровья.
Священнику мое выступление не понравилось. Он рассердился и выгнал меня из класса, и я стоял один, дрожа от холода, в то время как мои одноклассники слушали о чудесных творениях Иисуса.
С древних времен мы поклоняемся Богу, которого принес нам Авраам из страны Ур. С тех пор, как Моисей спустился с горы с каменными скрижалями в руках, мы знаем, что нельзя лгать, воровать и убивать. Но мы по‑прежнему не можем прийти к единому мнению, следует ли молиться Богу Авраамову под знаком звезды Давида, креста или полумесяца, следует ли считать днем созидания пятницу, субботу или воскресенье, грешно ли есть свинину и пить вино и допустимо ли вкушать от плоти и крови Христовой. Мы продолжаем спорить о вещах, не упомянутых в заповедях Моисея. И тем самым оскорбляем память и Моисея, и Иисуса, и Авраама.
Во время плавания на плотах, когда ты словно паришь без движения в центре сферы, образованной синим морем и синим небом, без телевизора, без гула самолетов над головой, остается много времени для неторопливых размышлений. В 1947 году, когда мы собирались переплыть Тихий океан и достичь Полинезии на «Кон‑Тики», плоту из бальсового дерева, американский посол в Перу подарил мне Библию. Его столь же доброжелательный военный атташе поспорил с нами на ящик виски, что мы не вернемся из плавания. И хотя Библия так и пролежала нераскрытой в своей коробке, Всеблагой Господь позволил нам сто один день спустя достичь атолла Рароиа. Атташе за это время перевели на другое место службы, так что виски мы так и не получили, но Библия позже все‑таки пригодилась.
Экипаж «Кон‑Тики» состоял из пяти норвежцев и одного шведа. Все были протестанты, и когда океан вспучился и швырнул нас на берег, я услышал, как Торстейн крикнул Кнуту: «Кто верит в Бога, лучше молитесь!» Я думаю, молились в тот миг не менее половины из нас.
Двадцать два года спустя, когда мы собирались спустить на воду в Марокко тростниковый плот «Ра» в надежде пересечь Атлантику, нас было уже семеро, и все принадлежали к абсолютно различным культурам. Я хотел доказать, что люди могут отлично уживаться на ограниченной площади и в состоянии опасности, независимо от цвета кожи, религии и политических убеждений. На протяжении почти двух месяцев араб и еврей укладывались плечом к плечу в тесной бамбуковой хижине, а штурман из США спал, уткнувшись лицом в ноги доктора из Советского Союза. Араб из Египта был не мусульманин, а копт, представитель древнейшей христианской группы. Абдулла из Центральной Африки, черный как смоль, не будучи арабом, верил в Аллаха. На сей раз паша из Сафи подарил нам Коран, но поскольку Абдулла не умел читать, Коран так и пролежал рядом с моей Библией до нашего следующего путешествия. Тогда на борту оказался грамотный мусульманин, бербер из Марокко, и он читал его к