– Каре – это способ построения, который…
Голос его срывался, в глазах время от времени вспыхивал испуг, как будто за спиной у него стоял полковник и смотрел ему в затылок.
Джереми щелкнул у него под носом пальцами, так что Стивен съежился, и ткнул пальцем себе в лицо.
– Сюда. На меня. Расскажи мне все, что знаешь о каре.
Стивен смотрел на него как загипнотизированный, а Джереми, обхватив руками колени, приготовился слушать.
– Каре – это… способ построения солдат, который используется как в оборонительных, так и в наступательных целях и… отличается одновременно устойчивостью и мобильностью. Он… он позволяет контролировать линию обороны с четырех, иногда лишь с трех сторон и особенно рекомендуется… во‑первых, в случае численного превосходства противника, во‑вторых, если противник не обнаруживает четкой структуры построения… Каре идеально, когда неизвестно, с какой стороны следует ожидать нападения, и, кроме того, позволяет создать внутри себя защищенное пространство для боеприпасов и резервов… – Стивен облегченно вздохнул. На его лице заиграла благодарная улыбка.
– Браво! – воскликнул Джереми.
Он по‑турецки уселся на траву, положил на колени книгу и лист бумаги и принялся что‑то записывать.
Ройстон усмехнулся:
– Пока любезный мистер Данверс не сообщил нам, какие недостатки имеет каре, согласно его экспертному заключению, по крайней мере в этом пункте ты неуязвим!
– Да, каре непобедимо, – заявил Леонард, вытягиваясь на траве с травинкой в зубах, как будто был на пикнике.
– Все зависит от силы удара противника, – возразил Джереми. – При достаточной его мощи возникает опасность, что каре распадется и войско смешается.
Леонард рассмеялся.
– Ни один солдат, пеший или на лошади, не бросится на направленный на него штык. Кто решится на такую безумную атаку?
– Не знаю, – пожал плечами Джереми.
– Я серьезно, – продолжал Леонард. Он приподнялся на локте, вынул изо рта травинку и показал ею в направлении Джереми. – Приведи мне хоть один пример из всех тех сражений, которыми нам забивали головы, когда этот способ себя не оправдал. Всего один, Джереми…
Данверс снова пожал плечами и ткнул каблуком в черную проплешину между торчащими из земли пучками травы.
– То, что такого не было до сих пор, совсем не исключает того, что это может когда‑нибудь случиться, – возразил он. – Кто знает, с кем нам придется воевать завтра или послезавтра. А тот, кому известны слабости собственной тактики, всегда имеет наготове резервный вариант.
– Я сдаюсь, – вздохнул Саймон.
Некоторое время он пялился на одну и ту же страницу, не в силах понять ни строчки, а потом захлопнул книгу и бросил рядом с собой.
– Ответьте‑ка мне лучше, – продолжал он, скрестив пальцы в замок на затылке и откидываясь на спину, – где мы будем через год? Или через пять, вы не задумывались?
– Меня больше волнует, кто будет тогда дамой твоего сердца, – съязвил Леонард.
Саймон продолжал лежать, уставив неподвижный взгляд в голубое небо, по которому плыли пушистые облака.
– Она будет та же, что и сегодня, – невозмутимо ответил он. – Она у меня одна на всю жизнь.
Леонард многозначительно поднял брови и обвел глазами товарищей. Послышался смешок.
– Ну, знаете! – Ройстон отложил в сторону бумагу и книгу и растянулся вверх животом, опираясь на согнутые в локтях руки. – С вами действительно невозможно! Тем не менее вынужден признать, даже если это и ниже моего достоинства: я буду скучать по вам, дурачье!
Повисла неловкая пауза. Ройстон высказал вслух то, о чем в последнее время так или иначе думали все: дни их пребывания в училище сочтены, скоро прощаться. Лица кадетов омрачились.
Скоро в военном министерстве в Лондоне проверят их экзаменационные работы, и, как только будут выставлены оценки, выпускников распределят по вакантным офицерским местам. Те, кто с самыми высокими баллами окажутся в начале списка, могут рассчитывать на лучшие назначения в престижные полки с хорошей перспективой карьеры. Занявшим нижние строчки надеяться особенно не на что. Ну а тому, кто провалится, не останется ничего другого, как только вернуться домой несолоно хлебавши.
То, что все пятеро попадут в один полк, представлялось в высшей степени маловероятным. Несмотря на все слухи о том, что после недавних реформ в армии появился спрос на молодых офицеров. Однако Джереми, Стивен, Леонард, Ройстон и Саймон предпочитали не заглядывать так далеко вперед.
– Сентиментальничать будем после экзаменов, – нарушил молчание Леонард и снова открыл учебник. – Итак, что у нас дальше? Совместные действия кавалерии, артиллерии и пехоты…
Время летело быстро. Днями напролет они сидели за учебниками, а по ночам то проваливались в сон со свинцовой от усталости головой, то бодрствовали, терзаемые беспокойными мыслями о предстоящих испытаниях. Наконец наступило утро, когда кадетов поделили на группы, и они вошли в аудитории, где каждый занял отведенное ему место.
Перья, чернильницы, военные справочники, пронумерованные листки бумаги и, наконец, тексты заданий – вот каково теперь было их снаряжение. Лишь только пробило десять, юноши бросились в атаку под неусыпным надзором преподавателей и офицеров, следивших за тем, чтобы никто не заглядывал в шпаргалку или чужую тетрадь, чтобы не было разговоров и никто не покинул аудитории до часу дня – срока сдачи работ.
Итак, мертвая тишина, с десяти до часу и с двух по пяти. Лишь перья скрипят да царапают бумагу остро отточенные карандаши. Разве кто кашлянет, запыхтит или щелкнет суставами, разминая пальцы. И надо всем этим – тиканье часов, отсчитывающих судьбоносные минуты. Для кого‑то мучительно медленно, для кого‑то пугающе быстро.
Стены почтенного заведения словно содрогнулись, когда кадеты дружно устремились в коридор, горя нетерпением сверить свои ответы с тем, что написали товарищи. Некоторые стояли, будто парализованные ужасом, который усиливался от одной только мысли дать маху и на следующем экзамене. Остаток дня и первую половину ночи Сандхёрст напоминал гудящий улей, пока, наконец, на следующее утро с десятым ударом часов все не повторилось сначала.
А потом все внезапно кончилось. Последние работы были собраны, листки отсортированы по номерам экзаменующихся и, как повелось из года в год, отнесены в кабинет заместителя коменданта, где их еще раз просмотрели, упаковали в конверты, запечатали и отправили в Лондон.
Кадетов переполняло чувство гордости от внезапного осознания сделанного и облегчения от того, что все наконец позади. Только сейчас в их усталые, опустошенные головы начала закрадываться мысль, что этот этап их жизни, начавшийся когда‑то с нервозного поступления, трудных вступительных испытаний и шумного ликования по поводу зачисления в училище, почти закончился. Жребий брошен, и теперь им ничего не остается, как ждать. Скоро станет известно, кто из них набрал больше очков и под флагом какого полка начнется их настоящая жизнь.
Теоретические занятия уже отменили, хотя часы воинской подготовки остались. В эти дни заместитель коменданта на удивление легко ставил свою подпись под увольнительными.
Стояла середина лета, время, когда в лучах солнечного света предметы сверкают, будто отполированные; трава стоит, высокая и блестящая, как стекло, а под розоватыми соцветиями лиственницы появляются шишки. Наступила пора беззаботных дней и коротких ночей, будто хранящих в себе отсвет костров Ивана Купалы.
В один из таких дней Грейс Норбери исполнился двадцать один год.
Во дворе поместья Шамлей Грин слышались веселые голоса и смех. Молодежь – девушки в светлых летних платьях и юноши в брюках для верховой езды, высоких сапогах и рубашках без пиджаков – занимала места в открытой повозке. Только Сесили и Томми прибыли из Гивонс Гров верхом на лошадях.
– До вечера, – попрощалась с родителями Грейс и поднялась в тюльбери, куда следом за ней запрыгнул и Леонард.
Щелкнув языком, Грейс привела в движение неуклюжую пегую лошадь. Следом потянулись Джек и Джилл, чьи поводья держал в руках Стивен. Рядом с ним на кучерском месте восседала счастливая Бекки, сзади в повозке устроились Ада с Саймоном и Ройстон с Джереми. У их ног вилял хвостом Гладди. Время от времени он втягивал носом воздух, вскидывая морду.
Застучали копыта, заскрипели колеса. Смешки и веселые разговоры стихали в отдалении, пока окончательно не смолкли на обсаженной дубами аллее за домом.
– И все‑таки, не слишком ли много мы им позволяем?
Полковник не мог оторвать глаз от угла дома, за которым скрылись обе повозки.
– А ты забыл наш первый выезд? – ответила вопросом на вопрос Констанс Норбери.
Она махала рукой, пока дети не скрылись из вида, и теперь, положив голову на плечо мужа, заглядывала ему в глаза снизу вверх.
– Помнишь берег Хугли [6] и нашу повозку с открытым верхом? Мы были одни, без сопровождения…
– Это совсем другое, – сухо отозвался полковник.
Однако цвет его глаз изменился от леденисто‑голубого до цвета морской волны – явный признак того, что сэр Уильям растрогался.
Его глаза. Это на них прежде всего обратила внимание Констанс в госпитале в Калькутте. Только потом она увидела его самого, после шестнадцатимесячного марш‑броска по пустыням и джунглям, за время которого его полк преодолел три тысячи миль и выдержал четырнадцать схваток с повстанцами, из которых последняя едва не стоила ему жизни.
В этих глазах читались решимость и железная воля. Порой они отражали боль, которую он терпел, но Констанс никогда не замечала в них и намека на страх, мелькающий в глазах других раненых. Постепенно ее интерес к нему сменился симпатией, а когда он начал за ней ухаживать, пришла и любовь.
– Как бы не так, – улыбнулась леди Норбери на слова мужа. – Мой отец был в ярости, когда узнал.
– Только до тех пор, пока я официально не попросил твоей руки, – уточнил полковник, обнимая жену за плечи.
Некоторое время она вглядывалась в его лицо, а потом положила ему на грудь руку.
– Не волнуйся. Они не безрассудны, хотя и избалованы.
Глаза полковника сузились.
– Грейс и Стивен – да. Леонард и Сесили – пожалуй. Даже Данверс. Но Эшкомб и Дигби‑Джонс… У последнего в голове нет ничего, кроме вздора. – Он вздохнул. – Мне не нравится, как он смотрит на Аду.
Констанс рассмеялась и толкнула полковника в бок.
– Все отцы одинаковы. Неужели ты ни капельки не гордишься тем, что у нашей красавицы появился первый поклонник?
– Будь у меня такая репутация, как у Дигби‑Джонса, твой отец вряд ли благословил бы наш брак, – покачал головой сэр Уильям.
– Неужели все так плохо?
Полковник мрачно кивнул. Уголки его рта под усами приподнялись.
– Список его грехов весьма обширен: неуважительное отношение к дежурным офицерам, драки, пьянство – он ничего не пропустил. Два раза сидел на гауптвахте, а весной его чуть не вышвырнули из училища. О его проделках в деревне лучше не начинать…
Констанс задумалась.
– Может, не все так страшно, если он это перерос, – нерешительно заметила она. – Саймон вовсе не такой плохой парень. Ты когда‑нибудь смотрел ему в глаза? В сущности, он очень ранимый.
Полковник фыркнул.
– Еще одна причина, по которой он не подходит Аде.
– Боже мой, Уильям! – засмеялась Констанс. – Ни Ада, ни Саймон еще не помышляют о свадьбе! Оба они слишком молоды для этого.
– Тем хуже, – мрачно буркнул полковник.
Она осторожно пригладила пальцами лацкан его пиджака.
– Но ты ведь помнишь, что обещал Стивену, если он войдет в двадцатку лучших?
– Тогда Данверс и Дигби‑Джонс смогут провести остаток лета с нами, да. Я и сейчас от своих слов не отказываюсь.
«Как всегда делал в прошлом и будешь делать впредь», – пронеслось в голове Констанс. Она гордилась любовью этого человека, чью судьбу разделяла. Леди Норбери давно уже оставила всякие попытки растрогать или разжалобить его. Сердца таких людей, как Уильям Линтон Норбери, сделаны из железа. Хотя к старости и они добреют, как, например, ее отец, генерал Шоу‑Стюард.
Любовь полковника имела характер безумной страсти, от которой у Констанс до сих пор иногда перехватывало дыхание. И она знала, что к детям он питает похожие чувства, которые только прячет под маской чопорности и строгости и за пламенными призывами уважения к традициям.
– Я беспокоюсь за Стивена, – прошептала Констанс. – Ты не находишь, что в последнее время он выглядит подавленным?
– Что ж здесь удивительного, если Бекки Пекхам так и виснет у него на шее! – воскликнул полковник.
– Как тебе не стыдно! – Констанс ударила мужа кулаком по плечу. Его прикрытые усами губы шевельнулись в улыбке. – Бекки – прекрасная девушка! Ты сам говорил, что с такой практической хваткой она станет идеальной хозяйкой Шамлей. Я серьезно, Уильям! Стивен несчастен, я вижу и чувствую это.
Несколько секунд полковник молчал.
– Пусть послужит короне. Пару лет в полку, всего пару лет, неужели я прошу так много, Конни! А потом пусть делает что хочет: занимает гражданскую должность или хозяйничает в Шамлей… – Сэр Уильям сделал паузу и продолжил, не дождавшись реакции жены: – Он должен это выдержать. В конце концов, он Норбери. И наполовину Шоу‑Стюард.
С этими словами он поцеловал Констанс в щеку.
– Тогда, может быть, ты сам ему об этом скажешь? Так, как мне сейчас…
Взгляд полковника снова сделался стальным.
– Мы с ним давно обо всем договорились. Сначала Челтенхэм, потом Сандхёрст…
– Я знаю. – Ее светлые брови сдвинулись, на лице появилось жалостливое, почти болезненное выражение. – Но сегодня мне кажется, что это было ошибкой.
До самого Эбингер Коммона [7] повозки ехали через поля, мимо волнистых ковров овса, пшеницы и ячменя. Над живыми изгородями орешника и терновника, пурпурными полосами люцерны и фиолетовыми озерами мальвы, с танцующими над ними капустницами и репейницами разносился звонкий смех. На краю леса, где пахло цветами садовых бобов и воздух имел кисловатый привкус рапса, путешественники расстелили на траве клетчатое красное одеяло и накинулись на бутерброды с гилфордским сыром, огурцы и кресс‑салат, пирожки с лососем и ветчиной и шоколадные кексы, как будто сутки ничего не ели. Их голосам – хрипловатым юношеским и высоким девичьим – вторило жужжание шмелей и пчел над маргаритками и лютиками и птичий щебет. – С сентября – в полк, – напомнил Леонард. – Обидно, но сезон охоты, по‑видимому, придется пропустить.
Он сделал пустым стаканом нетерпеливый жест в сторону Ройстона, тот возился с бутылкой белого вина, которую бог весть какими правдами и неправдами сумел раздобыть в училище.
– Больше всего, – продолжал Леонард, – я жалею, что на этот раз не смогу увидеть, как промажет Грейс.
– Ха‑ха! – сощурила глаза Грейс. – Воображай молча, Лен.
Она привстала и наклонилась вперед, чтобы собрать на тарелке остатки клубники, а потом снова опустилась на одеяло.
– Ты умеешь обращаться с огнестрельным оружием?
Грейс посмотрела на Джереми и кивнула с полным ртом.
– Грейс не только гарцует, как, пардон, черт, что мы не раз имели честь наблюдать, – выдавил сквозь стиснутые зубы Ройстон. – В искусстве стрельбы у нее тоже есть чему поучиться кадету. Впрочем, этому едва ли стоит удивляться, когда человек занимается стрельбой по доброй воле, а не из‑под палки, как некоторые. – Тут Ройстон сделал глубокий выдох, и пробка с приятным хлопком выскользнула из бутылки. – Леди и джентльмены! – объявил он так громко, что со стороны леса отозвалось эхо. – Сегодня я имею часть представить вам сенсацию этого сезона! Амазонка графства Суррей Гре‑ейс Норбери!
Под дружный хохот Грейс взяла с одеяла очередную клубнику и прицелилась ею в Ройстона.
– Ох‑хо‑хо! – закричал тот, победно размахивая вынутой пробкой. – С едой не играют, милостивая госпожа!
Грейс рассмеялась, и клубника исчезла у нее во рту.
– Стрелять меня научила мама, – пояснила она, протягивая Ройстону свой бокал, в который до сих пор наливали только лимонад. – А ее тренировал дедушка. Он полагал, что для генеральской дочки из дикой Бенгалии это не лишне.
– Как он, должно быть, жалел, что ты не мальчик, – вздохнул Ройстон, выливая себе остатки вина.
Однако его скорбная физиономия объяснялась скорее тем, что опустела бутылка. Еще раз вздохнув, Ройстон растянулся на одеяле, положив голову на колени Грейс.
– Со стороны природы это было бы немыслимым расточительством, – вставил Леонард. – И такой потерей для мужского племени! – Он слегка толкнул в бедро Сесили. – А ты ничего не хочешь добавить?
– Ммм… – Сис театрально хлопнула себя ладонью по лбу. – Чуть не забыла!
И, передав свой бокал Ройстону, полезла в сумочку.
Грейс рассмеялась, запрокинув голову. Это, как ритуал, повторялось каждый год, сколько она себя помнила.
Порывшись, Сесили извлекла на свет продолговатый футляр, перевязанный ленточкой, и протянула подруге:
– С наилучшими пожеланиями от семьи Хейнсворт!
Лицо Грейс засияло.
– Спасибо, – прошептала она и только хотела взять подарок, как Леонард ее опередил.
Выхватив шкатулку из рук сестры, он вскочил и, сверкая глазами, посмотрел на именинницу. Гладди, прикрывавший лапами слюнявую морду, оторвал взгляд от разложенных перед ним деликатесов и вытянул шею.
Грейс не двигалась. Во‑первых, потому, что считала, что давно выросла из этих игр. Во‑вторых, после случая в Гивонс Гров она чувствовала себя неловко в присутствии Леонарда, в каждом взгляде которого читала то, что осталось в тот вечер невысказанным.
Однако любопытство в конце концов пересилило. Глаза Грейс заблестели, она вскочила и, рискуя споткнуться о путавшегося под ногами Гладди, пустилась вдогонку за Леонардом. Время от времени он оборачивался и махал футляром, а потом бежал дальше, в сторону рапсовых полей, сияющих издали, словно расстеленное на земле солнечное полотно.
– Отдай, Леонард! – Грейс рванулась за своим подарком и, схватив Леонарда за рукав, попыталась подставить ему подножку. Но он снова оказался проворней, первым поймал ее ладонь и без боя вложил в нее футляр.
– С днем рождения, Грейс!
– О, Лен…
– Тебе не нравится?
– Это чудесно! – выдохнула Грейс, мизинцем поглаживая браслет.
Каждое его звено представляло собой камешек кремового цвета в оправе из темного золота с выгравированным на нем изображением греческой богини. Сейчас браслет горел и переливался в лучах закатного солнца.
– Но ведь это так дорого!
– Не волнуйся, – успокоил ее Леонард. – Мы с Сис и матерью специально для тебя отыскали его в нашей семейной сокровищнице. – Он вынул драгоценность из футляра и надел его на запястье Грейс.
На фоне ее кожи украшение производило странное впечатление: камень казался теплым, почти живым, и по телу Грейс пробежала невольная дрожь.
– Лен… – начала она и запнулась, мучительно подыскивая слова. – На выходных в Гивонс Гров… тогда, в саду…
Лен молчал, легкая краска залила его щеки.
– Видишь? Он сделан словно специально для тебя, – выдавил он из себя, защелкивая замок.
– Лен…
Он отступил на шаг и посмотрел на нее из‑под руки, которой прикрылся от солнца.
– Честно говоря, я надеялся, что ты об этом забудешь. – Лен глубоко вздохнул, опуская ее запястье. – В тот вечер я был не в себе. Быть может, это ты свела меня с ума своим очарованием.
Грейс кивнула и прикусила нижнюю губу, разглядывая браслет.
– Ты ведь не сердишься на меня? Мы ведь все еще друзья или как, Грейс?.. – Леонард смотрел умоляюще.
Внезапно Грейс ощутила, как в ее душе поднимается волна нежности к приятелю детства.
– Разумеется, Лен. И самые добрые.
– Навсегда? – На его лице снова заиграла озорная улыбка.
Грейс рассмеялась, почувствовав облегчение.
– Навсегда.
Лен улыбнулся шире, и, взявшись за руки, они побежали обратно, показывать украшение Аде и Бекки.
– Спасибо, Томми!
Грейс пригладила непослушные волосы мальчика, отчего тот покраснел и принялся сосредоточенно чесать Гладди за ухом. Лицо Томми сияло, как будто это был его личный подарок.
– Спасибо, Сис! – Грейс обняла подругу.
– Я знала, что тебе понравится, – довольно промурлыкала Сис.
Тут Стивен стукнул Джереми кулаком в спину, а потом, не дождавшись его реакции, еще раз. Тот лишь пренебрежительно тряхнул головой.
– Грейс! – объявил Стивен. – У Джереми тоже кое‑что есть для тебя.
Все повернулись к Джереми, и тогда тот медленно, будто с неохотой, распахнул пиджак, достал из внутреннего кармана простенький пакет в коричневой обертке и молча протянул Грейс.
Опустившись на колени, она осторожно развернула подарок. Им оказалась книга. Кожаный переплет бледно‑бирюзового цвета, цветочный рисунок которого в пастельных тонах казался выгоревшим на солнце и был покрыт царапинами и трещинами, золотое тиснение местами потерто. Грейс пролистала несколько страниц, и кровь бросилась ей в лицо.
– Что это? – вытянула шею Сесили.
Грейс не ответила.
– Покажи!
Сис рывком выхватила книгу и ахнула, прочитав название.
– Что это за книга? – сгорая от любопытства, Бекки забыла и о Стивене, и о своей неприязни к Сесили.
– «Цветы зла», – отвечала Сис. Потрясенная, она смотрела на Бекки округлившимися глазами. – Бодлер… Уф, Грейс… Только прошу тебя, не показывай родителям.
Сесили дрожащими пальцами перелистывала отдающие плесенью пожелтевшие страницы. Это были стихи, пронизанные чувственностью и болезненной эротикой, в том числе и те, что не вошли в первое издание и, как аморальные, до сих пор не публиковались во Франции. – Ты не находишь свой выбор крайне неудачным для такого случая? – обратилась Сис к Джереми.
Тот молчал. Грейс чувствовала на себе его взгляд, и у нее пылало лицо.
– Дай мне книгу, Сис.
– Только не говори, что тебе нравится такое…
– Да, нравится… Дай мне книгу, – раздраженно повторила Грейс.
– Пожалуйста, – равнодушно пожала плечами Сис и как зачарованная уставилась на титульный лист с дарственной надписью: Грейс. Лето 1881 года. Есть свет, есть и тени…
Сесили подняла брови, а Ройстон протянул руку, чтобы забрать у нее книгу.
– Хватит, Сис, – оборвал сестру Леонард.
В его голосе слышались угрожающие нотки.
Сис наморщила лоб.
– Есть свет, есть и тени… – повторила она. – Что это значит, Джереми?
– Это тебя совершенно не касается, – разозлилась Грейс.
Она выхватила у Сис том и прижала его к груди, словно хотела таким образом защитить от других любопытных глаз или просто подержать поближе к сердцу.
– Спасибо, – прошептала она, поднимая глаза на Джереми.
Нависла напряженная тишина, вот‑вот готовая взорваться от невысказанных мыслей и незаданных вопросов. Джереми и Грейс чувствовали на себе взгляды остальных и словно не решались посмотреть друг другу в глаза.
Наконец Ройстон не выдержал.
– М‑да… – выдохнул он, доставая что‑то из‑за спины. – Разумеется, наше с Саймоном скромное подношение не может идти ни в какое сравнение с таким скандальным подарком…
Ища поддержки, Ройстон пытался поймать взгляд друга, но внимание Саймона было целиком и полностью поглощено Адой.
Грейс рассмеялась, принимая пакет, в котором обнаружила дорогие перчатки для верховой езды.
– Спасибо, они чудесны!
– Не за что, – отозвался Ройстон и поднял бокал. – Все лучшее дарю тебе одной, прекраснейшей под солнцем и луной! – И испуганно спохватился, получив подзатыльник от Сесили: – Ах да, и тебе тоже…
Компания рассмеялась. Поспешно, словно предупреждая следующую оплеуху, Ройстон схватил руку Сис, звонко чмокнул и больше не отпускал.
Сесили приникла к плечу Эшкомба.
– Расскажи, что тебе еще подарили, Грейс…
С выражением облегчения на лице Грейс принялась перечислять разные незамысловатые вещи: пестрый веер со стеклянными вставками, что преподнес ей Стивен, сережки от бабушки, которые та, в свою очередь, получила от своих родителей и которые Грейс наденет сегодня вечером. Она упомянула про кружевной воротник, который связала специально для нее Бекки, большая мастерица в таких делах, и еще один веер, который привезла ей из Парижа Ада. Грейс обводила взглядом подруг и друзей, неизменно останавливая взгляд на Джереми.
Есть свет, есть и тени. Есть тени, есть и свет …
Пламя садовых свечей и мерцающие в листве дубов лампионы превращали сад Шамлей Грин в поистине волшебное место. И чем больше удалялась Ада от дома, тем больше стирались, переходя в невнятное жужжание, голоса гостей за ее спиной, в то время как песня цыганского хора с каждым шагом казалась ей проникновеннее. Стрекочущий, как пение сверчков, звук, который скрипачи из табора умели извлечь из своих инструментов, заставлял душу трепетать. В груди у Ады словно бил крыльями мотылек, а в желудке разливалось тепло. Страстная, тоскливая мелодия волновала ее сердце и в то же время наполняла его покоем. И это чувство еще больше усиливалось оттого, что рядом с Адой шел Саймон. Она трогала высокие розовые кусты, усыпанные уже распустившимися цветами, как будто могла играть на их шелковых лепестках, точно на клавишах пианино.
– Ты тоже училась в колледже, как Грейс?
Ада замерла, задержав пальцы на пышном розовом бутоне. Она могла бы сказать «нет», это был самый простой выход из создавшегося щекотливого положения. Но даже такая маленькая, невинная ложь в отношении Саймона казалась ей невозможной. А уж тем более правда, потому что сейчас она больше всего на свете боялась уронить себя в его глазах.
Ада отвернулась.
– Я спросил что‑то не то?
Не поднимая глаз, она осторожно сжала цветок в горсти. Нежные язычки лепестков приятно холодили ее ладонь, в то время как лицо горело от стыда.
– Ада, скажи же что‑нибудь…
Голос Саймона звучал так испуганно, что она не выдержала. И словно лопнул железный обруч, вот уже много месяцев сдавливавший ей грудь. Ада глубоко вдохнула.
– Да, я была в Бедфорде, как Грейс. Правда, всего несколько месяцев… – «А потом я споткнулась, потому что протоптанная Грейс тропинка оказалась для меня слишком крутой», – мысленно закончила фразу Ада. – Я… я занималась и французским, и английским, и историей… как Грейс… но потом… – Ее душили слезы. – Я старалась, но… когда меня спрашивали, я не могла от страха вымолвить ни слова… а на письменных работах меня охватывал такой ужас, что я… оказывалась не в состоянии связать и двух предложений. – Ада запнулась, словно тяжелые воспоминания комом встали у нее в горле. – В общем, после двух семестров меня отправили домой.
Несколько секунд Саймон молчал.
– Так вот почему эта поездка… – догадался он.
Ада кивнула.
– Так посоветовала моя классная дама из Бедфорда, чтобы развеяться, стать смелей… с одной только мисс Сиджвик, на чужбине. И мне казалось, это действительно помогло, но… – Ее тяжелое дыхание в любую секунду угрожало разразиться потоками слез. – Но теперь я в этом не вполне уверена.
– Разве это так страшно – быть робкой? – удивился Саймон.
– Ты не понимаешь! – замотала головой Ада. – У тебя ведь нет такой блестящей сестры, как Грейс, которая вернулась из колледжа с самыми высокими отметками, потому что ей всегда все удавалось… И у тебя нет такого брата, как Стивен, который был лучшим в Челтенхэме! Ты не понимаешь, каково это – быть в семье всего лишь маленькой, милой дурочкой…
Тут у нее перехватило дыхание, и лицо густо покраснело от стыда и страха немедленно потерять Саймона.
Некоторое время он молча разглядывал Аду, хотя больше всего на свете ему хотелось целовать ее, до боли сжимая в объятьях. Сделав над собой усилие, Саймон спрятал руки за спину и сомкнул их в замок.
– Конечно, где мне понять тебя. – Он криво усмехнулся. – Ведь я жалкий неслух, ничтожество, от которого никто давно уже ничего не ждет, включая мою семью. – Тут он опустил голову и провел по траве носком ботинка, будто хотел ее пригладить. – Чарльз, как старший, когда‑нибудь унаследует все… А два других моих брата изучают юриспруденцию. Руперт будет судьей, а Хью – королевским адвокатом. – Он пожал плечами. – С меня же и Сандхёрста более чем достаточно, и я должен быть счастлив, что не провалился на экзаменах.
Усилием воли Ада подавила в себе желание броситься ему на плечо и сжала кулаки.
– Но я хочу назад, в колледж, – прошептала она.
Странно, но этой ночью ей удавалось выразить словами то, что так долго переполняло ее душу, что созрело в ней до твердого решения в длительных беседах с мисс Сиджвик под южным солнцем и что она привезла с собой из своего последнего путешествия вместе с зарисовками античных руин, эскизами средиземноморских деревень, набросками из музеев и старинных замков, хранившихся у нее в кожаной папке: образ ее дальнейшей жизни.
– Я должна попробовать еще раз. Я выберу главными предметами искусство и музыку. Я… – Тут ее лицо озарилось улыбкой. – Я буду стараться. Рисунок и живопись, возможно, пение и музыка… Даже если я… – И Ада поняла, что рассказывает Саймону то, чем до сих пор ни с кем не делилась, кроме мисс Сиджвик, даже с Грейс, она стыдливо дернула плечом, словно почувствовала угрызения совести. – Даже если я до сих пор ни на секунду не могу себе представить, как раскрою рот перед аудиторией.