Я мало что помнил о прошедшей ночи после схватки, а точнее бойни в казино. Какие‑то беспорядочные поездки, мельтешение красок и лиц… Несколько раз я пытался звонить Ольге, но к телефону так никто и не подошел.
Я полусидел‑полулежал на откинутом пассажирском сиденье спрятанного в лесу «линкольна», причем находился здесь уже достаточно давно: тело успело затечь от неудобной позы. Я попытался сесть, в спине что‑то хрустнуло, затем позвоночник встал на место, и я смог рассмотреть в зеркальце заднего вида собственное отражение. М‑да… Рожа помятая, волосы всклокочены, одежда как из‑под задницы… Вдобавок все лицо в крови, и я точно знал, что кровь эта не моя. Но лучше от этого не становилось.
Все пошло к чертям. Десятилетия спокойной, размеренной, почти нормальной жизни, которую я выстроил для себя сам, казались такими далекими, словно закончились не позавчера, а несколько веков назад, и с тех пор я только тем и занимаюсь, что прячусь по лесам и охочусь на случайных путников. Совсем как в старые добрые времена святой инквизиции. Вот зараза!
Я порылся в карманах и нашел мобильник. Это был уже не мобильник Эдика, у того батарейки сели вчера вечером, но где я взял другой, я не помнил. И предпочитал не вспоминать.
Я сорвался. Такого срыва со мной не было уже давно, с середины прошлого века, но тогда хоть было из‑за чего психануть, А тут? Какие‑то бездарные киллеры, рассекающие в авто по улицам с гранатометами в багажниках, и они‑то меня чуть не гробанули, без всяких там осиновых кольев и серебряных штучек‑дрючек. Технология не стоит на месте, вот о чем я забыл.
Но было и что‑то еще. Что‑то темное поднималось из глубин моего подсознания, что‑то, что говорило мне: посмотри, чего ты достиг. Ты пытался жить «правильной» жизнью, выхолощенной жизнью, по возможности не причиняя никому зла и ограничивая себя во всем, но к чему это привело? У тебя появились враги, о которых ты даже не слышал, враги, которые только по счастливой случайности не отправили тебя во Тьму. Ты их простил? Нет, ты поступил как истинный мужчина, настоящий дворянин — убил их всех. Вот это жизнь! Настоящая! Снова опасности, приключения, адреналин, снова кровь! Стоит ли тратить время на то, чем ты занимался последние годы? Это было подобием жизни смертного, но ты не смертный и никогда не станешь одним из них, так стоит ли играть по чужим правилам, если у тебя есть собственные? Те самые, которые ты сам для себя устанавливаешь и переписываешь, когда они устаревают и перестают отвечать веянию времени. Ольга… Чего ты с ней мучаешься? Кто она? Бабочка‑однодневка. Она тебе нравится? Так возьми ее и сделай то, что хочешь. Какое дело тебе до ее чувств, ее свободы, ее выбора? Кто из бессмертных хоть когда‑нибудь считался с желаниями людишек, чье единственное предназначение — быть пищей? Хочешь быть с ней? Так сделай ее такой же, как ты, она будет тебе лишь благодарна!
|
|
Проклятье!
Я заглушил в себе этот черный голос и набрал номер Ольги. Я звонил ей всю ночь, по крайней мере ту ее часть, о которой помнил, и всегда натыкался на длинные гудки.
Но на этот раз, к моему удивлению, трубку сняли после второго звонка. Мужчина, голос которого я не знал, которого вообще не должно было быть. Ольга жила одна, родственников по мужской линии в Москве у нее не было, и я не мог представить, что она так быстро нашла себе нового любовника, даже если ощущала острую потребность выплакаться в чью‑нибудь жилетку.
|
|
— Вас слушают.
— Ольгу будьте добры, — попросил я.
Голос на другом конце линии мгновенно напрягся:
— Кто ее спрашивает?
— Знакомый, — сказал я. — А сами‑то вы кто?
— Твоя погибель, — ответил голос. — Если хочешь еще раз увидеть свою блудницу живой, слушай меня внимательно.
Холодная ярость снова поднялась из глубин моего мозга и выплеснулась наружу. Думаю, что именно такое чувство всепоглощающего гнева испытывали древние скандинавские берсерки, бросаясь в самую гущу врагов с раскрученным над головой огромным боевым топором. То, что я считал почти законченным, еще продолжается? Неужели до меня добрались?
— Слушаю, — сказал я, сжимая трубку так, что пластмасса начала трещать.
— Через два часа в скверике у дома твоей блудницы, — сказал голос. — Приходи один, и без фокусов, понял?
— Понял, — сказал я.
Он положил трубку. Я раздавил телефон в ладони, и обломки пластмассы посыпались на устилающий землю перегной.
Кто? Судя по терминологии, это были уже не те «пацаны», с коими я имел удовольствие повстречаться вчера, да и не могли это быть они, потому что я позаботился, чтобы они меня не беспокоили. Тогда кто?
Блудница. Старое и почти забытое сейчас слово. Больше всего им любят манипулировать священники, не так ли? Неужели отец Доминик вышел на мой след?
Гипотеза казалась вполне вероятной. Эта глупая разборка последних дней наделала много шума, и если кто‑то выслеживал меня или кого‑то, на меня очень похожего, то обнаружение становилось лишь вопросом времени. Черт, как все не вовремя. Или, может, наоборот, как раз вовремя. Совпадения случаются, но довольно редко, и моя долгая, полная опасностей жизнь научила меня верить в совпадения, только когда исчерпывались остальные варианты. Это больше походило на многоходовую комбинацию, на партию в шахматы, разыгранную гроссмейстером. Я еще раз пожалел, что не расспросил Тенгиза. Когда улыбаешься человеку, демонстрируя при этом свои нечеловеческие клыки, даже самые крепкие орешки имеют обыкновение раскалываться.
|
|
Псы
Дело техники.
Когда личность вампира установлена, все остальное является делом техники. По приказанию отца Доминика Александр вернулся к дому вампира, прихватив с собой Нукзара как более ценную боевую единицу, нежели Евгений. Не то чтобы Александр всерьез опасался встречи с вампиром, не такой уж парень был дурак, но все же лучше иметь рядом с собой человека, который сумеет прикрыть твою спину в случае опасности, чем необстрелянного юнца.
К моменту второго явления Александра на сцену недавних боевых действий толпа явно уменьшилась. Медики увезли трупы, милицейские эвакуаторы оттащили на свалки металлолома останки машин, эксперты‑криминалисты сфотографировали все окрестности, баллистики подобрали все гильзы, телевизионщики отсняли свои сногсшибательные репортажи и умчались искать другие сенсации.
На месте происшествия остались только люди, которые жили в этом дворе. И они явно не собирались расходиться, рассказывая вновь прибывшим подробности перестрелки, обсуждая и споря, приводя какие‑то свои доводы и разбивая чужие в пух и прах. Основной версией здесь, как и в милиции, была бандитская разборка.
Александр снова достал свое липовое удостоверение и с молчаливой тенью Нукзара за спиной начал обходить жильцов дома. Уже очень скоро он выяснил, зачем вампир возвращался и кого он искал в вестибюле.
Девушка. Красивая девушка, их часто видели вместе, ее часто видели здесь одну. Она жила с ним. Александр предположил, что девушка тоже вампир.
Установить ее личность было просто. Проще некуда. Александр обратился к консьержу, который обязан был записывать данные всех посетителей, и выяснил, что девушку звали Ольга Ивановна Воронцова, работала она журналисткой на столичном телеканале, и так далее, и тому подобное. Два звонка по сотовому, и Александр знал ее адрес.
Он поставил в известность отца Доминика, и они с Нукзаром двинули по адресу. Шансов на то, что вампирша окажется дома, было не очень много, но Александр привык отрабатывать все версии до конца.
К его удивлению, она оказалась дома. Она очень легко, без лишних вопросов открыла дверь, даже не спрашивая, кто к ней пришел, и впустила в квартиру двоих мужиков, вооруженных автоматическими пистолетами и какими‑то странными деревянными пиками, мужиков, от которых за километр пахло страхом и смертью.
Она не была вампиршей. Александр ожидал жаркой схватки, перевернутой мебели, диких криков, размахивания когтями и всех прочих атрибутов битвы с вампиром женского рода, но девушка вырубилась после первого же удара в лицо.
Охотники обыскали квартиру. Обычная московская двушка, смежные комнаты, совмещенный санузел, тесная кухонька. Мебель не самая дешевая, но и не очень дорогая. Одежка подобрана со вкусом, но явно не в лучших бутиках города. Вампирши так не живут.
Александр связался с отцом Домиником и изложил все подробности. Отец Доминик внимательно выслушал, а потом передал по телефону инструкции. Блудницу, которую вампир еще не успел сделать бессмертной, следовало обезвредить, а в квартире оставить засаду на случай, если вампир придет за своей подругой. Судя по тому, что вурдалак, загнанный в цейтнот на автостоянке возле собственного дома, терял драгоценные минуты, пытаясь найти ее, он должен был хотя бы позвонить. Ему следовало назначить встречу.
Александр не думал, что бессмертный на эту встречу явится, но он подчинялся приказам, и они остались в квартире.
Когда телефон зазвонил, он снял трубку.
Волк и псы
Мне хотелось утопить город в крови. Мне хотелось убивать и пить кровь, разрывать тела на части, отрывать головы и насаживать их на колья. Мне хотелось разрушать.
В последний раз такое состояние у меня было давно. Столетие назад в небольшом провинциальном французском городке некий верный последователь Ван Хельсинга выследил одного моего старого друга и загнал ему в грудь осиновый кол, потом отрезал голову, набил рот чесноком и сжег тело. Я узнал об этом только через неделю.
Нас было трое, и ярость кипела в нас. Ночью мы ворвались в городок и… Словом, мало кому посчастливилось уцелеть в той пляске смерти.
Мой друг никого не убивал в этом городке. Просто кому‑то он показался подозрительным, кто‑то видел зловещий, как ему привиделось, блеск в его глазах, кто‑то заметил, что он не прикасается к серебру и не любит бывать на солнце. На основании этих улик город вынес моему другу смертный приговор, подписав тем самым приговор самому себе.
Времени у меня было мало. По счастью, «линкольн» Эдика оказался настоящим передвижным арсеналом о четырех колесах. Я нашел дробовик под полкой багажника и три автоматических пистолета под сиденьями. Пистолеты я рассовал за поясом, дробовик положил рядом с собой, вынул из багажника и упрятал под заднее сиденье свой меч. Когда «линкольн» выезжал из леса на проселочную дорогу, я был готов ко всему.
На трассе американский монстр выжимал около двухсот километров в час, оставляя за собой возмущенные крики и резкие гудки «подрезанных» мною водителей. Притаившийся в засаде сотрудник ДПС с радаром махнул было своим жезлом, но, когда я направил на него пучок своей ярости, почему‑то предпочел ретироваться обратно в кусты и поискать более доступную добычу. В город я тоже въехал без проблем, только скорость пришлось сбросить. Я со своей агрессивной манерой вождения не вписывался в размеренный поток столичных жителей.
Скверик, в котором мне назначили встречу, я знал. Я не любитель подобной романтики, уже много лет как не любитель, но признаюсь, что совершил с Ольгой там несколько прогулок, дыша свежим ночным воздухом и наслаждаясь ощущением тьмы. Днем там должно быть полно детей и пенсионеров. По идее, охотникам они должны мешать. Но тех, кто назначил мне встречу, это не заботило, стало быть, не должно волновать и меня.
За десять минут до назначенного срока я припарковал автомобиль в неположенном месте, спрятал свой арсенал под доставшийся мне в наследство от Эдика плащ и пошел навстречу своей судьбе.
Детишек было необычно мало. То ли жаркая пора заставила родителей увезти своих отпрысков на дачи и в деревни или отправить в летние лагеря, то ли каким‑то шестым чувством они поняли, что сегодня на свое излюбленное место для игр лучше не соваться. Пенсионеры… Читающие газеты старички и вяжущие на скамейках старушки являются неотъемлемым атрибутом любого скверика или аллеи, но сегодня и их было вдвое меньше обычного. Наверное, тоже что‑то почувствовали.
Посреди сквера, возле статуи то ли малоизвестному поэту, то ли известному космонавту, стояли двое мужчин, так же идеально вписывающиеся в атмосферу прекрасного летнего денька, как и ваш покорный слуга. Они были в темных длинных плащах, на лицах написана мрачная решимость и… вера. Ватиканские боевики.
Один был постарше, чуть ниже ростом, чем его напарник, смуглый, с итальянскими чертами лица. Я опознал в нем отца Доминика. Его напарник был типичным славянином, волосы светлые, фигура атлетическая, военная выправка. Плащ висел на его фигуре неправильно, скрывая оружие, по размерам не предназначенное для того, чтобы быть скрытым плащом. Да и я со своими дробовиком и мечом едва ли выглядел лучше.
Я двинулся к сладкой парочке.
— Стой! — скомандовал отец Доминик, когда я был в пяти метрах от них. — Стой, где стоишь, нежить.
— Где Ольга? — Я остановился.
— Блудница в надежном месте, — сообщил отец Доминик. Глаза его горели фанатичным огнем человека, свято верящего, что бьется он за правое дело.
— И какая цена? — спросил я.
— Твоя жизнь, — ответил второй.
— А гарантии?
— Я даю тебе слово, что не убью ее, если ты сдашься, — сказал второй.
— Ты думаешь, твоего слова мне достаточно?
— Священники не лгут.
— А кролики не любят заниматься сексом, — сказал я.
Их только двое, но они слишком уверены в своих силах. Конечно, дело происходит днем, но профессионалы должны знать, что вампир и днем представляет серьезную угрозу. Если бы мертвые умели разговаривать, Эдик со товарищи могли бы много чего об этом рассказать. Стало быть, либо они не профессионалы, что я исключаю сразу, зная репутацию их предводителя, либо… Их не двое.
Я огляделся по сторонам, аккуратно, чтобы не выдать себя движением. Еще должно быть двое или трое. Где бы я сам устроил засаду? Вон там. Ага, что‑то шевельнулось, хотя ветерка и нет. А еще где?
— Я не даю никаких гарантий проклятым, — сказал отец Доминик.
— А я не веду переговоров со смертными, — сообщил я.
Вон тот парень, изображающий из себя прилежного студента, слишком пристально смотрит в мою сторону, да и одет не по сезону. Под ветровкой у него что‑то есть.
— И вообще, монах, откуда такая предубежденность? Может быть, мы поговорим друг с другом и изложим свои точки зрения на нашу ситуацию? Если тебе удастся убедить меня, я сдамся без боя и никто больше не пострадает. Тебе нужно только одно — доказать, что я проклят.
— Ты — дитя Сатаны!
— Вот уж неправда, — возразил я. — Я прекрасно знал своего отца, он был испанским графом, но никак не Сатаной. Скажу даже больше, я не верю в дьявола, впрочем, как не верю и в Бога. Я прожил на свете много лет и не видел ни того, ни другого, так что не могу поручиться, существуют они на самом деле или нет. Скажи, если я выпью литр святой воды, это убедит тебя в том, что я не дьявольское отродье?
— Нет!
— Я так и думал, — сказал я. — Ты слишком закоснел в своей вере, монах. Да, я вампир. Я прожил почти тысячу лет и много раз задавался одним и тем же вопросом: откуда я, что собой представляю, почему я такой, почему отличаюсь от вас? Поверь, я так и не нашел ответа. Почему ты преследуешь меня, монах?
— Потому что ты убиваешь людей, — сказал второй.
— За последние десять лет я убил меньше людей, чем СПИД и наркотики убивают за неделю, — сказал я. — Тем не менее вы не отлавливаете по паркам наркоманов и проституток и не вбиваете осиновые колья им в грудь. Вы охотитесь на вампиров, хотя согласно статистике в массе насильственных смертей гибель по вине вампира не насчитывает даже одного процента. Мы убиваем вас единицами, а вы убиваете друг друга миллионами. Дело в другом. Трудно верить в абстракции, не так ли, монах?
Я смотрел в глаза отца Доминика не отрываясь, он тоже не отводил взгляда. По щеке его стекала струйка пота. То ли климат слишком жаркий, то ли он просто нервничает. С чего бы нервничать такому профессионалу?
— Охота на вампиров представляет обширное поле для веры. Если убедить себя в том, что я — агент Сатаны, то, веря в мое существование, легко поверить в существование Сатаны, а веря в реальность Сатаны, легче поверить и в реальность его извечного противника Бога, но, если вера твоя нуждается в постоянной подпитке, это означает лишь то, что она слаба, монах, и ты сам слаб.
Я увидел слабый проблеск сомнения в глазах славянина, столь слабый, что он не давал мне и тени надежды переубедить его хоть в чем‑то, столь слабый, что он не успеет разгореться в оставшиеся минуты его жизни. Дать ему еще год или два, и он может переосмыслить то, чем занимался все это время… Но давать ему время я не собирался.
— Я убиваю людей, — продолжал я. — А вы, люди, убиваете коров и не видите в том никакого преступления. Вы питаетесь плотью и кровью существ, стоящих на нижней по отношению к вашей ступени эволюции, так же поступаю и я. Или вы не верите, что я, бессмертный, не подверженный ни одному из ваших вирусов, проживающий тысячи лет, стою выше вас на лестнице, построенной самой природой? Между прочим, коровы даже не объединяются в отряды, чтобы дать отпор наглым приматам, а покорно идут под нож.
— Ересь, — высказался отец Доминик. — Во имя Отца, Сына и Святого Духа я приказываю тебе замолчать!
— Я уже замолчал, — сказал я.
Разговаривать с ними бесполезно. Если я хочу узнать, где Ольга, мне придется сразиться с ними и постараться оставить в живых хотя бы одного.
Но ты же с самого начала знал, что придется сражаться, подсказал темный голос. Тогда чего ты медлишь? Пришел убивать — убивай!
Пока я осмысливал сию рациональную идею, отряд противника перешел от слов к делу. Первым проявился студент, отбросивший книжку и метнувший в меня сосуд с какой‑то жидкостью. Полагаю, это была святая вода.
Помните, что я говорил вам о суевериях? Святая вода, равно как чеснок и христианские распятия, не имеет против нас силы. Они могут подействовать лишь в одном случае на миллион, когда применяющий их человек настолько верит в надежность используемого метода, что силой своей веры превращает фантазии в реальность.
Это был не тот случай. Склянка разбилась о мое плечо, жидкость потекла по плащу. Я крутанулся вокруг своей оси, полы плаща взметнулись, как крылья диковинной птицы, и, когда я закончил разворот на сто восемьдесят градусов, оба ствола уже были в моих руках. Миг на выстрел, и резкий откат в сторону. Пуля пробила голову липового студента.
В такие моменты мир для меня замирает. Студент еще не начал падать, его организм еще не успел осознать и принять факт собственной кончины, а в то место, где я только что стоял, вонзился осиновый арбалетный болт.
Вступил в игру снайпер, которого я засек первым.
Отец Доминик сместился влево, на ходу доставая из‑под плаща крупнокалиберное ружье. Не надо быть гением, чтобы догадаться, из какого металла отлиты его пули.
Его славянский приятель точно был военным. Вместо того чтобы стоять во весь рост, открытым для прицельной стрельбы, он молнией скользнул за памятник, залег на землю.
Кроме отца Доминика единственным идиотом, оставшимся на открытой местности, был я сам. Впрочем, ситуацию было несложно исправить — два прыжка, и я скрылся за небольшой бетонной скамейкой. Тотчас же две пули взметнули фонтанчики песка у ее основания.
Стрелял кто‑то еще, кто‑то, кого я не засек. Значит, изначально их было не меньше пяти, сейчас осталось не меньше четырех. И они точно знали, с кем имеют дело.
Меч жутко мешал под плащом, поэтому я выложил его на траву, растущую под скамейкой, положил рядом пистолеты и взялся за дробовик. Самой очевидной целью был предводитель воинствующих монахов, но, когда я закончил рекогносцировку, его и след простыл. Скорее всего, притаился за каким‑нибудь деревом. Ну и что? Пат.
Долго мы пролежим в засадах? До тех пор, пока весь район не наводнит милиция? Надоело мне все время прятаться и отсиживаться. Вам нужен вампир? Распишитесь в получении.
К чертям! Демон я или нет? Дьявольское отродье? Хорошо, получите ваше дьявольское отродье, падре!
Я отбросил дробовик, снова взял в руки пистолеты и встал во весь рост. Гаврик с арбалетом высунулся из своего укрытия, чтобы произвести прицельный выстрел, и я всадил ему три пули в голову. С этими ватиканскими парнями иначе нельзя, плащи у них пуленепробиваемые.
Включился мой боевой режим. Чтобы описать его понятными и удобными для восприятия смертного терминами, я приведу только одно слово: форсаж.
Я палил из обоих стволов, не давая противнику высунуться из укрытий, я обрушил на сквер свинцовый дождь, я перезаряжал пистолеты так быстро, что паузы длились не дольше двух секунд. Изредка кто‑то из моих врагов пытался мне отвечать, но о точности таких попыток не стоит и упоминать. Я поливал врага свинцом и продвигался к памятнику.
Мне нужен был «язык».
Волчья схватка
Я его взял. Когда я подошел к памятнику практически вплотную, со спины на меня набросился крупный мужчина, труп которого пройдет в милицейских сводках как «лицо кавказской национальности». Я не стал терять времени, перекинул его через голову, он впечатался аккурат в грудь тому самому то ли поэту, то ли космонавту. Для надежности я послал в него несколько пуль.
Из‑за памятника выскочил славянский военный тип, который ждал меня вместе с отцом Домиником, и выпалил в меня из арбалета. Я уклонился вправо, перехватил болт в воздухе и метнул обратно. Болт попал мужчине чуть ниже шеи, там, где тело не было прикрыто плащом. Впрочем, особо глубоко он не вошел, так что тип остался вполне боеспособным. Поскольку я понимал, что вразумительного и обоюдополезного диалога у нас с оголтелым католиком отцом Домиником не сложится, именно этого парня я решил оставить в живых. Точнее, не совсем так. Тогда я думал убить его последним.
Чтобы он не путался под ногами, я швырнул свой пистолет в его голову. Он рухнул, как поваленный… не дуб. Ясень, возможно.
Главаря сей шайки в пределах видимости не обнаруживалось.
Зато у меня появилась возможность перевести дух.
Скверик не сильно изменился, разве что на тщательно подметенные утром дорожки нападало множество веточек и листочков, срезанных нашими пулями, несколько скамеек потеряли свою целостность, да и памятник тому, чьим именем был назван сквер, выглядел уже не самым лучшим образом. Детишки давно разбежались, пенсионеры тоже — диву даешься, какую скорость может выдать престарелое создание, когда вокруг свистят не птицы, а пули.
Наверное, отец Доминик был плохим священником. А может быть, хорошим. Но о кодексе дворянской чести он явно имел очень смутное представление. Очевидно, исповедуемая им религия не запрещала нападать на человека со спины и бить ниже пояса. Он вынырнул из‑за дерева позади меня и всадил осиновый кол мне в ногу.
Боль была адская, словно в меня только что выпустили очередь из АКМ, при этом сполоснув пули в кураре и обдав серной кислотой. Когда я развернулся, он успел — с завидной для его комплекции быстротой, должен заметить, — отпрыгнуть от меня метра на три. В руках он сжимал еще один кол.
— Больно, тварь? — поинтересовался он. — Чувствуешь жжение адского огня?
— Прощай, — сказал я и нажал на спусковой крючок.
Черт!
— Не успел перезарядить, — сказал он и был прав.
Тот пистолет, в котором еще оставались патроны, я использовал в качестве метательного оружия.
— Ну не успел так не успел, — сказал я, роняя бесполезный кусок металла, и сделал шаг вперед, не пытаясь скрыть свое намерение свернуть падре шею.
Тогда он вытащил еще один кол и сделал из них крест. К моему удивлению, что‑то в этом кресте было, какая‑то незримая сила, порождающая слабость в моих чреслах, не позволяющая мне подойти ближе. Вот он, один шанс на миллион!
Крест полыхнул белым огнем, и я ослеп. Ноги подкосились, я рухнул на колени. Во всем теле была такая тяжесть, что я не мог даже поднять руку. Падре речитативом забормотал какую‑то молитву на латыни, что‑то связанное с экзорцизмом и очищением, слова доносились до меня приглушенно, словно он вещал через бетонную стену.
Он подходил ближе. Я не мог его видеть, не мог его слышать, но все же чувствовал, что он приближается, ощущал это каждой клеточкой своего тела.
Сила не в кресте, говаривал мне один знакомый отшельник в середине пятнадцатого века. Разумеется, он не знал, с кем вел беседы на протяжении двух недель, пока я скрывался от латников, рыщущих по округе с единственной мыслью отрубить мне голову и принести ее на шесте своему барону. Сила в человеке, который этот крест держит. Не знаю, откуда бралась сила у отца Доминика, но она в нем была.
Руки и ноги налились свинцом, голова, казалось, весила несколько тонн, и я даже не мог отвернуться от слепящего света креста. Приложив максимум усилий, я трансформировал клыки, это всегда было нелегким делом в дневное время, а на этот раз казалось просто невозможным.
Когда он был в шаге от меня, он разомкнул крест, чтобы нанести решающий удар, этакий куп де грас. Действуя скорее по интуиции, нежели реально ориентируясь в пространстве, я мотнул головой и пропорол ему руку до локтя.
На мои губы попала кровь, но это была не живительная влага, принадлежащая человеку. Губы мне словно обожгло холодным пламенем. Черным пламенем. В жилах отца Доминика текла черная кровь. Такая же, как у меня.
Очевидно, боль нарушила его концентрацию, и давление на меня исчезло. Я открыл глаза и, пошатываясь, встал на ноги.
Он стоял напротив, зажимая кровоточащую рану, и, когда я одарил его взглядом, исполненным нового понимания его сущности, черты лица монаха показались мне знакомыми.
— Хесус? — спросил я.
— Мигель, — назвал он меня. — Вот мы и встретились снова. Не ожидал?
Я знал его.
Еще бы, ведь именно я нес ответственность за его существование.
Екклезиаст недоговаривает. Есть время разбрасывать камни, и время собирать камни, это так. Но он не говорит, зачем это надо делать. Просто для того, чтобы брошенный тобою когда‑то камень не вернулся к тебе выпушенным из пращи.
Хесус был моим учеником, если тут уместно это слово. Когда все мы были молоды и беспечны, в наших кругах разгорелся спор, что будет, если сотворить вампира из священника. Никто не пошел дальше теоретических выкладок, но я во время одного загула вдруг вспомнил об этом разговоре и…
Я бросил Хесуса, как только тот стал самостоятельным вампиром, никогда не опекал его, как остальных своих учеников. Десятилетия спустя я раскаивался в содеянном, но было уже поздно.
Обретенная жажда живой крови способна сильно повлиять на образ мыслей человека. Но иногда никак не влияет. Хесус остался тем же монахом, каким был, по крайней мере в мыслях. Только теперь он знал о существовании исчадий ада не понаслышке и, поскольку сам стал одним из них, лучше всех был приспособлен к борьбе.
Я уже говорил, что внутри нашего племени бывают некоторые разногласия, уладить которые помогает только смерть одной из заинтересованных сторон, но в лице Хесуса мы обрели охотника на вампиров, обладающего нашими же качествами, за спиной которого вдобавок стояла вся мощь католической церкви. Он свято верил, что всех вампиров, кроме него, следует уничтожить, а свое зачисление в ряды нежити считал не иначе как чудом, ниспосланным свыше и обязавшим его очистить землю от скверны. В общем, типичные маниакальные убийственные наклонности, отягощенные манией величия.
Свою потребность в чужой крови он грехом не считал.
Разумеется, что из всей нашей шатии меня он не любил особенно. То ли за то, что я сделал его таким, как сейчас, то ли за то, что бросил на произвол судьбы… Знаете, этакий извращенный эдипов комплекс. Однажды он выследил меня, это было около двухсот лет назад. Между нами состоялась схватка, в итоге которой выгорел целый квартал Лондона, и я считал, что закрыл этот вопрос навсегда. Он же так не считал.
Ему посчастливилось выжить.
Возраста он был примерно моего, и хотя, в отличие от меня, вампира истинного, он был вампиром сотворенным, днем это особого значения не имело. А до ночи было еще очень далеко.
— Какая ирония судьбы, — сказал я. — Вампир, стоящий на страже законов Божьих. Вампир, облеченный в духовный сан.
— Иногда твоя ирония становится такой тонкой, что ее почти и не видно, — ответил он. — Где твоя железяка?
— Недалеко.
— Тогда возьми ее и возвращайся. Я хочу сегодня закончить с этим делом.
— Я бы тоже хотел, — сказал я. — Твои марионетки тебе не сильно помогли.
— Увы, — признал он. — Как ты ухитряешься развивать такую скорость днем?
— Века практики, — пояснил я, отступая к тому месту, где оставил меч, и все время держа монаха в поле зрения. — Плюс мои врожденные таланты. Против наследственности не попрешь.
— Никакая наследственность не поможет тебе уйти от моего клинка, — сообщил он.
— Это как ваш бог положит. — Я опустился на одно колено и извлек из‑под скамейки меч. — Чисто любопытства ради, скажи, чем я тебе так не угодил?
— Ты пьешь кровь праведников.
— А ты — грешников? — спросил я. — Кто указывает тебе, которые из них где?
— Если ты знаешь каких‑то богов, то молись им. — Мой вопрос на теологическую тему он просто проигнорировал. — Потому что скоро ты встретишься в аду со своим отцом, и пояснил, на случай, если я забыл, кто мой отец: — Сатаной.