Вот и наступил, наконец, долгожданный день, когда я должен был
начать дело моей собственной жизни. Мне казалось, что годы моего
обучения длятся целую вечность{11}, хотя они и были полны
захватывающими впечатлениями.
Однажды во время тренировки по верховой езде я подвергся
значительной опасности. Наш инструктор по верховой езде соорудил
препятствие, которое мы должны были преодолеть. Оно состояло из двух
канав, расположенных в 30 метрах друг от друга, посередине между ними
располагался барьер высотой в полтора метра. Разогнав лошадь перед
первой канавой, всадник должен был спрыгнуть на землю и, взлетев над
лошадью, перевалиться на другую сторону. При следующем препятствии он
прыгал в противоположном направлении, а в третий раз на ту сторону,
что и в первый раз. Это был фокус, который могли усвоить только
единицы. Тренировка проходила в воскресенье и на ней было много
народу, в том числе большое число мальчишек, которые должны были ее
посмотреть.
Когда я приблизился к препятствию, я завел одну ногу на шею
лошади, чтобы быть готовым к прыжку, но руки вдруг соскользнули, и я
выпустил гриву лошади, а спустя мгновенье лошадь потащила меня за
собой, так как одна моя нога крепко застряла в стремени. Инстинктивно,
чтобы не разбить голову, я подставлял каждый раз обе руки, когда видел
на близком расстоянии от своего лица длинный лошадиный хвост.
Неожиданно мне удалось ухватиться одной рукой за хвост лошади, и таким
не предусмотренным способом лошадь и я преодолели препятствие. Я не
получил травм, так как земля была мягкой, и даже не ободрал руки.
После этого наш учитель по верховой езде похвалил меня за хладнокровие
и сказал другим, что таким образом можно выйти из непредвиденной
ситуации.
Во время тренировок по верховой езде мог произойти несчастный
случай. Если казак падал с лошади, ему полагалось полежать и прийти в
себя в течение небольшого времени, пока его не осмотрят более
внимательно. Серьезные несчастья происходили редко, молодые люди были
ловкими и легкими и привыкли выходить из затруднительных положений.
Никто не нуждался в какой-либо сентиментальности. Ближайший лазарет
был в 70 километрах, и если доехать туда было невозможно, то
обходились помощью обычного санитара. Люди были закаленные, даже самые
трудные роды, подчас, происходили без помощи врача; к сожалению, это
могло привести к тому, что нужно было спасать жизнь и матери и
ребенка.
Когда приходила пора идти в солдаты, то с собой брали коня и свое
личное снаряжение. Семья не могла избежать больших расходов, так как
снарядить казака было довольно дорого. Но она платила эту цену охотно,
потому что нам всем внушали, что любить царя нужно больше, чем
кого-либо на свете. Мы чувствовали себя особо избранными для того,
чтобы охранять и защищать его.
Когда мне исполнился 21 год, я передал свои земельные участки
семье и отправился на сборный пункт, откуда мы должны были идти маршем
в Тифлис. В этом походе предъявлялись большие требования к
находчивости и самостоятельности, и я впоследствии должен был
показывать пример в выполнении этого.
Наш полк стоял в Кахизмане{12} под Тифлисом. Офицер забрал
новобранцев на сборном пункте и препроводил их в место назначения. Мы
поехали во Владикавказ железной дрогой в составе 200 человек, после
чего мы ехали по проселочной дороге, проходившей между пропастью
и крутой отвесной скалой, до тех пор, пока не достигли цели нашего
путешествия.
Во Владикавказе мы, прежде всего, должны были сделать различные
закупки, и я вместе с 7 другими новобранцами был выбран в помощь
офицеру для совершения в пути разных дел. Нам выдали карту и мы должны
были опередить колонну, чтобы обеспечить ее прибытие.
Стояла жаркая солнечная погода, и когда мы закончили свои дела в
городе, у нас был четырехчасовой запас времени по сравнению с
остальными и мы решили тронуться в путь.
Мы выполнили наши задачи вполне удовлетворительно, но, устав от
однообразия дороги, взяли на себя смелость отправиться прямым коротким
путем, чтобы сэкономить время для дальнейшего отдыха и развлечений на
следующем привале до прихода остальных. Мы знали, что можно
воспользоваться горными тропами, чтобы значительно сократить
расстояние. После расспросов выяснилось, что к реке Куре, где имеется
мост, ведет ослиная тропа! Мост приведет к населенному пункту, в
который мы и должны были попасть.
Двинулись в путь в хорошем настроении и очень радовались тому, что
приедем намного раньше, но на последнем участке дороги тропка стала
слишком узка для лошадей. Почва была очень рыхлой, и легко можно было
поскользнуться. 12 метрами ниже нас бурлила удивительно быстрая река.
Возвращаться назад было невозможно, так как это значило опоздать и
получить соответствующий нагоняй. Одному из нас пришло в голову
спуститься вниз по склону к реке. Но как выяснилось, в этом также были
большие трудности – склон был слишком крутым. Что же было делать?
Пока обдумывали это обстоятельство, обнаружилось, что четыре
лошади уже спускаются вниз поодиночке. Когда животные были уже на
полпути вниз по склону, только тогда мы схватились за ремни и веревки,
и это единственное, что мы могли в данный момент сделать. К счастью
казацкие лошади послушны и терпеливы, как никакие другие животные,
когда они понимают, что ситуация серьезная. И вот мы снова продолжили
свой путь вдоль реки. Настроение опять поднялось. Мы уже увидели
мост, а по другую сторону реки различали дома того города, куда должны
были приехать.
Но когда подъехали к мосту, то увидели, что он был построен в две
колеи с очень крутым подъемом и высоко расположен над поверхностью
воды. Тогда мы предприняли маневр в порядке обратном предыдущему.
Некоторые из нас пошли вперед и тянули лошадей за собой вверх, в то
время как другие подталкивали их сзади. Постепенно все оказались на
мосту и спустя пять минут гордо въезжали в город. Мы сэкономили
несколько миль, гуляли, шутили и веселились до прихода остальных,
запыленных и злых после длинного перехода по проселочной дороге.
Офицер так ничего и не узнал, но было бы неплохо получить потом
что-нибудь дополнительно для лошадей, так как они это заслужили.
Лошади часто были нашими лучшими товарищами в сложных ситуациях.
Я провел четыре года в Тифлисе и расскажу немного об этом
удивительном и пестром городе.
Город расположен на обеих сторонах желтой и шумной Куры, окруженной голыми скалами. Местными жителями в скалы встроено много
домов, называемых саклями. Если подняться на расположенную с запада от
города гору Давида, то открывается великолепный вид на Тифлис. Много
величественных зданий возвышается над массой жилых домов; сотни
церквей устремляют вверх свои двенадцатигранные башни, и посеребренные
шпили башен блестят на солнце. Как правило, голубое, прекраснейшее небо
образует свой свод над городом, а на севере, в чистом воздухе светится
снежная вершина Казбека, как громадная сторожевая башня Кавказа.
Наши казармы находились на главной улице, около собора и дворца.
Когда я впервые увидел жизнь на улицах города, то не мог не заметить
множество водоносов с их примитивными бурдюками, заменявшими в то
время построенный позднее водопровод. Если остановиться и закричать:
Муша! сразу же подойдет множество носильщиков и предложит свою помощь.
Бедственное существование этих людей служило явным свидетельством
социального неравенства в городе. Они были самыми бедными среди
местного населения и брали на себя самую грубую, самую тяжелую
работу за жалкое вознаграждение.
В обуви, прошитой и обвязанной веревками, они ходили по камням и
крутым горным склонам с тяжелой ношей на спине, состоящей из товара
или вещей, перевозимых на другую квартиру.
Гуляя по Тифлису, встречаешь здесь самую пеструю смесь Европы и
Азии. Элегантные русские дамы рядом с полу скрытыми вуалью армянками в
огненно-красных платьях; маленькие суетливые армяне, одетые
по-европейски, между высокими лениво гуляющими грузинами в длинных
местного покроя черкесках. Если в Берлине на Унтер ден Линден нельзя
выстрелить из пистолета, не ранив доктора, то здесь невозможно не
прострелить той же самой пулей двух-трех местных князей.
С Азией встречаешься, прежде всего, во многих публичных домах,
предназначенных для удовольствия всех народностей и сословий в
Тифлисе. Армяне, самые предприимчивые люди на земле, широко
представлены и в этой любовной отрасли, а грузины большей частью
занимаются торговлей вином.
Город не жалуется на отсутствие развлечений, хотя многие из них
довольно примитивного типа. Это театральный город – для образованных,
большую часть которых составляют гарнизонные офицеры и крупные
чиновники с семьями, здесь кроме государственного театра имелось много
других. Для широкой публики по праздничным дням была борьба и народные
танцы.
Посещение базара можно назвать развлечением для себя. Армянский
базар расположен в старой части города, которая является самой
занимательной. Здесь можно принять горячую ванну – город собственно
возник вокруг этих горячих источников, давших ему имя{13}, – а затем
насладиться тенью балконов, которые нависают над улицами.
По всему городу, на юге и востоке, работают ремесленники в
открытых мастерских, и каждая улица имеет, как в средневековых
городах, свое ремесло. Например, на одной улице можно увидеть только
портных, которые сидят и шьют или крутят швейную машинку. Сам
портной сидит с кинжалом и саблей, вооруженный до зубов, на случай,
если возникнут проблемы с заказчиком.
На другой улице сплошь сидят сапожники и работают инструментами,
взятыми как будто из сказок «1000 и одной ночи».
Целые кварталы полны оружейниками. Можно порадовать себя
действительно красивым и редким оружием. Тогда еще делались кольчуги и
шлемы, как для древних сарацинов, боевые булавы, нарукавники и щиты,
мечи, кинжалы и ружья. Для того, чтобы показать заказчику, насколько
хороша сталь, оружейник брал клинок и рубил им камень, выбивая искры.
На лезвии не оставалось никаких повреждений.
В узких улочках была почти всегда давка. Большие татарские овечьи
шапки возвышались над толпой. Медленно продвигались ослы и мулы с
различными товарами. Мушары пробегали рысью наперегонки с повозками,
запряженными буйволами, а если по улице медленно проходил караван
верблюдов, то все другое движение останавливалось.
Мой командир полка несколько раз отмечал, что я хороший стрелок, и
поэтому я был направлен в качестве ординарца к генерал-губернатору
князю Голицыну{14}. На Кавказе он был самый влиятельный человек. Я
выезжал с ним много раз на охоту, но никогда не забуду той охоты, на
которой я впервые выступил штурманом и дипломатом.
Губернатор{15} и князь Голицын должны были ехать на утиную охоту.
Нужно было найти место в приличном расстоянии от города, на красивом
озере, заросшем тростником, которое каналом соединялось с Курой. Это
царство гусей и уток, и я должен был выступать своего рода охотничьей
собакой и мастером на все руки. Я получил приказ назначить встречу в
месте, где находилась лодка, которую я должен был привести для высоких
господ. Когда я увидел ее, мне показалось, что она похожа на
десятивесельную морскую шлюпку, и волосы встали дыбом на моей голове,
так как мысленно увидел себя управляющим ею. Дома, на Кубани, мы
никогда не плавали ни на чем другом, кроме небольших лодок
собственного производства. Я решил, что моя карьера на этом закончена.
Камень свалился с моей души, когда ко мне приблизился человек и
сказал, что грести будет он, а я буду заниматься больше вопросами
охоты. Мои задачи были расширены, так как я должен был следить за
курсом и указывать, где упали подстреленные птицы и от чьего выстрела.
Князь спрашивал меня, куда упала его птица, а так как на охоте было
несколько человек, чьи птицы падали кучно, то предоставлялся удобный
случай для грубой лести. Это, правда, не соблазняло меня. Я высказывал
свое мнение о том, куда легли выстрелы, и моя честность производила
хорошее впечатление на князя Голицына. С того дня я все больше и
больше пользовался его благосклонностью.
Для бодрого и здорового человека занятие охотой было прекрасным
времяпрепровождением. Особенно это касалось охоты на кабана. Солдат
направляли в качестве загонщиков, а на пути кабана натягивалась
металлическая сетка. В лесу звучали стрельба, крики, охотничий рожок и
лай собак. Однажды, это был сентябрь месяц, мой сосед, подражая крику
косули, подстрелил громадного оленя. Рядом находился один из солдат,
и, несмотря на то, что у него в руках было ружье, олень побежал прямо
на него и поднял на рога у всех на глазах. Солдат был смертельно
ранен. В тот же раз застрелили кабана весом 17 пудов. Он был убит
разрывной пулей, когда клыками подкапывал расположенные рядом кусты.
После такой большой охоты важные охотники собирались на не менее
важный обед под открытым небом. Охотничьи байки были основательно
сдобрены шампанским.
Во время моего пребывания в Тифлисе я участвовал в поимке
нескольких армян, совершивших покушение на генерал-губернатора князя
Голицына.
В то время, когда все это происходило, среди известных в городе
лиц был один армянин по фамилии Манташев{16}. Он был очень богат и
отстаивал интересы своих земляков среди грузинского населения.
Он хотел получить от генерал-губернатора привилегии для армян за
счет грузин. Однажды этот армянин отправил 25 000 рублей на имя
генерал-губернатора для «распоряжения по собственному желанию». Князь
Голицын сразу возбудил против него дело о подкупе
высокопоставленного государственного чиновника, а пока дело шло своим
чередом, произошло следующее.
Князь Голицын и его супруга после обеда отправились в экипаже в
только что заложенный в Тифлисе Ботанический сад в сопровождении
только одного казака. Сад располагался за городом в гористой местности
и был довольно уединенным.
В наших казармах был час отдыха, когда неожиданно и очень спешно
нас подняли по тревоге. Без объявления приказа, без предварительного
смотра, нам было сказано только: «Вперед во весь опор в Ботанический
сад!». Народ испуганно жался к стенам домов, когда мы верхом
проносились мимо, как пожарная команда. Может быть, мы кого-то и
переехали насмерть в этой безумной гонке, все было точно как в
последнем акте американского фильма.
Но что же случилось? Один грузинский гимназист позвонил по
телефону из своей квартиры, которая была расположена рядом с
Ботаническим садом, и сбивчиво сообщил, что на князя во время его
поездки пятью бандитами совершено нападение. Его превосходительство
истекает кровью от удара кинжалом, казак ранен выстрелом из
револьвера. Княгиня и кучер не пострадали.
Когда мы прискакали на указанное место, гимназист ждал нас и,
указав вниз на овраг у дороги, сказал: «Они пошли вниз». Наш офицер
приказал образовать кольцо и медленно окружать беглецов, они вряд ли
далеко ушли. Мы образовали цепь и осторожно продвигались вперед с
готовыми к выстрелу ружьями, так как ждали того, что виновники
покушения будут защищаться до последнего. И, наконец, мы окружили
природный туннель в склоне горы, так как были уверены, что бандиты
попытаются найти в нем убежище.
Было сделано несколько выстрелов в темноту, и вдруг прозвучал
ответный выстрел из револьвера. Казаками, находящимися поблизости, в
туннеле было произведено несколько залпов. Послышались ответные
выстрелы. Когда мы спустились туда, то увидели, что четверо мужчин
были мертвы, а пятый еще жив и был взят в плен. Это был огромный
мужчина, весивший 12 пудов, и мы сначала не представляли с чего
начать, чтобы взять его с собой. Лошади, на которых мы пытались его
погрузить, под этой тяжестью просто падали на колени. В конце концов
мы нашли выход, связав двух лошадей вместе таким образом, чтобы
великан мог расположиться на двух седлах сразу и так он был доставлен
в город. Перед тем, как он ночью умер от ран, удалось получить
несколько имен его сообщников. Было подозрение, что здесь приложил
руку Манташев, но это не было доказано, однако, без всякого сомнения,
его арест был связан с этим покушением.
Князь Голицын, который сам был грузным и весил 13 пудов, только
благодаря своей дородности после покушения остался жив. Он был ранен
кинжалом, которым ударили сверху с большой силой. Кинжал полностью
срезал одну щеку и часть шеи, которая К счастью имела толстый слой
мяса и жира. Если бы он был худым, мгновенно были бы перерезаны шейные
артерии. Князь Голицын проболел несколько месяцев и вынужден был уйти
с поста, так как получал письма с угрозами, даже после отъезда из
Тифлиса.
В какой степени велик был страх перед покушениями, указывает то,
что дворец губернатора был окружен подземными секретными постами
прослушивания, которые должны были обнаруживать закладку мин или
адских машин{17}. На место Голицына пришел известный Воронцов-Дашков,
который более преуспел в армяно-грузинской политике{18}. Теперь нам
осталось рассказать, как происходило само нападение и как нас
отблагодарили за нашу работу при поимке разбойников. Когда экипаж
губернатора въехал в почти безлюдную часть парка, те пять армян
выскочили, остановили экипаж и револьверным выстрелом свалили казака
на землю. Он был только ранен и пытался вытащить саблю, чтобы прийти
князю Голицыну на помощь. Голицын, имевший только трость, с сильным
кровотечением опустился на дно экипажа. Княгиня никак не пострадала.
Такова была ситуация, когда нам позвонил грузин. Позже он получил
вознаграждение, а наш офицер и казак князя получили по награде каждый.
Большинство из нас получили по бутылке Крымского шампанского от
брата князя, у которого были в Крыму большие виноградники{19}. Когда
мой призыв должен был возвращаться домой, князь Голицын спросил меня,
не хочу ли я отправиться вместе с ним в Санкт-Петербург. Князь должен
был каждый год приезжать к императору с докладом, и в связи с этим
визитом организовывалась большая охота в окрестностях
Санкт-Петербурга. Я сразу же ответил согласием, так как надеялся, что
эта поездка даст мне шанс увидеть царя, в то время это было моим
заветным желанием. Мое желание исполнилось гораздо быстрее, чем я
ожидал. Вскоре после того, как мы приехали в столицу, была
организована большая императорская охота, где я и увидел царя{20}. Это
был один из самых больших дней в моей жизни. В следующий раз это
случилось на большом военном параде в Санкт-Петербурге в октябре 1904
года по случаю крестин наследника. Это был незабываемый праздник.
Германский кайзер Вильгельм II был крестным отцом, а вдовствующая
императрица Дагмар крестной матерью{21}. В те дни я и не догадывался,
что позднее мне будет разрешено носить молодого царевича на руках – и
не один, а бесчисленное множество раз. Если бы кто-то предсказал мне
эту счастливую перспективу, то я бы не поверил. Я был поглощен только
тем, что видел царя своими собственными глазами, и радовался, что,
вернувшись домой, смогу рассказать всей станице об этом исключительном
событии. Некоторое время спустя князь Голицын заболел и более не
нуждался во мне. Когда он сказал мне это, то одновременно спросил,
может ли он что-либо сделать для меня. Я немного подумал и спросил
его, не сможет ли он помочь мне поступить добровольцем в лейб-гвардию
императора. К счастью, князь был хорошим другом командира полка
лейб-гвардии, и я сразу же был принят. Я был на седьмом небе. У
казаков не было большего желания, чем служить нашему дорогому царю и
быть к нему как можно ближе. Вот, я и стал солдатом лейб-гвардии
императора, и вслед за этим начался десятилетний период, который не
был отмечен сколько-нибудь большими событиями, но имел самое
большое значение в моей жизни. Лейб-гвардия царя насчитывала 600
человек. Половина из них состояла из кубанских казаков, вторая
половина – из терских казаков. Мы поделили между нами караульную
службу таким образом, что по очереди несли службу солдаты то одной, то
другой половины полка{22}. Существовала разница и в нашей форменной
одежде, хотя на поверхностный взгляд все выглядели одинаково. Мы,
кубанцы, были горды тем, что царь предпочитает носить нашу униформу.
Мы рассматривали это, как особый знак, хотя это всего лишь был выбор
по вкусу царя. Первый год прошел в обучении караульной службе. Я
посещал школу и закончил ее унтер-офицером – высшее звание, которое
могло быть присвоено казаку в младшем чине{23}. Одновременно по
очереди несли вахту вместе с другой половиной полка. Вокруг дворца
проходила дорога длиной 5 км. Она регулярно патрулировалась – и днем и
ночью. Позже многие спрашивали меня о том, были ли у меня
запомнившиеся встречи и стычки с анархистами и революционерами во
время этих круговых патрулирований. Я был вынужден отвечать им, что
ничего подобного не происходило. Население в этой местности с любовью
относилось к своему царю, и когда люди видели его прогуливающимся в
лесу, окружавшем дворец, они кричали «Да здравствует царь!» и махали
ему и его семье. Так было до последнего дня, а служил я в лейб-гвардии
до апреля 1914 года{24}. Меня спрашивали, не был ли кто-либо назначен
для слежки за нами. Этим я также должен был ответить отрицательно.
Команда была под таким тщательным наблюдением, что тайная полиция не
нуждалась в наблюдателях среди нас. Патрульная служба, напротив, часто
была очень тяжелой, особенно зимой. Много раз случалось, что борода
превращалась от мороза в твердые сосульки, как только мы выходили из
караульного помещения на улицу, но такова солдатская доля – переносить
все невзгоды, и мы не уделяли много внимания этим неудобствам. Кроме
того, мы были защищены от мороза наилучшим образом. Наша
форменная черкеска была теплой одеждой, как и кавалерийские шинели и
бурки из овечьей шерсти, которая была сваляна и подбита так, что сразу
становилась такой же плотной, как войлок и одновременно пушистой с
наружной стороны. Бурка не пропускала ни дождь, ни ветер, ни снег, ни
холод. Во время поездок верхом бурка расстилалась как покрывало поверх
лошади, и это сохраняло ее тепло. Одновременно тепло лошади
передавалось и седоку, и получалось, как будто ты сидишь в теплой
палатке. Бурка – удивительная часть одежды. Она у меня еще
сохранилась, ей 26 лет, но выглядит совсем новой. Такую одежду делали
в старой казачьей стороне. Наше оружие также являлось предметом
восхищения из-за его качества и красивой чеканки. Каждый из казаков в
лейб-гвардии царя имел кинжал и шашку, на рукоятках которых был
выгравирован прекрасный извилистый орнамент. Гильзы патронов, которые
высовывались из нагрудных карманов наших униформ, были также украшены
орнаментом, выполненным по серебру. Наше оружие имело цену небольшого
состояния, работа выполнялась у нас дома, нашими женщинами. Шашка была
особенной гордостью. Она часто переходила по наследству от отца к
сыну. Это фамильная драгоценность, с которой казак никогда не
расставался. У меня до сих пор сохранилась моя шашка. Она следовала за
мной из Санкт-Петербурга до Крыма и дальше в Данию. Люди полагают, что
быть гвардейским казаком выгодно. Ничего нет более ошибочного. Это не
должность, а дело чести. Когда мы поступали на службу, мы приносили с
собой все снаряжение. Только винтовка и боеприпасы поставлялись
государством. Когда я был рядовым в Тифлисе на рубеже веков, то
получал 2 рубля 40 копеек (около 5 крон) жалованья в месяц. Когда я
приехал в столицу и стал гвардейским казаком, мое жалованье повысилось
до 12 рублей в месяц плюс еда и квартира, т.е. около 25 крон. Когда я
стал казачьим урядником, мое жалованье составляло 40 рублей, но звание
предполагало также разные обязанности. Это говорит само за себя:
на эту сумму содержать семью было невозможно. Семья должна была
содержать себя сама, но у нее в распоряжении была земля казака. Для
казачьей семьи было честью содержать свое хозяйство так, чтобы глава
семьи, казак, мог гордиться им. Время от времени мы получали отпуск,
чтобы съездить на Кавказ и посмотреть на свое хозяйство. Тебя
принимали, как князька, возвратившегося домой в свое частное поместье.
Иногда родные навещали нас в Санкт-Петербурге. Недалеко от казарм был
небольшой дом, где казаки могли жить со своими семьями, когда те
приезжали в столицу{25}. Казаки, поступающие на службу в лейб-гвардию,
часто приводили с собой своего коня; это были прекрасные животные,
быстрые и умные. Если кто-нибудь из нас приходил в конюшню, достаточно
было только прошептать кличку коня, и он сразу же прислушивался и
поднимал голову, радуясь встрече. Во многих случаях, если дверь
конюшни приоткрывалась, конь понимал, кто пришел. Он нетерпеливо
переминался с ноги на ногу и ржал в ожидании. Несмотря на то, что
часть нашей службы, конечно же, осуществлялась в пешем порядке, мы все
же не забывали, что мы кавалеристы. Мы тренировали лошадь и проводили
конкурсы и конные состязания, как дома в станице. Одним из искусств,
которое высоко ценили, было научить лошадь падать замертво. Только по
одной короткой команде лошадь мгновенно бросалась вниз и лежала тихо,
как мышка... Она выполняла эту команду, даже если она и всадник в
данный момент были в движении. В то время, когда я служил в
лейб-гвардии, началась русско-японская война. Она началась весной 1904
года, но достигла своей кульминации в 1905 году. Позже я думал о том,
что было удивительно: отзвуки этой войны не производили сильного
впечатления на Санкт-Петербург. Конечно, мы отслеживали события, но
было ощущение, что все происходит в совсем другой части света. В
последующие годы, как в городах, так и в деревнях случались волнения,
но эти события настолько не касались жизни царя, чтобы лейб-гвардии
приходилось доказывать свою верность. Если такое и случалось, то мы
блестяще справлялись с испытанием. В старой России было много
церковных праздников, они отмечались с такой пышностью и великолепием,
с какой празднества не проходят больше нигде в мире. Пасха была самым
большим праздником в году, но для нас, служивших в лейб-гвардии, все
же Рождество было тем праздником, которого мы ожидали с большим
нетерпением. Каждый первый день Рождества проводился большой парад. В
этот день царь лично обходил фронт и раздавал подарки каждому солдату.
Часто это были небольшие предметы из серебра – ложки, маленькие
шкатулки или нечто подобное стоимостью от пяти до десяти рублей за
штуку, но для тех, кто их получал, они не имели денежной стоимости, а
являлись личным пожеланием царя счастливого Рождества и поздравлениями
от царской семьи, что придавало особый блеск этому дню.
Лейб-казак императора
Рядом с царем
Так шло время до рокового 1914 года. В апреле месяце этого года я
должен был, по всем правилам, уехать домой. В это время царю
понадобился новый лейб-казак, и наш командир полка спросил; нет ли
кого-нибудь из отправляемых домой людей, кто хотел бы получить это
место. Многие вызвались, и я был в их числе. В один прекрасный день
все претенденты были выстроены в шеренгу для представления царю,
который сам должен был выбрать счастливца. Царь подошел ко мне и
спросил: – Как тебя зовут? – Тимофей Ящик, Ваше Величество! – Ящик...
Мне кажется, что я слышал раньше эту фамилию. Я позволил себе сказать,
что мой брат, который старше меня на 12 лет, служил в царской
лейб-гвардии. Он быстро и внимательно взглянул на меня и сказал: – Я
беру этого Ящика! Я и виду не подал, что от счастья не мог стоять на
ногах. Мне было 36 лет. Как говорится, был в своем лучшем возрасте, но
казалось, что моя жизнь только начинается. В апреле 1914 года я
приступил к службе в качестве первого лейб-казака{26}. А через три
месяца началась война. Обязанность лейб-казака делили по очереди
кубанские и терские казаки и сейчас как раз была очередь кубанцам
представляться на этот важный пост. Обычно царского лейб-казака
меняли два раза в год. Но из-за особых условий, о которых расскажу
позже, я прослужил почти три четверти года. Я быстро выучил то, что
требовал царь от своего лейб-казака. Это было не так уж и сложно. Я
должен был только круглосуточно находиться в его распоряжении. Когда
царь утром отправлялся гулять в парк, то я следовал за ним на
соответствующем расстоянии. Если царь хотел мне что-то сказать, он
иногда взмахом руки подзывал меня поближе. Чаще всего это случалось,
когда он находил подкову, а так как царь твердо верил, что подкова
приносит счастье, то каждый раз я должен был забирать ее с собой
домой. Царь чаще всего гулял в парке, где занимались верховой ездой
сотни офицеров и рядовых казаков, поэтому неоднократно случалось, что
он находил разные подковы, которые я должен был подбирать и засовывать
за ремень. Когда я возвращался обратно во дворец, то передавал подкову
камердинеру, и тот каждый раз приходил от этого в отчаянье. Он
абсолютно не верил, что подкова имеет свойство приносить счастье. Я не
знаю, приносили ли они счастье в то время, но что касается последующих
лет, то русскому царю они счастья не принесли. Однажды, когда царь
гулял в парке, он, как обычно, подозвал меня, помахав рукой. Я
подумал, что он снова нашел подкову, но оказалось, что речь шла
совершенно о другом. Незадолго до этого в той местности, где был
расположен мой дом, произошло сильное наводнение. Император получал
подробные рапорты о положении в месте катастрофы, где огромные площади
и дома стояли под водой{27}. Но очевидно он хотел узнать, что простой
народ думает об этом несчастье, и поэтому спросил, получаю ли письма
из дома? Я рассказал ему обо всем, и царь слушал меня очень
внимательно. Массы воды из Азовского моря были вытеснены на Кубанскую
равнину, что случалось довольно часто, но в значительно меньшем
масштабе, чем на этот раз. Эта вода нанесла значительный урон.
Вообще-то таким способом море обычно приносило нам в дар огромное
количество рыбы, которую мы легко ловили на крючок и кидали затем в
телегу. После этого море мирно отступало. Но на этот раз вода
поднялась во время шторма, который длился пять часов, и оставила после
себя толстый слой грязи на только что засеянных полях. Посевы были
уничтожены. Скот утонул. Как только царь убедился в правдивости
официальных докладов, он и его супруга проявили свою доброту по
отношению к потерпевшим и пожертвовали им по 25 000 рублей каждый. Вот
таков был государь. Моя служба состояла в том, чтобы всегда быть рядом
с царем. Во время аудиенции я стоял в зале для гостей, ожидающих
приема, а когда он выезжал или совершал верховую прогулку, я следовал
за ним. Если царская семья собиралась в театр, что, впрочем, бывало не
очень часто, я стоял в передней перед царской ложей. Время шло, и я
старался научиться тому искусству, которое было важнейшим для
лейб-казака: полностью уйти в тень, чтобы никто не замечал твоего
присутствия, и все же быть настолько близко, чтобы в любой нужный
момент вновь появиться. В качестве лейб-казака я жил в самом дворце.
Когда мы жили в казармах, мы прошли основательный курс ориентирования
на местности, так что я знал каждый уголок и каждый клочок земли в
окрестностях дворца. Совершить покушение на царя было невыполнимой
задачей, если человек, задумавший покушение, не нашел доступа в самый
приближенный к царю круг людей. Парк кишел сыщиками, одетыми в
гражданское платье, за которыми, в свою очередь, наблюдали жандармские
чины, также в гражданской одежде. Они могли в любой момент появиться и
учинить проверку, инспирировав опасную ситуацию. Чтобы свободно
передвигаться по дворцу, нужно было очень хорошо знать расположение
его 300 комнат и залов. Караульная команда часто сменялась. Моя служба
не вызывала у меня трудностей. Царь был спокойным и простым человеком.
Нужно было только знать свои обязанности, а он никогда не предъявлял
непомерных требований. В то время царю было около пятидесяти лет{28},
но по нему это не было видно. Он был превосходным спортсменом: хорошо держался в седле, блестяще стрелял и был выдающимся гимнастом, в особенности отличным прыгуном. Несмотря на свой зрелый возраст, он
брал с большой легкостью самые высокие препятствия. Я был свидетелем
его меткости в стрельбе. В одной из поездок он вышел из экипажа
поговорить с солдатом. Вдруг он увидел орла, который опустился на
скалу на расстоянии 500 метров. В тот самый момент у царя проснулся
охотничий инстинкт. Он взял у солдата ружье, заряженное пулей,
прицелился и... попал. Позже офицер забрал подстреленного орла,
конечно, чтобы сделать из него чучело. Теннис был современным видом
спорта, который царь любил больше всего. Он и один из моих вышестоящих
начальников, позднее генерал, Зборовский часто играли друг с другом
так, что пот буквально стекал с них обоих ручьями. Но, прежде всего,
царь был совершенно необычайным «ходоком». Когда он шел, то нам,
молодым и привыкшим к маршировке людям, не удавалось выдерживать его
темп.