Голубиную чуя прохладу.
Бесконечное озеро – живо:
От картины – до новой картины.
К настоящему прошлое – лживо,
Наша память – тягучее тины…
Так и слышу: готовься, готовься
К наводнению, будучи в лодке,
К этой жизни, растерянной вовсе,
Где утрата подобна находке!..
ДОРОГА
Мы ехали от Ладоги в тумане,
Ты мелкую заметила сирень.
В такт скорости тряслись ключи в кармане.
Уже июль, но лета – первый день!
Случилось лето – посредине лета.
А прочее – то осень, то весна…
Не описать такое чудо света,
Уму его природа – не ясна.
Бессильно зренье фотоаппарата
Пред этим полнозвучьем тишины.
Здесь, кажется, слова – пустая трата,
И кадры – атмосферы лишены.
И невозможно всё запомнить разом,
И невозможно чем-то пренебречь.
Есть то, что испытуемо лишь глазом,
И зрячая слепа при этом речь.
Когда бы мы смотрели не мигая!
Любое упрощение – вранье…
За краткий миг Земля – уже другая,
И мы – уже другие для нее!
Опять мое рассудочное тело
Несоразмерно с пережитым днем:
Вчера аккумулировалось, тлело
То, что сегодня сделалось огнем.
Бегут леса нестройными рядами –
Молитвенный их слышен шепоток.
И верится: так было при Адаме,
Неиссякаем вечности поток!
Что тщетно ищет век психиатрия
И что зовется коротко – «душа»,
То слышу, вижу, чую изнутри я,
Всё остальное – от карандаша…
Взять что-нибудь цветное – на заметку,
В приладожских прогуливаясь мхах.
Любую заковыристую ветку
Пустить в растопку – или сжечь в стихах.
И Ладога – почти как на этюде,
Деревья прорисованы и пни.
Неповторимы облака и люди,
Необозримы движимые дни!
ЧЕРЕМУХИНСКАЯ БУХТА
Водопады песка ты пускаешь сквозь пальцы.
А под лупой – такой разнородный песок!
Дальше – солнечный мыс, точно каменный панцирь,
Лес вдоль берега – светел, душист и высок.
Мчится облачный цирк, мнится облачный театр:
Бегемот, черепаха, вулкан островной…
Я – чужого наследия эксплуататор:
Где побочный прообраз, а где – основной?..
Или мы извлекаем значенья из линий?.. –
Внешний хаос приводится в космос внутри…
Корабельные сосны – над музыкой синей.
Философствовать – глупо, ты только смотри!
Можно здесь принимать вдохновенные ванны,
И не слышно шансона сквозь ладожский шум.
Настоящая спящая бухта нирваны –
Лишь Гомеровы песни приходят на ум…
Смутно вспомнишь Елену, ее Менелая…
Тут деревьям израненным хочется лечь.
Довоенная память. История злая.
И меж русской – печальная финская речь.
Маме
Есть такие места – абсолютной земной тишины.
После проводов друга осталось тепло на подстилке.
Вместе были в походе. Дела его не решены,
Он уехал, а мне – берег Ладоги, холод пастилки…
Как на контурных картах, волна свой рисует узор.
Замирает ли время, объятое светлою негой, –
Слишком пристальный взгляд превращается чудом во взор.
Страх берет – хоть вставай-суетись, хоть по берегу бегай!
Ветер дунет порывом – послышится дальний прибой.
А вчера, перед сном, нас качало в палатке, как в лодке.
Я над Ладогой синей (ей быть на заре голубой)
То ли туч, то ли дыма ловлю сладко-горькие нотки.
Смотрит Ладога морем, пустынная бухта молчит.
Из-за леса потянется музыка виолончели.
Дальше слух ни движенья, ни голоса не различит:
То ли чайки кричат, то ли дети, – вскочив на качели…
Долго день потухает, всю ночь – первобытный костер.
Здесь когда-то костер пионерский взлетал от ВНИИСКа*.
Над водой Петербург смутным заревом свет распростер…
Далеко-величаво, а сердцу – отрадно и близко!
XI. * * *
Лёне
Лес – не паломнический край,
А всё же – исцеляет души!
Как безнадега ни карай,
Одну шестую муча суши, –
В лесу сосновом долог день.
Жить по часам и по порядкам –
Себе в ущерб… Лесная лень –
То в терпком воздухе, то в сладком.
Не заблудиться бы! А так
Лес – колыбель, и лес – могила.
Вдали от мировых атак
В лесу гулять – свежо и мило.
А на болоте – душит гнус,
Бесстрашной делается мóшка.
Исхаживаешь грусти груз,
А в чашке на груди – морошка…
«Зачем депрессия, зачем?!» –
Твердишь, и от повторов легче.
«Заела боль – ее заем»:
Цветная горстка ягод лечит.
Себе внушаешь: «Смерть? – Ни-ни!
Будь независимей и проще».
«Ну-ну!» – поддакивают пни
Живым деревьям в птичьей роще.
Вблизи болотистых седин
Лес каждую минуту – новый,
Однообразен ли, един,
Но он – с космической основой.
Как будто тысячи ракет
Застопорились в вечном старте.
И даже на подробной карте
Такого места вовсе нет!
XII. * * *
Август – это как вечер воскресенья…
Из Сети
Восьмое августа. Прохлада
Прошла четыре сотки сада.
Проверив и парник, и сад,
Она взглянула на фасад
Вишнево-охристого дома,
И без отмычки, и без лома
Вошла к нам в дом, легко украв
Зов радости у птиц и трав…
Вела себя бесцеремонно:
Потрогала пирог лимонный,
Из чайника хлебнула чай –
Как бы шутя и невзначай.
Но, не утешась блюдом вкусным,
С лицом торжественным и грустным
Вдоль анфилады комнат лечь
Решила, приобнявши печь…
И прилегла, но не уснула,
И, кажется, сама взгрустнула,
Что расхозяйничилась тут,
Когда ее совсем не ждут!
Отвлечься бы! Коснулась полок,
Но в книгах почерк слишком колок
Для непривычных к тексту глаз, –
Пошла проверить в кухне газ…
А мы на озере сидели –
И золотились, и синели.
Прозрачны тени на воде,
И осень – будто бы везде!
Друг к другу тени наши жались,
И мы друг в друге отражались,
Хоть было мало языка,
Что шел на кончик языка.
Мне время карстовую реку
Напоминает, что с разбегу
Местами прячется в земле, –
Прохлада прячется в тепле.
Сон – в каждой медленной желтинке.
И невесомые ботинки
Перебирают землю вслух –
Как клавиши на инструменте.
Но в каждом будущем моменте
И шаг, и шепот – тих и глух…
XIII. * * *
Первый скучный дождь за месяц
Шел меж наших околесиц.
Я хотел на всё чихать –
Только грустное читать.
Жалась, жмурилась, журчала
Жизнь толстенного журнала.
Прямо можно самому
Сумму взять или суму –
И пойти на теплый камень,
Изнутри хранящий пламень:
Камень детства моего, –
Как любили мы его!
Был он розовато-серый,
Со своею атмосферой,
Из эпохи неолит…
Чем же он сейчас залит,
Символ радости, удачи –
В стороне от нашей дачи?
Близкий холод родника –
Тоже память ледника.
Тут, на просеке ближайшей,
Воздух от дождя – свежайший.
Долго камень-бегемот
Воду дождевую пьет…
Кончилась с дождем страница.
Дальний пес устал браниться.
Дождь остаточный мягчит
Сердце. Вот и кот мурчит.
XIV. * * *
Ах, как было легко, ах, как было недолго!
Глеб Семенов
Быстро осень разгорается –
Как пожар на старой даче…
У соседа не играется
Музыка на бас-гитаре.
И в домах, что гибнут в пламени, –
Нечто от искусств высоких,
Нечто, с чем еще мы сами не
Свыклись, а уже шагнули…
Ливанет – и долго катится
Тишина по всей округе.
А твое цветное платьице
Загрустило по дороге…
Чувство, что Земля – в движении,
Лишь в полетах ощутимо.
Разве что на понижении
Явным, ясным станет время.
На большие расстояния
Расплескались жёлть и жёлочь.
Времени пустырь, зияние
Нарастает в электричках…
Многие уже уехали
В город – в день похолоданья.
И немало шелка, меха ли
Съедено в шкафах дырявых.
Шерстяно и тайно преданно
Тело кошечки уютной.
Столько боли не изведано
Где-то в солнечном сплетеньи!
Столько радости упущено
Лишь по внешней обстановке…
Может быть, светлее в Пущино
Или в Рощино сегодня?
XV. МЕДНОЕ ОЗЕРО
Уедешь далеко за КАД –
На Медном озере закат
Невольно медный.
И берег медленный – покат,
И повсеместно – пир цикад,
И ангел бледный…
И лодка ходит ходуном,
Не выбрав между рыхлым дном
И пнем, в котором
Иная жизнь растет пятном,
Или вечерним полотном,
Иль просто вздором…
Густой воды чуть теплый блеск.
И рыб ныряние и плеск
Среди потока.
Какой-то напряженный треск –
Чужого времени бурлеск, –
Утечка тока…
За сыту осень расплатясь
Зимой, весной же – расплодясь,
И рыба чует,
Что пик зимы – не смерть, не сон:
Работа тела в унисон
С душой кочует.
И не шути, и не щади
Свое дыхание в груди,
Смотри – и думай,
Что завтра здесь пройдут дожди –
И рыбы не слыхать среди
Воды угрюмой…
XVI. * * *
Этой осенью, изредка – есенью,
Пахнет зимняя кухонька плесенью,
Стены – шпальные, нафталинные…
Путешествия в зиму длинные.
Пахнет снами сарай – там, где велики,
Где метла да косматые веники,
Где за лыжами да за санками –
Дряхлый дровник с его обманками.
Блик зеленой калитки – в сугробике.
Предаешься на льду аэробике.
А полжизни назад мы по линиям
Тут искали колодец под инеем.
Деревца, что посажены, – сужены,
Как друг другу нечаянно ссужены.
Тут мы летом гуляли на станцию –
Три км превратились в дистанцию!
На озябшем же озере-езере –
Искры резкие, будто бы в гейзере.
И такие же искры – в чайниках
На печи, что в печных начальниках.
И так мало меж нами ведь нашего,
Ну, кому, в самом деле, отдашь его?!
А хорошего жаль – задешево.
Вот и ешь в одиночку крошево
В кресле – как для полетов космических,
Испытаний серьезом – комических…
Полусчастье мое – заблудшее:
Как же с ним уповать на лучшее?!
Пусть сознание – тяжелостопное,
Утопическое – допотопное…
Даже если своим и делишься,
То как в чью-нибудь душу целишься!