– Педикулез – это? – вопросительно глянула на Ивана Люша.
– Это вшивость, это забудь. В два счета выведем, – успокоил тот.
– Но там и еще… Разобраться надо. Кровь взяли на ВИЧ, РВ, гепатит. Обследуем всего. Но пока надо из пневмонии вытаскивать.
– Тогда мы сейчас поедем, – решил Иван. – Если что‑то срочное: я на телефоне в любое время. Если нет, я сам отзвонюсь через пару часов.
– А поесть ему можно привезти? Соки? Бульон? Фрукты? – спросила Люша.
– Обязательно. Все привезете. Но чуть позже. Сейчас мы его выходим, а потом и до соков очередь дойдет, – пообещал доктор.
Они попрощались с врачом и бодро отправились к машине Ивана.
– А что с собакой? Ее надо куда‑то пристроить, – вспомнила Люша.
Она опять услышала внутри себя детский тихий монотонный голосок: «Помоги мне, собачка», и сердце ее сжалось.
– Как он говорил: «Помоги мне, собачка», а? Это что ж творится такое на белом свете? – услышала она возглас Ивана.
Похоже, думали они об одном.
– С собакой, Люша, все просто. С собакой мы решим все в пять минут! – весело сказал Иван, открывая дверь машины перед дамой.
Пес радостно приветствовал их из своего убежища.
– Собака сейчас будет обследована, выкупана, пострижена. И потом останется жить у меня, – продолжил Иван свою мысль. – С собакой просто. Вот с человеком как быть?
– Человека… придется мне взять человека, – неожиданно для самой себя проговорила Люша. – Не знаю, как это делается, но если дадут, я возьму.
– У тебя двое. А у меня никого. Я взял бы. Но мне вряд ли дадут: одинокий разведенный мужик – сама понимаешь, кто. Педофил или гей. Или все в одном флаконе.
– Если так, и мне могут не дать – я тоже разведенная.
– Слушай, а кстати, вот скажи мне, разведенная мать, без обид: разные туфли – это концептуально? – не выдержал Иван.
– Да! Именно так! Жаль, ты меня в восемь утра не видел. На мне еще колготки были. На шее. Детские. Вместо шарфа, – горестно поведала Люша.
– И чего это? В знак протеста?
– Ага. Против раннего вставания. Понимаешь, концепция такая: пока соберешь двоих детей с вещами на выход, едет крыша. А когда едет крыша, незаметно для себя обуваешься вот как я сейчас. Да еще и колготки вместо шарфа на шею наматываешь.
– Супер! – отметил Иван. – Как все просто оказалось! А ведь фиг знает что подумать можно. Успокоила ты меня.
– Не собиралась ни волновать, ни успокаивать. Я такая, какая есть. И мне не надо, чтоб кто‑то меня принимал или не принимал. Мне не надо даже, чтобы на меня смотрели. Не нравится – можно отвести взгляд. И все. Я же не спрашиваю, почему ты в одинаковых туфлях. И тому подобное, – возмутилась Люша.
– Ладно, не заводись по пустякам. Ну, ошибся я в первом своем впечатлении. Умей прощать.
– Сам умей прощать. И не поддаваться первым впечатлениям. Осуждение – это знаешь что такое? Грех. Вот и справляйся, – огрызнулась Люша.
Ей хотелось домой. Отдышаться, подумать немного, маме позвонить, та наверняка уже волнуется без привычного утреннего Люшиного звонка. Но мама, будто почувствовав дочкину тоску, позвонила сама.
– У тебя все в порядке, детонька?
– У меня – да, мамуль. Ребят отвела. Скоро дома буду. Тебе все купила.
– А я к тебе сейчас пойду. Котлеток нажарила вам на ужин. Замечательный телячий фарш при мне прямо вынесли. Такие котлетки – Лешенька хорошо их кушает. Я занесу, посмотрю на тебя и пойду. У меня ученики после двух косяком сегодня.
– Так и не ходи. Я сама к тебе забегу.
– Я уж собралась. Двигаться тоже надо. Все. Жди.
Разговор закончен.
– Мама, – сказала Люша Ивану, – ко мне собирается. С котлетами.
– Завидую. Лучше бы ты этого не говорила. Сердце мое не камень. Тем более я не завтракал.
Он взял Люшин телефон (она так и держала его в руке после маминого звонка) и быстро набрал какой‑то номер. Тут же забрынькал его аппарат.
– Это я контактами обменялся, – пояснил Иван. – Ты сохрани мой номер. Нам с тобой теперь вместе многое суждено.
С этим нельзя было не согласиться.
– Мама пешком к тебе идет? – услышала она вопрос.
– Ага.
– Сколько ей идти? По времени?
– Ну, она еще не вышла. И идет медленно. Минут двадцать, как минимум.
– Отлично. Тогда давай так. Вместе сейчас к участковому нашему зайдем. Поспрашиваем, не знает ли он мальчишку. Если наш, с его участка, обязательно должен знать. А я думаю, что наш. Я на ступни его посмотрел. Грязные, конечно, но не стоптанные так, как будто он долго пешком босой шел. Думаю, выскочил из дому больной, в бреду, к магазину поплелся. А дальше идти не мог.
– Мы, конечно, сходим с тобой к участковому. Только как он определит, о каком ребенке речь? Нам бы фото какое сделать! Как я не догадалась, вот сглупила‑то! – огорчилась Люша.
– Я догадался, – довольно произнес Иван, – вот, смотри. Я, как подходил еще, понял, что с парнем что‑то не то. И вот – видишь? Запечатлел.
Он протянул телефон, на экране которого во всех жутких подробностях предстал ребенок в майке. И чуть левее – Люша спиной, в куртке.
– Слушай, – испугалась Люша, – может, мне переобуться? К участковому?
– Ну смотри сама. Время идет. Мама тебя на улице потом ждать будет.
– Не, у нее свой ключ. Я ее предупрежу, если что.
– Тогда давай. Твоя правда. Тебя к какому подъезду везти?
– К седьмому, – Люша указала направление движения.
– Ну, ничего себе! Это ж надо! – поразился Иван.
– А чего – ничего себе? – не поняла Люша.
– А того! Это мой подъезд! Я тут живу! Нет, ну это ж надо! Только не говори, что ты на восьмом этаже живешь, а то я по законам чести должен буду застрелиться. Иначе не смою свой позор, – прогудел сосед.
– Не волнуйся! Жить будешь! Мы на седьмом! А ты, я поняла, ты, я теперь знаю, из какой квартиры. У тебя долго ремонт делали. Грязно было ужасно, стучали. Мы все ругались с работягами. А потом – тишина. И я все думала, где ж эти новые соседи, въехали, нет? Ремонтировали, ремонтировали, а потом никого и не видать.
– Да мы… я то есть, за городом поселились. Я оттуда на работу ездил. Иногда только ночевал, перед операционным днем, чтоб не опоздать, – пояснил Иван. – Похоже, мне опять повезло! У тебя иногда бывают котлеты…
– А самому слабо котлет нажарить?
– Нет, очень даже не слабо. Давай я тебя на котлеты приглашу. Но не сегодня. Я, видишь, так ничего и не купил поесть, хотя шел с этой целью.
Куда все катится
У участкового им повезло. Во‑первых, он был на месте. Во‑вторых, ребенка признал сразу.
– Это Алеша Карташов. Из вашего же дома. Только из второго подъезда.
Иван коротко поведал, где и в каком состоянии найден был ими Алеша Карташов. Участковый не удивился ни капельки.
– Надо в больницу срочно позвонить, – встрепенулась Люша. – Имя, фамилию, адрес сообщить.
– Это само собой, – кивнул участковый.
Впрочем, Иван уже и так звонил врачу.
А потом они все вместе пошли ко второму подъезду, чтобы посмотреть, что там происходит с матерью Алеши Карташова. По пути участковый вводил их в курс дела.
История Алешина оказалась простой. Пора бы уже привыкнуть, но – не получается. Происходит он из известной семьи. Прадед – академик, прабабка – профессор. Да, да! Они самые. Фамилия на слуху. Да и отец прадеда тоже какой‑то был знаменитый деятель. Партийный, что ли. Вот тут у них квартира, стало быть. Четырехкомнатная. Дом был – полная чаша. Родилась у них одна‑единственная дочь. Тоже наукой занималась, тоже профессор чего‑то там. Жила с мужем в этой же самой квартире. У дочери академика рождается опять же дочь. Ей дают фамилию академика, чтоб, значит, род продолжить. И чтоб жить на этом свете полегче было изначально.
И все хорошо, да? На руках только козыри. Квартира, дача, связи, хорошая фамилия и светлое будущее. Значит, можно спокойно, если что, отправляться в мир иной, поскольку в этом все сделано по полной программе. Академик ушел первым. Через пару лет прабабушка‑профессор отправилась вслед за супругом. Их дочь с мужем, очень приличные и работящие люди, живут дальше. Растят дочь Анастасию. К ним вопросов нет. Полная тишина и благодать. Шесть лет назад умирает муж. Онкология. Причем очень неожиданно и скоротечно умирает. Дочь Анастасия заканчивает школу, поступает в университет и довольно скоро рожает мальчика Алексея. Того самого ребенка, что стоял у продуктового магазина, надеясь на помощь травки, деревца или собачки. Алексей Карташов – полный тезка того самого академика, кстати говоря. Отца у ребенка нет. Они сейчас часто рождаются сами по себе. От матерей. Мода такая. Матери, поди, и сами без понятия, от кого и как. Ладно. Значит, мать Анастасии берется растить ребенка. И растит. Гуляет с ним, кормит. Еще работает при этом.
– Я знаю этого ребенка! – выкрикнула вдруг Люша, схватившись за голову. – Я гуляла с Зайкой, дочкой моей, во дворе, в колясочке. А бабушка его с ним стала выходить. Он немного младше моей. Только я его не узнала сегодня. Это совсем другое лицо. Он был щекастый, пухленький, спал все время.
– Так это когда было! – вздохнул участковый.
И он продолжил рассказывать Алешину биографию. Ушла Алешина мама в отрыв. Загуляла сильно. Прямо покатилась – не остановишь. Но пока бабушка была жива, она как‑то все держала. И надежда была, что, может, выправится, опомнится девка. Мать ее, конечно, все скрывала, но видно было по Анастасии, когда она по двору шла, вся с виду пыльная и никакая, что наркотики она берет серьезные. И чем дальше, тем хуже. Хотя все вроде тихо, соседи тогда не жаловались. Но вот год назад бабушка Алешина умирает внезапно. Обширный инфаркт. И все. Конец. «Скорая» приехала, когда пошла уже агония. Она, эта мать Алешина, жила‑то после смерти матери припеваючи. Видать, дачу продала или другую какую недвижимость. Что‑то у них было. Ну, и жила, компании у нее были – человек по пятьдесят, дневали и ночевали. Темные личности всякие. Соседи мне постоянно жаловались. Я к ней приходил. Разгонял ее дружков. Квартира, конечно, за полгода в притон превратилась, вонь, смрад. Я ее предупреждал: лишат тебя материнских прав, опомнись. Ее на пару недель хватало после моего с ней разговора. Потом опять. Два месяца назад я ей сказал: «Есть такая статья «Отобрание ребенка при непосредственной угрозе жизни ребенка и его здоровью». Последнее предупреждение делаю. Не прекратишь, все. Пойдет ребенок в приют. А ты – под суд».
Надо было тогда уже отбирать. А я семью всю помнил. Надеялся, вдруг дойдет до нее. Она хорошая девочка была. Как ее угораздило… И после разговора моего, мне показалось, подействовало. Соседи говорили, толпы перестали ходить. В доме вроде порядок какой‑никакой навела. Но им верить нельзя, наркошам. У них ни совести, ни души, ничего не остается. Какие‑то проблески, может быть. Я‑то на ее материнские чувства надеялся. А оно – вот как, видишь! Теперь уж точно: ее под суд, сядет она. А парнишку в детдом. У него никого нет из родных.
– Я его усыновлю, – сказал Иван. – Выращу. Лишь бы выздоровел сейчас.
– И я. Я тоже усыновлю. Я его с рождения знаю. И я его нашла. То есть – первая увидела, – подхватила Люша, совершенно неожиданно для самой себя.
– Доченька! Люшенька! Что случилось? Ты куда? – послышался из глубины двора тревожный голос Люшиной мамы.
– Ну вот! Не успела! – шепнула Люша Ивану.
– Что‑то произошло, а ты мне не говоришь? Я так и чувствовала! – Мама уже была совсем рядом.
Иван взял из ее рук явно тяжелую сумку.
– Мамочка, все в порядке. Ты иди домой. Я сейчас тоже приду. Пять минуточек. Мы вот с соседом нашим, Иваном, познакомься, кстати, нашли у продуктового мальчика. А он оказался, помнишь, Алешей Карташовым. Я с его бабушкой гуляла, когда Зайка грудная была. И мы сейчас идем к нему домой, с матерью его разговаривать.
– Господи, господи! Что творится‑то! Где ребенок?
– Он в больнице, мам. В тяжелом состоянии. В очень тяжелом.
– Я с вами иду! – решительно скомандовала мама и, протянув руку Ивану, представилась: – Виктория Александровна, очень приятно. Давайте я сумку свою понесу.
– Очень приятно, Виктория Александровна! Я – Иван. Вы за сумку не беспокойтесь. Мне нетрудно. Хотя, как вы такую тяжесть тащили, я не понимаю.
– Для любимых никакая тяжесть не страшна, – гордо подняла голову мама.
– С мамой лучше не спорить, – засмеялась Люша, – она же Виктория. Всепобедительная.
– Но сумку все равно не отдам, – заявил Иван, – от нее котлетами пахнет.
Похоже, этим заявлением он очаровал материнское сердце Виктории Александровны.
– Котлеты вас ждут! – пообещала она гордо.
Они довольно спокойно вошли в подъезд. Долго ждали лифта, переговариваясь. Мама уточняла детали происшествия, поражаясь каждому слову. Поднялись на самый верхний этаж.
– Налево их квартира, – указал участковый.
Он позвонил. Полная тишина. Справная черная металлическая дверь, обшитая искусственной кожей. Вид полного достатка и благополучия.
– Дома ее нет, что ли? – пробормотал участковый и взялся за ручку двери. И дверь легко открылась.
– Заходим, – велел участковый. – На телефон снимайте все, по порядку. Это для протокола. И не трогаем ничего.
Запах в квартире стоял, как в бомжатнике, невыносимый.
Иван с участковым переглянулись.
– Женщины пусть тут пока побудут, – велел представитель власти.
Люша взяла мамину сумку из рук Ивана. Мужчины ушли в глубь коридора.
– Что творится! – сказала мама. – Вокруг одна беда. Как детей прятать? Куда?
Люша хотела сказать, что надо будет усыновлять Алешу, ведь мать за такое лишат родительских прав стопроцентно. Но не успела. Иван позвал ее:
– Люша, мама пусть останется там. А ты подойди.
Мама не возражала. Теперь она взяла из рук дочери две сумки, но ставить их на пол явно брезговала.
– Мам, ты бы лучше на площадку вышла. Или на улицу спустись, – велела Люша и пошла в дальнюю комнату, откуда звал ее Иван.
– Смерть у нас. Все. Некого родительских прав лишать. Сама себя лишила, – сказал участковый, кивая на матрас в углу комнаты, на котором лежала молодая женщина.
– Дня три уж лежит, судя по всему, – подтвердил Иван. – Но тут уж бригада будет работать. Судмедэксперт точно скажет.
– Ее убили? – ужаснулась Люша.
– Не факт. Может, и передоз. А может, устроили передоз. Квартира‑то, видишь, какая. Кому‑то надо было. Сейчас на мальца опеку оформят, потом квартиру продадут, а мальца вот так же – передозом… – Участковый достал носовой платок: дышать в комнате было невозможно от тошнотворного запаха.
– Сейчас все подъедут. Вы уж останьтесь понятыми, – попросил он. – Протокол подпишете.
– Останемся, конечно, – подтвердила Люша, идя к выходу. – Только ребенка никаким опекунам я не отдам. И квартиру его никто не продаст. Вырастет и будет жить в своей квартире.
– Не скажи гоп, – мрачно заметил участковый.
– Вырастет и будет нормальным парнем, и квартира у него будет, – поддержал Иван. – И никому его не отдадим.
– Сейчас знаешь, сколько на него добрых теть‑дядь губищи жирные раскатают. И жизни лишат, если кто сунется, – качнул головой участковый.
– Ребенку нужен в больницу страховой полис, свидетельство о рождении (там прописка)! – раздался строгий голос Виктории Александровны от лифта. – В опеку я позвонила. Я заслуженный учитель. И посмотрим, кто кому кого не отдаст. Убийцы!
Все это прозвучало так умилительно грозно, что все трое, только что стоявшие у тела Алешиной матери, невольно улыбнулись.
– Мамочка моя, золото мое! – нежно произнесла Люша.
– А этот полис тут фиг найдешь, – констатировал Иван.
– Искать придется, – согласился участковый. – Нам и паспорт умершей понадобится, иначе свидетельство о смерти не выпишут.
Ну что? Пошли они снова в этот, словно войной разоренный, некогда более чем благополучный дом. Кое‑какая мебель еще сохранилась. Самая громоздкая. Холодильник был на месте, пустой, но работающий. Даже книги в книжных шкафах – кому они сейчас нужны. Рояль в гостиной, пыльный, как и все вокруг. Где искать?
Ящики массивного письменного стола в просторной комнате с эркером, служившей некогда кабинетом деду‑академику, были забиты какими‑то бумагами с формулами, квитанциями. Знал бы академик, что станется с его внучкой и правнуком! Ну, знал бы. И что? Мало их знают? Мало живых страдают и тянут до последнего своих уничтожаемых ползучими гадами потомков? Этому, конечно, повезло умереть с сознанием хорошо прожитой жизни. А вот как умирала его дочь? Впрочем, думать можно было все, что угодно, а документы полагалось найти.
Время приближалось к одиннадцати. Люша позвонила на работу, предупредив, что не может находиться онлайн, поскольку должна быть понятой из‑за убийства соседки. Мама все‑таки отправилась домой.
Не может быть, чтобы в квартире исчезли все документы. Что‑то обязательно должно сохраниться. Они даже крышку унитаза подняли, заглянули в морозилку, в духовку. Просто так, для очистки совести, подняла Люша крышку рояля. Вроде ничего. Струны натянутые. Под ними… Да! Под ними углядела она пластиковую папку такого же золотого оттенка, что и дерево под струнами.
– Смотрите, – позвала она. – Тут, может быть, что‑то есть. Или это к роялю относится?
Осторожно вытянули папку. Многое из того, что они искали, находилось именно в ней. Все свидетельства о смерти, какие‑то кладбищенские бумаги, свидетельство о рождении Алексея Алексеевича Карташова с прочерком в графе отец. Копия завещания. Оказывается, бабушка завещала квартиру внуку‑младенцу, а дачу – дочери. Вот дачу, видимо, дочь и продала, на что и гуляла, сколько могла. Тут же хранились страховые полисы. Видимо, в какую‑то минуту просветления девушка решила как‑то замаскировать важные документы.
Паспорт обнаружил судмедэксперт под подушкой у покойницы. Там же лежало важное сокровище: купюра достоинством 1 тысяча рублей.
– Трое суток пролежала, не меньше, – постановил эксперт. – Проведем все исследования. Но на первый взгляд уверенно говорю: передоз.
Что происходило с ребенком эти трое суток, когда мертвая мать спала вечным сном, это еще предстояло узнать. Если только мальчик выживет и вспомнит что‑то.
– Я беру полис и свидетельство о рождении для больницы. Еще надо бы в поликлинике его карту взять. Там прививки и все такое, – объявил Иван.
Наконец, они расписались в протоколе. Тело увезли в морг, двери квартиры опечатали.
– Ну и денек, – сказал Иван, когда они спускались в лифте. – А я, представь, утром зарядку делал и думал: как я одинок, да и ладно. Привыкать к одиночеству собрался.
Люша засмеялась:
– А я вчера об этом думала. Перед сном. Дневник свой старый нашла, почитала и решила, что никого‑никого мне в жизни не надо. Буду одна, и все.
– Ничего себе! Это ты‑то одна! С двумя детьми – разве можно быть одной?
– Очень можно! – убежденно сказала Люша. – Еще как. Детям все отдаешь. Все! И с ними, конечно, не скучно. Но… Ладно, замнем эту тему. Я для себя все решила.
– Вчера? – спросил Иван.
– Вчера, – подтвердила Люша.
– А я сегодня!
– Ну и хорошо! Пойдем котлеты есть, что ли?
Иван засиял.
– Котлеты! Ура! Только я через пятнадцать минут ровно нагряну. Мне же пса надо в ветеринарку завезти. У меня тут рядом есть подруга, вместе в меде учились, а потом она почему‑то в Айболита переквалифицировалась, свою клинику открыла. Я уже договорился. Пса завезу, она осмотрит, отмоют его. Если ничей, станет мой. А если чей‑то, будем искать.
Люша совсем забыла про собаку. Надо же! Иван помнил все! Вот удивительный человек ей встретился: такого ей и не попадалось. Хотя… Первый муж. Вот точно такой же был. «Осторожно, – велела себе Люша. – Помни: одиночество – отличная штука. Ты счастлива, пока одна. Никто не может сделать тебе больно. Одиночество – твоя сила».
Долгожданные котлеты
Дома пахло котлетами и борщом. Мама уже все содержимое своей сумки‑самобранки разложила по полкам в холодильнике. Накрыла на стол. На троих.
– И где же Иван? – разочарованно протянула она. – Он же котлеток хотел!
– Сейчас придет, с собакой поехал к ветеринару. Мы же не только ребенка, мы еще и собаку нашли. Он будет скоро, не волнуйся. Бредил твоими котлетами, – утешила маму Люша.
– Только, Люшенька, собачку нам не надо, мы не справимся. Мальчика обязательно возьмем, обязательно! Я выращу! А собачку мы не потянем, – просительно заговорила мама. – Собачка – это грязь в доме, глисты, инфекция, беспорядок. При трех детях нам собачку – никак.
Люша не выдержала и расхохоталась. Ну, правда! Ну у кого еще такая золотая мамочка? Спокойно и радостно соглашается растить чужого ребенка – такого! И опасается собачки.
– Мамуль! Собачку Иван нам не отдаст. Он ее берет. Тут даже говорить не о чем!
– Хороший он человек, Люш, – прочувствованно сказала мама. – Женат?
– Только развелся. А что? Ты ищешь жениха?
– Ищу! Тебе! Жениха! А что? В этом есть что‑то плохое? Порочное? Хотеть устроить личную жизнь дочери? – мама выразительно смотрела на Люшу, всем своим назидательным видом давая понять, насколько та еще глупа, незрела и безответственна.
– Все хорошо, мамуль, успокойся. Только нельзя в каждом встречном‑поперечном спутника жизни мне видеть. И я сыта спутниками, мамуль. У меня все хорошо, – стараясь быть убедительной провозгласила Люша.
Она наконец спокойно, не спеша, умылась, расчесала волосы и даже переоделась. Дом, милый дом! Только ты даешь силы! На душе у Люши было спокойно и радостно, несмотря на утренние переживания.
В дверь позвонили. Она побежала открывать, зная, что это Иван, и радуясь тому, что мама будет сейчас кормить его котлетами, сердиться на его плохой аппетит, шутить.
Иван вошел с улыбкой. Как домой. Вручил несколько шоколадок:
– Вот, ребятам твоим. Не знал, какие они любят.
– Они почему‑то молочный едят. Фу! А я зато – вот, черный с орехами. Это – мне будет, ладно? – обрадовалась Люша.
Мама за столом ворковала, как голубица.
– Вам еще борща подлить, Иван? А сметанки?
– Да! – с вожделением подтверждал Иван. – И борща, и сметанки! Неужели это вы все в своей сумке принесли, Виктория Александровна?
– Конечно! Борщ в специальных пластиковых банках, видите? Ешьте, ешьте, я завтра новый супчик принесу. Это ж одно наслаждение смотреть, как он кушает!
– Вы только не носите! Я за вами заезжать буду. Тяжело такое нести. Вредно для позвоночника, – велел Иван между делом.
Он выглядел совершенно счастливым.
Люша смотрела‑смотрела на него и рассмеялась.
– Ты чего? – поднял на нее глаза Иван. – Ем не так?
– Почему не так? Очень даже так, – продолжала смеяться Люша. – Я просто вспомнила, что когда тебя увидела там, у магазина, подумала про тебя «мордоворот». А ты совсем не он.
Иван тоже рассмеялся.
– А я про тебя подумал «психическая», ты только не обижайся. – Иван опасливо глянул на Викторию Александровну.
– Почему же вы так подумали? – с живым интересом отозвалась та.
– Мам, я сегодня утром очень спешила, не причесалась, туфли разные напялила.
– А, это пустяки. Бывает.
– Я потом тоже понял, что это совершенные пустяки. Вообще нельзя выводы о человеке на голодный желудок делать.
– Сейчас я похорошела? – засмеялась снова Люша.
– Невероятно! – подтвердил Иван. – Стала как белая Лебедь. Помнишь? «Глядь: поверх текучих вод Лебедь белая плывет». Такая стала.
– За прекрасные слова полагаются котлеты! – торжественно провозгласила мама, поднося Ивану тарелку с горкой котлет.
– Главное: не привыкать! – воскликнул Иван, набрасываясь на долгожданные деликатесы.
– Как мне повезло сегодня! Какой у меня едок замечательный появился! – сияла мама.
И Люша почему‑то думала, что ей повезло. Странный день. Столько всего. И такого ужаса. А она сидит дома и чувствует, что ей повезло. Ну – бывают такие особенные дни. Главное – не привыкать. Правильно сказал Иван!
* * *
Потом они распрощались. Маме пора было домой, вот‑вот ученик должен был подойти. Иван вызвался ее подвезти. В три у него начинался консультационный прием пациентов.
– Я позвоню, – целуя дочку на прощание, пообещала мама.
– И я вечером позвоню, после девяти. Про состояние Алексея будет известно. Ну и вообще. Можно? – спросил Иван.
– Нужно! – уверенно припечатала мама.
– Конечно, можно, я ждать буду, – поддержала Люша.
* * *
Мама позвонила через десять минут. Люша еще и со стола убрать не успела.
– Я дома! Он меня довез, – возбужденно заговорила мама. – Очень прошу тебя: приглядись и не фыркай! Ты поняла?
– Ма‑ам! Ну что ты в самом деле! Мне работать надо! Ну, случайная встреча. Ну, сосед. Дальше что?
– Я тут недавно слышала фразу. Она мне очень понравилась. Вот: жизнь – это океан ветвящихся возможностей. Понимаешь? Возможностей много! Океан! Только надо свою увидеть и не упустить. – Виктория Александровна уже отчетливо видела цель и не видела препятствий к ее достижению.
– Мамочка, мне уже хватило тех ветвящихся возможностей, которые меня поимели по полной программе. Давай не будем. Ладно? – взмолилась Люша.
– Давай будем! – постановила мамуля, отправляясь натаскивать очередного ученика на сдачу ЕГЭ.
Ты ведь тоже любишь вечера?
Иван позвонил, когда Люша только‑только уложила детей.
– Ну ты как? Показать тебе собачку? Я после работы заехал, забрал его, не узнаешь!
– Покажи, – шепотом отозвалась Люша. – Только он лаять не будет? Моих бы не разбудить.
– Он молчаливый, – тоже шепотом отозвался Иван. – Вообще не лает.
Люди всегда начинают шептать в трубку, если с ними говоришь тихо. Рефлекс такой.
– Спускайтесь, – велела Люша, – я дверь открываю.
Собака была просто неузнаваема. Выкупана, подстрижена. Пес и сам осознавал, что хорош собой, и смотрел гордо и радостно. Ребра только у гордеца сильно выступали: явно голодал последнее время.
– Знакомься, – представил Иван, – зовут его Парнас и там еще много чего, он породистый. А мы с ним договорились, что звать я его буду Парень. Да, Парень?
Парень радостно завилял хвостом.
– Как ты узнал? – удивилась Люша.
– Это не я, подруга моя. У Парня чип, а если чип, всю информацию о нем можно узнать. Вот я пока работал, все о нем и выяснили. Он сам‑то – мужчина в полном расцвете сил. Ему три года всего. А вот хозяйке его лет было немало. Ну, обычная история: хозяйки не стало, Парня на улицу выгнали. Сирота он.
– Был сирота, – сказала Люша, – а теперь у него есть ты. И я, если что.
– Это точно! Он ведь натерпелся. Да и жить ему оставалось… не знаю сколько. Но тут ездят всякие: увидят собаку бесхозную, убивают. Укол – и нет собаки. Или отраву какую дадут сожрать.
– Повезло ему, – сказала Люша.
Парень, понимая, что речь идет о нем, вилял и вилял хвостом.
– Пойдем, накормлю тебя, ты ужинал после работы? – предложила она гостю.
– Представь себе, нет, от ужина не откажусь. Но потом – я твой должник, потом я буду всех вас угощать: тебя, маму твою, ребят.
– На нас не напасешься, – отмахнулась Люша. – Ты и не думай. Вот, ешь. Котлеты опять. Борщ еще остался. Будешь?
– Обязательно! Со сметаной!
– Как ты думаешь, если Парню дать котлету, ему не повредит?
– Уверен, что он будет счастлив.
Парень хрумкнул, сглотнул – и нет котлеты.
– Его надо моим детям показывать, как едят хорошие люди, – сказала Люша.
– И хорошие собаки, – поддержал Иван.
– Что с ребенком, ты узнавал? – спросила Люша.
– Ясное дело. Я им и номер полиса продиктовал, и все данные. Не раз созванивались. Лечат его. Он тяжелый. Но все усилия будут приложены.
– Знаешь, что мама моя сказала? Я веселилась. Говорит, собачку, Люшенька, мы не возьмем, от собачки зараза деткам, глисты. Нам ведь теперь о трех детках заботиться придется. Сказала, как о само собой разумеющемся деле, представь, – похвасталась Люша.
– Мама у тебя суперская, – подтвердил Иван. – Только давай сейчас не говорить о том, кто ребенка будет воспитывать. Во‑первых, пусть он поправится. Его жизнь на волоске сейчас… А во‑вторых, я вообще‑то хочу усыновить этого ребенка. У тебя двое. А у меня – никого. Понимаешь?
– Давай отложим разговор. День такой был… длинный. Столько всего. Главное, чтоб ребенок жил и был здоров. Остальное решится как‑нибудь, – попросила Люша.
– Да, спать пора. У меня завтра операционный день. С раннего утра. Ты сова или жаворонок? – Иван встал из‑за стола и стал собирать тарелки.
– Ты оставь, я завтра с утра все уберу, сил сейчас нет, – махнула Люша рукой. – Я была сова, а теперь я медведь‑шатун. Я спала бы и спала, а мне не дают. Особенно с утра. Люблю подольше поспать, а не получается никак. А ты?
– Я – супержаворонок. Легко встаю в пять утра. Но и лечь люблю не позже десяти. Если только не летом. Летом темнеет поздно. Пока свет, я могу и не спать.