13 июля, почти через два месяца после освобождения, я отправил рапорт на имя главнокомандующего с просьбой об отставке. В просьбе мне отказали. Оказывается, я был нужен в Финляндии. Когда я попросил двухнедельный отпуск, чтобы увидеться с женой и детьми, которые недавно приехали из Америки, и со стариками‑родителями, которых не видел шесть лет. На сей раз мне пошли навстречу.
Я поехал в Осло через Швецию. В лейтенантской форме я заявился прямиком в штаб главнокомандующего. Там я поймал двух прапорщиков, приказал им принести бланки приказа об увольнении, заставил эти бланки заполнить, отнести на подпись и доставить в соседний кабинет.
Через несколько дней, когда я наслаждался покоем в лоне моей семьи, мне по почте пришел приказ об увольнении из армии, подписанный двумя высокопоставленными офицерами.
Я снова стал гражданским лицом, свободным человеком, принадлежащим только самому себе, без всяких чинов, погон и личного номера.
Без времени на раздумья
Итак, я лежал в гамаке в саду своего дома на Канарах. Мой взор был устремлен вдаль, а воспоминания о бесцельно потраченном за годы войны времени отступили на задворки памяти, где им суждено лежать, подобно рулонам давно отснятой кинопленки.
Пока я мысленно перебирал страницы дневника, заполненные в дни безжалостной бойни на берегу холодного океана, мой аку‑аку куда‑то исчез. Сперва я решил, что его напугали рассказы о моих друзьях и врагах, живших по бесчеловечным правилам войны, но потом взглянул на часы и понял, что на самом деле моего невидимого спутника отогнали охватившие меня волнение и нетерпение. Для аку‑аку нет ничего страшнее часов – ведь он живет вне времени, в его мире нет различия между одним днем и тысячелетием.
Никогда моя жизнь не была столь наполнена событиями и никогда время не бежало так быстро, как сейчас, через пятьдесят лет после нашего путешествия на плоту «Кон‑Тики» от берегов Перу до Полинезии. Повинуясь безмолвному приказу часовых и минутных стрелок, я вскочил на ноги, напугав своих верных четвероногих приятелей Кана и Оро, мирно спавших у меня в ногах. Втроем мы быстро побежали по направлению к дому. Солнце стояло еще высоко, но меня ждало множество дел. В последнее время я непривычно много перемещался по свету – не успел разобрать чемоданы после поездки в Японию и США, как настала пора собираться в Перу и на остров Пасхи. Какие уж тут неспешные беседы с аку‑аку! Время бежало быстрее реактивных самолетов и телексов, и я едва за ним поспевал.
О пятидесятой годовщине путешествия на «Кон‑Тики» во всем мире говорилось и писалось гораздо больше, чем в свое время о самом путешествии. Тогда нам было достаточно, что мы вернулись живыми и здоровыми. Пятьдесят прошедших лет придали событию особую значительность и торжественность. Я часто чувствовал себя виноватым, что то и дело бросаю собак и долину пирамид на Тенерифе и тащу Жаклин на все эти торжественные собрания и мероприятия. Мы постоянно летали из конца в конец нашей планеты, оставляя далеко внизу так хорошо и близко знакомые мне океаны. И все это с одной‑единственной целью – засвидетельствовать тот факт, что прошло много лет после нашего путешествия в Полинезию.
Всегда приятно расслабиться в уютном самолетном кресле. Никаких встреч, никаких обязательств до того момента, когда шасси снова не коснутся земли. Когда самолет перевалил через Анды и нашим взорам открылся бескрайний Тихий океан, меня охватило такое чувство, словно я возвращаюсь домой. Невозможно сосчитать, сколько раз я бороздил его воды, особенно вдоль южноамериканского побережья, начиная от Чили, Перу и Эквадора, мимо Центральной и Северной Америки и до канадских островов у берегов Британской Колумбии. Именно там, по моей теории, останавливались древние переселенцы из Азии на пути в Новый Свет, прежде чем ветра и течения увлекли их на острова Полинезии. Я неоднократно повторил их путь – на корабле, на плоту, а в последние годы на самолете. Знаком я и с другими берегами океана. Я изучал следы, оставленные древними мореплавателями на Окинаве, на острове Чеджудо вблизи Южной Кореи, и особенно – в Японии. Всего лишь несколько недель назад я читал лекции в Токийском университете о влиянии океанских течений на древние миграционные пути. После этого, по пути на Канары, я ухитрился прочитать еще три лекции в Национальном географическом обществе в Вашингтоне. Только‑только мы перевели дух, как надо было укладывать в чемоданы самое лучшее, что есть в нашем гардеробе – предстоял обед с королевскими особами в музее «Кон‑Тики» в Осло, а оттуда путь лежал сюда, в Лиму. Шасси самолета коснулись земли. Мы прибыли в столицу Перу, чтобы принять участие в торжествах, посвященных тому, что 28 апреля 1948 года от причала здешнего военного порта отплыл плот под названием «Кон‑Тики».
Я снова оказался в стране воспоминаний. В те дни я только что скинул лейтенантскую форму как знак перехода к новой жизни. Совсем недавно мне удалось преодолеть детский страх воды. Вместе со мной были мои боевые товарищи Кнут и Торнстейн; Эрик, с которым я в детстве играл в пираты; Герман, с которым я столкнулся в Нью‑Йорке в ресторане для норвежских моряков; и наконец, швед Бенгт, с которым мы познакомились, когда он плыл на байдарке по Амазонке. Никого из них больше нет рядом со мной. Торнстейн завершил свой жизненный путь среди льдов Гренландии. Герман – на берегах озера Титикака, в царстве бога солнца Кон‑Тики. Эрик похоронен на нашей родине, в Ларвике, где мы вместе мечтали когда‑то о дальних путешествиях. В живых остались только Кнут и Бенгт. Первый из них сейчас живет на пенсии в Осло. В свое время он внес большой вклад в организацию музея «Кон‑Тики», а также музея норвежского Сопротивления.
Трудно поверить, что позади столько лет и что я ухитрился выжить после стольких опасностей – и неясно, что представляло большую угрозу: два перехода через океан или последующие за тем нападки со стороны всех тех, кто предпочел бы, чтобы я утонул. Тихий океан ничуть не изменился и все так же уходил за горизонт, как в те дни, когда я впервые увидел его, перелетев в Перу из Эквадора в поисках наилучшей строительной площадки для плота. Но вот Лима и портовый городок Кальяо превратились в огромный мегаполис с населением вдвое больше, чем во всей Норвегии. Там, где пролегала тропинка от гостиницы до бухты, выросли гигантские небоскребы. Среди них совсем затерялась наша скромная гостиница, отель «Боливар», который я помню гордо возвышающимся над окружавшими его домишками.
Даже импозантный президентский дворец съежился и побледнел на фоне бетонных монстров новейшего времени. Заполненные машинами улицы, окружившие его со всех сторон, напоминали веревки, которыми связали по рукам и ногам потерявшего силы героя. Жилые кварталы, как змеи, расползлись по окрестным холмам и долинам, заражая все вокруг смогом и отбросами. Как во всех развивающихся странах, богатство и бедность здесь шли рука об руку. Напрасно здешние политики и чиновники пытались, опять же, как и везде в мире, решить проблему больших городов, задыхающихся от машин и заводов. Все шло своим чередом – богатые строили новые небоскребы, бедные – новые хижины, и чихать все хотели на расчеты специалистов.
Музей «Кон‑Тики» вел археологические раскопки в Тукумане, на северном побережье, поэтому за последние не‑сколько лет я часто бывал в Перу. Эта страна стала мне родной, у меня появилось здесь много добрых друзей, как среди богатых и знатных, так среди бедняков. Поэтому, когда я ступил на землю бывшей империи инков, чтобы принять участие в церемонии, посвященной юбилею «Кон‑Тики», все эти контрасты и перемены меня вовсе не шокировали. Но по сравнению с той страной, куда мы с Германом приехали, чтобы построить плот из девяти огромных бревен бальсового дерева, тут конечно все стало по‑другому. Кстати, министр ВМФ тогда не дал нам своего разрешения. Точно так же, как и специалисты из Национального географического общества и прочие эксперты, он считал, что отправляться в океан на таком судне верный способ покончить с собой. Теперь же, пятьдесят лет спустя, тот же самый флот торжественно отмечал годовщину спуска плота на воду. Национальное географическое общество устроило в Вашингтоне такой же праздник несколькими днями раньше. Нас ждали в президентском дворце – ведь именно правивший тогда президент, Бустаманте‑и‑Риверо в конце концов приказал министру флота разрешить нам построить плот в доках его ведомства.
Теперь в красивом, старинном дворце был новый хозяин, в чьих жилах текла японская кровь. Еще недавно никто не знал о человеке по имени Фухимори, но, как часто бывает, его избрали потому, что разочаровались во всех более известных политиках. В итоге в перуанской политике появилось новое лицо, в котором невозможно разглядеть черт ни инков, ни испанцев.
Непросто управлять страной с таким пестрым по составу населением и с такой противоречивой историей. До сегодняшнего дня я встречался с пятью президентами, которые брались за эту задачу. Только один из них, тот самый, кто позволил мне строить «Кон‑Тики», отработал положенный срок и покинул свой пост с гордо поднятой головой. После знакомства с Бустаманте‑и‑Риверо следующая моя встреча с перуанским политиком случилась у меня дома, в Осло. Прошло несколько лет после того, как я вернулся живым и здоровым после экспедиции «Кон‑Тики». Кто‑то позвонил в мою дверь. С огромной радостью я увидел своего веселого друга‑художника, рядового Стенерсена (номер 1132) из тренировочного лагеря в Канаде. В свое время его признали негодным к несению военной службы, потому что он отстаивал свое право носить красный шарф вместе с солдатской формой. Я сразу узнал его по широкой улыбке и необычному галстуку, но вот маленького иностранца, стоявшего рядом с ним, я видел впервые.
– Милейший человек, – отрекомендовал Стенерсен своего спутника. Оказалось, они только что познакомились в баре, и незнакомец захотел повидаться со мной, потому что я отправился на «Кон‑Тики» от берегов его родины.
За чашкой кофе около камина мой гость поинтересовался, кого я знаю из его соотечественников. Я не хотел хвастаться и признал, что знаком только с министром флота да еще с министром авиации, который и организовал мне аудиенцию в президентском дворце.
– Оба они – мои лучшие друзья, – скромно заметил гость.
Я сделал вид, что поверил. Но после этого я уже не мог удержаться от искушения назвать имя президента.
– Именно я организовал ему победу на выборах, – не меняя спокойного выражения, объявил он.
Я попросил его повторить, как его зовут.
– Виктор Рауль Айя де ла Торре, – прозвучало в ответ.
Это имя было мне знакомо. В тридцатых годах он основал партию АПРА, на протяжении нескольких лет остававшуюся крупнейшей в Перу. Причуды политической жизни сделали его изгнанником, и он уже много лет жил в Норвегии, даже научился говорить на ломаном норвежском.
Когда в конце восьмидесятых я снова приехал в Перу, у власти вновь стояла АПРА, а президентский дворец занимал яркий харизматический лидер Алан Гарсия. Я обратился к нему с просьбой выдать разрешение на раскопки в Тукумане. И президент, и члены его правительства впервые услышали это слово из моих уст, и когда министр культуры развернул свою карту, на ней не оказались отмеченными ни деревня Тукумане, ни близлежащий комплекс пирамид. Однако, когда мы начали раскопки и на вершине самой большой пирамиды обнаружили мумию последнего вице‑короля времен империи инков, президент начал проявлять интерес. Покойный правитель сидел высоко над землей в ярком одеянии из перьев и серебряной короне, сжимая в руке скипетр. У его ног лежали кувшины для еды, а в удлиненных мочках ушей красовались массивные серебряные серьги. Первые испанские завоеватели записали легенду, согласно которой эти пирамиды построил правитель Наймлап, приплывший с севера во главе флотилии плотов из бальсового дерева. На стене храма мы обнаружили изображения кораблей из тростника. Ими управляли таинственные люди с птичьими головами – точно такие же, какие нарисованы на египетских храмах и на скалах острова Пасхи.
Все это очень заинтересовало молодого любознательного президента, и вскоре и он, и его свита стали частыми гостями в простом, но просторном доме, который я построил рядом с пирамидами из глиняных кирпичей, обожженных на солнце.
Ни в Тукумане, ни во всей долине Ламбаене никогда до сих пор не видели столько полицейских и военных в пышных разноцветных мундирах. Ночью они спали вповалку вокруг забора, на крыше, под кустами, в стойле и даже в курятнике. Между Тукумане и президентской спальней протянули шесть километров телефонного кабеля. Когда пришла пора обеда, в промежутке между стеной и нашим длинным столом едва хватило места для всех слуг и музыкантов. Наша скромная местная повариха совсем потерялась в окружении мастеров, которые готовили такие блюда, о каких она никогда и не слышала.
На следующий день рано поутру наш местный шофер Писарро отправился в ближайший город, чтобы к завтраку на столе у президента был его любимый сорт хлеба.
Когда все были наконец готовы к утреннему визиту на пирамиды, Писарро сел за руль большого экспедиционного грузовика и приготовился возглавить колонну. Мы вышли из дома, и президент тут же поинтересовался, на какой машине я поеду. Я указал на свой четырехдверный пикап. Не говоря ни слова, президент подошел к машине и выгнал из‑за руля насмерть перепуганного Писарро. Президент указал мне место рядом с собой, завел мотор и тронулся с места. Писарро, который знал – что бы ни случилось, отвечать ему, – набрался смелости и вскочил на заднее сиденье, чтобы хоть как‑то контролировать ситуацию. Высокопоставленный автолюбитель сорвался с места в тучах песка и пыли, и мотоциклисты его эскорта бросились следом в тщетной попытке нагнать своего патрона. Охранник на воротах успел распахнуть их настежь. К тому времени за воротами собралось все население Тукумане в надежде хоть глазком взглянуть на лидера нации. Каково же было их удивление, когда из ворот выскочил автомобиль, за рулем которого сидел сам президент, а на заднем сиденье, скромно помахивая односельчанам рукой, – их сосед Писарро.
Буквально через несколько недель после визита горячо любимого президента в Перу состоялись перевыборы. Партия АПРА потерпела поражение, и Алану Гарсия пришлось бежать из страны, спасаясь от тюрьмы. Победу же одержал никому не известный человек с ярко выраженными японскими чертами лица. Как и везде в мире, перуанцы перестали доверять обещаниям хорошо известных политиков.
Таким образом, спустя пятьдесят лет после начала экспедиции «Кон‑Тики» мне предстояло встретиться в президентском дворце с главой государства, Альберто Фухимори. Всего несколько дней назад он взял штурмом японское посольство, захваченное террористами. Дипломатов продержали в заложниках целых сто двадцать шесть дней. За время, прошедшее после окончания операции, он еще ни разу не показывался на публике. Как и следовало ожидать, нас с послом Норвегии принял политик, находящийся отнюдь не в самом лучшем расположении духа. Президент Фухимори, человек с военной выправкой и каменным выражением лица, предложил нам сесть и указал на стойку с напитками. Обычно официальная обстановка таких визитов довольно быстро уступает место дружескому общению, но на сей раз все держались скованно очень долго. Первая улыбка озарила лицо нашего хозяина только тогда, когда я напомнил ему, что мы уже встречались, и при каких забавных обстоятельствах.
Это случилось несколько лет назад. Я еще не был знаком с Жаклин. В Перу свирепствовала эпидемия холеры, и ходили слухи, что всему виной рыба, которую ловили вдоль побережья. В Тукумане тоже царила мрачная атмосфера. Помощник повара свалился с тифом, а Писарро только‑только оправился от приступа холеры. Деревенский священник пригласил меня на прощальный обед. Террористы из банды, называющей себя «Сияющий путь», вывесили свой флаг на одной из пирамид. Священник, отец Педро, начал получать письма, что в его доме заложена бомба, и епископ приказал ему уехать на год из деревни.
Я плотно пообедал козленком и пивом у священника и уже собирался распрощаться, когда зазвучала музыка. Оказывается, от меня ждали, чтобы я открыл танцы. Мне удалось отговориться, поскольку из прибрежной деревни Санта‑Роса пришло письмо с обещанием какого‑то «сюрприза». Письмо подписал некто Николас, «президент профсоюза рыбаков».
Писарро уже ждал меня в машине. Я пригласил поехать со мной соседку по обеденному столу, местного архитектора. Она проводила все время на наших раскопках и тщательно зарисовывала то, что мы находили. Как и я, она думала, что «сюрприз» будет заключаться в гребле наперегонки. У меня установились замечательные отношения с рыбаками, потому что во многом благодаря моему заступничеству государство стало платить им за их усилия сохранить заросли редкого камыша «тотора». Из него они испокон веков сплетали свои рыбацкие лодочки.
Однако дорога на Санта‑Роса оказалась перекрытой полицией, и как ни объяснял Писарро, что я – почетный гость сельчан, нас так и не пропустили. Писарро нашел объездную дорогу, и мы оставили полицейский кордон позади. Все население деревни высыпало на улицы. По главной улице маршировал духовой оркестр, но мы опоздали и не могли присоединиться к шествию. Чтобы хоть что‑нибудь увидеть, я проталкивался сквозь толпу, таща за собой даму‑архитектора. Наконец нам удалось протиснуться к самому оркестру, и мы влились в строй марширующих. Оркестр шел сразу за нами, а впереди – только небольшая группа людей. И тут я увидел, что один из них – президент Фухимори собственной персоной. Рядом с ним вышагивал мэр деревни.
Выбраться из марширующей колонны мы не смогли, и нам пришлось идти следом за президентом, а оркестр наступал нам на пятки. В городскую ратушу вошли только президент и мэр, а нас прижало толпой к самой стене здания. Я поднял голову и увидел, что обе важные персоны стоят на балкончике прямо над нами. Мы с мэром встретились глазами, и я верноподданно помахал ему. Он исчез с балкона и внезапно оказался рядом со мной. Прошептав, чтобы я ждал в деревенском ресторанчике, он снова вернулся к президенту. С большим трудом мы выбрались из толпы и направились к ресторану, где обнаружили два длинных стола и множество народа. Все сидели за одним из столов, но там не оставалось ни одного свободного места. Поэтому мы уселись за другой стол, где не было никого.
Есть и пить нам не хотелось – мы ведь только недавно обедали у священника. Тут распахнулась дверь, и в сопровождении мэра вошли президент Фухимори и его младший сын. Мэр посадил их за стол прямо напротив нас и почтительно удалился.
«Ничего себе сюрприз», – подумал я и только тут понял, что произошло недоразумение. Фухимори этого не знал и грустно улыбнулся, когда я представился ему. Он явно решил, что мое присутствие за его столом каким‑то образом входило в программу его визита, и после короткого разговора с сыном по‑японски принялся поглощать свое любимое блюдо «севиче» – маринованную сырую рыбу.
На некоторое время воцарилась неловкая тишина, но потом президент, сориентировался и спросил, не я ли плавал на «Кон‑Тики»! Получив положительный ответ, он коротко просветил своего сына по‑японски, а затем подвинул поближе ко мне свое блюдо, приглашая присоединиться. Как ни пытался я, по‑испански и при помощи жестикуляции, объяснить, что я не голоден, ничего не помогало. Итак, мы с ним ели из одного блюда сырую рыбу в районе, где свирепствовала эпидемия холеры, и я все больше и больше убеждался, что произошло серьезное недоразумение. Тем не менее мы мило беседовали о морепродуктах и об использовании океанских ресурсов, и я высоко вырос в его глазах, когда горячо согласился с его теорией, что причина холеры не в рыбе, а в том, что ее перевозчики на земле не соблюдают мер санитарной предосторожности. Действительно, люди заболевали и в Тукумане, и в других деревнях в глубине материка, а прибрежных рыбаков словно заговорили.
Случайно бросив взгляд в окно, я увидел вязаные шапочки Николаса и других рыбаков. Они стояли на улице и заглядывали в окно. Совершенно очевидно, в ресторан допустили только местную элиту. Наконец до меня дошло, что обещанным мне «сюрпризом» был вовсе не обед с президентом. Он прилетел на вертолете, чтобы поесть рыбы наедине со своим сыном, и они хотели только одного – остаться вдвоем. А потом мэр увидел, что я марширую в окружении президентской свиты, и по ошибке пригласил меня в ресторан. Еще одна ошибка привела меня за стол, предназначенный исключительно для высоких гостей.
Ситуация начала совершенно выходить из‑под контроля, когда дверь тихонько приоткрылась, и пожилая женщина, стараясь казаться незаметной, на цыпочках подошла ко мне. Это была донна Перла, знатная дама, посвятившая всю свою жизнь борьбе за улучшение условий жизни рыбаков. Она сунула записку мне в руку и тут же удалилась.
«Не могли бы Вы представить президенту Николаса?» – гласила записка. Даже под угрозой смерти я не мог бы отказать этой замечательной женщине.
Тут в дверном проеме появился сам Николас. Скромно сжимая шапку в руках, он направился к президенту. Тот, увидев, что я встал, тоже поднялся на ноги. Что мне оставалось делать?
– Разрешите представить. Президент союза местных рыбаков, – сказал я. – Президент республики Перу.
На этом процесс знакомства завершился, но Николас вернулся к своим товарищам вне себя от гордости. Поскольку президент уже наелся не меньше моего, он встал из‑за стола и направился к вертолету. Меня же рыбаки подхватили на руки и понесли к пристани. Там мне показали тот самый сюрприз, ради которого меня на самом деле приглашали – полностью готовые к регате камышовые лодки. Но сперва мы направились в бар. Николас теперь был на короткой ноге с самим президентом, и это следовало должным образом отметить.
Фухимори не забыл своего нового знакомого. Он подарил ему совершенно новый грузовик для перевозки чистой рыбы. А донна Перла получила правительственную поддержку для программы восстановления посадок камыша тотора, а также обещание больше не выдавать разрешения на строительство в местах произрастания камыша.
К концу беседы Фухимори несколько расслабился и позволил себе кое‑какие человеческие реакции. Мы с послом горячо поблагодарили его за аудиенцию и откланялись. Теперь нам надо было спешить в Национальный музей на открытие выставки фотографий, сделанных во время экспедиции «Кон‑Тики» и «Ра». На прощание я из чистого озорства поинтересовался, не почтит ли господин президент мероприятие своим присутствием, и, как и ожидал, получил в ответ кривую ухмылку.
Выставка развернулась в просторном холле музея. Народу собралось очень много, и людям пришлось потесниться, чтобы дать нам пройти. Жаклин ждала нас на подиуме вместе с директором музея и нашим добрым другом генеральным консулом Стимманом. Они уже начали волноваться, что мы опоздаем. Едва толпа успела сомкнуться за нашими спинами, как раздались крики полицейских и рев мотоциклов. Собравшимся опять пришлось расступиться перед прибывшим гостем. Им оказался сам президент Фухимори. Он прямиком направился навстречу директору музея, а тот почтительно проводил его на подиум. Директор был поражен и растерян не меньше остальных.
Таким вот образом президент Фухимори, долгое время державшийся затворником, появился на публике на открытии выставки. Сперва он произнес короткую речь о целях и достижениях нашей экспедиции, а затем торжественно разрезал шелковую ленточку.
Не дожидаясь окончания мероприятия, президент вернулся в свою резиденцию. На самом деле «Кон‑Тики» отправился в путешествие от причала военного порта в городке Кальяо. Туда мы все и поехали. В честь годовщины военный исторический институт издал мою небольшую книжку о мореплавании в Перу в доколумбову эпоху. Адмиралтейство организовало торжественную церемонию как раз на том самом месте, где плот был спущен на воду.
Машина генерального консула неслась так быстро, что мы начали опасаться за свою жизнь. Наконец мы миновали ворота порта. Рядом с теми самыми стапелями, по которым спускали на воду «Кон‑Тики», выстроился военно‑морской оркестр.
Ради такого случая организаторы водрузили небольшую трибуну около стапелей. Ее заполнили офицеры в ослепительно белых мундирах с золотыми погонами и блестящими медалями. Нам с Жаклин отвели места в первом ряду, рядом с адмиралами.
Открывая церемонию, президент Института военной истории адмирал Арроспайд отметил, что именно из этой бухты отправились европейские мореплаватели, которым было суждено открыть острова Тихого океана. После покорения империи инков испанцы узнали от местных ученых, что в океане, в нескольких месяцах пути, лежат острова, о которых европейцам ничего не известно. Историк Сармьенто де Гамбоа собрал настолько полную информацию о местоположении островов, что убедил вице‑короля снарядить две экспедиции под командой Альваро де Менданьи и сам принял в них участие. Первая экспедиция добралась до Меланезии в 1567 году. Вторая открыла Полинезию в 1595 году.
Адмирал эффектным жестом указал на памятную табличку, посвященную путешествию Менданьи. Затем он попросил меня сдернуть занавеску с соседней таблички. Она оказалась посвящена экспедиции «Кон‑Тики», покинувшего порт Кальяо в 1947 году и достигшим острова ароиа в Полинезии. Оркестр сыграл норвежский и перуанский гимны.
Мой аку‑аку, ничем не дававший о себе знать ни во дворце, ни в музее, этого уже вынести не мог.
– Что тебе еще остается желать?
– У меня тоже комок подступил к горлу.
Впрочем, абсолютного счастья не бывает. На церемонию приехала съемочная группа из Москвы. В составе ее был и Юрий, мой приятель и спутник по плаванию на тростниковом корабле. Я обещал им показать пирамиды в Тукумане и статуи на острове Пасхи. Для поездки к пирамидам русские наняли небольшой самолет. Единственное оставшееся свободным место за безумные деньги выкупил какой‑то норвежский журналист. Итак, мы полетели.
Стемнело, и я устало смотрел в иллюминатор на черные воды ночного океана. Мы летели на север, материковые огни горели по правому борту. Через некоторое время я обнаружил, что справа огни исчезли, а слева появились. Иными словами, мы на полной скорости летели в обратном направлении. Оставалось только надеяться, что мы дотянем до аэропорта, а не рухнем в океан, где сейчас наверняка не плавает ни одного бревна из бальсового дерева.
После приземления нам сообщили, что скоро подадут другой самолет, вот только найдут пилота. Мы с Жаклин и русскими телевизионщиками терпеливо ждали, а норвежский журналист отправился выяснить, что же все‑таки произошло. Несколько дней спустя мы прочитали в его газете, что, оказывается, образовалась утечка топлива. Мы и не подозревали, что были гораздо ближе к смерти, чем пятьдесят лет назад на деревянном плоту.
Давид и Голиаф
Когда мы совершили аварийную, по садку в аэропорту Кальяо, празднование еще не закончилось. Наша интернациональная команда пересела на другой самолет, и за два дня мы вместе с любознательными русскими побывали у пирамид Тукумане, в Сантьяго де Чили и, наконец, на острове Пасхи.
Согласно местным легендам, предки островитян целых два месяца плыли на запад, прежде чем добрались до этого кусочка суши, самого уединенного места в мире. Под предводительством Хоту Матуа и его супруги Ава‑реипуа, им пришлось искать спасения в открытом океане после поражения в кровопролитной войне. Нам, сегодняшним, так же трудно представить себе, что можно целых два месяца плыть по бескрайнему океану, как древним первооткрывателям – вообразить, что возможно облететь все побережье империи инков и добраться до острова Пасхи за каких‑нибудь два дня.
Гигантские статуи терпеливо дожидались нас на своих вековечных постаментах. Русские расчехлили кинокамеры и разбежались по всему острову. Я же воспользовался редкими моментами одиночества, чтобы предаться неторопливым размышлениям посреди знакомого пейзажа и еще раз подняться к старым заброшенным каменоломням около вулкана Рано‑Рараку.
Давным‑давно, когда я вместе с четырьмя профессиональными археологами приехал сюда в мою первую экспедицию, много месяцев подряд мы изучали этих каменных гигантов. В кратере погасшего вулкана и рядом с горой они лежали в хаотичном беспорядке, сложив руки на груди и уставившись незрячими глазами в небо, похожие на нерожденных детей. Но у подножья горы они уже стояли на ногах, решительно сжав губы, и ждали последних, завершающих прикосновений резца, чтобы отправиться в путь к месту своего назначения.
Я отыскал каменную приступку рядом с лежащим исполином, на которой я ночевал когда‑то много лет назад. Отсюда открывался замечательный вид на долину. Яне переставал поражаться, до каких вершин мастерства и искусства поднялись древние скульпторы. Почти сразу после того, как Хоту Матуа и его подданные высадились на острове, они в совершенстве освоили технику изготовления и транспортировки массивных каменных изваяний. Благодаря раскопкам, нам удалось восстановить эту картину. Потомки «длинноухих» продемонстрировали нам, как их предки топорами из крепчайшего базальта высекали каменных истуканов, как они ставили их в вертикальное положение с помощью жердей и булыжников. Легенды утверждали, что статуи сами «шли» туда, куда их направляли скульпторы. Что ж, спустя столетия мы доказали, что так оно и было. После того, как изваяния оказывались в вертикальном положении, их обвязывали веревка‑ми и медленно, враскачку, доставляли на предназначенное им место.