- Отлично, - серьезно ответила она. – Я больше не буду это упоминать. Но ты действительно должен прекратить курить. Я услышала запах, как только вошла в дом.
- Иисусе, ты, блядь, издеваешься надо мной? – недоверчиво спросил я. – Вы меня закопаете, если я не захочу бросать? Отшлепаете меня? Изолируете, пока я не начну слушать вас?
- Не соблазняй меня вариантами, - сказала она, улыбка вернулась на ее лицо. – Я позвоню твоему отцу.
- Оу, так ты собираешься, блядь, настучать на меня, да? – с сарказмом спросил я, поднимаясь и смеясь. – Мне крайне жаль разрушать твои планы, но он уже знает, чем я занимаюсь, так что говори ты ему, или нет, одна хрень. И я сомневаюсь, что Алек обрадуется, когда ты станешь крысой.
- Как ты только что назвал меня? – спросила она, когда я проходил мимо, босыми ногами ощущая деревянный пол.
- Ты слышала, - выкрикнул я, выходя из комнаты и спускаясь по ступенькам.
Я шел на кухню. Эсме пошла за мной, лишь на миг задержавшись в кабинете. Кафельный пол был влажным и холодным, похоже, его только что помыли, но я забил на это дерьмо. Я начал рыться по ящикам в поисках каких-нибудь сраных обезболивающих для своей башки, и вскоре нашел в столе пачку таблеток. Я открыл холодильник, достал бутылку "Серого Гуся", открыл и сделал большой глоток. Потом я кинул две пилюли в рот, запивая их водкой.
- С этим тебе тоже стоит сделать перерыв. Слишком рано, чтобы пить, - прокомментировала Эсме, глядя на часы.
Я закатил глаза и сделал еще глоток. Водка обжигала горло, грудь онемела, по телу распространялось покалывание.
- Я где-то слышал, что лучший способ избавиться от похмелья – это снова напиться. Плюс, как там говориться? Бутылка в день – и доктор не нужен? – спросил я, поднимая бутылку и делая еще глоток. – Выглядит, как план, который я должен выполнять.
|
|
Она засмеялась, качая головой.
– Все не так, и ты это знаешь, - сказала она. – И я не откажусь от своих слов, Эдвард. Ты уничтожишь свою печень еще до двадцать первого дня рождения.
- Какая разница, - пробормотал я, меня раздражал ее наставительный тон. – С каждым разом, как я тебя вижу, ты все больше начинаешь походить на моего гребаного отца. Ты за этим сюда пришла, Эсме – брюзжать? Если да, то, серьезно, у меня, блядь, нет для этого настроения, особенно сегодня, так что не время читать мне сраные лекции.
- Нет, я пришла не для этого, - ответила она. – Я пришла, чтобы проверить, как ты.
- Ну да, отлично, мы уже установили, что я, по ходу, еще жив; что еще я могу для тебя сделать? – спросил я. – У меня чертовски много дерьма, с которым нужно за день разобраться. И как, на хер, ты сюда пробралась? Я не слышал звонка.
- Леа меня впустила, - сказала она.
- Замечательно, - пробормотал я, делая еще глоток водки. – Напомни мне, чтобы я от нее избавился.
- Ой, не будь смешным. Ты от нее не избавишься, - со смехом сказала она. – Она знает, что делает, и ты бы, наверное, был по уши в грязи, если бы не она. Плюс, моя компания так уж плоха? Ты живешь меньше чем в миле от меня, а я так редко тебя вижу. Ты слишком крут, чтобы проводить время со своей любимой тетей?
- Ты моя единственная тетя, Эсме, и насчет "любимая" еще можно поспорить, - шутливо сказал я. – И нет, я не слишком крут для тебя. Я просто… занят.
- Занят, - она попробовала слово на вкус.
Тут ее взгляд стал напряженным, словно она смотрела сквозь меня.
|
|
– В вольном переводе "я тебя избегаю", да? Как дела в школе?
- Продвигаются, - ответил я, пожимая плечами.
Она не сводила с меня глаз, очевидно, ожидая лучшего ответа, но, блядь, я не знаю, что она хочет услышать. Я только закончил свой первый семестр в Чикагском колледже, и поступил на курс музыки в Ассоциации Изобразительных Искусств. Это была только одна из многих вещей, которые меня интересовали, но при этом не забирали столько времени, чтобы я не мог заниматься другими своими обязанностями. Но все равно, это дерьмо оказалось тяжелее, чем я рассчитывал. Мои оценки были весьма посредственными, мне было тяжело на чем-то сфокусироваться, и я знал, что если не соберусь, то никогда не смогу перевестись в университет с четырьмя годами обучения. Летом я поступил на несколько подготовительных курсов, которые начались неделю назад, и я пипец как старался найти для этого время, но пока положение дел было херовым.
- Может, если бы ты столько не пил… - начала она, но я поднял руки, останавливая ее, прежде чем взорвусь.
- Хватит, - жестко сказал я. – Я знаю, что ты хочешь мне добра, но, Иисусе, хватит! Меня уже тошнит от того, что все указывают, как поступать со своей жизнью. Я делаю то, что приказывает мне Аро, я держусь подальше от Молли, я даже поступил в школу и никого не достаю. Так чего еще люди ждут от меня? Я стараюсь изо всех сил.
- Я знаю, что ты стараешься, - промямлила она. – И я знаю, что ты этого не видишь, но я горжусь тобой, детка. Я просто переживаю, что ты тут совсем один.
- Я не один, Эсме. У меня есть Леа, которая натирает полы, и это, чтобы я не замерз ночью, - сказал я, поднимая повыше бутылку с водкой. – Что еще мне нужно?
|
|
Она просто стояла и смотрела на меня, и выражение ее лица говорило лучше всяких гребаных слов. Мы оба знали, что мне нужно, но это - единственное, чего у меня никогда больше не будет. Мне было мучительно трудно думать об этом, боль в груди была все так же сильна, как и тем декабрьским утром.
Декабря 2006 года.
Я сидел на ступеньке, крепко вцепившись руками в волосы, и пытался взять себя в руки. Я не знал, сколько времени я уже тут торчу, у ног валялась спортивная сумка, полная шмоток, а каждая секунда тянулась не меньше вечности. Время, блядь, издевалось надо мной, оно преспокойно проходило мимо меня, а я был тут, неподвижный, не в силах встретиться с тем, что меня ожидало. Я презренный трус, жалкий и слабый, я разваливаюсь на куски из-за того, в чем сам виноват.
Руки неистово тряслись, желудок переворачивался, а грудь пульсировала от боли, когда я старался избавиться от чувств. Сердце бешено билось, а от того, что кровь неслась по венам, меня окутывал туман; и я переживал, что сдамся, если не смогу справиться с собой. Мне казалось, что у меня вырывают сердце, резко, безжалостно, но зачем оно мне, когда я покину этот дом. Счастье, которое я нашел в его стенах, будет омрачено воспоминаниями, и я знал, что заслуживаю эту боль. Я смотрел на проступающие на руках сосуды, каждое биение сердце напоминало мне, что я еще жив, хотя внутри я уже умирал.
Да, я драматизирую, но как иначе? Это охеренно больно.
Позади я услышал шаги и напрягся, меня, казалось, вот-вот стошнит. Я боялся, что Изабелла проснется и поймает меня, но часть меня предательски на это надеялась. Часть меня хотела, чтобы она, на хер, остановила меня, не дала покинуть ее; глубоко внутри я понимал, что никогда не смогу оставить свою девочку, бросить, если она будет рядом. Я ни разу не смог отказать ей, даже если это было неправильно. И я еще раз доказал это несколько часов назад, когда она попросила меня заняться с ней любовью… Какой гребаный мужчина согласиться на это, зная, что уходит?
Например, такой гребаный мужчина чести, как я…
- Я удивлен, что ты еще здесь, - тихо сказал Джаспер, садясь рядом со мной. – Я думал, ты к этому времени уже уйдешь.
- И я так думал, - пробормотал я, голос дрожал, и я сжал руки в кулаки, чтобы не расплакаться.
Тело, на хер, не подчинялось мне.
– Иисусе, это, блядь, уничтожит ее.
- Да.
- Замечательно, - выплюнул я. – Спасибо, теперь мне еще лучше.
- А ты хотел, чтобы я соврал? – спросил он, приподнимая брови, когда я глянул на брата. – Она любит тебя, и до встречи с тобой никогда не знала, что такое "любить". Ей будет очень больно, Эдвард. Этого никак не избежать.
- Просто охеренно, блядь, - сказал я, качая головой. – Все не так должно быть. Не так это должно было закончиться, Джаспер. Мы должны были быть вместе. Мы должны были поехать в Калифорнию, подальше от всего этого дерьма, пойти в школу и жить среди этих тупых пальм, потому что это сделало бы ее счастливой. Мы должны были поехать туда и просто быть. Вместе. В первый раз в наших гребаных жизнях мы просто должны были жить, а глянь, как все повернулась. Что, блядь, я натворил?
- Ты готов передумать? – спросил он. – Ты еще не уехал, Эдвард. Может, Эмметт был прав. Может, еще не поздно.
- Слишком поздно, - с нажимом сказал я. – Слишком поздно стало, когда я принял эту сраную клятву. Изабелла выше этого дерьма, Джаспер. Она лучше той жизни, которую я могу ей предложить. Она провела всю жизнь в рабстве из-за этих ублюдков… как я могу требовать, чтобы она пожертвовала и своим будущим ради них? Нет, Эмметт ошибается. Уже слишком поздно.
- Хорошо, но разве так все должно быть? – спросил он. – Разве ты не можешь поговорить с ней и сделать так, чтобы она поняла?
- Что я должен сказать? – скептически спросил я. – Я люблю тебя, но должен оставить тебя? Поверь мне – это для твоего же добра? Иисусе, я не смогу посмотреть ей в глаза и сказать это дерьмо ей в лицо, даже если это правда! Она будет умолять меня передумать, а так нельзя, Джаспер. Но я, блядь, передумаю, потому что я слаб, и что тогда? Что будет через двадцать лет, когда она возненавидит меня за то, что я не дал ей шанс добиться всего того дерьма, которое обещал, и будет чертовски поздно для нее начать заново? Иисусе, а что, если, блядь, ее убьют? Если она закончит, как мама? Я никогда себя не прощу. Я не могу с ней так поступить, но и она не сможет это понять, только не сейчас.
- И что я должен буду ей сказать? – тихо спросил он. – Я пытаюсь поддержать тебя, даже если не согласен с тобой. Но скажи, чего ты от меня ждешь.
- Ты должен пообещать мне, что заставишь ее поверить, что я ей не нужен, что она уже готова сделать это дерьмо самостоятельно, потому что я знаю ее, Джаспер. Она будет напугана, но ты убедишь ее, что эта хрень для ее же добра, даже если не веришь в это сам, - бормотал я, вставая со ступеньки и направляясь в фойе.
От расстройства чувств я крепко вцепился в волосы, ноги подгибались.
– Скажи мне, что сделаешь все, что потребуется.
- Ты знаешь, что сделаю, - ответил он, глядя на меня с серьезным выражением лица. – Я уже пообещал тебе это. Я буду убеждать ее, что ты ей не нужен … но кого ты сам пытаешься убедить, Эдвард? Кого ты пытаешься убедить, что с тобой все будет хорошо?
- Пока она в порядке, и я буду, - сказал я.
- И ты доверишь мне это?
- Да, - сказал я. – Ты сильнее нас всех похож на маму. У тебя ее умение сострадать, ты ненавидишь гребаную мафию, и ты никогда не мирился с рабством. Я знаю, что твоя поддержка поможет ей выбраться отсюда и начать заново, потому что ты единственный видишь, как прогнил этот чертов мир, и насколько лучше будет для нее убраться подальше.
- Но если ты доверяешь мне, если думаешь, что я смогу позаботиться о ней, и веришь, что будешь в порядке, пока она в безопасности, почему ты до сих пор тут, Эдвард?
Его вопрос застал меня врасплох, я украдкой глянул на него, не зная, что, блядь, отвечать. Он не сводил с меня внимательного взгляда, ожидая ответа. Но правда в том, что даже мысль, что я выйду за порог этого дома, причиняла такую невероятно сильную боль, что я и представить раньше не мог. Прежде чем на ум пришло что-то подходящее, открылась входная дверь, и внутрь ввалился Эмметт. Он застыл, заметив меня; и тут я понял, что на нем та же одежда, что и днем, а это значит, что он, черт подери, не спал.
Он прищурился и с силой захлопнул дверь, от него так и веяло гневом. Он вот-вот, казалось, выйдет из себя, но тут он поступил по-другому, непредсказуемо. Его слова умели ранить не меньше, чем кулаки.
- Я вижу, что ты еще не успел ее бросить, - колко заметил он, мне стало еще больнее. – Это значит, что ты послушался чувств?
- Оставь его в покое, Эмметт, - встрял Джаспер. – Ты только все усугубляешь.
- Я усугубляю?! – недоверчиво переспросил он. – Кто-то пытается поговорить с ним и заставить передумать, прежде чем он совершит самую большую ошибку в жизни, покинув ее. Как ты можешь поддерживать это дерьмо, Джазз? Она – самое лучшее, что с ним случалось!
- Думаешь, я этого не знаю? – выплюнул я. – Я люблю ее, Эмметт, и мне охеренно повезло, что она дала мне шанс. И именно поэтому я так поступаю, не знаю, почему ты этого не видишь! Она заслужила свободу и возможность выбора!
- Так какого хера ты отбираешь это у нее? – заорал он. – Ты утверждаешь, что поступаешь так, чтобы она была свободной и делала то, что хочет, но, блядь, ты дал ей шанс сказать, чего она хочет? Ты хоть раз спросил ее, Эдвард? Ты делаешь выбор за нее, вместо того, чтобы предоставить ей это право!
- Я не могу просить ее выбрать меня! Я не могу взвалить на нее такую ношу и заставить принимать первое в жизни настоящее решение, когда она будет во власти чувств. Чертовски дерьмово так поступать, да? Она всегда охеренно переживает за всех, забывая о себе, потому что всякие мудаки годами втолковывали ей это, и чем я буду лучше, если попрошу поставить и меня на первое место! Она не знает лучшего и выберет меня, а ведь она даже не поймет, от чего, блядь, отказывается, чего она заслуживает. Она достойна открыть все удивительные стороны нашего мира, только хорошие, знает она это, или нет.
- Самая тупая вещь, которую я только слышал в жизни, - резко ответил Эмметт. – Ты хоть слышишь себя? Какое у тебя право принимать это решение вместо нее – ты что, знаешь лучше, чем она? Относишься к ней со снисхождением? А может, умеришь свой пыл? Ты даже ей не доверяешь!
- Черт возьми, я всецело ей доверяю! – закричал я. – Она лучше всего этого, Эмметт. И, может, она хочет меня, но я не то, что ей нужно. Я недостаточно хорош для нее!
- По твоему мнению, - выплюнул он, подходя ближе и вглядываясь мне в лицо, он все больше злился. – Но, как я сказал, ты даже ее не спросил. Ты просто так подумал и решил, высокомерный придурок. Кому какое дело, что хочет Иззи Биззи, да? Мы же все знаем лучше, чем она, и принимаем решения за нее, и свято верим, что это то, что ей нужно. А может она, б…ь, знает, чего хочет?
- Ты думаешь, я не знаю, чего она хочет? Она хочет будущее, Эмметт. Она хочет в колледж, хочет жизнь подальше от этого дерьма, - кричал я. – Она хочет быть свободной.
- Но она не свободна, - сказал он. – Нет, пока ты принимаешь решения за нее. Я думал, что ты лучше, Эдвард. Но, похоже, я ошибся в тебе. Если ты не видишь, что значишь для нее больше, чем что-либо другое, может, ты и не любишь ее так, как я думал. Может, ей будет лучше без такого урода, как ты.
Как только эти слова слетели с его губ, я переполнился гневом и занес руку назад, нанося удар со всей силой, на которую был способен. Кулак врезался в его челюсть, и он отступил на несколько шагов, пойманный мною врасплох. Но стоило ему восстановить равновесие, как он бросился на меня. Джаспер подскочил и попытался разъединить нас, но Эмметт был слишком силен и добрался до меня первым. Он швырнул меня на стенку, вдавив в нее левой рукой, а правой замахнулся для удара. Но прежде чем он успел, раздался громкий жесткий голос, он отвлек нас обоих.
- Достаточно!
Эмметт отпустил меня, и я мельком глянул в сторону кухни - Алек направлялся к нам, его лицо было суровым. Он схватил Эмметта и оттолкнул его, а потом встал между нами.
– Он не знает, что, блядь, говорит! – резко сказал я, слезы застилали глаза.
- Я? Это ты облажался, блядь! – взревел Эмметт.
- Я сказал достаточно! Вы оба без понятия, о чем говорите! Правда в том, что все мы принимаем решения, и это имеет последствия для других, хотим мы этого или нет. Это называется жизнью. Вы, ребята, серьезно, такие тупые, что не понимаете концепции причины и следствия? – с нажимом спросил он, глядя на нас.
- Это не просто нежелательный побочный эффект, - сказал Эмметт.
- Да, это так, - ответил Алек. – Не имеет значения, что сегодня делает Эдвард. Правда в том, что у Изабеллы отнимут право выбора, и виноват в этом будет не только Эдвард. Очень многое у нее отобрали при рождении, и мы это уже не изменим. Вы не перепишете прошлое! А вы стоите тут и несете всякую чушь о свободе, как будто это слово что-то изменит. Вы такие же идеалисты, как ваш отец! Свобода – это то, что вы сами в нее вкладываете.
- Все мы вынуждены идти на жертвы и следовать правилам, которые не хотели бы выполнять, - через миг продолжил он. – На нас отображаются последствия выбора, сделанного другими, и этот случай – не исключение. Если Изабелла захочет быть с Эдвардом, она потеряет право выбора, она будет постоянно ощущать на себе влияние планов других людей, которых будет презирать. Если Эдвард уедет без нее, она потеряет возможность быть с ним. Эдвард решил ее судьбу, когда выбрал собственную, потому что именно это происходит, когда вы кладете на чашу весов любовь и доверие, а потом видите, какое между ними расстояние.
Он повернулся к Эмметту и одарил его многозначительным взглядом.
– Разве не так все расстаются? Разрыв не всегда инициатива двух сторон – иногда один человек выбирает уйти, а другому не дают высказаться. Ты намекаешь, что у Эдварда нет права закончить отношения, если он хочет? Разве это не лицемерно – читать нотации людям, которые вольны делать выбор? Эдвард не решает будущее Изабеллы. Он решает собственное будущее, и, к сожалению, его решение отобразится и на Изабелле – ей придется что-то потерять. Это часть жизни, и все мы с этим сталкиваемся, кем бы мы ни были.
Затем он повернулся ко мне, и я напрягся, меня потряс гнев на его лице.
– А тебе нужно набраться храбрости и пройти через это. Ты сидишь тут все утро и задним числом все обдумываешь, и меня это задолбало. Давай, или иди назад вверх по лестнице к Изабелле, или выходи через парадную дверь, но не надо колебаться посередине. Ты принял решение, теперь ты принадлежишь Чикаго, так будь мужчиной и делай то, что от тебя ждут. Ты или берешь ее с собой, или нет, Эдвард. В любом случае она что-то теряет, вопрос только – что именно. Так что решай, хочешь ли ты, чтобы она разделила с тобой нынешнюю жизнь. И решай немедленно!
Я уставился на него, онемев от его речи. В фойе нависла тишина и напряжение, все вокруг не сводили с меня глаз, а от нервов меня начало подташнивать.
– Я не могу привезти ее в Чикаго, - тихо сказал я через минуту, качая головой. – Не могу привезти ее к этим людям. Они уже достаточно обгадили ей жизнь.
Эмметт застонал, а Алек кивнул.
– Хорошо. Тогда соберись - мы встретимся в машине через пять минут. Если тебя там не будет, я вернусь за тобой, и уверяю – тебе этого не захочется.
Он вытащил из кармана ключи и направился к выходу, исчезнув за дверью без единого слова. Я сделал глубокий вдох, вытер слезы с лица и повернулся к Джасперу. Он сочувствующе посмотрел на меня, но я лишь покачал головой, не желая видеть это дерьмо, и полез в карман. Я достал оттуда связку ключей, снял с нее ключ от дома в Чикаго, а остальные протянул брату.
- Отдай мою машину Изабелле. Я разбил ее "Ауди", а ей нужен автомобиль, чтобы начать с нуля. Если она не захочет взять ее, она может продать машину или, на хер, сжечь, пусть сама решит. Теперь мне уже все равно, - пробормотал я. – У отца все ее финансовые документы. Наверняка она заговорит об этом дерьме, о том, что у нее нет денег, но это не так, и ты ей это напомнишь. Если тебе понадобится что-то еще, больше денег, чтобы помочь ей устроиться, просто дай мне знать.
Позади меня Эмметт издал горький смешок, а я сжал руки в кулаки. Я быстро объяснил Джасперу, что оставил свой телефон в спальне, и заставил его пообещать, что он изменит номер Изабеллы. Когда мы все обсудили, я схватил сумку и, быстро попрощавшись с Джаспером, повернулся к двери. И столкнулся лицом к лицу с Эмметтом – он перекрывал мне дорогу. Он явно был расстроен, его ноздри раздувались, и он изо всех сил держал себя в руках.
- Не жди, что я буду рядом, когда ты, на хер, сломаешься, - серьезно сказал он. – Единственное, что ты сможешь услышать от меня - "я же тебе говорил".
Он долго смотрел на меня, а потом отступил в сторону, давая мне пройти. Я подошел к двери и замер на мгновение, сердце запульсировало от боли, когда я прикоснулся к дверной ручке. Я закрыл глаза и вздохнул; когда я переступал через порог, из глаз снова брызнули слезы.
- Прощай, - прошептал я.
*****
- Эдвард!
Резкий голос выдернул меня из воспоминаний, и я повернулся к Эсме, замечая на ее лице ожидающее выражение.
– Что? – спросил я, не уверенный, что, блядь, она сказала, потому что я не слушал.
- Я сказала, что сегодня у Эмметта холостяцкая вечеринка.
- Разве? – удивленно переспросил я. – Думаю, мое приглашение затерялось на почте.
- Не будь идиотом, ты знаешь, что приглашен, - парировала она. – Он будет в восторге, если ты появишься, - я сухо засмеялся и пробежался рукой по волосам, отворачиваясь от нее.
- Я уверен, что, если бы Эмметт хотел меня там видеть, он бы сам попросил меня придти, - сказал я. – Я точно не его любимчик, знаешь ли. Я даже удивлен, что приглашен на эту сраную свадьбу. Но опять-таки, ты отправляла эти гребаные приглашения, так что он мог даже быть не в курсе.
- Не будь смешным. Вы братья, - тихо сказала она. – Вы должны прекратить эту вражду. Жизнь слишком коротка. Вы любите друг друга – пора начать снова это показывать.
- Ну да, только это не у меня проблемы, - заявил я, качая головой.
Эмметт не отказался от своих последних слов в Форксе, и в наши прошлые встречи мы едва перекинулись хоть парой слов. Каждый раз, когда мы сталкивались в доме Эсме, мы старались вести себя цивилизованно ради остальных членов семьи, но, очевидно, ему было нечего мне сказать. Он затаил на меня обиду, и я не мог вынести презрение в его глазах, которым он каждый раз награждал меня. Именно поэтому, а еще из-за гребаной жалости, я перестал общаться с большинством из них. Джаспер прекратил звонить мне через несколько месяцев и не отвечал на мои звонки, а когда все же брал трубку, то говорил неясными фразами и бегло. За исключением Алека, с которым я виделся каждый пропащий день в Borgata, я почти не контактировал с семьей.
– Ты читаешь лекцию не тому мудаку. Расскажи Эмметту эту хрень.
- Думаешь, еще не прочитала? – спросила она. – Вы оба жуткие упрямцы, киваете друг на друга и говорите, что это не ваша проблема. Честно, вы оба виноваты, но вы не сдадитесь, пока один из вас не отступит.
- Ты ждешь, что это буду я? – скептически спросил я. – Я не сделал ничего неправильного, Эсме, а ты ждешь, что я соглашусь, что сделал? Это полная херня.
- Я этого не говорила, Эдвард. Я сказала "отступит", а не "пойдет на обман", - тихо заметила она. – Заключить перемирие – не значит проиграть, ты должен это понять. Это значит, что ты признаешь битву ненужной.
- Какая разница, - промямлил я, качая головой. – И где там оно будет – в стрип-клубе?
Эсме засмеялась.
– Господи, нет. Ты же знаешь Розали, она нам всем надерет задницы, если мы такое позволим. Это клуб на Эльм-стрит, он принадлежит Алеку. Начнется в десять вечера, сегодня, - сказала она.
Я издал сухой смешок и снова покачал головой.
- Ты же знаешь, мне туда нельзя. Алек прикончит меня, если я зайду внутрь, после… - я запнулся, решив, что продолжать бессмысленно, она все равно в курсе всей гребаной истории.
- Молли, - тихо сказала она, имя прозвучало с презрением. – Ради этого Алек сделает исключение, сам знаешь.
Она замолчала и с минуту наблюдала за мной, выражение ее лица было напряженным, как будто она обдумывала следующую фразу.
– Он женится, детка. Это огромное событие, и ты знаешь, что он будет благодарен, если ты придешь, хочет он это признавать, или нет. Будь умнее.
- Я подумаю.
- Хорошо. А мне пора идти. Еще предстоит убрать целый дом для приема в воскресенье, - сказала она, даря мне теплую улыбку.
- Можешь взять Леа, - пробормотал я, пожимая плечами. – Она натрет тебе полы или что там нужно.
- Мне не нужна твоя помощь, - со смехом сказала она. – У меня есть Клара, если понадобится. Мы справимся.
- Как скажешь… и где, блядь, Леа? – спросил я, оглядываясь по сторонам, удивленный, что она не влезла посреди разговора и не прервала нас из-за какого-то дерьма.
- Она вышла, возможно, подышать воздухом, - сказала она, пожав плечами. – И кстати, у меня для тебя подарок, и возражения не принимаются, получишь его позже, хорошо? Я не хочу слышать разную ерунду о том, что ты не празднуешь дни рождения. Если не получится раньше, отдам тебе его в воскресенье.
Я кивнул, зная, что спорить – тупая трата времени. Эсме развернулась и пошла к двери, но замерла на пороге.
– О… и, Эдвард…
- Да?
Она посмотрела на меня и тепло улыбнулась.
– Она просила пожелать тебе счастливого дня рождения.
Я смотрел, как она исчезает за дверью, не дожидаясь ответа. Сердце бешено забилось, глаза защипало, и я пытался справиться с эмоциями. Ее слова взволновали глубоко внутри меня чувства, которые я отчаянно хотел снова узнать, но, в то же время, которых я чертовски боялся.
- Счастливого мне гребаного дня рождения, - пробормотал я про себя, когда она ушла, потянувшись к бутылке с водкой.
Я поднес ее к губам и сделал глоток, закрывая глаза и наслаждаясь жгучим ощущением. Как бы я хотел, чтобы оно полностью убило эту боль, которая, казалось, будет терзать меня вечно, но глубоко внутри я понимал, что ничто ее не уберет. Часть меня потерялась, на месте сердца осталась лишь зияющая дыра, и я знал, что ее не заполнить. Эту часть себя я оставил вместе с Беллой, часть, которую она забрала с собой, где бы они ни была. Молли почти удалось заполнить эту пустоту, или хотя бы заставить меня забыть о ней, но даже этого не было достаточно. Я все еще пытался придти в себя, научиться жить с этой болью и я справлялся, как мог.
Сказать, что я легко адаптировался к жизни в Чикаго, было бы грубейшей ложью. Долгое время я был совершенно беспомощен, а когда вернулся в дом, где нас растила мать, мир стал словно нереальным. Ко мне начали возвращаться воспоминания из детства, и это было здорово, потому что поначалу отвлекало. Я переступал через себя, делал всякую хрень, которую мне приказывали, но пока мои вещи не прибыли из Вашингтона, я не понимал.
Что это теперь моя гребаная жизнь.
И я начал напиваться каждую ночь, чтобы успокоить жуткую боль в груди, иногда я употреблял столько, что терял способность мыслить. Каждый сраный день был агонией, и ночью было не легче – мне снились сны, и единственным выходом было потеряться в темноте. Водка приносила блаженное оцепенение и уносила боль, и каждую ночь, проваливаясь в бессознательность, я молился, чтобы, когда я проснусь, все забыть. Я просто хотел, на хер, забыть. Я хотел прекратить эти муки.
Но это не срабатывало, каждое утро было еще хуже, чем предшествующая ему ночь, и круг замыкался. Я медленно терял контроль, и все переживали за меня, но мне было насрать. Какая разница, что теперь со мной будет… я просто хотел найти подобие равновесия, чего бы это ни стоило. Мне нужен был стимул жить дальше, что-то, что дало бы мне силы идти вперед, прежде чем я окончательно скачусь в бездну. Каждую ночь я посещал клуб Алека, громкая музыка и толпы людей отвлекали меня от размышлений, а алкоголь помогал успокоиться. У меня началась депрессия, я думал о суициде, я постоянно рисковал и ходил по скользкой дорожке, наплевав на последствия. Я начал нарушать даже основные правила, я привлекал к себе внимание, хотя клятва требовала от меня оставаться в тени. Я встречался с людьми, которые в других обстоятельствах могли бы стать моими друзьями, но никто из них не смог пробиться сквозь мои стены - я снова их отстроил. Я перестал быть разборчивым, я впускал в свою жизнь отвратительных людей, игнорируя то, что они принесут мне только неприятности.
И вот, когда я достиг пика отчаяния, мне представили Молли.
Молли была одновременно и благословением, и проклятием. Это как "пункт 22", потому что Молли наконец-то смогла подарить мне чувство жизни, но, в то же время, еще глубже завела меня во тьму. Однажды ночью, в клубе, все переменилось; моя жизнь пошла на новый виток, когда я сидел в кабинке с бутылкой водки в руке. Ко мне подошел парень по имени Фил и сел напротив.
- Хочешь встряхнуться? – спросил Фил, глядя на меня.
Я сухо засмеялся, качая головой.
- Сомневаюсь, что у тебя есть то, что мне поможет.
- Оу, а я бьюсь об заклад, что есть, - сказал он, доставая из кармана маленький мешочек с белым порошком.
Я удивленно наблюдал за ним, когда он насыпал немного на стол - я никогда раньше не видел у него это дерьмо. После приезда в Чикаго я не раз нюхал кокс, я покупал его в клубе, и он убирал боль, но слишком на короткое время, чтобы мне стало лучше.
Он сделал две дорожки из порошка и скатал в трубочку долларовую купюру, быстро вдыхая наркотик. Он протянул мне банкноту и вопросительно приподнял бровь, молча предлагая попробовать. Я колебался какое-то время, внимательно глядя на него.
- Это кокаин, да? – спросил я, потому что это было похоже на кокс, но я не хотел вдыхать какое-то непонятное дерьмо.
- Нет, это не кокаин, - с ухмылкой сказал он. – Это, мой друг, Молли. Она новая любовь всей моей жизни.
- Молли? – спросил я, нахмурившись от удивления.
- Да, Молли, - ответил он. – Это то, что на улицах называют чистым порошком MDMA, самый сильный, который только есть. И плевать, что у тебя случилось в жизни, Молли все исправит. Если тебе нужен стимул улыбаться, она тебе его даст.