Ада издала хлюпающий звук, как будто в ней что‑то порвалось. Это оказалось больно, намного больней, чем она полагала, и жгло как огонь. Струя воздуха наполняла легкие рывками, как будто преодолевая что‑то, а внутри полыхал пожар. А затем Аду захлестнули исходившие от Стивена ритмичные теплые волны, и боль не то чтобы прошла, но скорее забылась. Казалось, кожа Ады истончилась так, что нервы оголились и стали до болезненности чувствительными. А потом уже невозможно было понять, где кончалась Ада и начинался Саймон. Она не знала, чье подрагивание ощущает внутри себя, свое или его, чье дыхание проходит через ее тело короткими толчками, которые затем начали удлиняться, пока не вылились в долгий гортанный звук. А потом ее накрыла волна блаженства, сладкая и пряная, как мед, и проникающая во все уголки ее существа.
Крупные, тяжелые капли дождя упали на землю, оставляя на ней темные отпечатки. Воздух пах пылью и влагой с легкой серной ноткой. Наконец послышались громовые раскаты, и небо озарили вспышки молнии. Джереми и Грейс миновали ворота, поросшую аккуратно стриженной травой дорожку между живыми изгородями и забором и заскочили в ближайший павильон. Смех щекотал Грейс, но никак не желал выходить наружу. Она вытирала с лица дождевые капли, смешанные со слезами.
В кустах граба послышались возмущенно‑радостные возгласы, сменившиеся вскоре деловитым покрикиванием, скрипом и шелестом гальки под ногами. Это прислуга спешила на помощь застигнутым грозой гостям и убирала с лужаек столики и стулья.
Платье прилипло к спине, и Грейс мерзла, хотя дождь вовсе не был холодным. Она невольно сжалась, скрестив на груди руки, и Джереми накинул ей на плечи свой пиджак. Его волосы казались черными от воды, капавшей на лицо, а рубашка стала почти прозрачной. Грейс отвела взгляд и поплотней закуталась в ткань, пахнувшую Джереми и еще немного опилками и пчелиным воском.
– Спасибо, – сказала она, прежде чем они оба замолчали и стали смотреть на дождь.
Джереми взялся за лацканы своего пиджака и притянул Грейс к себе, ее лицо оказалось совсем близко, и ей теперь не оставалась ничего другого, как только смотреть ему в глаза.
– Послушай меня, Грейс, – сказал он. – Быть может, сейчас я сделаю самую большую глупость в своей жизни, но иначе я не могу. Дело в том, что я не в состоянии содержать жену и семью и не знаю, будет ли у меня когда‑нибудь такая возможность. – Сердце Грейс заколотилось, а голос Джереми стал хриплым. – Собственно говоря, я не имею никакого права вот так стоять здесь рядом с тобой. Тем не менее когда‑нибудь я обязательно встречусь с твоим отцом, чтобы просить у него твоей руки, и постараюсь, чтобы это произошло как можно скорей. А пока, пока я прошу у тебя одного: дождись меня. Если, конечно, ты согласна…
Грейс вспомнились слова Лена: «Собственно, насколько хорошо ты знаешь Джереми? Ты уверена?» – «Достаточно хорошо, Лен, достаточно хорошо…» – мысленно ответила она ему.
Ее захлестнула новая волна счастья, и на глаза навернулись слезы. Грейс несколько раз сглотнула, прежде чем смогла сказать:
– Да, Джереми. Я согласна и буду ждать, сколько потребуется.
Дождь барабанил по крыше старого садового домика, просачиваясь в отверстия между деревянными балками, пропыленными и черными от смолы и копоти. По временам комнату озаряли голубоватые вспышки, перекликаясь с отдаленными, почти уютными, громовыми раскатами утихающей грозы. Одеяло пахло гнилыми листьями, но ничего другого не было, а Ада мерзла. По крайней мере, она дрожала так, что зуб на зуб не попадал. Поэтому Саймон развернул отсыревшую ткань и заботливо накрыл ею Аду, подложив ей под голову свою руку.
– Так лучше?
Она кивнула, не поднимая век, и еще плотней придвинулась к нему. Саймон смотрел на нее с благодарностью и удивлением, обводя пальцами контуры ее лица, как будто хотел удостовериться в том, что она действительно существует. Саймон пережил не просто удовлетворение физического желания. Он выглядел потрясенным, как будто ангел коснулся его своим крылом.
Ада понимала, что должна чувствовать вину или стыд, но ничего подобного не было. Ни влага между ее ног, ни кровь, ни сперма не смущали ее. Она лежала, словно оглушенная, охваченная странным ощущением, в котором смешалась жгучая боль, приятное тепло и чувство пустоты, какого она прежде никогда не испытывала. В нижней части живота что‑то пульсировало. Положив щеку Саймону на грудь, она скорее чувствовала, чем слышала, биение его сердца и думала о том, что никогда еще не была так счастлива.
Потом ее веки задрожали, и она открыла глаза. Вытащив из‑под одеяла руку, Ада взяла ладонь Саймона и, поцеловав, принялась играть его пальцами, проводить по линиям, пока не сжала ее в кулак.
– Теперь мы вместе, – прошептала она.
– Да, Ада. – Саймон моргнул, потому что слезы жгли ему глаза. – И ничто больше не в силах нас разлучить. – Он прижал ее к себе и поцеловал в щеку.
Напрасно дочери уверяли полковника, что, застигнутые грозой, потерялись в парке и потом пережидали дождь в отдаленных павильонах. Ни одной из них сэр Уильям не поверил ни на минуту, хотя виду не подал. В конце концов, теперь все это уже не имело никакого значения.
А на следующее утро, когда небо все еще оставалось тяжелым и серым, будто вот‑вот было готово разразиться дождем, Бен отвез Саймона и Джереми в Гилфорд, откуда поезд Юго‑Западной железной дороги должен был доставить их на север.
Ехали молча. Каждый думал о своем, любуясь мелькающими за окном уютными видами Суррея.
Саймон сошел в Уокинге и оттуда продолжил путь на запад в направлении Сомерсета, через живописный городок Йовил, до родительского дома в Беллингхэме, что неподалеку от деревушки Илминстер. Джереми доехал до конечной станции Ватерлоо, откуда по шумным лабиринтам лондонских улиц добрался до вокзала Кингс‑Кросс, где сел на поезд до Линкольна, и тот повез его на север, через болотистый Фенленд и живописные окрестности города Питерборо, к матери.
Последние дни их пребывания под родительской опекой протекали быстро, тем не менее каждый не мог дождаться того часа, когда им предстояло сесть на поезд, направляющийся к южному побережью, в Хавант, чтобы оттуда добраться до Чичестера, к казармам Королевского Суссекского полка. Теперь они жили только этим радостным предчувствием предстоящей встречи. Им не терпелось въехать в казенные квартиры и, надев алые мундиры, начать новую жизнь, в качестве настоящих мужчин и офицеров, во имя Господа Бога и английской короны. И пока, втягиваясь в плотный распорядок дня, они учились исполнять и отдавать приказы, занимались муштрой и на полном скаку протыкали штыком подвешенное на веревке соломенное чучело, упражнялись с винтовкой «мартини‑генри» и поражали из нее цель с расстояния пяти‑шести сотен ярдов, лето подошло к концу.
Медленно уходило его тепло, угасал его свет, словно задержавшийся на весь сентябрь в золотисто‑медных кронах деревьев. Пока октябрь с его безлиственными лесами и бурой землей равнин не погасил одну краску за другой.
Наконец в одно из воскресений в конце октября все пятеро, облачившись в парадные мундиры, окунулись в суету чичестерского вокзала, чтобы встретить дорогих гостей: полковника и леди Норбери, Аду, Грейс и Бекки, лорда и леди Грэнтэмов и чету Дигби‑Джонс. Ройстона нисколько не расстроило отсутствие леди Эвелин и ее мужа, не пожелавших пускаться в дальнее путешествие из Девоншира ради нескольких часов свидания. Однако Ройстон ничего так не желал, как обнять Сесили и показать ей местные достопримечательности. Томми передавал ему привет из Челтенхэма, где за несколько месяцев пребывания уже успел уютно устроиться.
Со стороны они походили на одну большую, счастливую семью, когда, дружно смеясь и болтая, слонялись по улицам, мимо старинных домиков за изящными коваными оградами, кафедрального собора со стрельчатыми арками из выветренного серого камня, по галереям древнего монастыря, ресторанам и чайным. По крайней мере, именно так казалось жителям Чичестера и сослуживцам молодых офицеров, которые в это время тоже показывали город своим близким. Только очень внимательный прохожий или тот, кто знал полковника ближе, мог заметить леденящие душу взгляды, которыми сэр Уильям время от времени одаривал то Аду и Саймона, то Грейс и Джереми. И это при том, что молодые люди всячески сдерживали свои чувства – настоящее мучение после долгих недель разлуки. Однако самая страшная пытка состояла в отсутствии какой‑либо возможности уединиться, подарить друг другу хотя бы один поцелуй или даже просто обняться и шепнуть пару нежных слов на ушко любимому человеку.
– До Рождества, – сказал Саймон.
Несмотря на ожесточенные взгляды полковника, он не мог упустить возможности подсадить Аду в уже пыхтящий поезд.
– До Рождества, – ответила она и крепко пожала ему руку.
Итак, до Рождества в Гивонс Гров, куда лорд и леди Грэнтэм уже пригласили их всех. Они обязательно там встретятся, ведь в этом они поклялись друг другу на окутанном туманом и исходящем паровозным дымом чичестерском вокзале.
...
Чичестер, 18 ноября 1881
Дорогая, любимая моя Ада!
Не знаю, как мне сообщить тебе об этом, но встреча на Рождество отменяется! Буквально только что мы узнали, что через несколько дней отправляемся на Мальту в качестве подкрепления тамошнему батальону. Все пятеро.
Разумеется, это свидетельство того, что все на хорошем счету и зарекомендовали себя достойными офицерами. Тем не менее ни один из нас не может скрыть разочарования. Ведь Рождество так скоро!
Я купил тебе небольшой подарок и надеюсь отправить его почтой, прежде чем мы отчалим. Но прошу тебя открыть посылку не ранее Рождества!
Я напишу тебе с Мальты, как только представится возможность. Но думать, думать о тебе я буду всегда. Я никогда не прекращал этого делать!
С любовью,
твой Саймон.
Не успели рассеяться густые ноябрьские туманы, уступив место первому снегу, как они оставили Англию. Мальта – каменистый остров посреди моря цвета кобальта, со скудной растительностью на скалах, желтых и стершихся, как зубы жвачного животного, – стал их новым домом. Необычное Рождество было в тот год у их родственников, – в Гивонс Гров и Эшкомб Хаусе, в Шамлей Грин и Беллингхэм Курт, – первое без сыновей. Необычное Рождество было и у пятерых приятелей, – первое в офицерском кругу. Однако времени предаваться ностальгическим воспоминаниям у них не оставалось. С тех пор как молодые офицеры заняли свои места в батальоне на Мальте и приняли обязанности, которые старались более‑менее успешно выполнять, их распорядок стал особенно плотным.
Тем не менее дни тянулись медленно, в однообразном ритме казарменной жизни, между побудкой и отбоем, беспрерывной муштрой, командными выкриками и громовыми выстрелами, эхом отскакивавшими от стен.
Зима 1882 года в Суррее выдалась снежной. Под Новый год на улицах лежали рыхлые, высокие сугробы. Потом корка на них затвердела и началось таяние, пока наконец не обнажилась голая земля, которая постепенно покрывалась зеленью. На деревьях распустились первые почки, и Англия вот уже в который раз примерила свой весенний наряд в нежных бело‑зелено‑розовых тонах. Не успели оглянуться – в дверь постучало новое лето.
...
Мальта, 4 августа 1882
Дорогая Грейс, сегодня наша последняя ночь на Мальте. Через несколько часов мы отплываем в Александрию. Это приятное известие после нескольких месяцев неопределенности и тягостных ожиданий. Теперь, по крайней мере, все решилось. Надеюсь, мы хорошо подготовились к тому, что нас ждет. Леонард, Ройстон и я обещаем тебе и Аде присматривать за Стивеном и Саймоном, так и передай сестре. Они ведь среди нас самые молодые.
Рембо́, которого я получил от тебя в октябре, уже упакован. Еще раз огромное за него спасибо. Пока он со мной, меня не покинет чувство, что и ты где‑то рядом.
Я напишу тебе из Александрии, как только представится возможность.
Джереми.