К таким диалогам относятся, в частности, многие диалоги из «Дигха» и «Маджджхима-никаи». В одном из них рассказывается, как Сакка, царь богов, не решался приблизиться к Будде, погруженному в размышления. Тогда он попросил помощи у полубожественного существа — гандхарвы, и тот привлек внимание Будды тем, что пропел, аккомпанируя себе на лютне, стихи, составленные из слов с двойным значением: песня была адресована к безжалостной возлюбленной, но одновременно имела в виду Будду. Будда был тронут песней, и гандхарва смог передать ему желание Сакки задать несколько вопросов. Отвечая на эти вопросы, Будда на конкретных примерах разъяснил царю богов этику буддизма и сделал его своим последователем («Дигха-никая», II, 21).
В другом диалоге Будда отклоняет просьбу некоего юноши объяснить ему сущность бытия, небытия и иных философских категорий, рассуждать о которых Будда считал бесполезным и ненужным. Будда сравнивает этого юношу, занятого метафизическими проблемами, но не уяснившего себе еще истины о страдании и его преодолении, с раненым, который не позволяет вытащить из своего тела стрелу, пока не узнает, кто ее пустил: кшатрий, брахман, вайшья или шудра, к какому роду принадлежит стрелявший, велик он или мал ростом и из чего сделана стрела («Маджджхима-никая», 63).
Чрезвычайно интересны в литературном отношении легенды о попытках искусителя Мары соблазнить Будду и его учеников (например, «Самъютта-никая», I, 4—5). В легендах об искушении стихи среди повествовательной прозы появляются особенно часто, и многие из них, по-видимому, просто фрагменты фольклорной поэзии, использованной буддийскими авторами.
Наиболее значительные произведения буддийской поэзии содержит пятый отдел «Сутта-питаки» — «Кхуддака-никая», включающий в себя разнородные по характеру книги, которые были составлены в разное время.
Среди этих книг интересны «Кхуддакапатха», в гимнах и молитвах излагающая сущность буддийской морали; «Итивуттака» — собрание 112 кратких высказываний Будды в стихах и прозе о различных сторонах жизни; «Удана» — 80 легенд из жизни Будды, каждая из которых кончается лирическими строфами. Но подлинными шедеврами буддийской литературы справедливо считаются «Тхера-гатха» («Строфы монахов») и «Тхери-гатха» («Строфы монахинь»), «Суттанипата» («Малое собрание текстов»), «Дхаммапада» («Путь добродетели») и «Джатаки» («Истории былых рождений»).
«Тхера-» в «Тхери-гатха» — собрания коротких лирических поэм, приписываемых соответственно монахам и монахиням, ближайшим ученикам Будды. Эти поэмы выделяются среди остальных книг палийского канона своей эмоциональной насыщенностью и субъективной окраской. Большую роль в них играют бытовые и пейзажные зарисовки, на фоне которых развертывается искренний и глубоко личный рассказ о борьбе с соблазнами мира на пути к духовному просветлению, к вступлению в буддийскую общину. Отсюда исповедальный пафос гатх, подробное описание тончайших оттенков человеческих чувств. С лиризмом гатх связано удивительное разнообразие используемых в них поэтических приемов (аллитераций и ассонансов, тропов, игры слов, рефренов и повторов). Оставаясь взволнованной проповедью величия Будды и его учения, гатхи тем самым предвосхищают некоторые существенные линии развития классической индийской лирики. Между поэмами «Тхера-гатха» и «Тхери-гатха» заметны известные различия в содержании и тоне. Первые по большей части имеют дело с внутренним, духовным, а вторые — с внешним, чувственным опытом; первые более насыщены образами природы, вторые — картинами повседневной действительности. Возможно, что эти различия и вызвали появление предания, приписавшего «Тхера-гатха» монахам-мужчинам, а «Тхери-гатха» — женщинам.
«Суттанипата» принадлежит к древнейшим частям «Типитаки». Учение Будды сохранено в ней в еще не замутненной позднейшими напластованиями форме и сосредоточено вокруг наиболее общих этических проблем. Столь же архаичны и ценны поэтические качества «Суттанипаты». Ее короткие поэмы-сутты состоят из групп стихов, объединенных одной мыслью, которая подчеркивается часто единым рефреном или образом, вынесенным в заглавие поэмы. Так, «Сутта о стреле» («Суттанипата»,
233
574—593) начинается строфами о всесилии страха смерти и скорби в мире:
Как у плодов созревших
Страх поутру сорваться,
Так и у тех, кто родился,
Вечный страх перед смертью...
Ведь, как кувшины и чаши,
Что сделал из глины горшечник,
Все когда-нибудь разобьются,
Так прервется и жизнь смертных.
Глупец и мудрец ученый,
Старик и юноша нежный —
Все они кончат смертью,
Над всеми — власть смерти...
Подряд, как коров на бойню,
Смерть уводит с собой смертных,
А родные глядят им вслед,
Тоскуя и горько плача.
(576—578, 580)
И кончается — проповедью мудрого созерцания и отрешенности, позволяющих этот страх и эту скорбь преодолеть:
Как видишь, мир поражен
Старостью и смертью.
Но мудрецы не скорбят,
Непреложность закона зная...
Когда загорается дом,
Пламя тушат, залив водою.
Так и тот, кто мудр и учен,
Тверд и исполнен достоинств,
Разгоняет возникшую скорбь
Тут же, как ветер — солому.
И если счастья желаешь,
То причитанья и вопли,
Желания и недовольства —
Эту стрелу из себя вырви!
Отравленную стрелу вырвав,
Покой обретешь душевный.
Уничтожив в себе все печали,
Беспечальным станешь, потухшим.
(581, 591—593; перевод Ю. М. Алихановой)
Повествовательные строфы чередуются в «Суттанипате» с диалогическими, многие из которых, пересказывая эпизоды из жизни Будды, послужили позднее толчком к созданию эпических его жизнеописаний. С другой стороны, многие отрывки из «Суттанипаты», в которых дидактическое начало сочетается с высоким лирическим пафосом, стимулировали последующее развитие буддийской гимновой поэзии.
Подобно «Суттанипате», наиболее часто цитируемым буддийским текстом является «Дхаммапада». Это своего рода компендиум буддийской мудрости, в котором в концентрированной, афористической форме полно и просто изложены основные моральные принципы раннего буддизма. «Дхаммапада», несомненно, впитала в себя традиции народного творчества; поэтому отвлеченные этические идеи обычно преподносятся в ней с помощью иллюстраций из повседневной жизни, обиходных сравнений, избавленные тем самым от нарочитой дидактичности и умозрительности: «Как в дом с плохой крышей просачивается дождь, так в плохо развитый ум просачивается вожделение» (I, 13). «Мало знающий человек стареет, как вол: у него разрастаются мускулы, знание же у него не растет» (XI, 152). «Легко увидеть грехи других, свои же, напротив, увидеть трудно. Ибо чужие грехи рассеивают, как шелуху; свои же, напротив, скрывают, как искусный шулер несчастливую кость» (XVIII, 252). «„Здесь я буду жить во время дождей, здесь — зимой и летом“, — так рассуждает глупец. Он не думает об опасности. Такого человека, помешавшегося на детях и скоте, исполненного желаний, похищает смерть, как наводнение — спящую деревню» (XX, 286—7; перевод В. Н. Топорова).
Афоризмы «Дхаммапады» чрезвычайно емки; как и в «Суттанипате», они обычно примыкают друг к другу или как тезис и антитезис, или же, связанные едва заметными переходами, последовательно развивают основную мысль главы или отрывка. Искусство композиционных приемов, изящество и лаконизм каждой строфы, простота и глубина мыслей, находящих созвучие в этической литературе разных времен и разных народов, обусловили мировую славу «Дхаммапады».
Мировую славу, хотя и по другой причине, стяжала и книга «Джатак». Джатаки — это рассказы о предшествующих существованиях Будды, который, согласно индийскому учению о метемпсихозе, или переселении душ, многократно возрождался в облике различных растений, животных, богов и людей, прежде чем воплотиться в Гаутаму Будду и достичь нирваны. Собрание джатак в палийском каноне включает 547 таких историй. Каждая джатака распадается на три части: введение, где излагаются обстоятельства, при которых Будда рассказывает историю; саму историю одного из его былых рождений; заключение, в котором герои истории идентифицируются с окружающими Будду слушателями. По образцу остальных текстов «Типитаки» в прозаические рассказы джатак вставлено большое количество повествовательных стихов и сентенций, к ним присоединена — часто не вполне органично — буддийская мораль, но это никак не противоречит тому факту,
234
что большинство сюжетов джатак почерпнуто из фольклора и они представляют собой лишь более или менее обработанные народные басни, сказки, притчи, фантастические легенды и анекдоты. В свою очередь, поскольку поучительность и серьезность тона джатаки сочетали с занимательностью повествования, они стали главным средством буддийской проповеди, отражая наиболее распространенное и доступное для широких масс понимание буддизма. Поэтому они постоянно переводились и перелагались на языки всех тех стран Азии, куда проник буддизм, а кроме того, лишенные буддийской морали, вошли в десятки произведений дидактической и нарративной литературы. Все это и предопределило то обстоятельство, что многие сюжеты джатак стали известными и в Европе, в частности из произведений Эзопа и Бабрия, Лафонтена и И. А. Крылова, из «Тысячи и одной ночи» и «Деяний римлян».
Таковы, например, джатаки о льве и быке, которые убили друг друга после того, как их поссорил шакал (джатака 340); об осле, переодетом в львиную шкуру, но выдавшем себя своим голосом (189); о цапле, съевшей всех рыб в пруду, пока ее саму не задушил рак (38); о болтливой черепахе, летевшей с двумя гусями по воздуху (215); о шакале, лицемерно хвалившем голос вороны, для того чтобы завладеть ее добычей (224); о плотнике, который попросил своего сына согнать со лба муху, а тот по глупости раскроил ему голову топором (44) и многие другие. Мировой сказочной литературе известны также истории о благодарных зверях и неблагодарном человеке, оклеветавшем своего спасителя (73); о царе, понимавшем язык птиц и животных (386); о муже, отдавшем жене часть своей жизни, но едва не убитом ею и ее любовником (193) и т. д. Интересна в своей связи с греческой литературой джатака о жене, которая, когда ей надо было выбрать, кому сохранить жизнь: мужу, сыну или брату, — выбрала жизнь брата и объяснила, что легко приобрести снова и мужа, и сына, но никогда не возвратишь себе брата (67). Эта история была известна уже Геродоту, рассказавшему ее о жене Интаферна, а затем Софокл подобный мотив ввел в «Антигону».
В свое время немецкий ученый Т. Бенфей выдвинул теорию, что родиной мировых сказочных сюжетов была Индия, и при этом особую роль он отводил буддистам, считая их создателями и распространителями этих сюжетов. Теория Бенфея большинством специалистов признана по меньшей мере односторонней. Сами буддисты, как правило, использовали материал, уже бывший к тому времени в народном обиходе; кое-какие истории, попавшие в джатаки, пришли в Индию из других стран, а многие другие проникли в мировую литературу, минуя буддийские памятники, через иные произведения индийской литературы («Панчатантру», «Шукасаптати», «Катхасаритсагару» и т. п.). Но как бы ни обстояло дело в каждом конкретном случае, книга «Джатак» буддийской «Типитаки» и теперь сохраняет свое выдающееся значение для изучения мировых литературных и фольклорных связей.
Джайнский канон, или джайнские священные тексты, написанные на пракрите ардхамагадхи — языке, на котором по преданию проповедовал основатель джайнизма Вардхамана Махавира, — дошли до нас в еще более поздней обработке, чем буддийская «Типитака». Лучше сохранился и больше известен канон шветамбаров («одетых в белое платье») — одной из двух наиболее значительных джайнских сект. Канон шветамбаров «Агама», или «Сиддханта» («Священное учение»), был окончательно отредактирован и записан в середине V в. н. э. на соборе в Валабхи (Гуджарат), когда, согласно джайнской традиции, некоторые тексты уже были потеряны, а относительно других возникло опасение, что они будут забыты. Канон состоит из 12 анга («анга» — «часть, раздел»), 12 упанга («вспомогательных частей») и нескольких иных групп текстов, среди которых особенно важны «Чхеда-» и «Мула-сутры», напоминающие по своему характеру сутры ведийской литературы. Та же джайнская традиция утверждает, однако, что первая редакция канона состоялась много раньше, в III в. до н. э., на первом соборе джайнов в Паталипутре, и уже тогда канон включал в себя все 12 анг. Лингвистический и исторический анализ «Агамы» действительно свидетельствует, что ряд текстов канона — причем не только некоторые анги, но и отдельные упанги и сутры — восходит к глубокой древности, хотя впоследствии они и подверглись более или менее значительной обработке. Другие части канона были созданы много позже: иногда в первые века н. э., иногда лишь ко времени собора в Валабхи, а некоторые даже позже V в. н. э. При этом, как и в буддийской «Типитаке», ранние и более поздние части расположены в «Агаме» рядом, и одна и та же книга включает в себя отрывки, отделенные друг от друга по времени возникновения несколькими веками. Подобно «Типитаке», джайнская «Агама» излагает принципы религиозной доктрины и этическое учение джайнов, правила поведения мирян и монахов, содержит элементы джайнской психологии и метафизики. Как и в «Типитаке», проза в джайнском каноне чередуется со стихами, повествование сменяется диалогом, а основные
235
догматы учения иллюстрируются вставными легендами, притчами, анекдотами и бытовыми зарисовками. Однако в целом джайнским текстам свойствен более дидактичный и сухой тон изложения; сугубо конкретные, утилитарные цели авторов и составителей этих текстов часто лишают их общекультурной значимости, и с литературной точки зрения их ценность явно ниже ценности книг буддийского канона. Характерно, что даже вводные легенды о джайнских учителях и святых, внешне столь напоминающие буддийские истории, как правило, составлены по шаблону: сначала сообщается, где святой родился, как стал отшельником, затем более или менее подробно описываются его аскетические подвиги, кончающиеся обычно смертью от голода, холода или самоистязаний. При этом детали описания нетронутыми переносятся из одной легенды и из одной книги в другую, а иногда просто заменяются отсылкой на соответствующий текст. Даже истории, повествующие о странствованиях и страданиях Махавиры (например, в первой анге), лишены той взволнованности и драматизма, которые свойственны подобным им буддийским легендам о жизни Будды.
Вместе с тем некоторые отрывки и даже книги джайнского канона говорят о том, что их авторам не были чужды художественные вкусы и стремления и они умели добиваться определенного художественного эффекта. Так, значительная часть второй анги («Суягаданга») состоит из стихов, написанных разнообразными метрами с большим количеством оригинальных и точных сравнений; в пятой анге («Бхагаватианга»), излагающей основы джайнского вероучения, имеется несколько остроумно составленных диалогов, заключенных в искусную повествовательную рамку; но, как мы уже говорили, особенно интересны в джайнском каноне некоторые сутры. В одной из них — «Кальпасутре», приписываемой ученику Махавиры Бхадрабаху и относящейся, видимо, к древнейшим текстам «Агамы», эпически полно, с помощью пространных описаний природы, а также реальных и фантастических событий рассказано о жизни основателя джайнизма. Другая — «Уттарадхьяянасутра» — своими поэтическими приемами — обилием притч, развернутых сравнений, диалогов и афоризмов, связанных часто единым рефреном, — похожа на буддийские «Суттанипату» и «Дхаммападу». Но не только на «Суттанипату» и «Дхаммападу». Среди притч этой сутры некоторые перекликаются с религиозно-дидактическими текстами в иных литературах. Так, одна из них явно напоминает евангельскую притчу о талантах. Три купца отправились в путешествие и захватили с собой все свое имущество. Первый из них возвратился домой, приумножив свое состояние, второй принес обратно лишь то, что взял, а третий растратил все деньги. В морали притчи разъясняется, что имущество — это жизнь, прибыль — небесная награда, а тот, кто попусту растратил свою жизнь, будет мучиться в аду (VII, 14—16).
Иллюстрация:
Эпизод из джатаки: укрощение слона Налагири.
Медальон баллюстрады ступы в Амаравати
II в. н. э. Париж. Музей Гиме
В историко-литературном отношении тексты джайнского канона интересны также и тем, что в них — конечно, в джайнской обработке — уже использованы отдельные легенды о Кришне, Раме, Драупади и других героях, которые сделались широко известны из классического древнеиндийского эпоса «Махабхараты» и «Рамаяны».
Истоки древнеиндийского эпоса ищут обычно в ведийской литературе. Фрагменты эпоса иногда видят в диалогах-гимнах «Ригведы» (например,
236
в гимне о переправе войска бхаратов под водительством Вишвамитры через реки Випаш и Шутудри), иногда — в ведийских воинских или хвалебных песнях, иногда — в легендах брахман, где вставные стихи по своему языку и метру близки эпическим (например, в легенде о Шунахшепе из «Шатапатха-брахманы»). Однако вряд ли в любом из таких отрывков можно обнаружить эпический сюжет или тем более считать его законченной эпической песней. Скорее, в них просто проникли отзвуки эпической традиции, которая развивалась в Индии параллельно с традицией ритуальной и философско-религиозной поэзии, а не отпочковалась от нее в какое-то сравнительно позднее время.
О наличии такой традиции говорят уже брахманы, которые наряду с ведами упоминают в качестве чтимых и популярных литературных памятников итихасы (букв. «так именно было») и пураны (букв. «сказания о древности»), содержание которых составляют легенды о богах и демонах, рассказы о царях, мудрецах и героях прошедших времен. При этом если ведийские гимны надлежало, по указанию брахман, произносить жрецам или брахманам, то героические истории и легенды пересказывали выходцы из иных каст. Так, «Шатапатха-брахмана» (XIII, 1, 5, 5—6; XIII, 4, 3, 3) сообщает, что при жертвоприношении коня днем поют о жертвах брахманы, а ночью под аккомпанемент лютни поют о воинах и битвах «люди благородного происхождения» — кшатрии («раджанья»).
Наиболее часто для обозначения эпического певца употреблялся термин «сута». «Махабхарату», по ее же свидетельству, поведал отшельникам-мудрецам, живущим в лесу Наймиша, сута Уграшравас; в той же «Махабхарате» все описание великой битвы, составляющее центральную часть поэмы, вложено в уста суты Санджаи, рассказывающего о ходе сражения слепому царю Дхритараштре. Само слово «сута» означает возницу, придворного. Видимо, в обязанности сут, сопровождавших своего господина на битву, входило также сочинение и декламация панегириков и поэм, воспевающих его подвиги или подвиги его предков.
Помимо сутов, древнеиндийский эпос называет и другие группы певцов: магадхов, вандинов, кушилавов и т. п. Сейчас уже трудно установить, в чем состояла разница между ними; возможно, они представляли собою различные группы сказителей, и, в частности, кушилавы были странствующими певцами, исполнявшими в первую очередь «Рамаяну». В самой «Рамаяне» — видимо, в качестве своего рода расширенной этимологии слова «кушилава» — рассказано о том, как два сына Рамы — Куша и Лава, странствуя с места на место, повторяют песнь о Раме, услышанную ими от ее создателя Вальмики.
Нам неизвестно, существовали ли в Древней Индии иные эпические поэмы, кроме «Махабхараты» и «Рамаяны». Если и существовали, то они либо вошли в состав «Махабхараты» и «Рамаяны» в качестве вставных эпизодов, либо, оттесненные на периферию сказительского репертуара, никогда не были записаны. Во всяком случае, начиная с I тыс. н. э. в памяти индийцев сохранились только эти два классических эпоса, ставшие постоянным источником подражания и вдохновения буквально для всех индийских поэтов и мыслителей от древних времен и до наших дней.
«Махабхарата», или «Великое [сказание о потомках] Бхараты», — произведение необычайно большое. Оно состоит приблизительно из ста тысяч двустиший-шлок (т. е. более чем в восемь раз превышает, например, «Илиаду» вместе с «Одиссеей») и разделено на 18 книг, или парв. К ним в качестве приложения присоединена еще 19-я книга — «Хариванша» («Родословная Хари [Вишну]»), которая первоначально была, возможно, самостоятельной поэмой.
По всей вероятности, в таком объеме «Махабхарата» возникла не сразу, а в ходе многовековой традиции устного исполнения. Сам текст эпоса свидетельствует по крайней мере о трех его редакциях. Введение в «Махабхарату» сообщает, что сочинил поэму мудрец Вьяса, которому, помимо «Махабхараты», приписывалась редакция вед и пуран, а затем пересказал ее своему ученику Вайшампаяне. Тот, в свою очередь, прочитал поэму во время великого змеиного жертвоприношения царя Джанамеджаи. Его чтение слушал сута Уграшравас, который по просьбе отшельников рассказал «Махабхарату» в третий раз в лесу Наймиша. «Махабхарата» дает сведения и о начальных размерах поэмы (в одном случае говорится о 8 800, в другом о 24 000 шлок). В соответствии с этими данными самого эпоса современные исследователи различают несколько стадий его создания, отделяя сравнительно ранний текст — «Бхарата» — от текста, дополненного и освященного традицией, — «Махабхараты».
О длительном периоде сложения эпоса говорят также особенности его языка, стиля и метрики. Эпический санскрит многих отрывков поэмы близок к языку поздних ведийских текстов, а в других случаях он мало чем отличается от классического санскрита, от языка пуран; некоторым частям «Махабхараты» свойствен простой и лаконичный стиль, напоминающий
237
брахманы и упанишады, но есть части, изобилующие сравнениями, аллитерациями, описаниями в духе так называемого «украшенного» стиля классической эпохи; наконец, наряду со шлокой — основным метром «Махабхараты», развившимся из ведийского размера ануштубх, — встречаются и иные метры, иногда более раннего, чем шлока, а иногда более позднего происхождения.
Период, в течение которого создавалась «Махабхарата», обычно определяют примерно в семь-восемь веков — от IV в. до н. э. до IV в. н. э.; при этом учитывают, что знакомство с ранними формами эпоса обнаруживают уже грамматик Патанджали (II в. до н. э.) и, возможно, некоторые ведийские и буддийские сутры (IV—III вв. до н. э.), а эпос в его полном объеме, в 100 000 шлок, знают авторы надписей и поэты (Бана, Кумарила) середины I тыс. н. э.
Как явствует из самого названия эпоса, да и всего его содержания в целом, «Махабхарата» — это прежде всего сказание о борьбе за власть между двумя царскими родами — кауравами и пандавами, принадлежащими к одному племени бхаратов. Кровопролитная битва между ними, в которой приняли участие, как утверждает «Махабхарата», чуть ли не все остальные племена и государства северной Индии, надолго запечатлелась в памяти потомков, и ее героическое описание послужило основой для великого национального эпоса, подобно тому как Троянская война вызвала к жизни эпос Гомера.
У нас есть некоторые косвенные свидетельства реальности рассказанных в «Махабхарате» событий; так, уже «Ригведе» было хорошо известно племя бхаратов, жившее между верхним Гангом и Джамной; «Яджурведа» говорит о поле Куру, на котором, по преданию, происходила битва; брахманы, а также буддийские и джайнские тексты знают некоторых героев «Махабхараты». Однако даже если бы не было этих свидетельств (следует признать, что сами по себе они могут быть истолкованы по-разному), у нас все же нет серьезных оснований сомневаться в конечной исторической основе индийского эпоса, который, хотя и в преломленной по законам эпического жанра форме, передает подлинные события, надолго сохранившиеся в народной памяти. Историки почти единодушны теперь в том, что битва между кауравами и пандавами, хотя размеры и значение ее в поэме явно преувеличены, была историческим фактом и что она происходила где-то между XII и X вв. до н. э. Вот что рассказывает о причине этой битвы и о самой битве «Махабхарата»:
Страница рукописи «Махабхараты»
XVI—XVII вв. н. э. Институт Бхандаркара (Пуна).
В городе Хастинапуре*, столице страны бхаратов, после смерти своего старшего брата Панду царствовал потомок рода Куру — слепой царь Дхритараштра. У Панду от его двух жен, Кунти и Мадри, было пять сыновей (пандавов): Юдхиштхира, Бхима, Арджуна, Накула и Сахадева. У Дхритараштры от его супруги царицы Гандхари родились одна дочь и сто сыновей (кауравов), среди которых он особенно любил своего первенца — Дурьодхану. Пандавы и кауравы воспитывались вместе при дворе Дхритараштры и вскоре прославились своими познаниями в науках, искусствах и военном деле. Когда они достигли совершеннолетия, их наставник брахман Дрона устроил для своих питомцев воинские состязания, на которые собралось великое множество знати и простого народа. И кауравы, и пандавы обнаружили несравненное мастерство в стрельбе из лука, фехтовании,
238
поединках на палицах, управлении боевыми колесницами. Но всех превзошел своей ловкостью и силой любимый ученик Дроны — Арджуна. Пандавы были полны гордости ввиду успеха Арджуны, а кауравы возненавидели своих двоюродных братьев и начали тайно злоумышлять против них.
Согласно закону и обычаю царем в Хастинапуре должен был стать старший из пандавов — Юдхиштхира. Но Дурьодхане удалось на время удалить пандавов из столицы. Он посоветовал им посетить празднество в городе Варанавате. А там по тайному приказу Дурьодханы для пандавов был построен смоляной дом, который слуга Дурьодханы должен был поджечь, чтобы братья в нем сгорели заживо. Однако пандавы вовремя догадались о злодейском замысле, они тайным ходом вместе со своей матерью выбрались из западни, а в доме вместо них сгорела с пятью сыновьями некая нищенка, случайно туда забредшая. Когда обнаружили останки погибших, Дхритараштра и его сыновья уверились, что пандавов уже нет в живых, и лицемерно о них сокрушались.
Между тем пандавы неузнанными удалились в лес, опасаясь дальнейших козней Дурьодханы, и жили там под видом брахманов-отшельников. Много испытаний они перенесли, много славных подвигов совершили. Храбрый Бхима убил в поединке ракшасу Хидимбу, пытавшегося умертвить пандавов, и ракшасу Баку, требовавшего для себя человеческих жертв. Однажды пандавы явились в столицу страны панчалов, куда со всех сторон собрались цари и царевичи, желая добиться руки прекрасной царевны Драупади. Отец Драупади, царь Друпада, назначил женихам испытание. Мужем своей дочери он согласился объявить того, кому удалось бы из могучего лука царя поразить пятью стрелами цель. Никто из соискателей не смог даже натянуть тетиву лука. Только один Арджуна с честью выдержал испытание, и Драупади досталась пандавам, которые решили, что она будет их общей женой.
Арджуна и его братья раскрыли царю панчалов свои истинные имена, а вскоре и кауравы узнали, что их соперники не погибли, как они полагали, но живы и благоденствуют. Тогда Дхритараштра, несмотря на сопротивление Дурьодханы, решил разделить свое царство: восточную часть с Хастинапурой он оставил себе и своим сыновьям, а западную отдал пандавам, где они выстроили прекрасный город Индрапрастху*.
Много лет пандавы во главе с Юдхиштхирой счастливо правили своей страной. Росло их могущество, и, предприняв военные походы на север и юг, восток и запад, братья подчинили себе почти всех царей Индии. Но вместе с ростом их силы росли зависть и ненависть кауравов. Дурьодхана послал Юдхиштхире вызов на игру в кости. Считалось бесчестным уклониться от такого вызова, и Юдхиштхира сел играть, хотя его противником оказался искуснейший знаток этой игры дядя кауравов Шакуни. Юдхиштхира проиграл все: деньги и имущество, рабов и скот, свою страну и даже родных братьев. Он поставил тогда на кон самого себя — и проиграл, поставил последнее, что у него было, — прекрасную Драупади, — и проиграл снова. Кауравы стали глумиться над братьями, ставшими их рабами, и особенным унижениям подвергли Драупади. Но, испуганный зловещими предзнаменованиями, Дхритараштра освободил Драупади и разрешил ей выбрать три дара. Драупади попросила свободы для братьев, а затем Дхритараштра вернул им и царство. Однако спустя немного времени Дурьодхана снова втянул Юдхиштхиру в игру, и на сей раз, опять проиграв, Юдхиштхира принужден был на 12 лет удалиться вместе с братьями в изгнание, причем еще один год по истечении двенадцати пандавы были обязаны неузнанными прожить в каком-либо городе.
Пандавы честно выполнили все условия: тринадцатый год они провели в услужении у царя матсьев Вираты и помогли ему отразить грабительский набег кауравов на его страну. В битве с матсьями кауравы узнали в своем победителе Арджуну, но срок изгнания истек, и пандавы могли уже не скрывать свои имена.
Пандавы потребовали от Дхритараштры вернуть им их владения, и тот вначале был склонен согласиться на их требование. Но честолюбивый и коварный Дурьодхана сумел переубедить своего отца. Война стала неизбежной.
К Курукшетре, полю, на котором суждено было произойти великой битве, стянулись несметные полчища. Кауравы, призвав на помощь вассальных царей, собрали многомиллионное войско, почти столько же воинов сражалось на стороне пандавов. В войске кауравов, помимо самого Дурьодханы, выделялись своей храбростью и силой двоюродный дед кауравов — мудрый и справедливый Бхишма, наставник царевичей в воинском искусстве Дрона, внебрачный сын матери пандавов Кунти — Карна, который не мог простить братьям насмешек над его происхождением, царь мадров Шалья, царь синдхов Джаядратха и многие другие могучие воины. В войске пандавов стяжали себе славу бессмертными подвигами все пять братьев, сын Арджуны Абхиманью, царь панчалов Друпада,
239