Да, я — вампир, монстр, пьющий людскую кровь и получающий от этого удовольствие, убивающий и не умирающий, проклинаемый и ненавидимый многими и еще большим числом забытый. Понимаю, что современному так называемому цивилизованному человеку куда легче смириться с верой в маленьких зеленых человечков с Плутона, прилетевших на Землю с экстремистскими намерениями, или в злобных мутантов, расплодившихся в результате секретных армейских экспериментов, а отнюдь не в старые, поросшие мхом суеверия, однако факт моего существования от этого не перестает быть фактом. Я живу в двадцатом веке и я — вампир.
Родом я не из Венгрии, в гробу уже давно не сплю и девственницами не интересуюсь. Вампиры больше не живут в зловещих и при первом же взгляде на них пробуждающих самые мрачные предчувствия замках и не терроризируют жителей окрестных деревень. Они затаились и ушли в тень больших городов. Большая часть мифов про наше племя так и осталась мифами. Но кое‑какие факты все же верны.
— Все‑таки сколько тебе лет?
— Так много, что я не помню.
— И за всю свою жизнь ты никогда с подобным не сталкивался? — спросила она.
— С подобным тебе? Нет.
— С подобным нынешней ситуации, — отрезала она, явно не склонная выслушивать сомнительные комплименты.
— Лично нет. Но кое‑что слышал от своего приятеля.
— И как он решил вопрос?
— Там дело было не с ним, скорее, со знакомым его знакомого…
— Это частности, — сказала она. — Они нашли решение?
— Нашли, — неохотно признал я. — Но оно тебе не понравится.
— Почему?
— Он был безумно влюблен в смертную женщину, и, когда пропасть между их мирами стала слишком большой, он перенес ее в свой мир.
— То есть сделал ее вампиршей?
|
|
— В общих чертах — да.
— Ты прав, — сказала она. — Мне это не нравится.
— Не волнуйся, — сказал я. — Я же обещал тебе…
— Но могу ли я верить тебе на слово?
— Почему нет? Разве я когда‑нибудь давал тебе повод усомниться в моем слове?
— Пока нет, — признала она. — Но ты же…
— Монстр, — подсказал я.
Она промолчала. Просто не нашла слов.
Я отпил еще чая и закурил сигарету. Дурная привычка, приобретенная у смертных. Правда, рак легких мне не грозит. Курю я уже четыреста с лишним лет, и одним этим фактом мог бы зарабатывать миллионы долларов на рекламе табачных изделий. В отличие от «ковбоя Мальборо», загнувшегося от вышеупомянутого рака на пятом десятке.
По сосредоточенному лицу Ольги было видно, что она собирается с силами и накручивает себя. По идее, сейчас она должна выпалить какую‑нибудь гневную тираду. Если я хоть что‑нибудь понимаю в смертных женщинах.
Я в последний раз затянулся и потушил окурок в пепельнице.
— Да, ты монстр! — выпалила Ольга. — Ты очень правильно себя назвал! Ты — чудовище, убиваюшее людей!
— Вряд ли моего сегодняшнего оппонента можно отнести к числу людей, — сказал я. — Такой же монстр, как и я, только меньшего калибра.
— Оппонента! — фыркнула она. — Ты, с твоими бредовыми идеями и дурацким кодексом чести! Ты говоришь, что дал ему шанс!
— Как обычно, — сказал я. — Осиновый кол и серебряный кинжал, не моя вина, что он выбрал неправильно.
Вбить осиновый кол в грудь вампира, коли вампир не спит, дело более чем сложное, и под силу оно только Ван Хельсингу или кому‑то из его ближайших сподвижников. Серебром же меня убить нельзя, зато можно нанести тяжелые раны, которые могли бы отвлечь меня от мыслей об охоте и спасти жизнь этого недостойного субъекта. Но с фольклором он был незнаком, а даже если и был знаком, то в большинстве случаев фольклор ничем не мог бы ему помочь. Потому что в большинстве случаев фольклор лжет.
|
|
— Даже если бы он выбрал правильно, — сказала Ольга. — Даже если бы вместо кинжала у него был двуручный меч, разве это могло бы ему помочь справиться с тобой? Какие у него были шансы против тебя? Против бессмертного?
— Даже сопливый новичок способен выйти на поединок против отъявленного бретера и уложить его случайной пулей, — сказал я. — Ты же не станешь отрицать, что такой возможности не существует? Так и я не говорю, что наши шансы были равны, но хоть какой‑то шанс у него все же был, не так ли?
— Какой? Один из миллиона?
— Но все же это шанс, — сказал я.
— И твоя совесть чиста, потому что ты соблюдаешь тобой же придуманный дуэльный кодекс?
— Я — вампир, — напомнил я. — Еще не факт, что у меня должна быть совесть.
— Да, к сожалению. — Она вздохнула. — Я все время пытаюсь подойти к тебе со своей человеческой меркой… Ты знаешь, кто тебя заказал?
— Понятия не имею. Мне казалось, что антикварный бизнес — дело довольно‑таки спокойное. Ну разве кто‑нибудь хоть когда‑то слышал о разборке антикваров?
— Я не слышала. На тебя никто не наезжал?
— Если и наезжали, то мне об этом неизвестно.
— Ни у кого ценности на аукционе не перехватывал?
— Ольга, антиквары — это не олигархи. Вряд ли они нанимают киллеров из‑за стульев екатерининской эпохи.
|
|
— Но кто‑то же его нанял, так?
— Ага, — согласился я.
— И если дело не в бизнесе, может быть, дело в тебе самом?
— Исключено, — сказал я. — Если бы он все обо мне знал, ни за что не выбрал бы в качестве оружия пистолет.
— Его могли не посвятить в подробности.
— Тогда у него тем более не было ни единого шанса, — сказал я. — Деньги на ветер. Он лажанулся, а стрелков нанимают не для того, чтобы они лажались.
— А может, таким образом тебя хотели предупредить? Знаешь, что‑то вроде объявления войны…
— Дохлая рыба и палочки, вымазанные человеческой кровью? Я вижу, что «Крестный отец» сильно на тебя повлиял.
— Я серьезно! Возможно, что кто‑то хочет тебе отомстить!
— Я тоже серьезно. Кроме того, о вендетте я знаю больше тебя. Месть — это блюдо, которое следует подавать холодным. Эта пословица родилась на моей родине.
Я испанец по происхождению, граф по титулу и истинный вампир по сущности. Чтобы сделать меня вампиром, никому не нужно было меня кусать, вампиром я родился. Вампирами родились мои папа и мама. Возможно, что их родители тоже были вампирами, но мои познания нашего генеалогического древа не простираются так далеко. Если быть абсолютно точным, я могу перечислить двенадцать поколений моих предков, но подтвержденной информации о том, что все они были вампирами, у меня нет.
Рожденный вампир имеет огромное преимущество перед вампиром сотворенным. Чтобы вам было более понятно, приведу сравнение. Это все равно что убитая «копейка» семьдесят четвертого года выпуска и новехонький шестисотый «мерседес». Или теперь правильнее говорить «даймлер—крайслер»? Даже после нескольких веков практики и тренировок — а, как правило, сотворенные вампиры не часто могут похвастаться столь долгими сроками жизни — творение не может сравниться с создателем. Конечно, я не хочу сказать, что вампирами не становятся, это прозвучало бы нелепо и шло бы вразрез с общепринятой точкой зрения, но истинными вампирами все‑таки рождаются.
В канун моего двенадцатилетия отец взял меня с собой на охоту и там, в тиши нашего охотничьего домика, оставшись со мной один на один, рассказал мне о моей истинной сущности.
Конечно, любой из современных психиатров скажет вам, что для двенадцатилетнего ребенка такое известие должно было вызвать шок и наградить глубокой эмоциональной травмой на всю оставшуюся жизнь, сколь бы долгой та жизнь ни была, а моя жизнь была очень долгой, но прошу вас принять во внимание тот факт, что я был дворянином. Мне с самого младенчества внушали мысль о собственном превосходстве, о том, что я не такой, как все, и что жизнь дворянина может быть суровой, но должна быть достойной, а поскольку мой род присягал на верность самому королю, тот в любой момент мог потребовать любой жертвы от своего вассала.
Так что, может быть, это и было шоком, но не таким уж тяжелым. А потом отец рассказал мне о преимуществах моего положения.
Бессмертие! Кто из вас отказался бы от него, тем более в глубоком детстве, когда наибольший шок ты испытываешь от сообщения родителей, что лишен этого блага? Организм, не поддающийся болезням, защищенный от любых вирусов и инфекций! Огромная сила, скорость, сверхчеловеческая мощь! Не зря мой отец слыл самым опасным клинком Короны! Возможность контролировать сознание людей! Возможность управлять телами мелких животных! И многое, многое другое.
И все это в обмен на несколько убийств, для которых можно подобрать людей, излишне отягощающих земную поверхность. Всего и делов‑то: не ввязываться ни в какие заговоры против Короны, ибо единственное, что могло лишить меня всех моих способностей вкупе с жизнью, это смертная казнь через отсечение головы, положенная уличенному в измене аристократу. А уж вероятность получить в грудь осиновый кол в те времена была ничтожно мала.
— О чем ты думаешь? — Голос Ольги оторвал меня от воспоминаний безоблачного, ну почти безоблачного, детства.
— Твоя идея о мести мне нравится, — сказал я. — Точнее, не нравится. Но она заслуживает право на жизнь.
— Конечно, — сказала она. — За свою жизнь ты должен был нажить чертову уйму врагов.
— Да я не о том, — сказал я. Большая часть моих врагов уже в могиле, кого‑то отправил туда я сам, другие сошли в нее сами, с течением естественного хода времени. — Я вот думаю: возможно, действительно завелся какой‑нибудь эксцентричный антиквар? Или недовольный клиент?
Поскольку в настоящее время в этой стране клиентами антикваров были большей частью если не сами бандиты, то люди, с криминальным миром напрямую связанные, гипотеза казалась наиболее вероятной. Конечно, были у меня недоброжелатели и из общества долгоживущих, но к услугам банального киллера они вряд ли стали бы прибегать. А если бы и прибегли, то наняли бы целую бригаду и снабдили бы ее соответствующими инструкциями и инструментами. Расслабился я что‑то в последнее время, распустился, раз уж смертные ко мне убийц начали подсылать.
…Лет через пять после того памятного разговора в отцовском охотничьем домике фигура моего родителя привлекла повышенное внимание двора. Внимание объяснялось тем фактом, что, несмотря на шестьдесят восемь лет официального возраста, выглядел он как тридцатилетний мужчина и обладал силой пятерых профессиональных кузнецов, находящихся в самом расцвете. Проявились его способности в результате какой‑то глупой случайной дуэли, от которой отец не успел вовремя увернуться, и среди знати пошли нехорошие разговоры. Конечно, сжечь истинного вампира — дело довольно‑таки проблематичное, но удовольствия от костра инквизиции все равно никакого не получаешь. И, не желая бросать тень на доброе имя семьи, отец симулировал собственную смерть, отрастил бороду и длинные волосы и теперь присутствовал в моей жизни под личиной какого‑то дальнего родственника из провинции, которого при дворе никто толком не знал. Что касается моей матери… Женщинам маскироваться всегда проще. Благодаря косметике и искусству дорогого портного за молодых сходят и шестидесятипятилетние старушенции, так что вид очаровательной прелестницы при дворе подозрений ни у кого вызвать не мог. Всем известно, что даже смертные женщины изо всех сил стремятся скрыть свой настоящий возраст.
Теперь все гораздо сложнее. В цивилизованной части нашего мира, куда я не включаю только развивающиеся страны Африки и труднодоступные районы Латинской Америки (но жить там я не хотел бы, во‑первых, и не смог бы, во‑вторых; я на индейца‑то не очень похож, что уж говорить о неграх?), каждый здравомыслящий индивидуум вынужден таскать с собой целую пачку различных документов, подделывать которые становится с каждым веком все труднее благодаря техническому прогрессу. Меньший багаж документов существует только в России, да и фальсифицировать их из‑за постоянно царящего в стране бардака значительно проще, поэтому в конце девятнадцатого века я и подался сюда. Все местные революции и Гражданскую войну пережил без особого труда, во времена правления Сталина старался держаться как можно тише, дабы не загреметь в лагеря в качестве шпиона капиталистического мира, когда началась война, в порядке самозащиты в сорок первом году я ушел добровольцем на фронт, где и насмотрелся столько такого, что смертные проделывали друг с другом, что мучившие меня с детства угрызения совести по поводу собственных привычек отошли на второй план. Что стоит смерть одного человека от зубов вампира по сравнению со смертью миллиона людей в газовой камере или в печи крематория? А с чем можно сравнить ковровые бомбардировки городов? А применение ядерного оружия?
Вампиры, по крайней мере зрелые истинные вампиры, всегда тщательно выбирают свои жертвы, взвешивая каждого человека на беспристрастных весах справедливости, и никогда не наносят удар в том случае, если человек этого не заслуживает своими деяниями, ибо вампиры знают, что любая жизнь бесценна. Конечно, я не стану отрицать, что в каждом правиле бывают исключения. Один мой старый знакомый (на самом деле старый), Джон‑Пол Уиллард, будучи довольно зрелым истинным вампиром, убивал по несколько человек каждую ночь и ничем при выборе мишеней не руководствовался. Не то чтобы его мучила какая‑то особая жажда… Ему просто нравился сам процесс.
Смертные же, эфемерные по природе своей, живут так мало и жизнь их так быстротечна, что, казалось бы, должны во главу угла ставить любую жизнь, тем более жизнь человеческую. Так нет же! Они погрузили мир в кошмар из мелких локальных конфликтов, крупномасштабных войн и межгосударственного терроризма. В этом море убийств доля вампиров подобна небольшой капле. Если смертные не уважают сами себя, так за что уважать их мне?
Кое‑какие сбережения на черный день у меня были всегда, но в полуголодной послевоенной России выделиться — значило нажить неприятности на свою бессмертную задницу. Так что я немного повосстанавливал колхозы, немного поподнимал целину, зато в начале шестидесятых зажил как человек, прошу прошения за случайный каламбур.
С тех пор все было тихо. Период «холодной войны», хрущевская «оттепель», последовавшие за ней брежневский «застой» и андроповское «похолодание»… В перестройку и после нее и вовсе не было никаких проблем. Стоило лишь властям объявить гласность и плюрализм мнений, как отовсюду вылезло столько разных чудиков, что несколько старомодный и консервативный вампир сразу же затерялся на их фоне. Я мог бы даже не маскироваться и прогуливаться по улице без темных очков и с трансформированными клыками — уверен, никто не обратил бы на меня внимания, — но приобретенная с большим жизненным опытом осторожность удержала меня от подобного шага.
Пару лет назад я встретил Ольгу, и стало почти хорошо. А потом…
Потом случилась сегодняшняя ерунда. Конечно, сам по себе эпизод с киллером был для меня неопасен, но послужил тревожным звоночком, который пробудил к жизни вторую половину моей натуры, несомненно, более мудрую и, так же несомненно, гораздо худшую. Она говорила, мне, что дело пахнет бедой. Большой бедой.
— Я не могу с тобой разговаривать, когда ты все время витаешь в облаках!
Хорошенькое обвинение для нежити.
— Прости, — сказал я и посмотрел на часы. — Уже поздно, и тебе пора ложиться спать.
На что мне было заявлено, что она удивится, если сможет хотя бы сомкнуть глаза после сегодняшних событий, но место действия таки перенеслось в спальню, и мне даже не надо было пускать в ход свои маленькие хитрости, чтобы через десять минут Ольга заснула крепким здоровым сном смертельно усталого человека.
Сам я спать не пошел. Мне спать? Вампир — создание ночное, а после сегодняшней охоты меня просто переполняла энергия.
Когда мне исполнилось семьдесят лет и пришла моя очередь имитировать собственную кончину, меня навестил отец. Он сказал, что по меркам нашего племени у меня наконец‑то закончилось детство и я созрел для второго серьезного разговора.
— Мигель, — сказал он. Он уже давно не называл меня «сыном». Глупо было бы обращаться «сын» к человеку, который на вид ровесник тебе. А хронологически… Полагаю, что, будь мы смертными, он годился мне в прадедушки, причем вы можете сами подставить нужное количество «пра». — Как часто ты охотишься?
— Как придется, — сказал я. — Раз в месяц, иногда чаще, иногда реже.
— Как и все мы в молодости, — сказал он. Мать я потерял из виду лет тридцать назад, но до меня доходили слухи о какой‑то новой звезде французского двора, которая по описанию была как две капли воды похожа на женщину, произведшую меня на свет. — Но с возрастом, разменяв свое второе столетие, ты поймешь, что в столь частой охоте нет необходимости. Вампиры зависят от человеческой крови, которая подпитывает их способности и их бессмертие, но со временем твой организм перестраивается и тебе нужно все меньше и меньше крови, чтобы пребывать в форме.
— Сколько лет тебе самому? — спросил я.
Он ответил.
— И как часто ты нуждаешься в крови?
— Я охочусь не больше раза в несколько лет, — сказал он. — И тебе советую поступать так же. Сейчас ты молод и неуязвим, по крайней мере так тебе кажется, но на самом деле это неправда. Стоит тебе только потерять осторожность, и… Понимаешь, кровь для вампира — как хорошее, выдержанное вино.
— В каком смысле? — спросил я. — Похмелья не бывает, что ли?
— И это тоже. — Он позволил себе улыбнуться. — Хорошее вино делает тебя молодым, сильным, смелым и безрассудным. И в то же время оно делает тебя глупым и уязвимым. Множество наших соплеменников умерли по причине собственной глупости. Они превратились в пьяниц, кровь заменила им вино, и они выходили на охоту каждый день, убивали всех без разбору, совершенно потеряв страх. Естественно, что ни один из них долго не протянул. Люди в большинстве своем мелки, жадны, двуличны и слабы, но ни один из нас не выстоит против целой толпы. У людей есть свои приемы, чтобы дарить нам смерть, ты должен все о них знать.
— Да, — сказал я. — Осина и серебро.
— И холодная сталь, перерубающая твою шею. Как я говорил, в первые сто лет жизни кровь нужна вампиру часто, потом организм приспосабливается и для поддержания жизни крови нужно все меньше и меньше. Не забывай об этом. Не бери себе больше, чем это необходимо.
Воздержание — залог долгой жизни, хмыкнете вы. То же самое вам может сказать любой диетолог.
Человеческая кровь для вампира — это хороший, сытный обед, приправленный изысканным вином. Человек не может жить без пищи, это даже не подлежит обсуждению, но если он будет злоупотреблять вином, которое подается к обеду, то вы сами знаете, чем это может закончиться. Я видел много людей‑алкоголиков, тянущихся к рюмке, я видел много вампиров‑алкоголиков, тянущихся к сонной артерии, и, можете мне поверить, все они заканчивали одинаково плохо.
Я охочусь редко, как и мой отец в свое время, ограничиваюсь одной жертвой раз в два года. Сегодняшний случай был вынужденным шагом, никакого желания и потребности пить кровь я не испытывал. Вы резонно можете возразить, что я мог бы просто убить киллера, не взяв при этом его кровь, и вы будете правы. Но я не смог остановиться, словно в меня вселился кто‑то другой, кто управлял моими действиями и кто заставил меня это сделать. Я не смог сказать «нет» моему естеству, и это пугало меня больше всего. Люди убивают по разным причинам. Убивают из ревности, из жадности, из ненависти. Вампир же в большинстве случаев убивает исключительно от голода, и лишить кого‑то жизни, не выпив при этом его кровь, для вампира неестественно. Может быть, в этом все дело?
Я слышал о нескольких случаях, когда вампиры нуждались в крови, как наркоманы нуждаются в очередной дозе, и дни таких вампиров были сочтены. Не подошел ли и я к этой черте? Не зажился ли я на этом свете?
Я вернулся на кухню и закурил еще одну сигарету. Для существа, которое не верит ни в Бога, ни в дьявола, не может быть жизни после смерти, для него есть только «сейчас». Несмотря ни на что, мне нравилась моя жизнь, и я вовсе не горел желанием покидать сей мир, каким бы несовершенным он ни был.
Я курил сигарету за сигаретой, позволив своим мыслям свободно плыть по течению, и они вернули меня к утреннему происшествию. На первый взгляд в нем не было ничего необычного, но в свете последних событий оно могло представлять интерес.
На жизнь я зарабатывал тем, что держал в центре города небольшой антикварный магазин, и можете быть уверены, что, приходя ко мне, вы получаете настоящую старинную вещь, а не какую‑то дешевую современную поделку. В антиквариате я разбираюсь довольно неплохо. Посудите сами, странно было бы, если бы я не знал толка в вещах, которыми сам пользовался несколько веков назад.
В магазине я бывал не слишком часто, всецело полагаясь на двух помощников, а сам занимался закупками товара, посещал аукционы, совершал визиты в древние родовые гнезда и тому подобное. Сегодня, или теперь уже правильнее говорить вчера, так как полночь давно миновала, был как раз один из тех редких дней, что я проводил в магазине, проверяя отчетность и приводя в порядок документацию.
Около полудня в кабинет зашел Александр и сказал, что какой‑то важный клиент хочет поговорить с директором магазина. Я немного удивился, поскольку обычно дела с клиентурой решались без моего участия, но все же пригласил того зайти.
Это был лысый толстяк в отутюженном костюме и маленьких темных очках. Его лысина произвела на меня неизгладимое впечатление. В книгах можно часто встретить фразу «сиял, как бильярдный шар», но только сегодня я понял, что это означает. Его голова была ровной, просто идеально круглой формы, на ней не росло ни единого волоска, и, похоже, он смазывал чем‑то лысину для достижения равномерного блеска.
— Чем могу помочь? — спросил я, когда мы поздоровались и я усадил его в кожаное и вполне современное кресло.
Я не слишком привязан к «славным старым денькам», чтобы и свой кабинет обставлять в средневековом стиле. Единственное напоминание о профессии владельца кабинета висело за моей спиной.
— Меня интересует оружие, — сказал он, поправляя очки и вытирая пот со лба. — Видите ли, я коллекционирую антикварное оружие.
— Достойное увлечение, — солгал я.
Сам я не видел смысла в коллекционировании чего‑либо вообще, а уж тем более в собирании древнего железа, которое сейчас никто просто не сумеет пустить в ход.
Не понимаю, почему он не мог обратиться со своим вопросом к обычному продавцу, коих я держал на зарплате в количестве двух штук. Я уже успел сделать наблюдение, что некоторые личности, а в современной России таких хоть пруд пруди, предпочитают иметь дело только с первыми лицами, сколь бы незначительным их дело ни было. Какой‑то идиот когда‑то давно заметил, что клиент всегда прав, и с тех пор все продавцы почему‑то продолжают следовать его порочному примеру.
В следующие полчаса я предложил любителю средневековых железок мушкет середины восемнадцатого столетия, превосходную пару дуэльных пистолетов начала девятнадцатого, хороший набор шпаг, пару сабель времен Гражданской войны, ятаган янычара и арбалет, который вполне мог бы принадлежать самому Робин Гуду, если бы тот существовал на самом деле, а не только в старых английских балладах и фильмах с участием Бориса Хмельницкого и Кевина Костнера. Толстяк на все мои предложения отрицательно мотал головой, потом заявил, что его интересуют мечи, но тут же отверг предложенную мной дай‑катану четырнадцатого века, стоившую, на наши деньги примерно как два шестисотых «мерседеса» со всеми таможенными пошлинами.
Тут беспокойно блуждающий взгляд толстяка остановился на точке за моим столом и остался прикованным к ней надолго.
— Что это? — спросил клиент.
— Меч, — сказал я.
— Можно посмотреть поближе?
— Можно, — сказал я, и он подошел к стене. — Если пообещаете, что не будете трогать его руками.
Меч производил впечатление. Его рукоятка была выполнена в виде раскрывшего пасть дракона, причем изображена зверюга была классно, ее крылья служили эфесом, а хвост твари плавно перетекал в само лезвие. Никакой позолоты, никаких инкрустаций из драгоценных камней, уродующих вид настоящего оружия и совершенно бесполезных в бою. Это был рабочий инструмент, побывавший не в одной сече, и он был произведен на свет великим мастером. Он был стильный.
На серебристом лезвии меча не было латинских надписей и начертанных девизов, как не было вензелей и рун. Зато лезвие производило впечатление настолько острого, что не только способно было рубить лунный свет, как это часто говорится во всяких мелодраматических женских романах, но вполне могло бы скреститься с косой самой Смерти.
— Вещь, — сказал толстяк.
— Вещь, — согласился я.
— Какой это век?
— Двенадцатый.
— Не подделка?
— Исключено.
— А ножны к нему есть?
— Ножен нет, — сказал я. — Мастер не успел их закончить перед своей смертью, а ни один из последующих владельцев меча так и не смог найти такому красавцу подходящего экземпляра.
— Могу поверить, — сказал он. — Сколько?
— Нисколько, — сказал я. — Он не продается.
— Да бросьте вы, — сказал толстяк. — В наше время продается абсолютно все.
— Но не этот меч.
— Я дам вам хорошую цену, — заявил толстяк, не отходя от стены. — Да что там говорить, я дам вам любую цену, какую бы вы ни попросили, но он должен принадлежать мне.
Чтобы ты повесил его над камином и хвастал перед своими друзьями очередной диковинкой? Черта с два.
— Извините, — сказал я, — но этот меч не продается. И во избежание всяческих недоразумений, которые могут возникнуть между нами в будущем, хочу вас предупредить, что стекло, которым он накрыт, пуленепробиваемо. Даже более того, это специальный сплав, способный в случае необходимости выдержать прямое попадание из гранатомета, а мой кабинет, когда я из него выхожу, по надежности сравним только с банковским сейфом.
— Ну что ж, — сказал он, — на тот случай, если вы передумаете, я оставлю вам свой номер телефона.
Он протянул мне клочок бумаги. Ни имени владельца, ни профессии, ни адреса на бумаге не было. Просто номер мобильного телефона с федеральным доступом. Телефон наверняка зарегистрирован на какого‑нибудь бомжа, так что установить личность человека, берущего трубку, практически невозможно.
— До свидания, — сказал я и бросил бумажку в ящик стола.
Не подумайте, что я сомневался в своем решении, просто отправлять ее в мусорную корзину в присутствии посетителя было бы невежливо.
— До свидания, — сказал он уже с порога и на прощание сделал жест большим пальцем правой руки, словно перерезал себе горло. И улыбнулся.
Когда дверь за ним закрылась, я ощутил внутренний порыв броситься за ним и добиться правды об истинной цели его визита, если понадобится, эту самую правду у него вырвать, но я сей порыв подавил, списав его на перенапряженные нервы и общее утомление. День — не лучшее время для вампира.
Вечером у подъезда меня ждал киллер. Завтра надо будет забрать меч из кабинета и спрятать куда‑нибудь подальше. Не то чтобы я беспокоился за его сохранность, но, если заинтересованные в нем личности предпримут попытку завладеть им и проникнут в магазин, могут пострадать мои помощники.
Меч для меня представлял куда большую ценность, нежели обычная антикварная вещь. Один из лучших оружейников своего (и моего) времени выковал его по моему заказу. Он действительно не успел сделать ножны, и я действительно так и не нашел для меча ничего подходящего. Но насчет других владельцев я врал, кроме меня самого, этим мечом никто не пользовался.
Меч имел церемониальное значение.
Вампиров в мире не так много по отношению к населяющим планету людям, и мы стараемся держаться друг от друга подальше, благо, расстояния нам это пока позволяют, но иногда случается и так, что пути двух вампиров пересекаются. В одном случае из пяти подобная встреча может закончиться открытой конфронтацией.
Способы убийства вампира давно известны любому мало‑мальски грамотному школьнику. А вот как вампирам убивать друг друга? Согласитесь, что бессмертные, вооруженные молотками и пытающиеся вбить осиновые колья оппоненту в грудь, выглядели бы несколько нелепо. Осиновый кол вкупе с молотком вряд ли является самым удобным видом оружия для ближнего боя. Им можно пользоваться смело и беспрепятственно лишь в то время, когда вампир спит, а за вашей спиной стоит Ван Хельсинг[31]. От дуэльных пистолетов, дуэльных автоматов и даже дуэльных гранатометов тоже мало проку в этом деле. Но если отрубить вампиру голову, он будет так же мертв, как и с осиновым колом в груди. Поэтому свои внутриплеменные проблемы вампиры издавна решают в поединке на мечах. Ничего не напоминает? Вот‑вот, и мне тоже. Думаю, что Рассел Малкехи, в те времена, когда он работал над своим «Горцем», был знаком с кем‑то из нашего народа. В фильме бессмертные сражались при помощи холодного оружия, стараясь отрубить противнику голову. Есть только единственный момент, который Малкехи все же опустил. Его герои не пили кровь. Но тонкий намек на истинную природу бессмертных у Рассела все же проскочил, я имею в виду, они не пили кровь, зато высасывали энергию из поверженных врагов. Возможно, на экране это выглядит более эстетично, чем прокалывание клыками яремной вены.
Когда один вампир убивает другого вампира, никакая жизненная сила убитого не перетекает в победителя, и даже если я и выпью кровь поверженного врага, она не сделает меня сильнее. В результате таких схваток одним вампиром в мире просто становится меньше. К тому же в отличие от бессмертных Малкехи вампир не кладет свою жизнь на то, чтобы выследить и уничтожить всех своих соплеменников, оставшись при этом последним представителем своего народа с сомнительной возможностью потерять всю свою силу и даже бессмертие.