НЕБЛАГОРАЗУМНЫЕ СОВЕТНИКИ 18 глава

Пока ты жив, но завтра ты умрешь.

Бритто, римский пимфлетист

Когда в конце 1166 г. Фридрих Барбаросса вел свою ог­ромную армию на юг для новой кампании, перед ним сто­яли три разные задачи. Во-первых, он намеревался ликви- дировать неофициальный аванпост византийцев в Анконе; затем он собирался пойти на Рим и заменить папу на пре­столе святого Петра своим ставленником, а под конец, как всегда, планировал стереть с лица земли нормандское ко­ролевство в Сицилии. Хотя три цели, на которые Фридрих собирался направить удар, имели мало общего, причины, ко­торые заставляли императора их атаковать, были тесно вза­имосвязаны; чтобы понять их, мы должны бросить ретро­спективный взгляд на развитие отношений между империей и папством в течение семи лет, прошедших со дня смерти папы Адриана, — ив особенности на печальный фарс, ко­торым сопровождалось избрание его преемника.

Надо вспомнить, что незадолго до смерти Адриана кар­диналы просицилийской партии собрались в Ананьи и до­говорились избрать следующего папу из своей среды — при этом их предводитель, кардинал Роланд, казался наиболее предпочтительным кандидатом. Поскольку в эту группу вхо­дило примерно две трети выборной коллегии, можно было надеяться, что выборы пройдут достаточно спокойно — что и произошло бы, если бы не присутствие проимперской оп­позиции в лице кардинала Октавиана из монастыря Святой Цецилии. Этот прелат уже дважды появлялся в нашей ис­тории: первый раз — когда в качестве папского легата вы слушал от Рожера II, к которому он был послан, известие о смерти папы и, соответственно, об окончании его собствен­ных полномочий, а второй — когда, явившись в роли по­сланца к Конраду Гогенштауфену, своим поведением вызвал насмешки Иоанна Солсберийского. В обоих этих случаях, как и во многих других, он выглядел достаточно нелепо, но теперь превзошел сам себя[105].

5 сентября 1159 г. через день после того, как тело Ад­риана упокоилось в склепе собора Святого Петра, три­дцать кардиналов собрались на конклав за алтарем базилики[106] два дня спустя все, кроме троих, отдали голоса карди­налу Роланду, которого в результате признали избранным — надо заметить, в полном соответствии с каноническим пра­вом. Принесли алую папскую мантию, и Роланд, по обычаю изобразив сначала нежелание, затем склонил голову, по­зволив надеть на себя одеяние. Неожиданно Октавиан бро­сился на него, схватил мантию и попытался надеть ее сам. Последовала потасовка, во время которой мантию у него от­няли, но его капеллан тут же передал ему другую — пре­дусмотрительно принесенную как раз для такого случая, — которую Октавиан на сей раз успел на себя водрузить, прав­да задом наперед.

Последовало всеобщее замешательство. Вырвавшись из рук разъяренных сторонников Роланда, которые старались ста­щить с него мантию, Октавиан — чьи отчаянные попытки перевернуть ее правильно привели только к тому, что кай­ма обвилась вокруг его шеи, — подбежал к папскому трону, уселся на него и провозгласил себя папой Виктором IV[107]. Он затем обыскал собор Святого Петра, обнаружил группу млад­ших клириков, приказал им провозгласить его папой — что, увидев внезапно распахнувшиеся двери и банду головорезов, ворвавшуюся в церковь, они поспешно сделали. На время оппозиция замолкла; Роланд и его приверженцы укрылись в башне Святого Петра, находившейся в надежных руках кар­динала Босо. Под присмотром головорезов Октавиан был воз­веден на папский престол несколько более официально, чем в предыдущий раз, и препровожден с триумфом в Латеран — предварительно, как нам сообщают, приведя в порядок свое одеяние.

Теперь стало ясно, что эта узурпация — при всей ее по­зорной нелепости — была тщательно и умело спланирована; уровень исполнения не оставлял сомнений в том, что импе­рия к этому причастна. Октавиан не скрывал своих проим-перских симпатий, и два посла Фридриха в Риме сразу же признали его избрание, одновременно объявив войну Роланду. Вновь германское золото свободно потекло в кошельки и карманы тех римлян — дворян, сенаторов, простолюдинов, которые открыто поддерживали Виктора IV. Роланд и вер­ные ему кардиналы были заперты в башне Святого Петра.

Но почти сразу же Октавиан — или Виктор, как мы дол­жны его теперь называть, — обнаружил, что почва уходит у него из-под ног. История о его поведении на выборах стала известна в городе и, можно не сомневаться, ничего не поте­ряла в пересказе; в результате многие римляне обратили свои взоры к Роланду, как к законно избранному папе. Вокруг башни Святого Петра собралась толпа, гневно требовавшая его освобождения. Через неделю Роланда перевезли в более надежное место в Трастевере, но возмущение людей только росло. На улицах на Виктора шикали; ему вслед распевали на­смешливые вирши. Ночью 16 сентября он бежал из Рима; а на следующий день законный понтифик ко всеобщей радос­ти появился в столице.

Но Роланд знал, что не может остаться в городе. Послы императора по-прежнему находились в Риме, и их сундуки с деньгами не опустели. Кроме того, род Виктора — Кресченти — числился среди самых богатых и влиятельных римских семейств. Задержавшись только для того, чтобы собрать по­добающую свиту, папа 20 сентября отбыл на юг в Нинфу, процветающий небольшой город, принадлежавший его дру­зьям Франджипани, и здесь, в церкви Святой Марии Маджоре, наконец состоялось его официальное посвящение под именем Александр III[108]. Первым делом он, разумеется, отлу­чил антипапу — который вскоре, столь же предсказуемо, от­лучил его. Второй раз за тридцать лет в римской церкви на­чался раскол.

Избрание на папство его старого друга кардинала Роланда стало последней большой дипломатической победой Майо Барийского; но фактически оно принесло Сицилийскому королев­ству даже больше выгод, чем Майо мог предположить, благо­даря, как ни странно, Фридриху Барбароссе. Если бы Фридрих смирился с неизбежным и признал Александра в качестве за­конного папы, каковым тот, безусловно, являлся, они впол­не могли бы договориться. Вместо этого на совете в Павии в феврале 1160 г. император официально признал смехотворно­го Виктора и тем самым заставил Александра — чьи права вско­ре были признаны всеми другими правителями Европы — всту­пить в еще более тесный союз с Вильгельмом I, а также взял на себя самого новые ненужные обязательства, которые полити­чески связывали его по рукам и ногам в последующее двадца­тилетие. Не будь этих обязательств, Фридрих мог бы восполь­зоваться сицилийским кризисом 1161—1162 гг.[109], что, как мы знаем, он и собирался проделать, и нормандское королевство Сицилии закончило бы свое существование даже быстрее и трагичнее, чем это реально произошло.

Этот кризис подтолкнул Александра к тому, чтобы пред­принять конкретные действия против императора. Он отлу­чил Фридриха еще в марте 1160 г. — после Павии ему ниче­го другого не оставалось — и освободил всех подданных им­ператора от их обязательств по отношению к нему; вплоть до конца следующего года он жил попеременно — не счи­тая краткой и неудачной попытки вернуться в Рим — в Тер-рачине и Ананьи, двух папских городах, расположенных в удобной близости к границам Сицилийского королевства, ко­торое он рассматривал как военное прикрытие и источник денежных субсидий, в которых он отчаянно нуждался. Со­бытия 1161 г., начавшиеся с восстания в Палермо и закон­чившиеся тем, что вся южная Италия поднялась против ко­роля, все изменили. Папа понял, что Вильгельм Сицилийский не сумеет обеспечить ему поддержку в крайней ситуации; требовались другие союзники. Он отплыл из Террачины на сицилийском корабле в последние дни 1161 г. и в апреле высадился близ Монпелье.

Следующие три с половиной года Александр жил в изгна­нии во Франции — главным образом в Сансе, где за четверть века до этого Петр Абеляр пал жертвой речей святого Бернара, — занимаясь созданием большой общеевропейской лиги, включавшей в себя Англию, Францию, Сицилию, Венгрию, ломбардские города и Византию, против Фридриха Барбарос­сы. Он, как и следовало ожидать, потерпел неудачу. Резуль­татом его долгих бесед с королями Англии и Франции яви­лись разнообразные договоренности, сердечное выражение поддержки и — что более важно — дальнейшие крупные субсидии; но не союз. Наибольшие сомнения вызывал Ген­рих II. В первые дни схизмы он был надежным другом; в 1160 г., рассказывает Арнульф из Лизьё, «король принимал все обращения Александра с уважением и не дотрагивался до писем Октавиана руками, но, подцепив их щепкой, откиды­вал за спину как можно дальше». Но в 1163 г. у Генриха возникли сложности с Томасом Беккетом, а в следующем го­ду провозглашение Кларендонских статутов — увеличивавших власть короля над английской церковью за счет папы — при­вело к охлаждению англо-папских отношений.

С Вильгельмом Сицилийским тоже имелись проблемы. У Александра не было более верного друга, у Барбароссы — бо­лее убежденного противника. Вильгельм поддерживал хоро­шие отношения с Англией, Францией, Венгрией и городами Ломбардии и стремился найти общий язык с Венецией. Но Византия — другое дело. В 1158 г. по настоянию папы Ад­риана он заключил мир с Мануилом Комнином — и на дос­таточно легких для Византии условиях, при том что он на­нес сокрушительное поражение Мануилу двумя годами рань­ше. Уже тогда он знал, что этот мир непрочен: Византия, похоже, не собиралась отказываться от своих давних амби­ций в Италии. Дальнейшие события показали, что он был прав. Через пару лет Мануил вернул себе прежние позиции не только в Анконе, своем бывшем форпосте, но во всех крупных городах Ломбардии, не говоря о Генуе и Пизе; его посланцы трудились повсюду, подогревая антиимперские чув­ства и щедрой рукой раздавая деньги. Поскольку эта поли­тика была направлена против Барбароссы, Вильгельм мог ее только приветствовать, но он имел достаточный опыт обще­ния с греками, чтобы знать, что их присутствие где-либо к западу от Адриатики прямо или косвенно представляет угрозу Сицилии. Кроме того, если Мапунл намеревался играть чест­но, почему он по-прежнему давал у себя приют сицилийским мятежникам? Он был ничем не лучше Фридриха. Вильгельм ответил на предложения папы единственным возможным образом — он никогда добровольно не допустит византийские войска на свою территорию.

Но Александр, вероятно, забыл о своей дипломатической неудаче, когда в начале 1165 г. он получил приглашение от римского сената вернуться в город. Его соперник, антипапа Виктор, которому тоже пришлось провести последние годы изгнании, умер годом раньше в бедствиях и нужде в Лукке, где он жил на доходы от не очень удачного разбоя и где местные власти даже не дозволили похоронить его в стенах города. Фридрих, упрямый, как всегда, немедленно одобрил избрание двумя послушными ему кардиналами преемника Виктора IV под именем Пасхалий III. Но в результате он вместе со своим антипапой стал всеобщим посмешищем, и, вероятно, волна возмущения по поводу нелепого раскола и тупоголовости императора, сопровождавшая эти события, привела наконец римлян в чувство. Кроме того, поток паломников существенно уменьшился. Без папы существование Рима теряло смысл.

При всем том путешествие домой оказалось нелегким. Фридрих делал все, что мог, чтобы помешать папе вернуться в Рим, даже нанял пиратов, чтобы они напали на папский корабль и сопровождавшие его суда в открытом море. Затем он послал армию в Италию, которая водворила злополучного Пасхалия в Витербо и опустошила всю римскую Кампанию, пока Жильбер Гравинский, наконец, оправдав свое существование, не пришел с сицилийскими войсками и не прогнал их назад в Тоскану. Но Александр преодолел все эти препоны. Чтобы спастись от пизянских, генуэзских и провансальских кораблей, которые, он знал, его ожидали, он избрал кружной путь и высадился в сентябре 1165 г. в Мессине. Вильгельм I не явился лично его приветствовать; к тому времени он настолько погряз в лени и удовольствиях, что даже ради римского понтифика не стал нарушать привычного распорядка жизни. Но он повелел, чтобы его почтенного гостя приняли как «повелителя и отца» и снабдили деньгами и войсками в том размере, в какой понадобится; в результате 23 ноября папа достиг Рима и, сопровождаемый сенаторами, знатью, духовенством и простыми горожанами, несущими олив­ковые ветви, торжественно проследовал в Латеран.

Хотя ко времени визита Александра королю Вильгельму оставалось жить всего несколько месяцев, это не было по­следним случаем, когда он проявил щедрость к папе, чьим ближайшим союзником он никогда не переставал быть. Уже лежа на смертном одре, он послал Александру в дар сорок тысяч флоринов, чтобы тот мог продолжать свою борьбу про­тив императора. Его поступок не был ни проявлением альт­руизма, ни эгоистической попыткой заручиться поддержкой Бога в будущей жизни. Это была последняя дань умирающе­го короля политической реальности; Вильгельм знал, что, если папа Александр проиграет императору, Сицилийское коро­левство не просуществует долго.

Армия Фридриха Барбароссы пересекла Ломбардскую до­лину в начале 1167 г.; затем она разделилась на две части. Меньшая находилась под объединенным командованием ар­хиепископа Кельнского, Райнальда Дассельского, который был также канцлером и правой рукой императора — и другого воинственного священнослужителя, архиепископа Христиана Майнцского. Им было приказано двигаться к Риму, утверж­дая по пути императорскую власть, и обеспечить безопасный проезд в столицу для антипапы Пасхалия, тревожно ожидав­шего вестей в Тоскане. По дороге им предстояло остановить ся в Пизе, чтобы окончательно договориться об участии пи занского флота в следующей военной операции того же года, когда вся мощь империи обрушится на Сицилию. Тем вре­менем сам Фридрих с основными силами своей армии направился к Анконе, оплоту византийского влияния в Италии.

Фридрих был даже более сердит на греческого императора, нежели на папу Александра. В течение десяти лет Мл нуил Комнин сеял смуты в Венеции и Ломбардии. Его прислужники рассматривали Анкону — город, стоящий на территории Западной империи, — чуть ли не как византийскую колонию. Кроме того, он постарался извлечь выгоду из папской схизмы, выступив как покровитель Александра. Мануил, похоже, забыл, что сам — отлучен. Но ему придется вспомнить об этом и о многом другом, когда германская армия достигнет Анконы.

Барбаросса негодовал бы еще больше, если бы представ­лял себе размеры амбиций восточного императора; Мануил видел в расколе шанс воплотить в жизнь давнюю мечту сво­его отца — воссоединение христианской церкви под властью папы в обмен на воссоединение Римской империи под властью константинопольского императора. Наблюдая за действиями Фридриха, Мануил понял, что пришло время предпринять конкретные шаги, и весной 1167 г. — возможно, в тот самый момент, когда императорские войска шли к Анконе, — византийский посол в лице себастоса Иордана, сына Роберта Капуанского, прибыл в Рим, чтобы предложить Александру людей и деньги, «достаточные, — как он указал, — чтобы подчинить всю Италию власти папы, если тот поддержитплан».

Мануил хорошо знал, что папа не захочет ссориться с королем Сицилии, особенно теперь, и ясно представлял себе отношение сицилийцев к его вмешательству в итальянские дела. Но даже эту проблему, как он считал, можно было разрешить. Хотя эшло уже шесть лет с тех пор, как он заключил свой брак, кенившись на красавице Марии Антиохийской, у них не было гей; наследницей империи оставалась его дочь от Берты-Ирины, девочка по имени Мария, которой к тому времени испол­нилось пятнадцать лет[110]. Хотя теоретически она была обручена с принцем Белой Венгерским, он теперь предложил ее в жены юному Вильгельму Сицилийскому; как только мальчик окажется ближайшим наследником константинопольского престола, византийские амбиции будут представляться ему совсем в другом свете. Это был смелый и хитрый план, и Мануил официально сообщил о своих намерениях королеве немедленно после смерти ее мужа. Сицилийцы, однако, отнеслись к его предложениям с подозрением, и император все еще ожидал определенного ответа.

Фридрих Барбаросса, приближавшийся к Анконе, по-видимому, ни о чем таком не знал. Но он и без этого не любил греков настолько, чтобы решительно взяться за исполнение сто­ящей пред ним задачи, и, как только его армия разбила лагерь, осада города началась. Жители стойко сопротивлялись. Город­ские укрепления были прочны и поддерживались в хорошем состоянии, а горожане не хотели отказываться от союза с гре­ками, который всем им принес такие прибыли. Кроме всего прочего, им повезло. Сперва императора отвлекло появление на побережье сицилийских войск под командованием Жильбера Гравинского, а вскоре после возвращения он получил известие, которое заставило его снять осаду и тотчас отправиться в Рим. Анконцы были спасены.

Римляне, со своей стороны, находились в безнадежно про­игрышном положении. В Духов день, 29 мая, возле Тускула большая, но недисциплинированная римская армия атаковала германцев и тускуланцев под командованием Христиана Майнцского и, невзирая на численное превосходство, была полно­стью разбита. Из тридцати тысяч вступивших в бой в живых осталась едва ли треть. Прежде чем последние уцелевшие вои­ны покинули поле битвы, гонцы уже спешили к Фридриху с новостями. Сам Рим, докладывали они, еще держится, но без крупных подкреплений ему не выстоять долго; еще меньше шансов, что он сможет противостоять атаке всей германской армии. Услыхав эту новость, император возликовал. Что значит Анкона в сравнении с Римом? Греками он займется позже. Хотя войска архиепископа Христиана теперь пополнились ополченцами нескольких соседних городов, решившихся отомстить за долгие годы унижения и угнетения, город мужественно со­противлялся. Прибытие императора, однако, решило судьбу Ватикана. Германцы одним стремительным и яростным натиском снесли ворота, но, ворвавшись внутрь, обнаружили, что сама базилика Святого Петра окружена укреплениями и поспешно вырытыми траншеями. Еще восемь дней, как сообщает очевидец, Ачерб Морена, церковь выдерживала все атаки; только когда осаждавшие развели огонь при входе, разрушив сперва главный портик, столь тщательно восстановленный Иннокентием II, затем очаровательную маленькую, украшенную мозаи кой молельню Святой Марии в Турри и, наконец, разбив внушительные порталы самой базилики, оборонявшийся гарнизон сдался. Никогда еще величайшая святыня Европы не подвергалась такому надругательству. Даже сарацинские пираты в IX в. ограничились тем, что сорвали с дверей серебряные накладки; они не входили внутрь. На этот раз, как сообщает другой со­временник событий (Оттон из монастыря Святого Власия), на мраморном мозаичном полу нефа лежали мертвые и умираю­щие, и сам главный алтарь был залит кровью. На сей раз это совершили не неверные, а властители западной христианской империи.

29 июля 1167 г. пала базилика Святого Петра. На следу­ющий день в том же главном алтаре антипапа Пасхалий от­служил мессу и возложил на голову Фридриха золотой об­руч — регалию римского патриция, намеренно бросая тем самым вызов сенату и народу Рима. Еще двумя днями позже он руководил имперской коронацией императрицы Беатри­сы, при этом ее муж, которого папа Адриан короновал две­надцатью годами ранее, стоял рядом. Этот день был днем ве­личайшего торжества Фридриха. Он заставил римлян подчи­ниться, поставив им условия, которые, хотя и не были очень суровыми, обеспечивали их покорность в будущем. Он воз­вел своего ставленника на престол святого Петра. Северная Италия подчинилась; и теперь, с армией, по-прежнему бое­способной и могучей, и пизанскими кораблями, уже прича­ленными на Тибре, он собирался уничтожить Сицилийское королевство. Это не представляло труда. Сицилийцами управ­ляли — если можно употребить такое слово — женщина, ре­бенок и некий француз, сам почти мальчик. Вскоре они все трое падут в ноги императору, и его амбиции наконец, спу­стя пятнадцать лет, будут удовлетворены.

Бедный Фридрих — он не мог предвидеть катастрофы, ко­торая вскоре его постигнет и менее чем за неделю нанесет его гордой армии урон, которого ей не мог бы нанести ни один земной враг. В памятный день 1 августа небеса были ясны и солнце озаряло картину величайшего триумфа Фридриха. 2 августа большая черная туча неожиданно спустилась в долину с Монте-Марио; начался дождь, за которым последовала удушающая жара. 3-го пришла чума. Поветрие рас­пространилось в императорском лагере с небывалой быстро­той и размахом, и его жертвы чаще всего умирали. Через не­сколько дней негде стало хоронить мертвых: и от горы тел, разлагающихся в жаре римского августа, распространялись болезнетворное зловоние и ужас. Фридрих, в отчаянии видя, что цвет его армии мертв или умирает, приказал свернуть ла­герь; и на вторую неделю августа император, «подобный баш­не, объятой пламенем», по описанию Иоанна Солсберийского, и его молчаливая призрачная свита двинулись в обратный путь через Тоскану. Чума шла с ними. Райнальд Дассельский, канцлер-архиепископ, скончался 14-го[111], и примерно тогда же умер Фридрих Ротенбургский, сын Конрада III и, соответ­ственно, двоюродный брат императора, ответственный за раз­рушение дверей собора Святого Петра; подобная же участь постигла епископа Даниила Пражского, историка Ачербу Мо­рену и две тысячи других.

Но кошмар не закончился. Вести о чуме распространились по Ломбардии, и города один за другим закрывали ворота пе­ред императором и его людьми. В конце концов они с тру­дом добрались до императорской штаб-квартиры в Павии, и там Фридриху пришлось остановиться. В бессильном отчая­нии он узнал, что 1 декабря пятнадцать крупнейших горо­дов Ломбардии образовали расширенную Ломбардскую лигу, на основе соглашений, которые были заключены в Ананьи за восемь лет до того. Для императора это было последним ве­личайшим унижением, его итальянские подданные настоль­ко презирали его, что даже не захотели подождать, пока он снова перейдет Альпы, прежде чем столь явно выказывать свое непокорство. Когда наконец пришла весна и снег начал таять, император понял, что даже на этом последнем этапе его путешествия домой его ждут проблемы; все перевалы на­ходились в руках его врагов, и он с остатками своей армии не мог там пройти. Тайно, позорно, в платье слуги импера­тор Запада вступил в земли своей родины.

Но что поделывал папа, пока Фридрих Барбаросса пере­живал свой триумф и свое крушение? Поначалу Александр вместе со своими друзьями Франджипани нашел убежище в замке Картулария близ Колизея. При всей серьезности ситу­ации он, по-видимому, считал, что сможет остаться в столи­це; и, когда два сицилийских судна прошли вверх по Тибру, доставив денежную помощь от королевы Маргариты, папа отказался от предложения их капитанов увезти его из горо­да. Это было благородное решение, но, как Александр вско­ре понял, неразумное. Римляне, как всегда непостоянные, от­вернулись от него. Переодевшись пилигримом, папа погру­зился на маленькую ладью, как раз когда прибыли пизанцы, и уплыл вниз по реке. Сойдя на берег в Гаэте, он добрался до Беневенто — где к нему присоединились верные ему кар­диналы. Александр успел бежать в последний момент. Если бы он попал в руки императора, это означало бы конец его понтификата; но, даже избежав плена, он, наверное, погиб бы во время эпидемии; поскольку чума — о чем едва ли сле­дует говорить — не удовлетворилась императорской армией, но поразила Рим в таких масштабах, что Тибр был завален мертвыми телами. Вероятно, Всевышний покровительствовал законному папе.

По крайней мере, так считали те, кто поддерживал Алек­сандра. Богобоязненные люди повсюду — а особенно в Герма­нии — расценили беды, постигшие Барбароссу, как вмешатель­ство свыше — ангел мщения не только покарал императора за его преступления, но и подтвердил правоту Александра. Попу­лярность папы возросла, а с тем и его авторитет. Ломбардские города признали его патроном и главой своей новой лиги и даже пригласили его — хотя он отказался — обосноваться в Ломбардии. Новый город, основанный между Павией и Асти, назвали Александрией в его честь.

Тем временем в Риме антипапа Пасхалий утратил даже ту минимальную поддержку, которой пользовался прежде. Он уже не решался покидать мрачную башню Стефана Теобальда, единственное место в городе, где он мог ощущать себя в безопасности. Его здоровье быстро ухудшалось, и все понимали, что он долго не проживет. В таких обстоятельствах Александр легко мог бы вернуться в Латеран; но он не захотел. Он возненавидел Рим и был обижен на римлян из-за их безверия и продажности. Трижды за восемь лет они пригла­шали его в свой город, и трижды запугивания и подкуп заставляли их отвернуться от него и отправить его в изгнание. Пана не желал вновь пережить нечто подобное. Беневенто, Террачина, Ананьи — имелось множество мест, как Алек­сандр знал по прежнему опыту, — где он мог решать дела и исполнять свои папские обязанности быстро и эффективно, вдали от интриг и насилия Вечного города. Он предпочел ос­таться там, где был.

Только через одиннадцать лет Александр вновь увидел Рим.

Глава 16

ПАДЕНИЕ ФАВОРИТА

...Поскольку эта земля пожирает своих обитателей.

Пьер Блуаский, письмо 90

Ангел мщения, истребивший армию Барбароссы, вероят­но, покчзался сицилийцам благим вестником. За полтора сто­летия, прошедшие с тех пор, как нормандцы прибыли на по­луостров, южная Италия много раз сталкивалась с угрозой имперского вторжении; но никогда опасность не была столь велика, как летом 1167 г. И внезапно оня миновала. Материальные затраты, главным образом в форме субсидий папе, оказались весьма существенными; но реальные потери — не считая тех немногих воинов из армил Жильбера Гравинского, которые не сумели достаточно быстро отступить на юг из Анконы, — были нулевыми. Королевству ничто не грозило — по крайней мере, извне.

В столице Стефан дю Перш оставался на вершине власти, все еще любимый безликой массой, но все более ненавидимый теми, от кого, хотя он едва ли зто понимал, зависела его судьба, — ненависть эта стала еще острее после того осеннего дня, когда королева, сохранив за Стефаном пост канцле­ра, заставила услужливых каноников Палермо отдать ему вакантную архиепископскую кафедру. Это был беспрецендентный поступок, совершив который Маргарита и Стефан еще раз продемонстрировали свое непонятное безразличие к мнениям и чувствам окружающих. Молодой человек некогда готовился к карьере клирика; Ромуальд Салернский посвятил его в сан (как можно догадаться, не слишком охотно) всего за несколько дней до этого. Ричард Палмер в особенности не скрывал своего недовольства. И не только Ромуальд и Ричард восприняли это назначение как личное оскорбление. С того момента, как новый архиепископ воссел на свое место в со­боре Палермо и хор, нарушив угрюмое молчание, воцарив­шееся в церкви, запел «Те Деум», вся церковная партия ста­ла врагами Стефана.

Вновь, как это было с Майо и каидом Петром, начали пле­стись заговоры против канцлера, и Стефан вскоре обнаружил, что не может доверять никому, кроме своих соратников-французов. Ко всем сицилийцам он теперь относился с по­дозрением — даже к дворцовым евнухам, даже к Маттео из Аджелло, который не делал секрета из своей враждебности, особенно после одного эпизода. Однажды Стефан, надеясь получить материальные доказательства зловещих намерений Маттео, уговорил своего друга Робера из Беллема подстеречь гонца, отправленного протонарием к епископу Катаньи (бра­ту Маттео), и принести ему все письма, которые найдутся у этого человека. Гонец, однако, ускользнул от засады, устро­енной Робером, и рассказал о случившемся своему господи­ну, который, понятно, пришел в ярость. Когда Робер вско­рости умер при странных обстоятельствах, на Маттео немед­ленно пало подозрение в убийстве. Эти подозрения только окрепли, когда выяснилось, что некий лекарь, близкий друг Маттео и выпускник салернской школы, приходил к Роберу со странным снадобьем, которое, по его словам, представля­ло собой просто розовый сироп, но которое, по рассказу другого свидетеля, сожгло всю кожу на его руке. Хотя лекаря сочли виновным и заключили в тюрьму, он ни в чем не при­знался. Никаких улик против Маттео не нашлось, но его от­ношения со Стефаном стали еще хуже.

Летом 1167 г. расточительный брат королевы Маргариты Анри из Монтесальозо вернулся в Палермо. Обстоятельства «го прибытия были для него типичны. После того как он го­дом раньше приехал в Апулию, группа недовольных вассалов сумела убедить его, что изгнание в отдаленный фьеф было ос­корблением его королевского достоинства и что его место — рядом с сестрой, в столице, на посту, ныне занимаемом гра- фом Ришаром из Молизе. Граф Ришар, объясняли они, про­сто выскочка-авантюрист, который расчетливо втерся в до­верие к королеве — и, весьма возможно, получил доступ в ее постель — ради достижения собственных целей. Законы че­сти требуют, чтобы Анри отправился в Палермо и потребо­вал его отставки, тем самым отомстив за себя и сестру. Они же, со своей стороны, с радостью помогут ему в этом деле. Однако, прибыв на Сицилию, Генрих узнал о том, о чем всем прочим было известно много раньше, — что Ришара сменил Стефан дю Перш. Хотя Анри, вероятно, плохо пред­ставлял себе Стефана, он, по-видимому, сообразил, что он не может оспаривать права своего кровного родича на тех же основаниях, на каких он собирался требовать отставки гра­фа Молизского. Напротив, это новое назначение обещало ему немалые выгоды — если он правильно разыграет карты.

Канцлер, со своей стороны, повел себя действительно ум­но. Из всего, что он слышал об Анри, с большой вероятно­стью следовало, что нескольких обещаний и доброй порции лести окажется достаточно, чтобы его обезвредить. А когда сердце Анри будет завоевано, его прихлебатели ничего не сумеют сделать. Так и оказалось. По прошествии недолгого времени Анри стал одним из самых горячих сторонников своего родича. Апулийские бароны с отвращением наблюда­ли, как их бывший предводитель повсюду сопровождает кан­цлера, даже ходит с ним в баню, и вообще ведет себя так, словно город принадлежит ему. Им оставалось только разо­чарованно вернуться в свои земли — что они вскоре и сде­лали.