Началось заседание. Мне было грустно видеть там мать и брата. Они смотрели в пол, мать плакала, постоянно теребя в руках платок. Здесь были мать и сестра Адвайты, родственники Шачисуты отказались прийти в суд.
Мать Дамаянти первая начала жаловаться судье перед началом процесса. Она сказала, что её дочь стала сумасшедшей из-за проповеди и книг Шрилы Прабхупады. Мы узнали, что Дамаянти арестовали месяц назад и поместили в психиатрическую больницу. Еще один интересный момент был, когда один мужчина сорока лет, начал жаловаться на Адвайту, так он заставил его купить книгу, после прочтения которой и повторения джапы, он стал сумасшедшим.
В перерыве мы громко пели Харе Кришна, так что слышно было даже снаружи. Затем мой брат пришел и сказал, что он поговорил с судьей, и тот сказал, что если мы признаем свою вину, то нас отпустят домой через два месяца, это была одна третья часть срока, который они планировали дать нам. Я сказал, что это невозможно, и он ушел расстроенный. Моя мать продолжала плакать, спрашивая, как у меня дела в тюрьме? Она хотела обнять меня, но полиция не разрешила. Она выглядела несчастной, смущенной под напором ложной информации полиции и КГБ.
Через три дня суд закончился. Для другой группы преданных, суд длился более сорока дней, но не смог признать их вины. В итоге, после того как всё это время их продержали в психиатрической больнице, их отпустили. Но нашу группу, по каким-то причинам не освободили. На третий день, нам объявили два года колонии, мне и Шачисуте, и три года в трудовой колонии – Адвайте. Так как он был арестован дважды до этого за другие преступления – ему дали больший срок.
С этого момента мы начали отсчитывать наше время, делая пометки в нашем маленьком календарике. Каждая отметка приближала нас на один день к свободе. Прошло семь месяцев после нашего ареста в Ереване, и это означало, что нам еще ожидать семнадцать месяцев. После соблюдения судебных формальностей, заключенных обычно размещали в разных камерах. Я попрощался со своими старыми друзьями, взял свой матрас и вещи и пошел за полицейским в комнату, где сидели осужденные в ожидании отправки в колонию, в которой они проведут остаток своего срока. Некоторые были с моей камеры, но другие были незнакомыми, они стали задавать вопросы о сознании Кришны.
Двумя днями позже, за мной пришел охранник, и сказал следовать за ним. Пока мы шли по коридору, он спросил, знаю ли я, куда он меня ведет. Я сказал, что не имею представления, но не ожидаю ничего хорошего. Он сказал, что начальник КГБ пришел встретиться со мной, что было очень необычно. Он сказал, что никогда не видел, чтобы он лично приходил в тюрьму, и то, что он пришел, чтобы встретится со мной, на это должны быть особые обстоятельства. Мы зашли в комнату, охранник предложил мне стул и с разрешения человека из КГБ покинул комнату.
Он смотрел на меня несколько минут и, наконец, произнес: «Как дела, Гагик?»
«Очень, хорошо, сэр».
«Ты знаешь меня?»
«Нет, сэр, и не хотел бы».
«Почему ты так говоришь?»
«Я знал многих, таких как вы, и не вижу никакой пользы от такого знакомиться».
«Нет, я не из тех, кого ты видел ранее».
«Тогда кто вы, и что вы хотите от меня? Что я могу сделать для вас?»
«Я - глава армянского КГБ», - сказал он, представившись, - «и я пришел специально для разговора с тобой. Мои люди разговаривали с твоими родителями, и они согласились с нашим решением. Я бы хотел поделиться этим и узнать, что ты об этом думаешь».
Затем он передал мне бумаги. «Это важно. Пожалуйста, прочитай, и скажи, что ты думаешь. Если тебе понравится, подпиши, в этом случае, я лично обещаю, что через месяц ты скажешь до свиданья этому темному месту и отправишься домой. Но если ты откажешься подписать…, тогда, мой дорогой, мы пошлем тебя в Сибирь, к белым медведям, где ты умрёшь от голода. Я обещаю это тебе на 100%!»
Я взял бумаги и стал читать их. Там была одна ложь про ИССКОН, про Шрилу Прабхупаду, и Харикешу Свами. Она начиналась с того, что плохой случай свел меня с преданными, и это движение принесло мне много проблем. Там говорилось, что Харикеша Свами управлял нами для распространения книг, и я не мог думать разумно. Я даже не стал читать до конца. Я отдал их обратно и сказал: «Я лучше отправлюсь к белым медведям, чем подпишу это!»
Затем он спросил о моей камере и моей жизни. Он спросил, есть ли у меня жалобы или вопросы или еще что-то, что он может сделать для меня.
Я сказал: «Это просто слова. Вы не собираетесь ничего делать. Когда мне реально нужна была помощь, никто не смог помочь мне. Что касается жалоб, то какие жалобы вам нужны, если вы собираетесь заморить меня голодом? Какая польза просить кого-то о чем-либо, если ты знаешь, что он в любом случае не собирается ничего предпринимать?»
«Нет, пожалуйста, проси всё, что ты хочешь, и затем, ты можешь судить, смогу ли это сделать для тебя».
Я немного подумал и сказал: «У меня есть один вопрос и одна просьба».
«Говори» - ответил он.
«Это правда, что вы меня вышлите из Армении?»
«Да, если ты не подпишешь бумаги, у нас не будет другого выбора».
«Ок, тогда я бы хотел попросить устроить для меня встречу с моим другом Саргисом (Шачисутой), чтобы он оставался со мной в камере, пока меня не отправят».
«Хорошо, я сделаю это для тебя. Через пятнадцать минут он будет в твоей комнате. Что-то еще?»
«Скажите охранникам, чтобы они давали нам немного свежих зерен».
«Хорошо, я прикажу им, хотя мы и хотим, чтобы тебе было не сладко здесь. Но, чтобы доказать, что я выполняю свои обещания, я сделаю это».
«Хорошо, сэр, скоро увидим, какой силой обладают ваши слова».
«Удачи, Гагик. Ты интересный человек, и я не вижу, зачем тебе быть здесь. Мои люди сказали, что ты из приличной семьи, никто из твоей семьи не совершил ни одного преступления; я не понимаю зачем тебе оставаться здесь ни за что. Береги себя и готовься к худшему».
«Спасибо, Харе Кришна».
«Харе Кришна», - ответил он и нажал кнопку на столе. Тут же вошел охранник и забрал меня в камеру. Меньше чем через пятнадцать минут, охранник открыл дверь и вошел мой лучший друг. Мы обнялись и заплакали, затем мы очень долго разговаривали обо всем, что произошло за эти длинные как в аду семь месяцев». Это был редкий случай для нас обоих. Мы были счастливы находиться в одной камере после такой долгой разлуки. Другие заключенные просто слушали наш разговор, счастливо наблюдая, насколько уважительно мы относимся друг к другу.
Следующие три недели мы вместе повторяли джапу, вместе ели, и вместе проповедовали. Мы вспоминали все наши хорошие и плохие дни до заключения, и планировали, что мы будем делать после освобождения. Мы пели киртаны и делили всё, что у нас было. Скоро мы получили немного риса и желтый горох, который мы положили в кипяток с сахаром и оставили на тря дня. После этого, мы смогли есть его. Однажды мы пробовали готовить в алюминиевой кружке на огне, но это занимало долгое время и заполняло комнату дымом. Шачисута сказал мне, что это не очень хорошая идея заставлять дышать остальных дымом, только для того чтобы насладить свои желудки, хотя другие готовили чай тем же способом каждый день. Он был очень добрым и скромным и никогда не позволял себе сделать что-либо, что бы причинило другим даже легкое неудобство.
Шачисута поддерживал себя в чистоте, потому что, как он говорил, Кришна живет в сердце каждого; поэтому тело – храм Кришны. Чтобы мыться каждый день, он сохранял полиэтиленовые пакеты, в которых приносили посылки заключенным, он становился в пакет. Другой пакет он наполнял водой с маленького крана. Затем он зачерпывал пластиковым стаканом и обливал тело, так что вода наполняла пакет в ногах. Это было очень трудно принимать душ в таком маленьком душе, площадью метр на полтора.
Однажды, во время дневного киртана, три охранника забрали нас и избили за то, что мы шумели в «учреждении», как они это называли. Один был очень пьян, от него несло перегаром. Он стал бить Шачисуту. Я пытался защитить друга и говорил, что они не имеют права это делать. Он повернулся и стал мутузить меня, громко бранясь.
Я говорил ему, что он пьян и не должен этого делать, но это его злило еще больше. Он кричал: «Заткнись, собака! Вы предали Христианство, нашу религию, и приняли мусульманство. Ты должен делать, что я говорю, а я не позволю петь эти сумасшедшие песни здесь!» Как только я что-то говорил, он бил меня еще сильнее. Затем он избил Шачисуту. Шачисута молчал, но это злило охранника еще больше, чем мои слова. Охранник кричал на него: «Почему ты молчишь?» И бил его еще и еще.
После этого я подумал: «О, лучше ругаться на него и быть битым, чем молчать, но все равно терпеть побои!»
Вскоре наступил день нашего отъезда в Россию к белым медведям. 26 августа, в день моего рождения мы сели в поезд. Шачисута сделал мне замечательный подарок, над которым он трудился дня три, не показывая мне. Это была ручка с надписью «Подарок Гаго, тюрьма, 1986», которую я до сих пор храню. Мы храним её как одну из самых важных семейных реликвий.
Охранники открыли тяжелую дверь. Попрощавшись с соседями по камере, мы покидали этот ад, не зная, что нас ждет еще более ужасное место. Мы взяли матрасы, чтобы отнести туда, где мы их получили 8 месяцев назад и подписали бумаги о возврате. Я удивлялся, что должен расписываться за такой хлам. В эти матрасы заключенные прятали свои маленькие, но очень важные вещи, деньги, письма.
Внизу мы встретили Адвайту. В большой комнате мы ожидали, пока придут все заключенные, которые едут тем же маршрутом. В комнате были темные стены, исписанные именами и цифрами. Казалось, что люди сидели здесь часами и писали на стенах все, что взбредет в голову. Здесь были и прекрасные поэмы в рамках, и любовная история одного заключенного, и ругательства в адрес полиции. Большинство надписей содержали номера и даты арестов, дату освобождения и статью.
Мы просидели здесь несколько часов в жаре, дыша дымом сотни сигарет. Наконец, охранники стали называть наши имена, мы выходили в дверь, которая вела прямо в грузовик. В грузовике мы ждали около часа, пока все займут места. Рядом стояло много других грузовиков. Для тех, кто вошел первым, ожидание было невероятно тяжелым, все тело охватывал жар от накаленных солнцем металлических стенок. Грузовики отвезли нас к поезду, это был ужасный, незабываемый опыт. Это был один вагон посередине длинного пассажирского поезда, идущего из Еревана в Баку, Азербайджан. Он отличался тем, что вместо дверей по всему вагону были крепкие железные решетки, чтобы охранники могли видеть всех, кто находится внутри. В отделение для шестерых помещали двенадцать человек. Воздуха не было. Если захотел в туалет, нужно было ждать несколько часов! Вместо наших национальных войск нас охраняла Российская армия, которая доставляла нас из тюрьмы в тюрьму. У них были автоматы и дубинки на случай опасности.
Грузовик стоял в ста метрах от поезда. На всем пути стояли солдаты, считая нас. Выпустив первого заключенного из поезда, солдат, стоявший первым громко кричал, «Первый». Следующий за ним солдат тоже кричал «Первый», как только заключенный равнялся с ним. Как только заключенный подходил к поезду, последний солдат также кричал «Первый». После этого выходил следующий заключенный и все считали «Второй».
Нам дали хлеб и рыбу, которые так отвратительно воняли, что нельзя было дышать, не говоря о том, чтобы есть. Читать джапу было сложно, спасть невозможно. Мы спали, положив головы друг другу на плечи, отдыхая немного. Всё время был какой-то невыносимый звук, от беспрерывного курения стояла стена дыма. Жгло глаза. Все говорили громко, поэтому было непонятно, что происходит, и кто кому что говорит. Мы старались сохранять спокойствие. Солдаты проходили и стучали дубинками по решеткам, что обеспечивало тишину, но ненадолго, через некоторое время шум начинался снова. Кто-то пел, кто-то плакал, кто-то громко смеялся. Кто-то ругал советские правила. Между мужскими секциями была одна женская. Некоторые мужчины и женщины говорили как сильно они любят и скучают друг по другу.
Я был расстроен, думая, что это не счастливый день рождения для меня. Я говорил друзьям, что, наверное, я очень неудачливая и грешная душа, что нахожусь в таких условиях в день своего рождения. Шачисута пытался убедить меня, что я очень удачлив, так как служу Кришне. Адвайта говорил, что эта ситуация не сделает нас чище или грязнее, мы просто должны это делать как служение нашему духовному учителю и Кришне.
Согласно тому, что я видел в тюрьме, женщины заключенные были более агрессивны и более жестоки, чем мужчины. Они вели себя, как сумасшедшие и вытворяли в поезде что-то невероятное. Мне стыдно говорить о том, что они делали, но я приведу один пример их безрассудного поведения. Была очередь женщин идти в туалет, они шли по коридору. Как только они проходили мимо мужчин, они распахивали на себе одежду и стояли голыми. Они прижимались к решетке так сильно, что солдаты не могли оттащить их. Когда охранники пытались оттянуть их, они жутко кричали. Только когда солдаты ударили пару раз дубинкой, движение в туалет продолжилось. Мужчины ревели и издавали громкий счастливый клич, увидев обнаженных женщин.
После восемнадцати часов поезд остановился в Баку, и снова черный грузовик отвез нас в тюрьму. Нас посадили в транзитные камеры. Мы первые вышли из поезда. Нам не повезло, так как нам пришлось ждать всех в темном грузовике без окон, под палящим солнцем. Грузовик наполнялся заключенными, некоторые курили. Металлическая крыша была такой горячей, что если дотронуться, можно было получить ожог. Было темно. Воняло, так как каждый обливался потом. Слышно было, как капли пота падают с наших пальцев на металлический пол. Пока мы доехали до тюрьмы все были мокрыми, как будто вышли из бассейна. В тюрьме Адвайту посадили отдельно, но мы с Шачисутой благополучно остались вместе в одной камере. Хлеб давали лучше, чем в армянской тюрьме.
Главной проблемой было то, что камера была очень грязной и вонючей. Здесь никто не жил постоянно, никто не мыл туалет, куда было невозможно зайти. Не было матрасов и подушек. Все спали на деревянных или железных кроватях, что было очень неудобно. У нас всех были красные царапины на теле, как будто нас покусали насекомые.
Когда один охранник принес нам обед, Шачисута смиренно спросил, может ли он принести еще кусочек хлеба. Охранник посмотрел на него и спросил за что он в тюрьме. Шачисута объяснил не только нашу ситуацию, но начал рассказывать о Кришне и жизни преданных. Охранник сказал, что люди посадившие нас в тюрьму были настоящими демонами и никогда в жизни не найдут мира и спокойствия. «Вы не сделали ничего плохого, а они сумасшедшие», - сказал он на армянском.
Он пообещал Шачисуте, что позаботиться о нем и принесет столько хлеба, сколько нужно. Итак, каждый день он приносил нам много хлеба и задавал много вопросов о нашей философии и религии. Скоро у нас было много хлеба, который мы раздавали другим. Охранник был мусульманином. Он стал привязываться к Шачисуте, и очень долго разговаривал с ним через окошко в двери. Ради Шачисуты он разрешил не закрывать окошко в двери для лучшей вентиляции этой адской камеры, мы были очень благодарны. В армянской тюрьме мы обычно платили охранникам за такую привилегию.
Охранник умолял нас перестать читать джапу. Он говорил: «Не думайте обо мне, что я полицейский, я обычный человек. Я как твой отец, который говорит тебе оставить твою религию с целью остаться в живых. Полиция убьет вас здесь за это!» Но Шачисута только улыбался и говорил, что он счастлив делать это для Господа.
Однажды Шачисута попросил охранника посмотреть наши документы и узнать всем ли из наших преданных придется ехать в один лагерь или нет. Он вернулся с плохими новостями. «Вы едите в разные лагеря, но они расположены не очень далеко друг от друга».
Мы спросили, можем ли мы или он что-то сделать, чтобы поменять ситуацию. Он сказал: «Нет. Это невозможно. Сейчас только Аллах может что-то изменить и больше никто. Если КГБ что-то решило, полиция не может ничего сделать. КГБ – вышестоящий орган, если они дали такие инструкции, то не может быть по-другому. Вы будете разлучены».
Мы также узнали от него, что через несколько дней меня заберут, а Шачисуту заберут двумя днями позднее. Мы поедем на разных поездах. Так что мы знали, что это наши последние дни вместе. Вскоре пришло время, мы прощались друг с другом, не зная, что это наше последнее прощание.
За день до моего отъезда, несколько заключенных играли всю ночь в карты. Один из них потерял всё, что имел, включая носки и свитер. Он играл с парнем, известным в армянской тюрьме, как лучший игрок в карты, но он надеялся отыграться. Он занимал деньги и продолжал играть. В середине ночи мы услышали, как этот парень кричал, от того, что его избивали пятеро. Мы с Шачисутой проснулись и увидели ужасную картину. Шачисута пытался успокоить их, но один заключенный сказал, чтобы он молчал, иначе он подожжет ему руки! Так мы видели, как пятеро заключенных убивали другого, который кричал так громко, что вся тюрьма тряслась.
Жертва был приличным драчуном. Несколькими ударами он разбил лицо одному из пяти. Но его почти не касались удары. Он подошел к кровати и взял алюминиевую чашку, заточенную об стену. Он подбежал к игроку и нанес ему удар острой частью. Бедный игрок упал на пол, не издав не звука. Кровь была по всей камере. Вскоре пришли охранники и утащили тело, как мешок мусора. Мы не знали, что с ним случилось потом. Шачисуту трясло, он повторял Харе Кришна. Его глаза были закрыты, лицо было бледным. Мы долго молчали.
На следующий день я должен был ехать. Мы обменялись некоторыми вещами и пытались рассказать друг другу все что помнили. Я знал, что Шачисуте нравится красный свитер, который мама подарила мне на день рождения. Поэтому я отдал его Шачисуте, а он отдал мне свой. Так у него осталось только изображение Харикеши Свами, я дал ему Панча-Таттву, а он мне дал свои новые носки. Я хотел дать ему свою толстую куртку, но он отказался. Мы нашли в ней несколько нейлоновых нитей и связали их так, что они походили на талисман, закрепили концы узелками и обожгли, чтобы они не распадались. Мы знали, что у нас было меньше получаса и были очень расстроены. Я сказал: «Шестнадцать месяцев пролетят незаметно и мы снова будем вместе!»
Он молчал минуту, затем после долгого молчания посмотрел мне в глаза и стал медленно говорить: «Знаешь, чего я больше всего боюсь, Гаго?»
«Чего?» - спросил я.
«Я боюсь, что никогда не увижу армянскую «Бхагавад-гиту» и не смогу её распространять».
Я сказал, что преданные говорят, что Харивилас Прабху, армянский преданный из Франции, только что закончил перевод и печать «Бхагавад-гиты» на армянском. Доставка её в Армению займет какое-то время. К тому моменту нас освободят.
Когда он говорил, слезы текли по его щекам. Я вытер его слезы рукой и вытер их о свою макушку, затем обнял его с любовью и состраданием. Все смотрели на нас, но никто не сказал ни слова, некоторые стали тоже плакать. Немного спустя он сказал, что второе, о чем он переживает, это то, что он не увидит своего Гурудева.
«Нет» - сказал я – «всего лишь через шестнадцать месяцев мы выйдем из этого ада, и сможем увидеть его. Кто знает, все может измениться в один момент, как писал в письме Гурудев, и мы сможем петь и танцевать вместе!»
Я просил его еще раз взять куртку, так как она может быть и подушкой и матрацем на время пути в лагерь. Но он опять отказался. «Пожалуйста, береги себя на будущее. Как только приедешь в лагерь, напиши Прана дасу и дай ему свой адрес. Я сделаю тоже самое, так он сможет дать мне твой адрес и мы сможем писать друг другу», - и добавил, - «Я надеюсь, демоны позволят нам это».
Вскоре мы услышали звук шагов охранника по коридору, идущего к нашей камере. Я посмотрел в маленькое окошко и увидел, что идут за мной.
Я посмотрел на Шачисуту и мы стали рыдать. Адский звук ключей заставил плакать нас еще больше, так как мы знали, что сейчас меня заберут. Охранник открыл дверь и замер. Он взял мою руку, но не смог потянуть меня, затем он взял руку Шачисуты и стал говорить: «Пожалуйста, не заставляйте меня создавать плохую ситуацию. Я не хочу вас разлучать силой, но я должен выполнять свои обязанности. Ты сам должен выйти из камеры без применения силы. Пошли, грузовик ждет тебя».
Это была необычная эмоциональная ситуация, которая тронула всех. Охранник подтолкнул меня к выходу. Шачисута дал мою маленькую сумку охраннику, а мне мой свитер. Другой рукой он держал мою руку, и шел со мной к двери. Как только мы подошли к порогу, охранник попросил меня выйти, а Шачисуту остаться. Он вытолкнул меня и тут же закрыл дверь.
Шачисута высунул голову в окно и со слезами кричал: «Харе Кришна, брат. Харе Кришна, мой лучший друг. Спасибо, что ты дал мне сознание Кришны, и спасибо за все, что ты сделал для меня. Я надеюсь, что однажды, я сделаю что-то для тебя, если не в этой жизни, то в следующей. Пожалуйста, прости меня за все обиды, что я причинил тебе. Будь сильным и всегда помни Кришну и никогда Его не забывай!»
Я шел пятясь по длинному коридору, махал рукой и кричал ему, «Харе Кришна! Харе Кришна, брат. Я скоро увижу тебя; пожалуйста, будь на связи!» Все волосы на моем теле встали дыбом. Я прилагал невероятные усилия, чтобы не разрыдаться.
В это время я должен был развернуться в конце коридора, и это случилось – я уже не мог видеть Шачисуту, моего лучшего друга. Это был самый трудный момент в моей жизни. Я не знаю почему, но мне хотелось как-то продлить этот момент. Именно в этот момент Кришна дал мне мысль. Я сказал охраннику, что я случайно взял куртку Шачисуты и хотел бы вернуть её. Он не хотел разрешить мне вернуться, но в тоже время, он не хотел мне отказывать в последний раз и показаться плохим парнем.
«Хорошо, быстро верни её и возвращайся. Я буду ждать тебя здесь». Я побежал по длинному коридору с широко открытыми руками и кричал: «Харе Кришнааааааааааа!» Шачисута как-то вытянул свои длинные руки в узкое окошко, протискиваясь плечами, с улыбкой на лице кричал: «Харииииии болллл!!! Харииииии болллл! Мы еще раз обняли друг друга. Многие заключенные кричали: «Харе Кришна! Харе Кришна, братья, вы былихорошими друзьями и останетесь ими на всю жизнь!»
Я не хотел испытывать доброту охранника, но и не хотел разлучаться с моим лучшим другом. Наконец, я сказал: «Хорошо, сейчас нам нужно на время расстаться. Удачи тебе». Я вручил ему свою куртку и побежал обратно. Он взял её и бросил мне, сказав, чтобы я забрал её немедленно. Мы знали, что она может пригодиться в таком далеком путешествии как подушка или одеяло. Поэтому я хотел, чтобы он взял её, а он хотел, чтобы она осталась у меня. Наконец, я бросил её и побежал очень быстро, так, что он не смог бросить её опять мне.
Он взял её, приложил к лицу и стал очень громко плакать: «Хорошо, брат, тогда я верну её тебе через полтора года, хорошо?»
«Да, именно этого я и хотел. Пожалуйста, используй её, ты очень хорошо знаешь, как всё использовать в служении Кришне».
В конце коридора я остановился еще раз. Я очень хорошо видел лицо моего друга, мокрое от слез. Он держал одну руку в окне, бережно сжимая мою куртку. Мы последний раз сказали друг другу «Харе Кришна». После этого, я никогда не видел моего друга, моего брата, и прекрасного преданного.
Когда я развернулся, чтобы идти вперед, я посмотрел на охранника, который тоже плакал и шел впереди меня, вместо того, чтобы идти сзади, как обычно. Он посмотрел на меня и сказал: «Ты растопил мое сердце и заставил плакать! Никто меня еще не заставлял плакать в этом аду, кроме тебя. Я желаю, чтобы эти шестнадцать месяцев пролетели как шестнадцать дней, и вы снова были вместе на свободе. В этом аду, никто еще не заставлял охранника плакать, ты первый! Я никогда не забуду вашу дружбу. Пожалуйста, оставайся всегда таким. Я желаю тебе больше никогда не возвращаться в этот ад снова! Удачи тебе!»
Такими воспоминаниями об этом дне я заканчиваю эту часть, дорогой читатель. Мой сын остановил диктофон и перестал печатать, а я мог только плакать.
ШАЧИСУТА ПРАБХУ КИ ДЖАЙ!
Часть 14
Трудовой лагерь
Гуна благости является источником истинного знания,
гуна страсти разжигает алчность,
а гуна невежества порождает глупость, безумие и иллюзию.
-Бхагавад-гита, 14.17
Мы добирались до места назначения двадцать восемь дней, начиная с моего дня рождения, и это был самый отвратительный опыт, который я когда-либо получал. Иногда мы останавливались в тюрьмах на двадцать часов и затем снова отправлялись в путь уже на другом поезде. Но иногда мы останавливались в транзитных тюрьмах на три или четыре дня. Даже мгновение, проведенное в старых русских тюрьмах, построенных Императрицей Екатериной II (1762-1796), было ужасным. В истории России она известна своей жестокостью в пытках узников. В ее тюрьмах почти не было естественного освещения в камерах, а потолки были сделаны полукругом, что создавало впечатление, что они давят на тебя. Когда мы ходили там, мы всегда пригибали головы, чтобы не задеть потолок, хотя потолки были достаточно высокими. Это было ужасное чувство. Мы очень хорошо знали, что мы никогда не сможем дотронуться до потолка даже если подпрыгнем, но все же мы всегда нагибались как будто против нашей воли.
Трехъярусные кровати стояли прямо посредине комнаты, а не рядом со стеной, как в других тюрьмах. Расстояния между ярусами было таким маленьким, что когда ты ложился на кровать, места было не достаточно даже для того, чтобы повернуться на бок. Туалет был в углу. Он был полностью открытым, и находился на расстоянии трех ступней от пола, так что напоминал сцену. В других тюрьмах была стена или, по крайней мере, тряпка, закрывавшая туалет. Поскольку, по меньшей мере, тридцать пять человек находились в одном помещении, почти каждые десять минут кто-нибудь пользовался туалетом. Это было отвратительное место. Пол был сделан из бетона и толстых железных решеток дабы предотвратить подкоп.
Мы находились в одной из таких тюрем три с половиной дня, и там мне посчастливилось встретить христианина, Варена, который также был осужден за нелегальное производство религиозных книг. Он принадлежал к группе «Свидетелей Иеговы» и был замечательным человеком. Он был немного старше меня. Мы обменивались нашими знаниями и опытом. Мы вели долгие нектарные беседы и потому не чувствовали усталости. Его поездка в Сибирь, где ему предстояло провести два года, только началась. Мы оба очень отличались от других осужденных; не совершив никакого преступления, мы не имели с ними ничего общего. За эти три дня мы стали очень близкими друзьями, и было очень трудно расставаться.
В той тюрьме я впервые увидел женщин-полицейских. У них был ужасный характер. Они были гораздо более жестокими, чем мужчины. Если по какой-либо причине ты им не нравился, они могли запустить в тебя крапаудиной, оружием, которое носили с собой. Оно причиняло сильную боль и страдания.
Но была и позитивная сторона – с тех пор, как я покинул Армению, с каждым днем становилось все проще проповедовать людям, не влезая в неприятности с охранниками. Одной из причин было то, что охрана менялась очень часто, и им было трудно узнать кто я и что я делаю.
Наконец, я добрался до трудового лагеря, где должен был провести остаток срока заключения. Нас было пятнадцать человек в длинной узкой комнате, где мы ждали встречи с начальником лагеря, который должен был распределить нас по трудовым группам. Там было десять разных групп, каждая из которых занималась различными видами деятельности. Нам предстояло работать по восемь часов каждый день. Заключенный, который раздавал еду, сказал нам, что лучшее место для работы – десятая группа, так как там не делали никаких тяжелых и грязных работ. Заключенные там шили на швейных машинках. Они работали в помещении, в самом лучшем месте для холодной зимы.
Некоторое время я пробыл в камере, ожидая встречи с начальником. Начальник сидел за столом и читал мое толстое дело. Он попросил меня сесть, пока он не закончит чтение. Потом он вопросительно посмотрел на меня, снял очки и сказал: «Я никогда не видел такого дела, как это. Армяне не нормальные, или что?»
«Я тоже так думаю, сэр».
«Чем ты там занимался?»
«Печатал и распространял книги».
«Какие книги?»
«Индийскую философию и религию. Очень замечательные книги, сэр. Но им это не понравилось; они посчитали, что все, что мы делаем является антисоветской пропагандой и дали мне два года».
«Тогда зачем они отправили тебя сюда? Почему они не оставили тебя в твоей стране? Для вас, парни, камеры не нашлось?»
«Я не знаю, сэр. В КГБ дали мне несколько бумаг на подпись. Но я отказался сделать это, поэтому они отправили меня сюда».
«Почему ты не подписал их?»
«Они были направлены против наших лидеров и философии, и все в них было ложью. И это мне не понравилось».
«Ну, а здесь тебе нравится? Ты бы мог подписать их и убираться из этого ада и делать все, что угодно на свободе. Ты что, ненормальный?»
«Нет, сэр. Телевидение, радио и газеты собирались использовать эти бумаги для не очень хороших целей, поэтому я и не хотел этого делать».
«Кришна что, не простит тебя за это?»
«Кришна может быть и простит, но я не смогу простить себя».
«И никто не подписал бумаги?»
«Нет, сэр, никто. Я думаю, что они даже и не спрашивали остальных, когда поняли, что никто не согласится подписать их».