Для императора было большим горем то, что маленький царевич,
наследник престола Алексей{29}, не мог участвовать в его прогулках.
Он, как известно, был слабым ребенком и страдал от своей болезни. Но
он был быстрым и смышленым мальчиком, необычайно проницательным по
отношению к людям, окружавшим его. Ему было тогда десять лет, он был
хорошо сложен и по виду крепким. Родители цеплялись за любую надежду,
чтобы увидеть мальчика полностью здоровым и сильным. Однажды царь со
своей семьей поехал в Москву, где было особенно много чудотворных
мощей. Я переносил мальчика на руках, когда они переходили от иконы к
иконе. Царь преклонял колена и истово молился. Был ли пример царя
заразителен или меня охватила вера, когда он сказал: – Ящик, ты можешь
молиться вместе с нами, – я тоже упал на колени и молился. Часто царь сам носил своего сына на руках, но когда маленький царевич должен был присутствовать на параде или в церкви, то, как правило, я должен был нести его на руках. Царевич часто меня спрашивал: – А ты не устал, Ящик? Но я, действительно, никогда не уставал, однако, когда в первый раз вернулся домой, моя одежда была настолько мокрой, что хоть выжимай. У маленького царевича было много интересов. Ему нравилось
заниматься теми видами спорта, которые были ему по силам, и он
преуспевал во всем, что имело отношение к технике. На свой день
рождения он получил автомобиль с мотором, специально сконструированный
для него, и он был очень горд, когда ездил по парку, а позднее и по
улице. Его не устраивала только скорость автомобиля. Мы почти каждый
день слышали шум мотора из той комнаты, которая была предназначена для
физических, а именно для электрических опытов. В этой комнате была
|
|
установлена точная модель настоящей фабрики, находившаяся под
наблюдением инженера, который был преподавателем маленького
наследника. Принято считать, что маленький царевич был болен
гемофилией. Я не склонен был верить этому. Я полностью убежден, что
это были слухи, распространяемые противниками царя, чтобы у народа
сложилось впечатление, будто будущий царь слабый и дегенеративный
человек, которого Россия не заслуживает{30}. Но то, что у него была
больна нога, было правдой. Она у него уже была больна к моменту моего
прикомандирования к царскому двору, и поэтому я не могу точно сказать,
когда все началось, но один из моих коллег, камердинер, рассказывал
следующую историю. Было лето 1912 года. Семья императора часто
выезжала в Спалу, расположенную в Польше{31}. Так было и в том году.
Однажды вечером матрос-ординарец должен был помочь царевичу принять
ванну. Купанье происходило в мраморной ванне. Царевич живо плескался и
баловался, как обычный мальчишка. Ему было тогда восемь лет, и он был
живой и веселый. Когда его выкупали, ему, к несчастью, пришла в голову
мысль пройти по краю ванны. Край ванны был довольно широкий, но у
него были мокрые ноги, а ванна была скользкой от мыла. Неожиданно он
потерял равновесие и упал так неудачно, что удар об ванну пришелся ему
в пах. Он кричал от боли, хотя несчастный ординарец делал все, чтобы
его успокоить. Когда боль понемногу начала проходить, Алексей
настоятельно попросил, чтобы ординарец никому об этом не рассказывал.
Тот пообещал и, к сожалению, сдержал свое слово. Как оказалось, в
|
|
действительности травма была намного серьезнее, чем показалось
сначала. Ноги и весь бок опухли, и у мальчика была очень высокая
температура. Царь вызвал самых известных врачей страны, которые
обследовали маленького Алексея вдоль и поперек, но не смогли найти
причину такого состояния. Во время кризиса казалось, что он не
выживет. О нем молились во всех церквях, на площадях и на улицах. И
медленно, бесконечно медленно, маленький царь вернулся к жизни. Но с
этого дня он прихрамывал на одну ногу и не мог подолгу стоять. Во все
то время, пока наследник престола был болен, царь и царица буквально
не отходили от его постели. Царь любил своих детей и очень много для
них делал. Что маленький царевич значил для простого человека,
свидетельствует следующий случай. Один старый донской казак получил
аудиенцию. Царевич на ней также присутствовал. Старый седой человек
преклонил колени перед мальчиком, и слезы потекли у него по щекам. –
Позвольте мне поцеловать его руку? – пробормотал он, заикаясь. Царь
предупредительно ответил, что нельзя делать ребенка тщеславным. Старик
заплакал еще громче. – Ваше величество, я не спал четыре ночи и все
думал о том, что, может быть, я получу разрешение поцеловать молодому
царю ручку! Наконец, он получил разрешение, и отправился домой
настолько счастливым, каким никогда раньше себя не чувствовал. Так
сильно любил простой народ царя и его семью, а царь в свою очередь был
готов помочь народу крестьянскими реформами, при которых
избыточные земли должны были перейти из огромных поместий в маленькие
|
|
крестьянские хозяйства. Человеком, который поддерживал царя в его
желании проводить реформы, был министр Столыпин, но он был убит{32}.
Люди, занимавшие важное положение, продолжали интриговать и хотели,
чтобы царь исчез совсем, тогда бы они смогли получить власть над
царевичем и продолжать прежнюю политику.
В канун войны
Когда наступало лето, царская семья переезжала в летний дворец в
Царском Селе{33}. Это было более спокойное время, с меньшим
количеством приемов и депутаций, чем в Санкт-Петербурге. В июле месяце
атмосфера стала нервной. Я никогда не слышал, чтобы царь или царица
говорили об угрозе войны, но, безусловно, каждый чувствовал, что
что-то назревает. Мы, слуги, уже начали понемногу думать, что летняя
поездка в финские шхеры будет отменена, но, к нашему удивлению, мы
получили приказ все к ней подготовить. В начале июля мы отплыли из
Петергофа, расположенного рядом с Кронштадтом, на императорской яхте
«Штандарт». Мы находились в финских шхерах уже 8 дней, когда
неожиданно пришла телеграмма, которая, наверное, была очень
важной{34}. Машине моментально был дан полный ход, и мы поплыли в
Петергоф. За пределами Кронштадта мы встретили французскую эскадру,
где на борту одного из судов находился президент Пуанкаре{35}. В
последующие дни император проводил длинные совещания с французским
президентом, частые в Петергофе, частью на борту французского
флагманского корабля. Это были праздничные дни. Маленький царь был
посвящен в рыцари Почетного легиона, да и я получил медаль. Но,
несмотря на празднества, атмосфера была очень нервной, и в один
прекрасный день Пуанкаре уехал сломя голову домой, только черный дым
валил из труб французских кораблей. События следовали одно за другим.
В один из последних дней июля было принято решение провести в России мобилизацию{36}. Царь ничего не говорил, но было заметно, что он
очень тяжело пережил принятие этого решения. Двумя днями позже война
стала реальностью. Великий князь Николай Николаевич стал верховным
главнокомандующим на германско-австрийском фронте, который, конечно
же, был самым важным из всех{37}. Император следил за всеми
приготовлениями настолько, насколько он мог. Однажды он попросил
принести во дворец форму рядового солдата, что было сразу же
выполнено. Император надел на себя одежду, тяжелые сапоги, форменную
рубашку и полный комплект снаряжения. Чтобы проверить, насколько все
это целесообразно, он прошел 25 км с полной выкладкой по очень сложной
местности. Он шел так быстро, что следовавшие за ним офицеры, у
которых было не так много груза, едва за ним поспевали. Когда мы
догнали его, некоторые из офицеров падали с ног от усталости и пот с
них стекал ручьями, а по царю не было видно, что он только что
совершил блестящий марш-бросок. Это был подвиг, который я, старый
солдат, смог оценить по достоинству и стал еще больше восхищаться
государем, чем раньше. Я всегда слышал, что царя называли слабым и
нерешительным. Во всяком случае, это не касалось его требовательности
к себе. По моему мнению, царь приложил много усилий, чтобы избежать
этой войны, но условия, над которыми он был не властен, вынудили нас
вступить в нее. С началом войны, он стал очень серьезным и более
замкнутым, чем раньше, но никогда не падал духом. И менее всего лично
он был трусливым. Он многократно бывал на передовой, чтобы
побеседовать с офицерами и рядовыми, и я никогда не видел у него хотя
бы малейший признак страха.
В поездке с императором
Многие из историков нового времени называют Николая II слабым и
нерешительным человеком. Мы, жившие рядом с ним в течение нескольких
самых трудных лет, знаем, что во всех случаях он был человеком,
который стремился к лучшему и предъявлял к себе большие требования, к
сожалению, значительно большие, чем он должен был предъявлять к
другим. Осенью 1914 года царь отправился в инспекционную поездку вдоль
линии фронта{38}. Большая часть поездки проходила в личном поезде
императора, состоявшем из пяти вагонов. Перед царским поездом проезжал
поезд с офицерами и чиновниками, и во время прохождения этих поездов
все остальное движение задерживалось. Личный вагон царя был очень
красивым и одновременно практичным. У него были такие хорошие рессоры,
что во время движения не слышно было никакого стука. Он был таким
просторным, что в нем, по дороге, можно было устраивать небольшие
аудиенции, и в то же время он был очень уютным. Меня часто спрашивают,
был ли он бронированным. Нет, не был. Сначала состоялась поездка в
штаб-квартиру, где у императора было совещание с верховным
главнокомандующим, великим князем Николаем Николаевичем, его
дядей{39}. Кроме этого, царь предпринял ряд поездок вдоль фронта, во
время которых он говорил как с офицерами, так и с рядовыми, ему очень
хотелось узнать, что у них в душе. Везде, куда бы царь ни приезжал, он
вручал ордена и медали, которые сам прикреплял на грудь солдатам.
Наконец, он посещал военные госпитали и полевые лазареты, где старался
ободрить людей. Царю хотелось видеть вокруг себя довольных людей. С
западного фронта мы поехали на Кавказ – на мою родину – и на турецкий
фронт, где царь инспектировал сторожевые вышки на передовой. Последняя
часть поездки царя проходила на автомобилях, которые с тяжелыми цепями
на колесах преодолевали версту за верстой в суровых горных районах.
Было начало декабря, и снег был уже плотным.
Я могу, конечно, рассказывать о поездке по ходу движения от города
к городу, но мне хотелось бы привести здесь некоторые свои личные
воспоминания о том времени, когда я был в непосредственной близости от
царя с утра и до вечера. Однажды поезд царя остановился у
маленькой станции, чтобы пополнить запас угля и воды для локомотива.
Царь спросил, сколько продлится остановка, и, узнав, что не менее
получаса, решил пройтись пешком вдоль путей. Поезд должен был
остановиться и забрать его по дороге. Таким образом царь во время
своих длительных поездок обеспечивал себе прогулки. Царь, как обычно,
был одет в очень простую униформу. Это была солдатская блуза,
подпоясанная ремнем, короткие брюки и высокие сапоги. Он шел вдоль
путей и, как обычно, в прекрасном темпе. Через несколько верст на
путях, на сложенных в штабель шпалах сидели дети. Они знали, что идет
царский поезд и, неотрывным взглядом, смотрели на черный дым, который
валил из трубы локомотива. Я думаю, что они не заметили императора и
его спутников, только что прошедших мимо них, во всяком случае, они и
не подумали, что это был царь всея Руси. Некоторое время спустя мы
подошли к старой путевой обходчице, которая следила за железнодорожным
переездом. Она закрыла шлагбаум и стояла перед своим маленьким домиком
с флажком, который должен был показывать «путь свободен». – Проходите!
Проходите! Быстрее... идет царский поезд! Она совсем не смотрела на
небольшую группу людей, а только вперед на путь. Царь засмеялся и
встал рядом с ней, чего она даже не заметила. Он наклонился и погладил
маленькую собачку, которая лаяла на нас. Женщина все еще ничего не
видела, она смотрела только на царский поезд. Чуть позже один из
офицеров взял золотой рубль и положил ей в руку. Она и этого не
заметила. И вот поезд потихоньку начал движение от станции. Он
несколько раз тяжело вздохнул и увеличил скорость. Женщина подняла
флажок еще выше и смотрела, смотрела, чтобы хотя бы мельком увидеть
царя. К ее ужасу, поезд затормозил как раз около железнодорожной
сторожки и эти люди, которых она прогоняла с путей, которые гладили ее
собачку и дали ей самой монету (она только сейчас почувствовала ее в руке, но еще не видела), эти люди сели на поезд. «До свидания», –
сказал царь и приложил руку к фуражке. Только сейчас она поняла, кто
это был. И против всех железнодорожных правил, упала на колени на
землю в почтении и преданности своему царю. В этой поездке я видел
много примеров того, что простые люди, широкие народные массы любили
царя. Они испытывали доверие к нему и к его желанию помочь им. Везде,
куда бы мы ни приезжали, вокруг него толпились люди. На Кавказе
восхищение царем было особенно сильным. Я вспоминаю, как однажды
император посетил лазарет. Когда он вышел, у лазарета стояло множество
женщин, они окружили его и пытались вытащить волосок из его шинели–
его бурки, чтобы сохранить на память об этой встрече. Он, смеясь,
попытался спасти свою шинель, но, увидев такую энергичную атаку,
вынужден был снять свою шинель. Он свернул ее и дал нести мне. Я
рассказываю это, потому что есть люди, которые хотят создать
впечатление, что народ ненавидел царя и он не смел появляться среди
народа. Вероятно, именно система и люди, представлявшие ее, не
пользовались любовью народа, а царь для народа был выше этой системы.
От посещения Кавказа я помню также одну маленькую сцену. Однажды,
когда царь сделал остановку, к нему пришла делегация крестьян. И
вместе с ними несколько деревенских музыкантов, один из них бил в
барабан, другие играли на свирелях. Все звучало прекрасно, несмотря на
то, что музыканты были только простыми крестьянами. Они мастерски
играли на своих инструментах. Немного погодя пришли три девушки.
Каждая из них несла на голове деревянное блюдо, полное местных
фруктов. Большие блюда ломились от дынь, персиков, абрикосов и
винограда. Они обошли вокруг нас со своей ношей стройные и грациозные
и остановились перед царем. Они наклонились, чтобы поклониться ему, и
в этот момент все фрукты высыпались перед ним. Царь, смеясь, воспринял
эту необычную, но немного навязчивую форму поклонения, которая должна
была символизировать то, что все богатства страны находятся в его
распоряжении. Музыка заиграла бодрую мелодию, и три необычайно
красивые казачки пошли танцевать. Они низко поклонились царю и
исполнили вихревой казачий танец, в то время как остальные люди в такт
им хлопали. Это был прием, достойный законного русского царя. По
дороге в Тифлис, мы ехали вдоль Каспийского моря. Однажды подъехали к
месту, где рельсы очень близко подходили к воде. Здесь император
сделал остановку и совершил прогулку к морю. В этом месте берег сплошь
был покрыт красивыми пестрыми раковинами. Царь был очарован ими и
начал собирать ракушки для своих детей. Он выбирал самые красивые из
них и клал за пазуху, в конце концов, рубашка над ремнем раздулась.
Собирая раковины, царь сказал: – Ящик, а ты не хочешь взять несколько
раковин домой? Вскоре мы все вместе начали собирать ракушки. В тот
день дул очень сильный ветер, был большой прибой, и волны бились о
берег. Царь шел настолько близко к береговой кромке, насколько было
возможно, чтобы волны не докатывались до него. Вдруг он увидел кривую
палку, выброшенную волнами на берег, которую вода уносила обратно.
Царь попробовал схватить ее, она не давалась. У него, видимо, засело в
голове, что он ее должен поймать, и когда волны в следующий раз
погнали палку к берегу, он мастерским гимнастическим прыжком схватил
палку... и оставил ее себе. Он посмеялся над ней и потом протянул ее
мне. – Бери, Ящик, – сказал царь, улыбаясь, и я подвесил ее к моему
ремню. Она имела изгиб, как ручка у моей трости. Чуть позже царь вдруг
собрался идти обратно к поезду. Некоторые из офицеров хотели обойти
дюны, пересекавшие прямую дорогу, но император сказал: – Мы пойдем
кратчайшим путем через дюны! И попробовал запрыгнуть на ближайшую
дюну, но песок после его прыжка рассыпался, и он упал. Тогда он
приказал мне попытаться сделать это. Выбрав место, где дюна выглядела
относительно плотной, я взял ту кривую палку, которую царь только что
мне дал, и крепко зацепил ее за защитный дерн на дюне. Таким образом я
смог залезть наверх. Царь похвалил меня, и сам последовал той же
дорогой, проворно, как школьник, хотя ему было уже под пятьдесят.
После этого, воспользовавшись палкой, остальные наши спутники один за
другим догнали царя и меня. Я думаю, что то, что он не смог залезть на
дюну, он воспринял, как дурное предзнаменование, а когда ему это
удалось, он повеселел. Царь был немного суеверен. Он не мог пройти
мимо подковы, не подняв ее. В тот день, когда наш поезд приближался к
Тифлису, царь увидел большого орла, который парил в воздухе перед
локомотивом. Мы были всего в двух десятках верст от Тифлиса, а большая
красивая птица все еще летела перед поездом, как будто хотела показать
дорогу. Царь, у которого был на гербе орел, следил за ним глазами, и
мы также высунулись из окон купе, чтобы посмотреть, как долго птица
будет лететь перед нами. Она летела прямо перед поездом до самого
въезда в город, а тут неожиданно резко взлетела вверх и длинными
сильными взмахами крыльев полетела в свое гнездо в горах. Царь следил
за ней в бинокль, пока это было возможно. Он воспринял этот полет
перед царским поездом как счастливое предзнаменование и сделал
заключение, что поездка пройдет без происшествий. Однажды царь чуть
было не попал в плен к туркам. Мы ехали по вновь проложенной
железнодорожной колее, которая вела в известную в истории крепость
Каре. Почти на всем пути рельсы проходили по голой скалистой почве.
Можно было с тем же успехом идти пешком рядом с поездом, и этот способ
передвижения был бы не более медленным, чем передвижение на поезде. В
Карсе у царя был очень напряженный день. Темным декабрьским утром мы
посетили гарнизонную церковь, царь выпил кофе, а камердинер передал
мне полевую фляжку с шоколадом. Я должен был позаботиться о том, чтобы
царь выпил что-нибудь в течение дня. Раздача наград продолжалась ровно
до пяти часов дня. Здесь собралось несколько тысяч человек, избранных
из воинского состава для получения тех или иных наград. Позже, когда
царский караван автомобилей двинулся по дороге, с одной стороны
которой была глубокая пропасть, местные казаки захотели
поприветствовать царя, устроив представление по верховой езде прямо на
дороге перед ехавшим на скорости автомобилем и позади него. Царь при
сложившихся обстоятельствах возражал против этих рискованных
упражнений. Но сказал, чтобы не обидеть людей, что грех утомлять без
нужды лошадей. После этого автомобиль поехал медленнее, и генерал,
который командовал в этом месте, верхом проводил царя туда, где
находился офицер, разжалованный в рядовые казаки из-за недозволенного
поведения по отношению к гражданскому населению. Генерал высоко ценил
этого человека, как солдата, и просил за него. Царь выслушал
представление генерала и сказал, обращаясь к разжалованному офицеру: –
Офицер должен хорошо знать, что может и чего не может. Однако, я
прощаю тебя, так как время сейчас суровое, а ты все же хороший офицер.
Но помни, что ты должен подчиняться военным законам так же, как и
любой другой солдат. Офицер, который стоял под ружьем во время всего
происходящего, заплакал от волнения. Когда мы прибыли в Сарыкамыш, что
был на самой линии фронта, царь получил телеграмму, которая извещала,
что турки перешли в наступление. Всего в нескольких километрах отсюда
развертывалось сражение, и целью турок было отрезать железнодорожный
путь обратно к Карсу. Мы должны были немедленно возвращаться, и вскоре
после того, как царский поезд отправился к Карсу, курды, буйные
турецкие партизаны, добрались до железной дороги. Турки хорошо знали,
какой дорогой трофей они имеют шанс отхватить. Как раз перед
Рождеством мы приехали в Тамбов, расположенный недалеко от Москвы, где
царя ждала императрица с двумя дочерьми. В Рождественский сочельник мы
уже были в Москве. Поездка закончилась. Это была также моя последняя
служебная поездка в качестве лейб-казака Николая II, так как сразу
после Нового года я оставил свою должность, чтобы уступить место
терскому казаку. В последний день моей службы император поблагодарил
меня, хотя все благодарности должны были исходить с моей стороны,
и в качестве подарка передал мне красивые золотые часы{40}. Этот
подарок не был чем-то особенным, так как и все другие казаки получали
такой же в день увольнения. Но для меня эти часы все же были самой
дорогой вещью из всех имеющихся у меня – живая, тикающая память о моем
императоре.
Разложение армии
Когда закончилась моя служба лейб-казаком царя, я со своим полком
отправился на фронт. Несмотря на то, что мы не были на передовой, во
время моего пребывания на фронте я был свидетелем многих ужасных
событий. Немцы почти полностью оккупировали Прибалтику, и население
было насильно переселено русскими. Скот вымирал в больших количествах,
тиф и голод царили среди людей. Могилы беженцев возникали у дороги
одна за другой, ландшафт был пустынным и заброшенным. Дома и дворы
сгорели. Политика выжженной земли практиковалась русскими так же часто
и беспощадно, как это бывало и раньше. Грабежи и хищения стали обычным
делом, и непрерывно звучал лозунг: «Вперед! Вперед!». Большие
сражения, превзошедшие битвы народов в древности, оставляли на земле
свои свежие следы. Мертвых укладывали как сельди в огромные братские
могилы, слегка присыпая землей, а затем дождь и ветер довершали дело.
Бродячие собаки обгладывали трупы, лежащие друг на друге, как дрова в
штабелях, и растаскивали вокруг кости. Когда однажды мы с царем были в
этом районе, то попали в сильно разрушенное село. В связи с полным
отсутствием домов одна из семей жила в землянке, устланной соломой.
Царь увидел одетого в лохмотья человека, выглядывающего из землянки.
Стоял холодный, ветреный сентябрь. – Что ты здесь делаешь? – спросил
царь. – Это мой хутор, – ответил человек, – я буду строить его заново.
Мой отец и я родились в этой местности. Так как у этого человека
не было ни денег, ни материалов, царь решил помочь ему. Он приказал
местному губернатору дать человеку бревен из соседнего леса и
выплатить 300 рублей. Когда мы уже должны были уходить, царь
наклонился вниз и заглянул в эту темную сырую нору. На соломе сидела
маленькая тощая, бледная девочка и держала в руках большую тряпичную
куклу, прижимая ее к себе. Она спасла эту куклу. Способность царя
разделять боль и несчастья своих людей была удивительной. Сотни раз я
был свидетелем тому, что его слова утешения несчастных и раненых
творили чудеса. Однажды мы ехали на царском поезде на польский фронт.
Царь вышел из вагона, походил вокруг и увидел раненых. В операционном
вагоне был человек, которому должны были удалить осколок гранаты.
Наркоза не было. Царь сам держал раненого и утешал в его мучениях до
тех пор, пока осколок не вытащили. В его семье не было никого, кто бы
в своей жизни сталкивался с горем и несчастьем в такой же степени, как
и простые русские люди, кроме его сестры великой княгини Ольги. Сестра
Ольга, как ее называли солдаты{41}. В конце этого похода, когда царь и
его сестра Ольга встретились на станции Ковно, они были заметно
взволнованы. Мы отправились в госпиталь, который был организован в
казармах. Царь также хотел посмотреть, как живет сестра. Ольга. Мы
зашли в комнату в подвальном этаже в маленьком арсенале рядом с
госпиталем. Окна были расположены высоко наверху. Пол был грязным и
влажным. В углу стояла старая печка, на веревке для просушки висели
белые халаты. Меблировка состояла из нескольких старых стульев и
жалкого комода. Царь не поверил, что великая княгиня Ольга живет в
этой мерзкой квартире. Но дело было в том, что она не позволила себе
отобрать лучшую комнату у раненых, которых было так много. Потом мы
пошли к раненым. Царя и его сестру окружали человеческое горе и грязь.
На одной из кроватей лежал солдат; несчастный, он попытался во время
атаки перебежать на вражескую сторону и получил 7 пуль в спину от
своих. Через полчаса его должны были расстрелять. Когда он узнал, что
царь находится в этой комнате, то так резко повернулся в кровати, что
упал на пол. Царь подошел к нему и поднял. Солдат истерически зарыдал.
Он был таким бледным и выглядел совсем мальчишкой. Царь положил руку
на его плечо и сказал: – Ты испугался, правда? Я прощаю тебя. Сестра
Ольга стояла и плакала. В тот раз я понял, что царь был чересчур
человечным, чтобы быть великим, надменным правителем. Судьбы отдельных
маленьких людей глубоко трогали его. Он был слишком добр, чтобы быть
царем России. Он и его сестра явно чувствовали себя лучше всего среди
простого народа. Это можно заметить и сегодня во время встреч с
великой княгиней. Я думаю, что эти черты были унаследованы от близкого
к народу Кристиана IX{42}. Напротив, великая княгиня Ксения и великий
князь Михаил{43} были замкнутыми и сдержанными, как Александр III.
Меня часто спрашивают, как простой русский человек воспринимал войну.
Да, в огромной стране, конечно, были некоторые люди, которые считали,
что война это быстрое продвижение по службе и известность, но в общем
и целом народ приходил в отчаяние от того, что должен был воевать за
то, что России не касалось, а было лишь результатом дипломатических
интриг. Если бы на Россию напала какая-нибудь чужеземная сила, я
думаю, весь народ поднялся, чтобы защитить ее, как это было и раньше.
Но рядовой русский человек видел, что война, начавшаяся в 1914 году,
не была подобной войной, отчего и дала новый повод для волнений и
раскола среди народа. Первые месяцы 1915 года я оставался в
Санкт-Петербурге, где было достаточно дел. Фактически, я видел только
отблеск войны. Я видел матерей и сестер, прощавшихся со своими
дорогими и любимыми, которые уходили на фронт. Я видел, как они
обнимали и прижимали их к себе, как будто вовсе не хотели отпускать от
себя. Я видел их старающимися быть бесстрашными и гордыми, пока поезд
с солдатами еще стоял на станции. Я видел их, прощально машущими
руками, с полными слез глазами, когда длинный ряд вагонов трогался с
места. Я видел их сломленными горем, в смертельном отчаянии и
одиночестве, как только поезд скрывался за последним поворотом. Я
видел все это, и сердце мое разрывалось. Я хорошо знал, что люди в
простоте своей считали нас, казаков, жестокими, грубыми и
бессердечными, но это были люди, которые нас не знали. У казака очень
нежное, очень чувствительное сердце, особенно к тем, кто терпит нужду.
С тех пор как мы детьми начинали ползать, нас учили, что приказ есть
приказ, и если мы получим команду, – она будет выполнена в точном
соответствии с волей того, кто имеет право приказывать. Мы повинуемся
и поступаем так, как ожидает от нас отдавший приказ человек. В жизни
казак достаточно свободная личность, но лейб-казак никогда не бывает
свободным. И если когда-нибудь, пока я жив, на российский трон вступит
новый царь, то я не смогу оставаться в Дании, а поеду сломя голову к
царю и поступлю в его распоряжение. После этого он, конечно, может
отпустить меня, чтобы следить за моим дорогим магазином в Вальбю{44}.
Да, это, конечно, только гипотеза, но я пишу, чтобы люди, которые не
знают русских условий, которые, возможно, читали про грубость казаков,
смогли понять нас лучше, чем раньше. В марте 1915 года моя рота была
направлена на фронт. Мы не сразу попали на передовую, и во время моего
пребывания в роте вообще там не были, но войну мы все же
почувствовали. Мы находились, как запасная рота, за линией фронта и
активно использовались в качестве вестовых. Мы и наши кони были
свежими и отдохнувшими. И когда казак получал задание передать
донесение, то штаб знал, что донесение либо дойдет, либо они казака
никогда не увидят. В последующие месяцы рота перемещалась с места на
место. Это не приносило нам больших неудобств, так как казак обходится
немногим. Мы никогда не раскладывали палаток, а спали на поле,
подложив вместо подушки под голову седло и используя бурку вместо
одеяла. Мы привязывали коней, но таким образом, чтобы они имели
некоторую свободу передвижения. Они находились рядом с нами, а мы
рядом с ними и все были довольны. Если вечер предвещал плохую погоду и
кони начинали беспокоиться, поводя ноздрями и топая копытами, мы
вставали, клали бурку на коня, обнимали его за шею и так спали, стоя
рядом друг с другом. В ту минуту конь чувствовал, что мы рядом с ним и
не покинем его, и успокаивался. Так и шли неделя за неделей. Иногда мы
видели в небе вражеский самолет. Это было захватывающее зрелище, и мы,
столпившись, следили за ним глазами, пока это было возможно. Или
пытались подбить его из своих винтовок. В то время самолеты
практически использовались только для разведки, и никто не уходил в
укрытие только потому, что появился летун. На германско-австрийском
фронте не было ни самолетов, ни кавалерии, в полном смысле этого
слова, там шла долгая артиллерийская война. Впрочем, мы знали не очень
много – это было далеко у линии фронта – что там происходит и как идут
дела. Как только мы получали приказ перейти на другое место, мы
немедленно его выполняли, не спрашивая почему. Весной 1916 года и
большую часть лета снабжение продовольствием было хорошим и обильным.
У нас была полевая кухня, которая готовила для нас суп и горячую еду,
и у нас, определенно, не было ни в чем нужды. Однако осенью начались
перебои. Много раз мы были вынуждены быстро сниматься с места и
переезжать туда, где ранее уже были расквартированы войска, но и в
этих местах нам нужно было очень постараться, чтобы достать ту еду,
которую нам обязаны были выдавать. В этот период мы всерьез задумались
над тем, что большую помеху составляют плохие дороги, которые вели к
фронту. Вокруг в России было полно продовольствия, но довезти его до
передовой было очень трудно. Я не скажу, что мы терпели нужду, тогда
этого не было. Во всяком случае, там, где бывал я. Но мы, казаки, не
предъявляли больших требований к снабжению. Если мы получали свой
черствый хлеб и, может быть, горячий суп в придачу, мы прекрасно этим
обходились. Я не могу припомнить, чтобы у нас хотя бы раз было
настолько плохо, что не было пары кусков хлеба или немного мяса для
бедняги, просящего о помощи. Мы делали все возможное, чтобы помочь
местному населению. Во многих местах все деревенские молодые мужчины
были призваны в армию, а на земле работали только старики и женщины.
Когда мы проезжали мимо таких мест, зачастую мы соглашались оказать им
помощь. Мы, конечно, были солдатами, но мы одновременно были и
крестьянами, и горсточка казаков могла за удивительно короткое время
навести порядок в маленьком хозяйстве. В первые месяцы моего
пребывания на фронте я не особенно сильно чувствовал войну, как
таковую. Мы слышали вдали грохот пушек, видели поезда с ранеными –
однажды сразу 25 вагонов. Было страшно слышать крики и стоны раненых.
Было непонятно, ради чего все эти беды. Одновременно в армии начались
волнения. Агитаторы вели среди солдат свою пропаганду. – Зачем вам
дальше сражаться? За что вы воюете? Как вы глупы, что рискуете жизнью
и здоровьем ради власти, которая вам не принадлежит! Если бы вы были
умными, вы бы бросили свое оружие и отправились домой. Во многих
местах им удавалось посеять недовольство и недоверие. Кое-где молодые
солдаты бросали свое оружие и бежали с фронта. В других местах дело
доходило до волнений, так как у солдат не было достаточно еды, они
недосыпали и потому, что они постоянно были вынуждены отступать.
Несколько раз революционные подстрекатели попытали счастья и среди
нас, казаков. Они начали произносить свои пламенные речи и обещали
всемирное благоденствие в случае прихода народа к власти. Но они
разговаривали с глухими, мы были царской гвардией и подлежали царскому
суду в жизни и смерти. Мы просили их уйти, мы ни на что не жаловались.
И мы сказали это настолько серьезно, что они поняли, что мы имели в
виду. Когда они ушли из лагеря, у нас осталось ощущение, что в России
наступили трудные времена. Но никто из нас и представить себе не мог,
насколько они будут трудными. Прошло лето, но мы так ни разу и не
вступили в бой. Мы только находились «в распоряжении» и все время
двигались назад. Отступление часто походило на бегство – не потому,
что в войсках царила паника, а просто потому, что дороги были узкими и
плохими, чтобы выдержать непривычную нагрузку. Мы, казаки, были в
лучшем положении, так как на наших лошадях мы могли передвигаться без
дорог и тропинок, было бы только известно направление. Но артиллерия
переживала трудные времена. И артиллеристы изо дня в день вынуждены
были мучиться, передвигаясь с тяжелыми пушками и возами с боеприпасами
по размытым и в некоторых местах почти непроходимым дорогам. Неделя
шла за неделей, наступила осень, еще больше увеличившая беды. Начались
сильные перебои с продовольственным снабжением. Во многих случаях мы
вынуждены были обходиться несколькими кусками грубого черного хлеба и
водой. Мы делили свой скудный рацион с лошадью: без здоровой лошади
казак ничего не значит. Зима принесла новые несчастья и новое
отступление. Мы двигались по областям, где население находилось в
такой нищете, что люди ели кору. Но хуже всей этой нищеты была
неопределенность, царившая повсеместно. Ходили слухи о поражении и
мятеже, и в конечном итоге никто не знал, как быть. Несмотря на то,
что русская армия все еще была сильна, в ней началось разложение.
Теперь, после всего этого, можно было бы рассказать о некоторых
событиях 1915 военного года, но я не могу сказать, что было нечто
такое, о чем я в то время услышал, или после этого узнал. Один день
походил на другой вплоть до 19 декабря 1915 года. В этот день
произошло событие, установившее некий рубеж в моей жизни. Я получил
через штаб телеграмму о том, чтобы я как можно скорее прибыл к