(4) Среди многих посольств, прибывших из Азии и Греции, особое внимание граждан привлекли родосцы. (5) Сперва они явились в белом, как и подобало поздравителям (ибо рубище заставило бы думать, что они жалеют Персея); (6) пока родосцы ожидали на площади, консул Марк Юний запросил отцов‑сенаторов, дать ли родосцам кров, стол и прием в сенате, и сенат решил, что по отношению к ним никакого права гостеприимства блюсти не следует. (7) Марк Юний вышел к родосцам, которые просили принять их в сенате: они‑де принесли поздравления с победой и хотят оправдаться от обвинений, возводимых на их государство. (8) Консул ответил, что друзьям своим и союзникам римляне оказывают всяческие любезности, допуская их и в сенат, но родосцы в последней войне не заслужили того, чтобы их причислять к друзьям и союзникам[5281]. (9) Выслушав это, родосцы упали ниц, взывая к консулу и ко всем, кто стоял вокруг: несправедливо, говорили они, что старые их заслуги, которым римляне сами свидетели, не могут перевесить новых обвинений, к тому же и ложных. (10) И тотчас же сменив белые одежды на рубище, родосцы пошли стучаться в двери первых граждан Рима[5282], слезно моля сначала расследовать дело, а уж потом выносить приговор.
21. (1) Маний Ювентий Тальна, претор, ведавший разбором судебных дел между гражданами и чужеземцами, возбуждал народ против родосцев и предложил собранию (2) объявить родосцам войну и выбрать кого‑нибудь из должностных лиц этого года, чтобы послать туда с флотом. Он надеялся, что это и будет он сам. (3) Этому воспротивились народные трибуны Марк Антоний и Марк Помпоний. (4) Впрочем, и претор, и трибуны действовали, подавая новый дурной пример. Претор по собственному почину обратился к народу с запросом, хочет ли народ, повелевает ли он объявить родосцам войну, (5) тогда как полагалось прежде спросить сенат, а уж затем с его одобренья обращались к народу[5283]; он же ни сенат о том не запросил, ни консулов не уведомил. (6) И у народных трибунов принято было не налагать запрет на предложенный народу закон, покуда частные граждане[5284]не обсудят его всесторонне, не выскажутся и за, и против, так что нередко народные трибуны, вовсе не собиравшиеся заявлять о запрете, прислушавшись к речам противников закона и осознав все его пороки, высказывались против него; (7) бывало и наоборот: уже решившись выступить против закона, они отступались от своего решенья под влиянием его сторонников. Но на этот раз претор и трибуны словно состязались, кто больше оплошает. (8) Трибуны, преждевременно воспротивившись поспешным действиям претора <...> до прибытия полководца <...>[5285].
22. (1) <...> Виновны ли мы пред вами иль нет, еще неясно, однако наказание мы уже несем и всяческое бесчестие терпим. В прежние времена, когда являлись мы в Рим после ваших побед над карфагенянами, над Филиппом, над Антиохом, то государство ваше давало нам кров, откуда направлялись мы в курию, чтобы вас поздравить, отцы‑сенаторы, а оттуда на Капитолий с дарами для ваших богов. (2) Теперь же насилу нашли мы пристанище на грязном заезжем дворе, за собственные деньги и за чертою города, как нам, словно врагам, приказали; в рубище приходим мы в вашу курию – мы, родосцы, которых недавно вы одарили и Ликиею, и Карией, которых осыпали дарами и почестями. (3) И македонянам, и иллирийцам, мы слышим, жалуете вы свободу – им, которые жили, рабствуя, покуда не затеяли войну с вами. (4) Нет, чужому счастью мы не завидуем, мы узнаем тут милосердие народа римского. А нас, родосцев, виновных единственно в том, что мы бездействовали в этой войне, хотите вы из союзников сделать врагами? (5) Вы, римляне, горды тем, что справедливы, и хвалитесь не исходом, но началом войны – никогда‑де вы не беретесь за оружие без основания: (6) карфагеняне стали вам врагами, когда напали на Мессану в Сицилии, Филипп – когда напал на Афины, пытался поработить Грецию, а Ганнибалу помог деньгами и войском[5286]; (7) Антиох сам на призыв ваших врагов, этолийцев, привел свой флот из Азии в Грецию и, заняв Деметриаду, Халкиду, Фермопилы, пытался лишить вас власти над вашей державой, (8) а Персей вызвал войну, напав на ваших союзников и перебив царьков и вождей племен и народов[5287].
(9) А каков будет предлог нашему бедствию, если обречены мы на гибель? Я покуда не делаю различья между виной всего народа и виною сограждан наших, Динона с Полиаратом, а также тех, кого мы привели сюда, чтобы вам выдать. Но если все родосцы равно достойны кары, то какое обвиненье вы нам предъявите? (10) Что мы стали на сторону Персея и за него против вас стояли, как некогда – за вас против Антиоха с Филиппом? (11) Как помогаем мы союзникам, как усердны в войнах, спросите у Гая Ливия и Луция Эмилия Регилла, начальников вашего флота в Азии[5288], – ни разу ваши корабли в бой не вступили без нас! (12) Сперва наш флот бился у Самоса, потом – в Памфилии, против Ганнибала, (13) и этою победой мы тем более гордимся, что, потеряв в несчастной битве у Самоса большую часть кораблей и цвет молодежи, даже после такого поражения мы, не дрогнув, вновь выступили навстречу царскому флоту, вышедшему из Сирии[5289]. (14) Но не для похвальбы я рассказал об этом – не до того нам теперь, – нет, я хотел напомнить, сколь полезны всегда бывали родосцы своим союзникам.
23. (1) С победами над Филиппом и Антиохом мы получили от вас щедрые награды[5290]. Ну а если бы нынешняя удача, доставленная вам благосклонностью богов и собственной вашей доблестью, досталась бы Персею, и мы за наградой явились бы в Македонию, к царю‑победителю? Что мы могли бы ему сказать? Деньгами, что ли, или хлебом мы помогли ему? (2) На суше или на море пришли на подмогу? Какую крепость мы удерживали? Где мы сражались – сами ли иль под началом вождей Персеевых? (3) Спроси он нас, где бился за него хоть один воин родосский, где – хоть один корабль, что бы мы ответили ему? Пожалуй, нам пришлось бы защищаться пред победителем, как теперь – перед вами. (4) Вот все, чего мы добились, снаряжая мирные посольства к той и другой стороне, – и тут и там немилость, а здесь даже и обвинения и угрозы! (5) Впрочем, Персеевы упреки были бы справедливы, чего не сказать о ваших, – ведь мы, как только началась война, снарядили послов к вам, обещая все, что требуется для войны. Как и в былые войны, все было б готово для вас: корабли, и оружие, и молодежь наша. (6) Не исполнили обещания мы из‑за вас – ведь вы сами почему‑то пренебрегли нашей помощью[5291]. А стало быть, ни в чем мы не повели себя как враги, ни в чем не отступили от долга добрых союзников – это вы нам помешали его исполнить. (7) „Что же, – спросите, – так‑таки ни о каком слове или деле не сожалеете, вы, родосцы, за которое римляне могли б оскорбиться по праву? ” Здесь я уже не стану оправдывать того, что сделано было, – я не настолько безумен, однако разграничу дело государства и вину частных лиц. (8) Нет государства, в котором не бывало бы ни дурных граждан, ни неразумной толпы. (9) Даже у вас, слыхал я, бывали люди, льстившие толпе, даже у вас порою простой народ удалялся из Города, оставляя вас тем самым безвластными[5292]. (10) Если такое могло случиться в государстве столь добрых нравов, то удивительно ли, что и у нас иные, домогавшиеся царской дружбы, своими советами сбивали с пути наш простой народ?[5293]Да и то не слишком они преуспели, разве ослабили нашу готовность. (11) Не умолчу я и о самом тяжелом обвинении против нашего государства: послов для переговоров о мире мы снарядили и к вам, и к Персею одновременно, (12) а безумный, как мы потом узнали, болтун обратил несчастный этот замысел в совершенную глупость, ибо держался, словно ваш Гай Попилий, посланный, как рассказывают, чтобы предотвратить войну Антиоха с Птолемеем[5294]. (13) Но такая спесь или глупость, как ее ни назвать, равно была явлена нами и перед вами, и перед Персеем. (14) А государства, что люди, – у каждого свой норов, да и народы – одни гневливы, другие дерзки, некоторые боязливы, иные более склонны к вину и к любовным утехам. (15) Вот, говорят, афинский народ скор, отважно пускается в любое дело, даже и непосильное, а лакедемонский народ медлителен и насилу берется даже за дело верное[5295]. (16) Не стану отрицать, что вся Азия родит умы, тщеславные не в меру, и родосцы наши в речах непомерно чванливы[5296], ибо мнят себя выше всех соседей, а ведь причиной тому не столько наши силы, сколько ваши о нас суждения и ваши почести. (17) Впрочем, то первое посольство вы наказали достойно, отославши его с ответом, не сулившим добра. Но если недостаточно позора мы понесли тогда, то нынешнее наше посольство жалостными своими мольбами искупит, пожалуй, с лихвою и не такую наглость, какую позволило себе прежнее. (18) Спесь – особенно на словах и особенно низших перед высшими – противна гневным, смешна разумным, но никто еще не казнил за нее смертно. (19) Куда как опасно, что родосцы с презреньем отзовутся о римлянах! Да и самих богов хулят иные наглецы, но что‑то не слышим, чтобы их за это разили молнии!
24. (1) Так вот, если мы ни в чем не действовали как враги, а чванливые слова нашего посла, хоть и оскорбили ваш слух, не стоят гибели государства, то что же остается нам искупать перед вами? (2) Я слышу, отцы‑сенаторы, как вы между собою как бы оцениваете ущерб и пеню определяете за наши невысказанные желанья[5297]; одни полагают: раз родосцы склонялись к царю и желали его победы, наказать их войною; (3) другие считают, что, хоть такие желанья и были, не наказывать же за них войною, ибо где же видано, или обычаем заведено, в каком законе писано, – казнить того, кто желает врагу гибели, но сам для того и пальцем не шевельнет? (4) Мы, конечно же, благодарны тем, кто освобождает нас, пусть не от вины, так от кары – но сами такой предлагаем суд: если все мы разделяли желанья, в которых нас обвиняют (не будем здесь различать между делом и помыслом), пусть накажут нас всех, (5) а если одни из наших вождей держали сторону вашу, другие Персееву, то не требую, чтобы ради нас, ваших сторонников, щадили и царевых приспешников, но об одном умоляю – не дайте нам из‑за них погибнуть! (6) Государство наше к этим людям питает вражду, не меньшую вашей, и зная это, многие из них либо бежали, либо с собою покончили, иные же, осужденные нами, будут выданы вам, отцы‑сенаторы; (7) а прочие из родосцев ни благодарности не достойны за эту войну, ни наказанья не заслужили. Пусть многочисленные старые наши заслуги покроют нынешнюю недостачу в исполнении союзнического долга! (8) Все эти годы вы воевали с тремя царями – так пусть не перевесит бездействие наше в одной из войн всех бранных трудов, что приняли мы за вас в двух других! (9) Войны с Филиппом, с Антиохом, с Персеем пусть будут как бы тремя голосами трех судей: два – в нашу пользу, один – сомнителен; неужели он перевесит? Будь над нами судьями те цари – они бы нас осудили. Но судите‑то вы, отцы‑сенаторы, и о чем? О том, быть ли Родосу или исчезнуть с лица земли, (10) а вовсе не о войне – объявить ее вы можете, но вести не можете, поскольку ни один родосец не поднимет на вас оружия. (11) И если будете вы упорствовать в гневе вашем, мы лишь попросим у вас сроку, чтобы доставить домой известие об этом прискорбном посольстве; и сколько есть у нас свободных людей – и мужей, и жен – все оставят дом, очаг, алтари и со всем добром своим взойдут на корабли и прибудут в Рим[5298]; (12) все золото, все серебро, что есть в казне, что есть у каждого, сложат на площади, в преддверии вашей курии, и отдадут себя в вашу власть вместе с женами и детьми, чтобы здесь всё претерпеть, что претерпеть придется, (13) да не увидят наши глаза пожар и разграбление родного города! (14) Римляне могут считать родосцев врагами, но врагами себе их сделать не могут. Ведь и мы о себе в какой‑то мере способны судить, и никогда не рассудим, что мы вам враги, и зла никакого вам не причиним, что бы нам ни пришлось претерпеть»[5299].
25. (1) После этой речи все родосцы снова простерлись ниц, молитвенно колебля масличные ветви. Когда их наконец подняли, они покинули курию.
Тут сенаторов стали опрашивать, каково мнение каждого. (2) Враждебней всех к родосцам были те, кто вел войну в Македонии, – консулы, преторы или легаты. А больше всех помог родосцам Марк Порций Катон; по природе суровый, на этот раз он как сенатор показал себя мягким и умеренным. (3) Не стану изображать здесь этого красноречивого мужа, пересказывая его речь, – она записана и вошла в пятую книгу «Начал»[5300]. (4) А ответ, данный родосцам, составлен был так, что они и к врагам причислены не были, и в союзниках не остались.
Посольство возглавляли двое – Филократ и Астимед. (5) Решили, что часть с Филократом отправится на Родос, а часть с Астимедом останется наблюдать, что происходит в Риме, и оповещать своих. (6) Покамест же родосцам было велено к назначенному сроку убрать наместников из Ликии и Карии. Сами по себе такие вести могли бы стать причиной скорби, но для родосцев обернулись радостью, ибо избавляли от большего страха – родосцы боялись войны. (7) Поэтому они тотчас постановили отправить в Рим венок ценой в двадцать тысяч золотых и отрядили в это посольство Феодота[5301], начальника над флотом. Родосцы хотели просить римлян о союзе, но только без народных постановлений и без писем, чтобы позора вышло меньше, если им откажут. (8) Начальник флота имел право вести переговоры по собственному почину, без всякого предварительного о том решения. (9) Ведь родосцы много лет[5302]жили в дружбе с Римом, не связывая себя договором о союзе, потому что не хотели лишать царей надежды на их, родосцев, помощь в случае нужды, а себя – возможности пожинать плоды царской благосклонности и счастья. (10) Но теперь речь шла о том, чтобы любым путем добиваться союза, и не для того, чтобы обезопасить себя от кого‑то еще, ибо родосцы никого, кроме римлян, и не боялись, а затем, чтобы не вызывать таких подозрений у самих римлян.
(11) Почти тогда же от родосцев отложились кавнийцы, а жители Милассы завладели городами Евромской области. (12) Родосцы не настолько пали духом, чтобы не понять; если римляне отнимут у них Ликию и Карию, а прочие владения либо от них отложатся и станут свободны, либо захвачены будут соседями, то им, родосцам, останется только остров маленький и бесплодный, и тогда столь многолюдного города не прокормить. (13) А потому они поспешно послали молодежь на кавнийцев, которых и вынудили покориться, хоть те и вызвали помощь из Кибиры, а жителей Милассы и Алабанды, явившихся, чтобы вместе завладеть Евромской областью, они разбили в сражении подле Ортозии[5303].
26. (1) Пока все это происходило на Родосе, в Азии, в Македонии, в Риме, Луций Аниций в Иллирии, покорив, как уже было сказано, царя Гентия, разместил гарнизон в Скодре, (2) бывшей царской столице, поставив начальником над нею Габиния, а над Ризоном и Ольцинием[5304](то были важные для войны города) – Гая Лициния. (3) Вверив Иллирию этим двоим, Аниций сам с оставшимися силами двинулся в Эпир. Фанота[5305]сдалась первой – все жители ее высыпали навстречу в повязках просителей[5306]. (4) Оставив здесь охрану, Аниций перебрался в Молоссиду[5307], взял без боя все города ее, кроме Пассарона, Текмона, Филаки и Горрея, а потом пошел на Пассарон. (5) Там заправляли Антиной и Феодот, известные благожелатели Персея и ненавистники римлян, по чьему наущению все племя отложилось от Рима[5308]. (6) Сознавая собственную вину и не надеясь на прощенье, эти двое хотели быть погребены со всеми вместе под обломками отчизны. Они заперли городские ворота и призывали народ предпочесть смерть рабству. (7) Перечить столь могущественным мужам боялись, покуда наконец не заговорил некий Феодот, юноша тоже знатный; страх, внушаемый римлянами, осилил в нем робость перед властями. «Какое безумье, – сказал он, – вас побуждает всех граждан припутывать к вине двоих! (8) Я много слышал о тех, кто принял смерть за отчизну, но вот впервые нашлись и считающие справедливым, чтобы отчизна погибла за них! Почему бы не отворить нам ворота и не принять ту власть, что принята всем кругом земным?»
(9) Такими словами он убедил народ; тогда Антиной и Феодот бросились на первый же вражеский дозор, прямо под его удары, и так погибли, а город сдался римлянам. (10) Глава текмонцев Кефал был столь же упорен и запер свой город; когда погиб он, Текмон был сдан. Филака и Горрей также не вынесли напора римлян. (11) Усмирив Эпир и разведя воинов по зимним стоянкам в важнейших для войны городах, Аниций воротился в Иллирию – в Скодру, куда уже явились пять легатов из Рима, и устроил сходку, созвавши старейшин из всей провинции. (12) Там по решению своего совета он, воссевши на трибунале, объявил, что сенат и народ римский повелевают иллирийцам быть свободными; он, Луций Аниций, сам выведет гарнизоны из городов и из крепостей, городских и иных. (13) Не только свободными, но и не податными будут отныне жители Иссы и Тавлантии, а из дассаретиев – пирусты и жители Ризона и Ольциния, ибо все они отпали от Гентия еще в пору его могущества[5309]. (14) Даорсам также дается свобода от податей, ибо они, оставив Каравантия[5310], с оружием перешли на сторону римлян. С жителей Скодры, дассаренцев, селепитанцев и прочих иллирийцев подать взимается отныне вполовину меньше, чем при царе. (15) Затем Аниций поделил Иллирию на три части: первая – та, что выше <...>[5311], вторая – владения лабеатов[5312], третья – жителей Агравона, Ризона, Ольциния и их соседей. Учредив в Иллирии такой порядок, Луций Аниций отправился на зимнюю стоянку в Пассарон, что в Эпире.
27. (1) Так шли дела в Иллирии; а Павел меж тем еще до прибытия десяти легатов отправил своего сына, уже вернувшегося из Города, Квинта Фабия, опустошать Эгиний и Агассы[5313]: (2) Агассы – за то, что они сдались сначала консулу Марцию и сами добились союза с Римом, а потом снова от римлян отпали к Персею; эгинийцы же провинились совсем недавно: (3) не поверив молве о победе римлян, они жестоко расправились с какими‑то римскими воинами, вступившими в их город[5314]. (4) А город энейцев[5315]Эмилий Павел решил опустошить за то, что они упорнее всех соседей сопротивлялись с оружием в руках, и отправил туда Луция Постумия.
(5) Дело шло к осени, ее началом Эмилий Павел решил воспользоваться, чтобы объехать всю Грецию и посмотреть прославленные молвою места, не величественнее ли они на слух, чем на вид. (6) Вверив лагерь Сульпицию Галлу, Павел отправился через Фессалию в Дельфы к знаменитому оракулу. Сопровождающих при нем было немного – сын Сципион и Афиней, Эвменов брат, охраняли его с двух сторон. (7) В святилище Эмилий Павел принес Аполлону жертву, а увидев в преддверии храма столбы, что пустовали в ожидании изображений Персея, определил их по праву победителя для собственных изваяний[5316].
Посетил он и храм Юпитера Трофония в Лебадее[5317], (8) там осмотрел вход в пещеру, куда спускаются посетители, чтоб расспросить богов, потом принес жертву Юпитеру с Герцинной[5318], почитаемым в тамошнем храме, и спустился в Халкиду взглянуть на Еврип и Евбею, громадный остров, с которого на материк перекинут мост. (9) Из Халкиды он переправился в Авлиду, расположенную в трех милях оттуда: там знаменитая гавань, где некогда стоял флот Агамемнона – тысяча кораблей[5319]; там храм Дианы, где этот царь царей дочь‑жертву возвел на алтарь, а сам направил бег своих судов к Трое. (10) Оттуда Эмилий прибыл в Ороп Аттический, где древний прорицатель[5320]чтим как бог, где вокруг старинного храма ручьи текут и бьют ключи, придавая ему очарованье. (11) Потом он посетил Афины, где тоже все полно славою старины, но есть пища и взорам – акрополь, гавани, стены, связующие Пирей и город, верфи, памятники великих полководцев, изваяния богов и людей, разнообразные и замечательные как материалом, так и исполнением.
28. (1) Принеся жертву Минерве, охранительнице акрополя[5321], он пустился дальше и на другой день был в Коринфе. (2) В ту пору, до разрушения[5322], Коринф блистал: чудное зрелище являли акрополь и Истм: акрополь в стенах, вознесенный над всем, и бьющий родниками Истм, тонким перешейком разъединяющий два моря: одно на востоке, другое – на западе. Потом Эмилий Павел посетил знаменитые города – Сикион и Аргос, за ними Эпидавр, не столь богатый, (3) но славный храмом Эскулапа, стоящим в пяти милях от города; в ту пору храм был богат дарами (больные приносили их богу как плату за исцеление), теперь же – лишь остатками расхищенных даров[5323]. (4) Отсюда он прибыл в Лакедемон, достопамятный не великолепием своих построек, но порядками и учреждениями, а оттуда поднялся через Мегалополь к Олимпии. (5) Там многое он счел достойным внимания, но до глубин потряс его Юпитер, представший взору как живой; а посему велел он приготовить жертву богаче обыкновенной, как если бы собирался заклать ее на Капитолии.
(6) Так обошел Павел всю Грецию, и он не делал попыток вызнать чьи‑либо настроения – явные или тайные – во время Персеевой войны, – он не желал, чтобы в душах союзников поселились какие‑нибудь страхи. Возвращаясь в Деметриаду, он встретил толпу этолийцев в рубищах; в ответ на его удивление и расспросы (7) ему сообщили, что Ликиск с Тисиппом[5324]убили пятьсот пятьдесят их старейшин, покуда римские воины, присланные Авлом Бебием, начальником гарнизона, держали в кольце сенат; других они отправили в изгнанье, а добро убитых и изгнанных присвоили. (8) Обвиненным в содеянном Эмилий Павел велел быть в Амфиполе, сам встретился в Деметриаде с Гнеем Октавием, а когда услышал вести, что из‑за моря явились десять сенатских легатов, оставил все прочее и проследовал к ним в Аполлонию. (9) Туда же навстречу ему явился из Амфиполя Персей без всякой охраны (там день пути). С Персеем Павел был ласков, но потом, явившись в лагерь к Амфиполю, сурово разбранил, как передают, Гая Сульпиция[5325]; (10) во‑первых, за то, что Персею позволил так далеко от него расхаживать по всей провинции, а во‑вторых, за то, что воинов распустил до крайности, позволив им сдирать со стен черепицу на кровли своих зимних жилищ. Черепицу Павел приказал вернуть на место и восстановить поврежденное. (11) Персея же с Филиппом, старшим сыном, он отправил под стражу, препоручив их Авлу Постумию, а дочь Персея и младшего его сына вызвал с Самофракии в Амфиполь и принял со всем возможным уваженьем и почетом, как свободных.
29. (1) Настал тот день, когда старейшины (по десяти от каждого города) должны были явиться в Амфиполь со всеми хранившимися у них царскими письмами и деньгами – так приказал Эмилий Павел. Сам он с десятью легатами воссел на трибунале, македоняне окружили их толпою. (2) Привычные к царской власти, они, однако, затрепетали, увидев пред собою новый образ власти; кресло на трибунале, ликторы, расчищающие консулу путь в толпе, глашатай, посыльный – все непривычно было для взоров и для слуха, все могло устрашить и союзников, не то что поверженных врагов. (3) Глашатай прокричал, все стихло, и Павел по‑латыни объявил решения сената и свои, принятые им вместе с его советом. Все сказанное Гней Октавий – он тоже был здесь – повторил по‑гречески.
(4) Прежде всего повелели македонянам быть свободными, владеть своими городами и землями, жить по своим законам, должностных лиц избирать ежегодно; подать платить отныне народу римскому и вполовину меньше прежней, наложенной царями[5326]. (5) Далее, быть Македонии отныне разделенной на четыре области: первая – земли между реками Стримоном и Нессом[5327], (6) а впридачу к ним бывшие Персеевы селения, крепостцы и города по другую сторону Несса, к востоку (кроме Эноса, Маронеи и Абдеры), а также – к западу от Стримона – вся Бисалтика вместе с Гераклеей – местность, которая у них зовется Синтикой; (7) вторая область – земли между Стримоном с востока (кроме названных Синтики с Гераклеей и земли бисалтов) и Аксием с запада и к ним впридачу земля пеонийцев к востоку от Аксия; (8) третья область – земли между Аксием с востока, Пенеем с запада и горой Борою с севера и к ним впридачу та часть Пеонии, что к западу от Аксия (сюда же отходят Эдесса и Берея); (9) четвертая – за горой Борою, с одной стороны примыкающая к Иллирии, с другой – к Эпиру. Для каждой области Павел определил главный город, куда сходились бы на собрания: для первой – Амфиполь, для второй – Фессалонику, для третьей – Пеллу, а для четвертой – Пелагонию. Там повелел он созывать собрания по областям, там держать казну, там проводить выборы.
(10) Потом он объявил, что право брака и право купли‑продажи земли и зданий ограничивается для жителей каждой области ее пределами. (11) Запрещалась добыча золота и серебра, разрешалась – железа и меди. Налог с добычи устанавливался теперь вдвое меньший, чем при царе. Ввоз соли был запрещен. (12) Дарданы попытались вытребовать назад Пеонию: она‑де им прежде принадлежала и прилегает к их землям, – но Эмилий Павел ответил: свобода дается всем, кто жил под властью царя Персея. (13) Не отдав дарданам Пеонии, он предоставил им право покупать соль и распорядился, чтобы третья область свозила соль в пеонийские Стобы, и сам установил для нее цену. (14) Корабельный лес он запретил и самим македонцам валить, и другим давать на то разрешенье. Области, сопредельные варварам (а это были все, за исключеньем третьей), могли держать сторожевые отряды у самых границ.
30. (1) Все это было объявлено в первый день собранья и вызвало чувства весьма различные. Свобода, обретенная сверх ожиданий, ободряла, как и облегчение годовой подати, (2) но разрыв торговых связей между областями, казалось, уподобил страну живому существу, рассеченному на части, нежизнеспособные друг без друга. Так мало сами македоняне знали, сколь велика страна их, как легко ее поделить и как ее части могут довлеть себе. (3) В самом деле, первую область населяют бисалты, народ очень храбрый (они живут за Нессом и по обе стороны Стримона); здесь земля обильна плодами, недра ее богаты, а город Амфиполь хорошо закрывает все подступы к Македонии с востока. (4) Вторая область владеет многолюдными цветущими городами – Фессалоникой и Кассандрией, – а еще Палленой – землей плодородной и урожайной; и к морю тут подойти удобно – есть гавани в Тороне и в Энее, у горы Афон, и в Аканфе; они обращены весьма удачно – одни к Фессалии и к острову Евбее, а другие к Геллеспонту. (5) Области третьей принадлежат знаменитые города Эдесса, Берея, Пелла, а также земли Веттиев, воинственного племени; тут обитает и великое множество галлов и иллирийцев, неутомимых земледельцев. (6) Четвертую область населяют Эордеи, линкесты и пелагоны, к ним присоединены Атинтания, Тимфеида и Элимиотида – (7) земли холодные, трудные, неподатливые, точь‑в‑точь как их жители, чья грубость усугубляется соседством варваров, которые то в битвах с ними тягаются, то замиряются и заражают своими обычаями. (8) Такой раздел Македонии на части, каждая из которых себя обеспечивала средствами, показал, сколь велика она в целом.
31. (1) Провозгласив основы устройства Македонии, Эмилий Павел объявил о своем намерении дать македонянам и законы[5328], а потом вызвал этолийцев. Тут больше старались дознаться, кто чью держал сторону, чем доискаться, кто прав был, кто виноват; (2) убийц от наказанья освободили, решив, что изгнанники заслужили свое изгнание, а умерщвленные – свою смерть; к наказанью присудили одного Авла Бебия за то, что римских воинов он послал помогать в расправе.
(3) Такой исход этолийского дела наполнил непомерной спесью приверженцев Рима из всех городов и племен – к их ногам повергнуты были все, кого хоть как‑то коснулось подозрение в сочувствии к царю. (4) В греческих государствах было три рода вождей: одни заискивали у римской власти, другие – у царя, но те и другие, притесняя сограждан, искали могущества для себя; и лишь третьи – наперекор и тем и другим – стояли на страже свободы и закона[5329]. (5) И чем больше последних любили сограждане, тем больше недолюбливали чужие. В ту пору все должности занимали и включались в посольства одни лишь сторонники римлян, вознесенные успехами Рима. (6) Они‑то, во множестве явившись из Пелопоннеса, Беотии и от других союзов Греции, и наговорили сенатским легатам, (7) что царю содействовали не только те, что у всех на виду тщеславно выставляли себя друзьями и гостеприимцами Персея, – гораздо многочисленней те, что сочувствовали ему тайно: притворно радея о свободе, они в союзных собраниях всё оборачивали против римлян; (8) чтобы народы их хранили верность Риму, нужно сломить упорство его противников, а питать и укреплять влияние тех, кто имеет в виду лишь одно – власть Рима.
(9) Были названы имена, и полководец вызвал этих лиц письмами из Этолии и Акарнании, Эпира и Беотии: им надлежало последовать за полководцем в Рим и предстать там перед судом[5330]; в Ахайю отправились двое легатов из десяти – Гай Клавдий и Гней Домиций, чтобы на месте огласить распоряжение и вызвать тех, кто надобен. (10) Тому было две причины: во‑первых, ахейцев считали слишком самоуверенными и крепкими духом, а потому способными к ослушанию, так что могла возникнуть опасность для Калликрата и прочих доносчиков и обвинителей; (11) вторая причина, по которой легаты сами взялись за дело, заключалась в отсутствии улик: среди царских записок нашлись письма от старейшин других племен, а от ахейцев – нет.
(12) Этолийцев отпустили и вызвали акарнанцев. Тут нового ничего не сделали, лишь вывели из Акарнанского союза Левкаду[5331]. (13) Потом, доискиваясь дальше, кто держал сторону царя (как частное или как должностное лицо), легаты добрались до Азии и снарядили Лабеона на Лесбос, (14) чтобы разрушить Антиссу, а ее жителей перевести в Метимну за то, что они помогли Антенору, пустив его в гавань и снабдив припасами, когда он с кораблями сновал вокруг Лесбоса. (15) Двум видным мужам – этолийцу Андронику, сыну Андроника, и фиванцу Неону – срубили головы: один вслед за отцом повернул оружие против римлян, другой склонил сограждан к союзу с Персеем.