ЯЩИК Т.К. Рядом с императрицей. Воспоминания лейб-казака.
Предисловие
(к датскому изданию 1968 г.){1}
Тимофей Ксенофонтович Ящик родился 28 апреля 1878 года{2} на Кубани, в семье Ксенофонта Ящика и его супруги Василисы Вараввы{3}, родиной которых была станица Новоминская. Это жизнеописание в 1942 году Ящик продиктовал на русском языке своей супруге Агнес Обринк, которая записала его на датском языке{4}. В книге Ящик не упоминает, что в России он был женат на Марте Сидорской из станицы Новоминской, у которой от него было четверо детей. Из них двое сыновей были священниками. Его супруга была убита во время революционных волнений в 1917 году, и после того, как Ящик вместе с императрицей приехал в Данию, он много раз тщетно пытался вывезти из России в Данию своего младшего сына, который страдал туберкулезом. Когда сын,наконец, получил выездное разрешение, то было уже поздно: Ящик получил извещение о том, что сын его мертв, и ему направили фотографию, на которой был изображен сын, лежащий в простом деревянном гробу, выстланном газетами{5}. Ящик так никогда и не получил датского гражданства, он не хотел обращаться за ним, а жил, как и большинство русских эмигрантов, в постоянной надежде когда-нибудь снова вернуться в Россию. Ящик умер 17 июля 1946 года и был похоронен в русском секторе кладбища Ассистенс. Его супруга Агнес Обринк, родившаяся 28 августа 1892 года, в течение нескольких лет продолжала содержать бакалейный магазин на Вестерванг в Вальбю, а потом продала его. Она умерла 7 июня 1952 года и была похоронена рядом со своим мужем{6}.
Мое казачье детство и начало военной службы
Мой конь подо мной – мой Бог надо мной.
Я – казак, каким был до меня и мой отец, а до него был его отец. Сколько мы себя помним, в нашей семье все мужчины были казаками. Женщины... да, они были хорошими женами, имели много детей, что было для нас вполне обычным делом. В моей семье было четверо мальчиков. Я был самым младшим из четырех. Кроме нас, было еще две девочки{7}. Они, конечно, были умными и красивыми, но девочки у казаков в расчет не берутся, так как они не могут стать солдатами. Я родился в России – моей любимой России. Точнее сказать – на Кавказе в Кубанской области.
Место, где я родился, называется станица Новоминская, там я впервые увидел свет 28 апреля 1878 года{8}. Эту дату я, конечно, узнал от других людей. Но все остальное, о чем рассказывается в этой книге – о моей удивительной и богатой событиями жизни, я помню сам и отвечаю за все изложенное, точка в точку. Я так много пережил за эти прошедшие 63 года, что у меня нет нужды добавлять что-либо в свое повествование с целью сделать его более драматичным и захватывающим, чем какой-либо роман. Первое из запомнившихся мне событий произошло, когда меня посадили на лошадь. Наверняка, это была старая и спокойная лошадь, но я уцепился за нее так, как только мог в мои три-четыре года. Мои братья стояли рядом и смеялись надо мной. Старший был уже солдатом. Другие стали ими позже. Один из них служил в артиллерии, другой в кавалерии, а третий в гвардии, но, конечно, все они состояли в казачьем полку. И я бесконечно восхищался ими. Я не помню, как прошла моя первая поездка верхом. Знаю, что несколько раз был сброшен лошадью, но в течение короткого времени научился крепко держаться в седле и постепенно я, а не лошадь, стал определять, куда нам нужно ехать. В 4 года мне выдали первую казачью форму. После этого я не ходил в иной одежде. Мальчишки всегда ходили в форме и были горды этим. Мы чувствовали себя уже казаками. Я не помню, когда получил своего первого коня – первого, которого имел право называть своим, но, во всяком случае, еще до того, как начал ходить в школу, я уже умел ездить верхом и ездил хорошо. Мы, мальчишки, видели, как наши братья и их товарищи упражняются в различных верховых искусствах, в которых кубанские казаки во все времена были мастерами, и пытались им подражать. Иногда у нас получалось, и мы были так же горды собой, как любой датский мальчик, который, приходя домой из школы, мог рассказать, что он лучший ученик в классе. Когда мне исполнилось полных шесть лет, я пошел в школу. В районе, в котором жило 14000 человек{9}, было шесть школ. Расстояния были, порой, такими большими, что многие из детей должны были ездить из дома до школы. Когда мальчишки могли взять своего коня, то ехали на нем в школу. Подъехав к воротам школы, мы спрыгивали с него, разнуздывали, и говорили ему, чтобы он шел домой – и конь быстро понимал сказанное. Можно также было увидеть, как отец, старшие братья или работник везли младших в школу. Те крепко держались за ездока, иногда по несколько человек друг за
другом, так что последний сидел уже почти на хвосте лошади. Повозки из-за состояния дорог использовалась очень редко, большей частью это были воловьи упряжки, которые для нас, мальчишек, двигались чересчур медленно. Небольшие быстрые и умные кубанские лошади для детей были все равно что велосипед для жителей Копенгагена. Для взрослых они были боевыми товарищами и рабочей силой, которая, однако, никогда не использовалась для пахоты. Лошадей щадили, и для такой работы использовались волы. В то время, когда проводились полевые работы, мы, разумеется, оставались дома и помогали взрослым. В этих работах участвовали также женщины и старики. Никому не было позволено бездельничать. Нужно было заботиться о том, чтобы дело двигалось, так как у настоящего казака, солдата все должно быть хорошим, чтобы он по возвращении со службы мог гордиться своей землей. Женщины частично заботились и о его снаряжении, так как, зачастую, именно они выполняли по серебру прекрасные работы для украшения кинжалов и сабель. Однако школа не имела особого значения в нашем развитии, во всяком случае для нас, мальчиков. В ней было только два класса начальной школы. Мы
переходили во второй класс без всяких затруднений. А когда узнавали уже столько же, сколько и учитель – почти столько, – школу мы заканчивали. Некоторые, конечно, могли продолжать, так как в городе имелись средние учебные заведения и гимназии для тех, у кого было желание и способности. Религия была в школе основным предметом, кроме того мы учились читать, писать и считать. Я помню немного о самом времени учебы в школе, кроме одного очень смешного случая. Это произошло в первый год учебы, когда мы еще проходили книжку для чтения первого класса «Пчелка», с изображенной на ней пчелой. Пчела должна была показывать нам пример усердия и терпения. Однажды к нам в класс
пришел новый молодой учитель, сын священника, который был заядлым конькобежцем. У этого вида спорта зимой были большие возможности. Учитель вошел в класс и написал на доске несколько цифр, но лед за окном притягивал его настолько сильно, что минуту спустя мы увидели его уже затягивающим коньки. Он приказал нам сидеть тихо и считать, а сам пошел на лед. Мы бросились к окнам и любовались фигурами и поворотами, которые он выделывал на льду. Все забыли про счет, а вскоре нашлось несколько озорников, которые начали кидаться мелом и книгами, в результате чего класс за короткое время стал похож на поле боя. Тогда я был еще маленьким и застенчивым и с ужасом наблюдал за этой необузданностью. Учитель вернулся в класс, но уже после того, как было разбито несколько стекол. – Вы скверные мальчишки! – кричал он. – Как вы могли это сделать? Кто начал? И он посмотрел на сделанные разрушения. Ответа не последовало. – Вам не стыдно! Я не хочу больше иметь дела с вами, отправляйтесь домой. Удивленный, я вернулся домой. Дома мать потребовала объяснения такого раннего возвращения из школы, то же самое, вероятно, сделали другие отцы и матери, виновным и невиновным достались подзатыльники и порка, а самым виноватым еще было дано задание вставить новые стекла. Для учителя же это был его последний день работы, он более не годился в учителя казакам. Позднее я ходил в большую школу, где оба класса сидели в одном, по моим понятиям, огромном зале и занимались вместе. Учителя были строгими и не скупились на тумаки. Однажды у нас был диктант. Я быстро справился со своим заданием и повернулся к сидящему сзади ученику, чтобы посмотреть, как далеко он продвинулся. Учитель был тут как тут. – Бездельничаешь, парень! Зачем вертишься? Чтобы придать своим словам вес, он дернул меня за чуб. Было больно, а я ведь выполнил свою работу. Когда позже у нас в школе была елка, учитель подошел ко мне с подарком и сказал, что я все же способный мальчик. Учителя обычно были
из «наших». Они получали жалованье от правительства, но зачастую имели землю, которую сами возделывали или сдавали в аренду. Как правило, они рьяно исполняли свои обязанности, если не были слишком уж старыми.
Можно сказать, что духовной «темноты» в нашем краю не было. В школах были библиотеки, и люди брали книги у учителей, руководивших выдачей. Лучшие воспоминания о школе касаются внешкольного времени. Это были новогодние праздники и те случайные вечера, на которые мы ходили, зимние помещения, где молодежь собиралась попеть, потанцевать и порукодельничать. Это была елка в школе с последующей вечеринкой у учителей. Во время больших праздников, таких как Новый год и Рождество, у ребятишек была возможность заработать себе карманные деньги. Мы ходили от дома к дому с Рождественской звездой нашего собственного производства – несколькими палочками, которые закреплялись в виде звезды на длинной палке, середина звезды была украшена блестящей бумагой и картинкой с рождественскими евангельскими мотивами. Мы входили через двери, которые в рождественскую ночь были гостеприимно открыты, кланялись в угол, в котором висели иконы, и пели рождественские гимны. Перед иконами были зажжены лампады, и голоса мальчиков звучали громко и красиво. Хозяин и его семья хвалили нас, и в качестве вознаграждения давали нам монетки, сладости и конфеты. Кроме этого, был тихий праздник Рождества, но именно поэтому он был таким торжественным. В первый день Рождества ходили в церковь, и колокола звонили над заснеженной землей. На второй день Рождества приходили гости, и люди становились добрыми. Новый год был для нас, в противоположность европейскому, также тихим домашним праздником. Двери вновь открывались в двенадцать часов ночи, дети заходили, на этот раз с мешочком зерна, и бросали зерно по направлению к иконам. Тогда мы говорили: «С Новым годом! Со святым Василием!»{10} На масленицу был маскарад, который известен здесь в Дании и в других странах. Ряженые, одетые чаще всего бессовестными цыганами, обходили дома и выпрашивали всякую снедь. После этого собирались в каком-нибудь месте и устраивали большой пир. В основе этой радости жизни была, все же, настоящая вера в Бога. Моя семья была очень религиозной. Я рано научился любить и слушаться Бога. В связи с этим я вспоминаю, что дети каждое утро до того, как сесть за стол, должны были умыться и совершить утреннюю молитву. Выдержать весь этот ритуал для маленького сонного мальчика, который к тому же очень любил поесть, было особенно тяжело. Как только я начал говорить более или менее правильно, отец научил меня словам
молитвы, учил меня креститься, делать поклоны и опускаться на колени. Однажды утром мне пришла в голову мысль прикинуться больным, чтобы увильнуть от уроков и «утренней гимнастики». Я лежал, но прислушивался к полному молчанию за столом, и ждал, когда мне что-нибудь принесут. И тут я увидел, что отец встал из-за стола, медленно снял ремень со стены, сложил его в два раза и подошел ко мне. Еще до того, как я успел сдвинуться с места, я получил обжигающий удар
ремнем. – И тебе не стыдно! – сказал отец. – Или я не учил тебя, что Господь не любит неумытых детей? Помолился ли ты утром и поблагодарил ли Господа за свое счастливое пробуждение? Ты мог ночью умереть во сне. Поблагодари Господа, парень, за то, что ты все еще жив! Я вынужден был встать перед иконами и попросить прощения за мой проступок. Как я помню, это был единственный случай, когда отец поднял на меня руку.